Том 1. Книга IV.

ГЛАВА III.

Поражение норманнов. – Основание монастыря Сен-Север. – Архиепископы Оша. – Гастон I, виконт Беарна. – Восстановление Лескара. – Св. Леон в Байонне. – Последнее вторжение мавров. – Гомбо, герцог и епископ. – Основание монастыря Ла Реоль на Гаронне. – Смерть герцога Гийома. – Графы Бигорра. – Котерé. – Основание ла Реуля. – Виконты Беарна. – Убийство Св. Аббона. – Смерть герцога Бернара. – Восстановление монастыря в Кондоме. – Виконты Ломаня.

Пока две младшие ветви укреплялись на гасконской почве, древнему стволу, от которой они отделились, крепкому и могучему, приходилось почти одновременно противостоять двум бурям, которые обрушились на наши страны и оставили глубокий след. Вторжения норманнов ослабли, особенно в последнее время. Многие из этих отважных искателей приключений обосновались в Англии, где даже создали свое королевство, в Нейстрии, которой дали свое имя, на берегах Бретани и еще в нескольких наших провинциях. В этих странах они мирно оплодотворяли своим потом земли, некогда покрытые ими кровью и развалинами. Но некоторые из них, не терпя покоя и предпочитая бродячую и полную опасностей жизнь, продолжали бороздить моря. Одна из таких орд обрушилась на Гасконь и продвинулась вглубь страны, сея на своем пути, по своему обыкновению, горе и смерть. При первом известии об этом набеге Гийом, глава своего дома, который, как мы видели, сменил Санша, своего брата, объявил сбор своих войск; но прежде, чем выступить на врага, он, опасаясь за исход боя, поклялся на могиле Св. Севера[1], что если вернется с победой, то построит великолепный монастырь на месте маленькой церкви, которая оберегала святые мощи прославленного мученика. Укрепив душу, он настиг норманнов на равнине Талерé в стране Тюрсан, и устроил им такую бойню, что более века спустя, если верить картулярию Кондома, там все еще виднелось больше выбеленных костей, чем зеленеющей травы. Эта победа навсегда освободила наши края от этих опустошительных орд; они больше не осмелились показываться на побережье, столь надежно защищенном. Победа была слишком блестящей, чтобы не быть отмеченной чудесами. Позже герцог признавал и свидетельствовал, что знаменитый мученик Св. Север, к чьей помощи он взывал, явился ему в этом сражении – летя на белом коне, в блестящих доспехах, он теснил и убивал этих безбожных пиратов[2]. Один из них особо выделялся во время всего сражения своей отвагой и удачливостью. С копьем в руках он бросился в гущу схватки и без устали разил всех, до кого мог дотянуться в своем неистовстве, не обращая ни малейшего внимания на ответные удары, ни один из которых не мог его поразить; но, наконец, исчерпав силы, он попал в руки гасконцев, которые, разоружая его, увидели, что на его шее висит, закрывая грудь, большое распятие, бесценный щит, который, без сомнения, надежнее любого доспеха отводил от него удары и смерть. Набожность тех наивных времен была простодушна, но не сострадательна. Без малейших колебаний нечестивец был убит, несмотря на святую защиту, которой он вверил себя. Позже герцог Гийом передал это распятие аббатству Кондома, где ему долго поклонялись под именем распятия Эрара. Так звали неверного, жизнь которого оно оберегало.

Обещание было свято выполнено[3]. Прежде, чем начать работы, Гийом захотел выкупить местность, на которой стояла церквушка; но рыцари, которым она принадлежала, отказывались ее продавать, ссылаясь на то, что это была земля независимая и свободная от какого-либо налога. Герцог, наоборот, считал, что она входит в аллод его замка. Тем не менее, в силу одной из тех черт своего характера, которые в то время были не столь редки, как у нас принято считать, и благодаря которым он был вполне достоин наименования добрый, которое ему дали его современники, он с уважением, несмотря на досаду, которую вызвал у него этот отказ, отнесся к предъявленным правам, и согласился на испытание холодной водой. Когда настало время суда, он, испугался, как сам говорил в хартии, из которой мы узнали подробности, позора в случае осуждения. Он остался в своем замке и послал свою жену и своего сына участвовать в суде перед епископами, старейшинами, сеньорами всей Гаскони и соседних графств. Но когда епископ собрался погрузить ребенка в воду, до сего момента чистую и спокойную, поднялась столь жестокая буря, что все присутствующие в ужасе поспешили укрыться в соседней часовне. Это чудо укрепило сомнения. Разумные люди из свиты герцога обратились к записям о деяниях и мученичестве Св. Севера. Там прочитали, что некогда на этом месте был построен монастырь, и что он был разрушен враждебными людьми, пришедшими из земли франков (вероятно во время борьбы с Вайфаром и Юнальдом). Приняв это доказательство, герцог выкупил спорную землю со всеми ее зависимостями за триста серебренных солей (по 12 денье за соль), сорок пять коров и несколько иных предметов. Когда монастырь был закончен, он пригласил на его освящение архиепископов Оша и Бордо, и всех епископов своей страны. Он собрал там также всех сеньоров своих графств, а именно Гаскони, Бигорра, Борделе, Ажене, Фезансака и Ломани; и в их присутствии, с согласия Урраки, своей супруги, особы королевской крови, и одобрения своих сыновей, Бернара и Санша, он дал новому аббатству, порученному ордену Св. Бенедикта, широкие льготы и многочисленные земли. Среди других дарений упоминаются замок Палестрион со всеми зависимостями и всеми рыцарями, и аббатство Сен-Жени около Лектура, где он приказал, как говорят, построить монастырь, которым управлял аббат Сен-Севера. Акт был подтвержден архиепископами Оша и Бордо, и епископами Ажана, Гаскони, Базá, Бигорра или Тарба и Лектура, и засвидетельствован всеми графами и сеньорами Гаскони, которые подписали его вслед за своим сувереном; при этом Гийом подразумевал, что держит свое герцогство согласно наследственному праву и зависит только от Бога, Terras quas mihi Deus jure hœreditario tra­dere dignatus est.

Архиепископа Оша, который подписал эту хартию, звали Адон или, скорее, Одон. Некоторые авторы[4], исходя из того, что он носил, как говорят они же, герб, усеянный лилиями Францией, объявляют его сыном Роберта, короля Франции, и, таким образом, внуком Гуго Капета и братом Генриха I. Он сменил на столичной кафедре Сегена, чей епископат, кажется, был столь же краток, как и епископат его предшественника Идюльфа или Ендюльфа[5], непосредственного преемника Бернара I. Епископа Лектура звали Бернаром, это все, что мы о нем знаем; с другими прелатами мы еще встретимся в другом месте. Из сеньоров, приложивших свою печать к акту основания, нам более-менее известен только виконт Беарна, Гастон I. Он был внуком[6] того виконта, имя которого неизвестно, и который сменил своего отца Сантюля I, или, скорее, Сантуана или Сантуаля, как тогда говорили. Surita[7] пишет, что этот последний был близок к Саншу-Абарке, своему родственнику, и что он сопровождал его во всех походах. Он даже приписывает виконту бóльшую часть успехов, которые сопутствовали оружию короля Наварры. «В этой войне, пишет он, особо отмечали доблесть и осторожность рыцаря по имени Сантюль. Он был так ловок и так заметен во всех действиях этой войны, так опытен и так храбр, и в то же время так любим начальствующими и простыми маврами, которые жили на границах, что только благодаря его доблести удалось выдержать все тяготы войны. Наиболее значимые и наиболее памятные завоевания принадлежали именно ему. И именно он передал в руки короля дона Санчо вождя неверных, которые боролись против него. За эти великие и славные заслуги его земли были увеличены, насколько позволила бедность королевства»[8]. Это вознаграждение, без сомнения, состояло из долины Тена и нескольких рент в Испании. Если имя короля написано правильно, то Сантюля следует отнести к периоду между 905 и 926 гг. Но мы не знаем, до какого года продолжалась его жизнь. Гастон, его сын, склонялся к герцогской ветви дома Наварры. Он дрался рядом с Гийомом при Талерé и принял участие в победе, которую основатель Сен-Севера одержал там над норманнами; но хотя он и помогал герцогу своим оружием, иногда он позволял себе ему противиться. Здесь мы постараемся поточнее перевести документ, который подтверждает наше мнение относительно Санша-Митарра[9]. «Когда Гийом Санш, герцог Гаскони, передал местечко Люк в епархии Олерона Богу и Св. Винсенту, Гастон-Сантюль, виконт Беарна, не захотел отказаться от той части, которая ему принадлежала. Он на это согласился только по просьбе аббата Гарси, который разъяснил ему его родство с герцогом Гийомом и рассказал ему, что предок герцога (Гарси ле Курбé) пришел из Испании, куда Митарра, его отец, ушел во времена императора Людовика, и что вышеупомянутый король дал инвеституру предку виконта, который был одного с ним рода».

Это было время пожертвований. Приближался 1000 год, ожидаемый с ужасом, год конца света. Старались раздать церквям, монастырям, бедным, на благотворительность все, что должно было погибнуть от гнева божьего. Довольно часто эта щедрость служила для искупления преступлений. Герцог Гийом, желая покончить с неким виконтом из Гаскони, велел рыцарю своего двора убить его[10]. В плохо обустроенном обществе правосудие иногда вынуждено принимать формы ненависти, мести или тирании. Рыцарь действовал с большой неохотой; он уступил только чувству неверно понимаемой преданности и страху перед герцогом, который в своем гневе не раз повторял ему: если ты его не зарежешь, то я зарежу тебя самого. Вот почему тот одним ударом размозжил голову виконту, своему сеньору.

После этого убийства он не осмелился оставаться ни при дворе герцога, ни в стране. Законы того времени обрекали убийцу на штраф, величина которого увеличивалась в зависимости от ранга жертвы, или на изгнание; но если он прерывал свое изгнание, то оказывался во власти оскорбленных родственников. Только переход в религию прекращал месть и освобождал от преследования. Герцог и Уррака, его супруга, посоветовали виновному избежать какого-либо наказания, приняв постриг[11] в церкви Сен-Фост. Лупо-Фор, так звали рыцаря, не прислушался к их совету; но, охваченный раскаянием, он отправился к Арсиа-Рака, своему епископу, чтобы просить у того отпущения греха. Прелат, сочувствуя его слезам, сказал ему[12]: ты должен был принять смерть от твоего сеньора, а не пятнать свои руки его кровью, и такая верность сделала бы из тебя мученика перед Богом. Теперь же ты совершил такое неслыханное злодеяние, что я не знаю, как с тобой поступить. Иди к папе в Рим; если он наложит на тебя епитимью, я буду рад за тебя и я подпишу прощение; но если он тебя оттолкнет, ты не получишь прощения ни от меня, ни от кого иного. Виновный последовал этому совету, и направился в Рим со свидетелями, неся при себе письма епископа. Когда apostol (папа) на следующий день после Пасхи, служил святые таинства Св. Петра, и только что сел после евангелия, убийца бросилась к его ногам на виду всей церкви, и, безутешно рыдая и стеная, воскликнул: я молю о прощении. Сеньор, Сеньор, я молю о прощении. Apostol обратился к тем, кто находился справа и слева от него (дьякону и под-дьякону), спросите, за какие прегрешения. Спрошенный чужеземец отвечал только: я оскорбил моего творца. Услышав это, apostol спросил: почему ты не обратился к своему епископу, а тот в ответ: епископ направил меня к вам. Тогда к суверенному понтифику приблизились свидетели, рассказали ему о преступлении и передали письма Арсиа-Рака. Ознакомившись с ними, apostol сказал епископу, который служил дьяконом: найдите в святых книгах, каким искуплением этого мертвеца можно вернуть к жизни. Епископ ответил: Господь сказал в евангелии: тот, кто оставит свой дом, своего брата, свою сестру…

О том, что было дальше, акты Собора в Лиможе[13], из которых мы взяли этот рассказ, умалчивают, но имеется продолжение в картулярии Лескара. Отосланный Римом к своему епископу с приказанием отказаться от мира, Лупо-Фор, по совету епископа, графа и его супруги, возвратился в бывший городок Лескар, где нашел только густой лес и маленькую церковь, посвященную Св. Иоанну-Крестителю, стоящую на развалинах собора, посвященного Деве. Он построил там монастырь, в котором принял постриг, и где тотчас же стал настоятелем. Помогая его набожному намерению и, без сомнения, искупая преступление, в котором они были виноват больше, чем их слабый и излишне верный вассал, Гийом и Уррака проявили к новой общине и их церкви великую щедрость, которую их сын Санш позже увеличил.

Арсиа-Рака, по всей видимости, занимал кафедру, первую по значимости. Он именовался епископом всей Гаскони[14] и действительно управлял всей западной частью провинции, так как одновременно владел епископствами Дакса, Лескара, Олерона, Эра и Байонны. Мы еще совсем не говорили об этой последней кафедре. Она была не такой древней, как другие; ее появление принято связывать со Св. Леоном, чье житие относят к концу IX века. Однако, Marca, Compaigne и автор рукописи, которой мы располагаем, и к которой мы будем часто обращаться, считают, что это произошло раньше, и мы позволим себе с этим согласиться. Помимо доказательств, приводимых ими, которые кажутся нам довольно убедительными, мы хотим отметить, что церковь, созданная в эту эпоху, не могла образовать новую кафедру, не изменяя установленных границ, и, следовательно, не возбуждая протестов. Для этого, помимо всего прочего, было необходимо решение провинциального Собора или булла суверенного понтифика; а между тем ни булла, ни Собор, ни протесты не были никогда известны.

Как бы то ни было, жизнь Св. Леона полна неясностей, как полно неясностей почти все, что предшествует нормандским вторжениям; но его имя и память о его достоинств всегда хранились в провинции, где он пролил свой пот и свою кровь. За неимением подлинных документов, мы обратились к различным легенды, которые рассказывают о нем, и из которых мы выбрали то, что показалось нам наиболее правдоподобным[15].

Леон родился под Карантаном в Котантене у родителей, щедро облагодетельствованных как земными благами, так и милостью небес. Ангел предсказал его святость, и уже с первых лет предсказание начало сбываться. Рано войдя в духовенство Руана, он с честью прошел по различным ступеням, и, наконец, взошел на столичную кафедру; но усердие звало его к миссионерскому служению. Он оставил свою паству, пересек почти всю Галлию и достиг подножья Пиренеев, где все усилия местных епископов не смогли еще полностью уничтожить язычество. Филипп и Жерве, два его брата, сопровождали его. Они вместе удалились на холм по-соседству с Байонной и построили там маленький скит. Необычное его поведение и вызванное им любопытство привлекли к нему посетителей, которых его набожность убедила принять веру, и они захотели, чтобы их сограждане разделили их счастье. Они ввели Леона в город, ворота которого были вначале закрыты перед ним. Перед столькими людьми радость охватила миссионера, и он произнес проповедь с таким жаром и успехом, что обратил более семисот неверных. Жрецы Марса, взбешенные его наставлениями и встревоженные его триумфом возмутили против него толпу; она собралась с гневными криками и потащила его в храм. Божий человек, спокойный среди всеобщей ярости, упал на колени, воздел руки к небу и, после короткой и пылкой молитвы, своим дыханием рассыпал идола в прах. Это чудо удивило толпу и напугало жрецов, и вскоре все они пришли к вере. Леон некоторое время укреплял набожные чувства в пастве, которой подарил свет Евангелия; но скоро, томимый жаждой новых завоеваний, он углубился в горы Наварры, неся туда слово Христово. Он уже возвращался к своим первым неофитам, когда на берегах Нива несколько пиратов, которые не простили ему разрушения их культа, напали на него, сильно избили, зарезали у него на глазах его брата Жерве и, наконец, убили его самого. Рассказывают, что из того места, где кровь мучеников коснулась земли, забил мощный источник, и что его поток подхватил его отрубленную голову и отнес ее более, чем на милю, до того места, где он был похоронен, и где построили часовню в его честь. Реликвии принимали там всеобщее почитание вплоть до 1557 г. Страх перед врагами, которые в то время грозили Лабуру, заставил перенести их в собор[16], а сама часовня была уничтожена, когда маршал де Вобан возводил стены крепости.

Мы не знаем никого из преемников Св. Леона до Арсиа-Рака, который занимал эту кафедру в 982 г. Именно эту дату, как первую бесспорную, мы можем указать для епископов Байонны. Арсиа умер, согласно истории аббатства Кондом, став жертвой того же любопытства, которое уже стоило жизни герцогине Онноретте. Хотя он и славился набожностью и святостью своей жизни, но был признан недостойным узнать тайну чудесной раки, о которой мы уже говорили. Пока герцог Гаскони предавался заботам правления, о котором авторы того времени донесли до нас только его религиозную сторону, враг куда как более грозный, чем норманны, испанские мавры, вторглись в его государства.

Это уже не была та цветущая и густонаселенная Гасконь былых времен; столько беспрерывных вторжений и все бедствия, которыми такие вторжения сопровождаются, настолько выкосили жителей, что, за неимением других защитников, монахам приходилось снимать клобуки и браться за оружие. Впрочем, в то время все способствовало, и еще долго будет способствовать тому, чтобы монастыри были густо населены. В первую очередь за счет сервов, которые, надев рясу, обретали свободу. Именно христианство незаметно разрушало рабство и преобразовывало общество. Кроме того, вся эта непрерывная борьба, эти почти ежедневные бои, истощавшие силы беспокойных и буйных сеньоров, равных по рангу и соперников в могуществе, причем вся тяжесть подобных стычек ложилась на их несчастных вассалов, и только алтари обычно оставались в неприкосновенности. Да и как, наконец, не спешить толпами под сень креста, единственного противовеса всем напастям, единственного стержня цивилизации той эпохи, до конца пока не понятой, и которая, возможно, так и не будет понята никогда. У его подножью находили свободу, защиту и покой. К этим, обычным для Средних веков причинам, следует добавьте ужас, вызванный приближением последнего дня света, царивший в наивных и глубоко верующих душах, и вы без труда поймете появление столь многочисленных новых аббатств, о которых мы постоянно говорим, в которых образовались бессчетные общины, грозившие вконец опустошить гасконскую землю. Теперь они возвращали родине руки, в которой она нуждалась[17]. Но как бы ни были прекрасны чувства, заставлявшие быстрее биться человеческие сердца, как бы защита религии и очагов ни поддерживали этих солдат нового типа, их руки не привыкли владеть копьем и шпагой. Поэтому война была упорной, с переменчивым успехом. Наконец, в последнем бою, где кровь христиан текла рекой, победа оказалась на их стороне, и эта победа навсегда освободила Гасконь. Служители Магомета ушли за горы, которые отныне больше не переходили.

Столько войн и забот скоро подорвали силы герцога Гийома. Одолеваемый ранними недугами, и понимая, что конец его близок, он привлек к правлению[18] своего брата Гомбо, которому, для поддержания блеска его достоинства, он передал территории Ажана и Базá. На этом удача Гомбо не остановилась. Не довольствуясь герцогской мантией на своих плечах, он захотел украсить свое чело епископской митрой. Он заставил рукоположить себя в епископы[19] и, вероятно, своею властью назначал церковных пастырей тех городов, где уже был светским правителем. Не похоже, чтобы его действия, столь противоречащие канонам, удивили его современников. Издалека кажется, что они даже одобряли его. Он стал, таким образом, воплощением милости Божьей, favente Deo, как сказано в истории аббатства Кондома, правда, одним из главных благотворителей этого аббатства был сын Гомбо. Но слишком тяжелое было время. Конец X века был самым мрачным периодом нашей монархии. И потом, когда города разрушены, монастыри уничтожены, соборы разорены, церковные владения захвачены или отданы, когда горе витает над всеми очагами, может быть польза для религии и заключалась в том, чтобы одна и та же рука держала скипетр и пастырский посох. Обездоленные имели в этом случае больше прав на защиту своего суверена.

До своего рукоположения Гомбо был женат на особе весьма высокого положения, от которой, среди прочих детей, имел сына по имени Юг. Этот сын, рассказывает нам хронист, как и его отец, получил блестящее воспитание, и, как и он, был склонен к наукам[20]. Это последнее замечание не может не привлечь внимание наших читателей; но следует отметить, что это было редчайшим исключением. Радуясь успехам сына, Гомбо передал ему аббатство Кондом, которое ему принадлежало, добавив к нему Ломань, зависимую тогда от епископства Ажан, как утверждает авторитет, у которой мы позаимствовали эти подробности[21]. Это, без сомнения, ошибка, так как Ломань всегда принадлежала епископству Лектур и никогда не имела другой столицы, кроме этого города. Но, входя в герцогство Гасконь, она, конечно же, находилась в руках Гомбо.

У каждого века свое тщеславие. Епископ, будучи в то же время светским сеньором и братом Гийома, не мог отказать себе в проявлении излишне пышной набожности, которую власти любили тогда демонстрировать. Так, едва привлеченный к правлению, он поспешил присоединяется к брату, чтобы восстановить монастырь Скир, основанный на берегу Гаронны в местечке Альярдé, pagus Aliardensis, герцогом Бертраном, Бертой, его супругой, Гийомом, Гобером, Арно и Бернаром, их сыновьями. Этот монастырь пал под секирами норманнов. После восстановления оба брата передали его аббатству Флёри на Луаре, входящему в орден Бенедиктинцев, которому принадлежал монастырь с момента его основания. Но они изменили гасконское имя Скир на ла Регль, которое мы превратили в Ла Реоль[22]. Они хотели подчеркнуть этим, что новое аббатство будет строго и неуклонно соблюдать все монашеские правила. Не довольствуясь богатыми дарами, они, с согласия виконтов и других баронов, позволили аббату построить рядом с монастырем город и дать ему законы и кутюмы. Так появился нынешний город Ла Реоль. Эта хартия подписана Гомбо, епископом и герцогом всей провинции, который принес этот дар Богу-искупителю со всем пылом набожного сердца, Гийомом, герцогом Гаскони, его братом, который ее подтвердил, и Гарсией, их племянником. Она датирована 977 годом. Эта дата, согласно г-ну de Marca[23], первая бесспорная дата с тех пор, как Санш-Митарра вступил во владение землями своих предков.

Герцог Гийом недолго прожил после этого события; он умер 22 декабря 983 года. Он оставил от Урраки, своей жены, двух малолетних сыновей[24], Бернара и Санша, и трех дочерей, одна из которых, следуя Marca, была матерью того Гарсии, о котором мы только что упомянули, вторая, Бриска, стала женой Гийома Великого, графа де Пуатье, а о третьей совершенно ничего неизвестно. Бернар сменил отца под опекой Гийома, сына епископа Гомбо и брата Гарсии, графа Ажана, вполне вероятно того самого графа этого имени, которого Marca объявляет внуком Гийома. Опекун принял титул графа, маркиза и герцога Гаскони[25]. Он умер в 1000 или 1001 г.

За все это время, которое мы рассматривали, графы Бигорра почти не были заметны в событиях, которые волновали провинцию. Мы даже не знаем имя последнего сеньора, который сменил Лу-Донá, и которого одни считают его сыном, а другие – племянником. Еще больше неясностей с происхождением Раймона I, который сменил Дато[26] II. Ничего не доказывает родства между ними, хотя их принято считать сыном и отцом. Совместно с Анерманом и Анером, виконт де Лаведаном, он начал восстановление монастыря Сен-Совен, разрушенного варварами вскоре после его основания, причем они не тронули аббатство Сент-Оран на другом берегу Гава. Это жило по строгим канонам, тогда как в соседней обители процветали разнообразные нарушения; отсюда, как говорит картулярий, и разница в их судьбе. Благородные благотворители пригласили туда новых монахов, поставив над ними аббата Энекона, монаха высокой набожности, который прожил недолго и был сменен аббатом Бернаром. Акт заслуживает того, чтобы быть сбереженным[27]. Граф давал, во-первых, долину Котерé для строительства и содержания там помещений для купален; и это дарение было столь полным, что отныне ни у него, ни у его преемников, не оставалось никакой власти в долине и даже права пасти скот без согласия аббата. Далее, настоятелю монастыря предоставлялось право требовать плечо каждого оленя и каждого кабана, добытого на охоте жителями пасхалии Сен-Совена. Наконец, он уступал монахам все масло, которое принадлежало ему по праву цензивы в этих горах, и штрафы, которые принадлежали ему по судебным решениям и за удары, нанесенные в ссоре. Все эти уступки, по настоянию Раймона, подтвердили его люди и сеньоры его графства. Хартия, датированная 945 г., закрепляет за аббатством право, несколько примеров которого мы находим в других местах. Его называли пасхалией или правом празднования Пасхи, самого великого христианского праздника. Мы процитируем документ, чтобы лучше понять, в чем заключалось это право. Кроме того, он отражает обычаи того времени.

«Восемь приходов, соседствующих с Сен-Совеном[28]: Ло, Кастé, Баланьá, Арсизан, Адá, Ю, Несталан и Солон, согласно древнему обычаю, обязаны обращаться в монастырь за крещением и погребением. Только совсем малые дети и бедняки, которые не могут обеспечить свое перенесение в Сен-Совен, могут быть похоронены в своих приходах. На Рождество капелланы со всеми их прихожанами, как клириками, так и мирянами, должны присутствовать на заутрене в монастыре и оставаться там, чтобы слушать мессы и причащаться. Только капелланы могут уйти на рассвете, чтобы служить мессу в своем приходе, давать там причастие пастухам и слугам, familias minores domorum. На Сретенье и в Вербное Воскресенье капелланы, прочитав заутреню в своем приходе, не служат там мессы, а приходят со всеми своими прихожанами, чтобы участвовать в крестном ходе и других службах Сен-Совена. В Св. Пятницу все собираются, чтобы поклониться кресту. На Пасху и Троицу, отслужив заутреню и мессу в своем приходе и дав причастие беднякам и пастухам, они направляются с главами домов и их супругами в монастырь, чтобы прослушать там большую мессу. Примерно тоже было на Иванов день, на Успение Богородицы и в День всех Святых. Еще все жители восьми приходов должны были приходить в монастырь на день Поминовения Усопших, чтобы слушать там мессу и посещать там кладбище».

Два года спустя Раймон опасно заболел и на своем смертном одре дал Сен-Совену еще два casais с их зависимостями в местечке Бизер. С этой семьей все неясно. После Раймона Marca[29] указывает Луи, утверждая, что это его сын, а авторы Art de vérifier les dates[30] настаивают на Гарси-Арно I. Они опираются на акт, по которому Гийом, сын графа д’Астарака, подчиняет аббатство Пессан аббатству Симорр, взамен десяти серебренных чаш общим весом в девяносто фунтов. Этот акт, который относят к 990 г., действительно подписан Гарси-Арно, графом Бигорра; но он несет в себе некоторые ошибки, если только не является полностью подложным. Существование Луи, каково бы ни было его место в череде графов, более подтверждено. Едва он начал править Бигорром, как подтвердил привилегии Сен-Совена с согласия Фортанера, виконта Лаведана. Амелиус, близкий родственник виконта, занимал тогда кафедру Тарба. Луи хотел жениться на Амерне, своей родственнице в третьем колене[31]. Епископ, которого настойчиво просили посодействовать браку, дал на него согласие, несмотря на все каноны, и за свою недостойную любезность получил от графа землю Бёссан. Но скоро, стыдясь своей слабости, он передал землю монахам Сент-Орана в Лаведане; он сохранил только право пользования для виконта Фортанера, Мюзолы, его жены и Гарси-Фора, их сына, при условии, что они будут выплачивать аббатству ежегодную ренту в десять солей на праздник Пасхи. После его смерти наследники, без сомнения, договорились с монахами. По крайней мере барония Бёссан осталась в семье, которая еще владела ею при наших последних королях.

В 980 году Оттодá, виконт де Монтанер, основал[32] в своем виконтстве новый монастырь в честь Св. Орана, имя и деяния которого всегда были дороги пиренейским народам; и чтобы его отличать, его назвали Сент-Оран-де-ла-Рёль, или же просто ла Рёль или Реуль (regula, правило). Со своего основания он принял устав Св. Бенедикта. Акт основания исчез, но из подтверждения привилегий этого аббатства, сделанного в Морлá 3 марта 1355 г. Гастоном де Фуа, в то время графом Бигорра, мы знаем, что Оттодá даровал ему превилегии в присутствии графа Луи и Бернара, епископа Тарба, преемника Амелиуса, которые обещали взять общину под свое покровительство. Виконт де Монтанер постановил еще, что его преемники не могут требовать там пристанища или продовольствия без особого разрешения аббата.

У Луи не было детей от его жены Амерны, и его сменил Арно, его брат, которого Art de vérifier les dates обходит молчанием, и о котором известно только имя, если только он действительно существовал. Его сменил Гарси-Арно I или II, сын этого Арно, если верить рукописи, которой мы следуем[33], и ее трактовке Marca. Епископ Бернар умер вскоре после графа Луи, и имел преемником Ришара, которого мы встретим вместе с Гарси-Арно при знаменитом основании Сен-Пе-де-Женерé.

Дом Беарна более известен. Гастона I сменил Сантюль II[34], который вслед за своим отцом подписал акт основания Сен-Севера, что, по мнению Marca свидетельствует о его участии в победе христиан над норманнами. После смерти отца он участвовал в основании монастыря ла Реуль в Беарне. Главная заслуга этого основания принадлежит двум местным клирикам, которые, приняв монашество, удалились в городок Сен-Медар, расположенный в пустынной местности, на границе их родины. Там, работая не покладая рук, согласно обычаям первых монахов, они старались служить Богу и приносить пользу ближнему; но их набожная и бескорыстная жизнь не встретила сострадания со сторону сеньора Сен-Медара. Он захватил земли, которые они оплодотворили своим потом, и присвоил плоды их трудов. Это насилие изгнало обоих отшельников и привело их в густой лес, который показался им более надежным убежищем. Они нашли там маленькую деревянную церковь, посвященную Св. Петру, в которой служил священник по имени Гарсия. Тот принял их со всем великодушием, которое мог позволить себе нищий капеллан бедной часовни; они жили вместе, и святость гостей произвела на него такое впечатление, что он скоро тоже принял монашество. Его примеру вскоре последовало несколько соседей, привлеченных, как и он, яркими достоинствами, которые были у них перед глазами. Таким образом возникла[35] монашеская община, которой потребовался аббат.

Этот первый аббат по имени Сантюль разделил благосклонность виконта Беарна, на земле которого жила община, и Гарсии-Лу, виконта де Лувиньи, ближайшего сеньора. Он получил средства, которые позволили ему распахать целину на довольно значительном пространстве и заложить фундамент церкви и монастыря, строительство которого были закончены только при Рабене, его преемнике. Люди привыкли называть его ла Реуль (Regula), из-за строгой дисциплины, которая царила там. Сантюль не довольствовался помощью зарождающейся общине только деньгами. Он передал ей в собственность городок ла Реуль вместе с правом юрисдикции. Виконт де Лувиньи передал десятины и добавил к ним сеньорию Юзан. Другие сеньоры тоже не были чужды щедрости, и уже через несколько лет ла Реуль занял значительное место среди монастырей Беарна.

Еще Сантюль внес многочисленные пожертвования в Сен-Венсан де Люк, но ни одна церковь не может восхвалять его набожность так, как кафедральный собор Лескара[36], которому он обеспечил передачу городка Абер. Санш-Лу, которому этот городок принадлежал, завещал своей жене Азинетте распорядиться им по своему желанию. Азинетта, согласно обычаю того века, удалилась в Лескар, чтобы в молитвах провести там остаток жизни, и перед смертью она передала церкви то, что завещал ей муж. Капитул вступил во владение, но некий дворянин, Экс-Гарсия де Навай, опротестовал решение благодетельницы перед графом, который признал его правоту. Несколько лет спустя Экс-Гарсия, отправившись в Испанию воевать с неверными, заболел, и, умирая, отказался от своего права и послал Сантюлю свой наказ или завещание (ordinem, в котором заявлял, что его высшей радостью была бы передача городка капитулу. Сантюль постарался выполнить желание умирающего, но возникла новая оппозиция в лице сеньора де Мьёссана. Виконт, чтобы заставить его отказаться от иска, назначил ему из своих собственных доменов сто мер пшеницы и столько же вина, и передал церкви Лескара оспоренный городок, независимый и свободный, наконец, от любых претензий извне.

У Сантюля был брат, судьба которого неизвестна. Если верить Marca, это был тот самый виконт Гаскони, которого убил Лопе-Фор по приказу герцога Санша и его жены. Это мнение ничем не подтверждено, хотя и ничем не опровергнуто. Сантюль-Гастон де Беарн умер в 1004 г. Его обычно называют Сантюлем Старым, то ли потому, как считает Marca, что он дожил до глубокой старости, но скорее просто для того, чтобы отличать его от его внука. Он оставил от своего брака, кроме Раймона, своего преемника, Сантюля, который составил завещание в пользу аббатства Сен-Пе, где хотел покоиться, и дочь Гийермину, вышедшую в 1000 г. за Санчо, инфанта Кастилии. Помимо этих трех законных детей, у Сантюля был побочный сын по имени Анер-Лу, которого он сделал виконтом Олерона; этот титул Анер-Лу передал своему сыну[37].

Гастон, второй[38] этого имени, был уже в преклонном возрасте, когда сменил своего отца, Сантюля Старого. Он предоставил[39] инвеституру городка Юзан Гарси-Лу, второму аббату Лескара и сыну Лопе-Фора, и получил за свою щедрость кирасу и двух добрых коней. При его отце Лу де Кастелло, вместе с женой, сыном и дочерью передали аббатству Люк городок Абер, который зависел от их старинной вотчины, и двенадцать домов, расположенных в Жюрансоне, при условии их пожизненного содержания в монастыре. Отец и сын приняли постриг, а дочь и мать поселились там. Наши нынешние нравы мало соответствуют привычной для того времени набожности, довольно широко распространенной. Формат де Кастелло, один из их родственников, последовав их примеру, вместе с сыном удалился в монастырь Сен-Венсан де Сёбебон (de silva bona), где они приняли постриг. В день пострижения два новых монаха передали своим братьям половину церкви, имя которой они носили, и получили от аббата тринадцать breaux[40] и двух быков[41]. После их смерти Оксилия и Арно, ее муж, местные сеньоры, перекрыли вход в церковь людям монастыря и, тем самым, лишили его завещанной ему части. Сеньоры часто так поступали, чтобы аннулировать дарение церквей духовенству. Как правило, подобные инциденты решались с помощью определенной денежной суммы. Двадцать морласских солей успокоили Оксилию и Арно. Гастон умер в 1012 г., оставив сына, Сантюля III, который, следуя по стопам предков, присоединил свое оружие к оружию христиан Испании и воевал под знаменами Санша Великого, короля Наварры.

Отец был еще жив, когда герцогу Гаскони пришлось мстить за очень редкое и, главное, очень гнусное преступление в тот век веры и набожности[42]. Аббат Ришар, приняв в свое ведение новый монастырь ла Реоль на Гаронне, направил туда монахов из своей обители во Флёри, которых он объединил с членами бывшего аббатства Скир. Нравы, обычаи, предубеждения, вековая ненависть, все разделяло франков и гасконцев. Объединить их вместе означало образовать сообщество с элементами почти несовместимыми. Ни общие канонов, ни сама религия, не смогли восторжествовать над национальной рознью. С первых дней между людьми, посвятившим себя самопожертвованию, отрешенности и молитвам, начали вспыхивать ссоры. Гасконцы притесняли франков, рассказывает Aimoin, сам франк по происхождению. Шум достиг ушей Аббона, сменившего Ришара в аббатстве Флёри. Большой ревнитель монашеской дисциплины, он поспешил туда; и, с ведома графов Бернара и Санша, он установил там правила, которые, по его мнению, должны были лучше всего обеспечить согласие; но едва Аббон удалился, как распри вспыхнули с новой силой. Более преследуемые, чем когда-либо, несчастные франки были вынуждены оставить негостеприимную землю; но, по совету обоих графов, они обратились к своему аббату, чтобы умолять его возвратиться и провести разделение, ставшее отныне необходимым.

По их просьбе Аббон вернулся назад, и как только он оказался на землях герцога Бернара, он сказал с улыбкой историку Эмуану, который его сопровождал, и другим лицам своей свиты: здесь я могущественнее короля Франции[43], ибо никто здесь не признает его господства[44]. Он прибыл в ла Реоль накануне дня Св. Мартина в 1004 г. «Непокорные монахи, пишет Père Longue­val, у которого мы позаимствовали этот рассказ, не ожидавшие вновь увидеть его так скоро, прибегли к новому насилию, чтобы избежать наказания за старое. В день Св. Мартина прислужники или вассалы монастыря затеяли ссору с франками из свиты Аббона. Началась драка, и святой аббат с трудом разнял дерущихся. На следующий день, в праздник Св. Бриса, он сделал выговор монаху Ла Реоля по имени Анезан за то, что тот питался вне монастыря без его разрешения. Анезан, которого обвиняли в том, что он возглавлял бунтовщиков, сделал вид, что смиренно принимает укоризну начальника; но сразу же послышались мятежные крики. Это гасконцы опять подрались с франками. Ссора началась с оскорбления: слуга Аббона ударил палкой гасконца, который плохо говорил о святом аббате; появилось оружие. Аббон, услышав шум, вышел, чтобы его успокоить; но некий гасконец кинулся на него и ударил его копьем в бок. Святой аббат произнес только: «все будет хорошо», и велел отвести себя в дом, где размещались слуги. Монах Эмуан, который сопровождал его, и который описал его жизнь, увидев кровь на пороге около дверей, спросил ему, что это было. Тот спокойно ответил: «это моя кровь»; и, подняв руку, показал свою рану, из которой вытекло столько крови, что рукав его платья был весь пропитан ею. Видя это, Эмуан, не в силах сдержаться, издал горестный крик, на что Аббон сказал ему: «о! А что бы тогда вы сказали, если бы вы сами были ранены? Идите и заставьте поскорее прекратить бой, и прикажите нашим людям возвращаться». Эмуан повиновался, и все слуги святого аббата собрались вокруг своего хозяина, чтобы лечить его; но он умер на следующий день, у них на руками, повторяя: «Господи, смилуйся надо мной и монастырем, которым я управлял». Он умер в понедельник 13 ноября 1004 г. Его кровь не утолила ярости убийц, которые ее пролили; они ворвались в жилище, где он только что испустил дух, и убили одного из его слуг, орошавшего своими слезами голову хозяина, которого держал на руках; после чего эти бешенные разбежались».

Святой аббат был похоронен в следующую среду, в одеждах, в которых был убит, а его тело не было обмыто, так как, по словам Эмуана, нельзя касаться тела того, кто погиб насильственной смертью; этот нелепый обычай до сих пор существует в наших деревнях. Его похоронили в церкви Ла Реоля, перед алтарем Св. Бенедикта, и тогда же объявили мучеником. Его биограф рассказывает даже о некоторых чудесах, происходивших на его могиле с первых же дней.

Возмущенный этим покушением, Бернар[45] строго наказал за него; и, не обращая внимания на святые одежды, покрывавшие виновных, он повесил одних из них, отправил на костер нескольких других и оставил франков единоличными владельцами обители. Через пять лет после этих трагических событий мы видим, как герцог Гаскони подтверждает[46] дарения, сделанные Гийомом, его родителем, и Ураккой, его матерью, монастырю Сен-Север, и добавляет к ним новые пожертвования. Меж тем болезненная слабость медленно подтачивала его тело. Он сошел в могилу 24 декабря следующего года, став жертвой, как серьезно утверждает в своих хрониках Adhémar, порчи и колдовства некоей старой женщины, или, скорее, мести гасконцев, которые отравили его за пристрастие к франкам.

Бернар не оставил детей, и герцогство перешло к Саншу[47], его брату, который, в качестве такового подписал устав Кондома. Епископ Гомбо вскоре умер, оставив этот монастырь и все, что от него зависело, своему сыну Югу[48]. Тот был слишком молод, чтобы принять все саны своего отца. Довольствуясь владениями, он позволил находиться на кафедрах Базá и Ажана двум достойным священникам, которые всю своя жизнь мирно владели их санами. Другие церкви графства, Эр, Дакс, Байонна, Олерон и Лескар были присвоены первыми, кто их смог захватить, туманно говорит хронист; то есть, скорее всего, их владения были захвачены сеньорами. После смерти епископов Базá и Ажана, Юг, следуя примеру отца, заставил рукоположить себя в епископы и взял в свои руки управление обеими епархиями[49]. Но его великая набожность скоро посеяла в его душе сомнения. Чтобы их рассеять, он отправился в Рим и поведал папе Бенедикту VIII, который в то время занимал кафедру Св. Петра, всю боль своего сердца. Понтифик встретил его как отец, оттер его слезы, повелел ему довольствоваться только одной кафедрой и, в виде покаяния, обязал его основать монастырь на одной из его земель и дать ему обеспечение со всем великодушием, подобающим его рангу. Юг с радостью подчинился этому приказанию, принял благословение понтифика, возвратился в Гасконь и, назначив пастыря церкви Базá, сохранил[50] за собой кафедру Ажана, от которой Кондом еще долго зависел. Монастырь и базилика, основанные в этом городе графиней Оннореттой, только что стали добычей пламени. Только рака опять уцелела при пожаре. Юг велел заново построить более великолепные, чем когда-либо, здания, и вместо клириков разместил там монахов Св. Бенедикта под началом аббата по имени Пьер, и оставил им не только домен Кондома, но еще и все то, чем владел в Ажене и Базадуа. Таково происхождение могущества аббатов, а позже и епископов Кондома, от которых виконтство Брюйуа и замок Нерак зависели вплоть до времен короля Антуана де Бурбона, отца Генриха IV.

Освящение как всегда превратилось в торжественный праздник. Юг собрал там[51] герцога Санша, прелатов, аббатов и главных сеньоров провинции; перед собравшимися зачитали привилегию, полученную из Рима, которая всегда хранилась в монастыре. Суверенный понтифик, под страхом отлучения от церкви, запрещал любому лицу, епископу или графу, касаться каких-либо владения аббатства, и приказывал предоставить свободное и полное управление аббату, избираемому монахами из своего числа. Эти постановления были приняты всеми собравшимися, которые обещали их соблюдать. Но чтобы сделать их обещания более нерушимыми, Юг попросил об особом их подтверждении. Граф Санш поклялся первым, и каждый повторил клятву вслед за ним. Был составлен акт, который сохранился. Он датирован 1011 г., царствованием короля Робера, понтификатом Бенедикта VIII, занимающего кафедру Св. Петра, и правлением прославленного Санша, занимающего герцогский трон в провинции Гасконь.

Во главе сеньоров, собравшихся вокруг Юга, мы встречаем виконта Арно и его жену[52], а также виконта Арно, их сына и Аделаизу, их невестку. Где находилась их сеньория? Хартия ничего не говорит об этом, но мы думаем, что это была Ломань, бывшая территория Лактората, с главным городом Лектуром. Если верить авторам Art de vérifier les dates[53], у этой страны уже было раньше два графа, Арно Аттон, при Людовике Благочестивом, и Эд, во времена Санша ле Курбé. Согласно тем же авторам, хозяева Ломани позже опустились, совершенно неизвестно, по какой причине, до ранга виконтов; но и с этим титулом они сохранили право чеканить монету. Их соли назывались Арнодены (solidi Arnaldenses), довольно распространенное имя в этом доме. В пользу того, что оба виконта, указанных в предыдущем акте, были сеньорами Ломани, говорит следующее: в 999 г. этой страной владел виконт Арно или Раймон Арно[54], имеющий сына, которого звали так же, как и его, и который был его преемником. Хартия[55], изданная при нем, говорит об отце как о наследнике и родственнике Юга, некогда хозяина Кондомуа, hœres et consanguineus Hugonis de Condomiense domini. Латинское слово означает некое родство по женской линии. Но видя, как его потомки занимают место среди главнейших сеньоральных домов Гаскони, почитаются равными графам Арманьяка, Астарака и Беарна, роднятся с ними, носят гербы, как у д’Арманьяков, на серебре червленый лев, мы почти не сомневаемся, что Арно и его близкие имеют меровингские корни; вероятно, через Аттона, брата Юнальда, потомство которого некоторое время владело графством Ажан. Ненависть, которая преследовала потомков Эда при первых каролингах, и полный мрак, который за этим последовал, вполне объясняют, почему связи между отдельными ветви полностью неизвестны. Как бы то ни было, папа Иоанн XIX писал в 1030 г. Гийому Тайферу, графу Тулузы, чтобы тот заставил Арно-Одона[56], виконта Гаскони, своего вассала по виконтству Жимуа или Жимадуа, возвратить аббатству Муассак церкви Риоля и Фламарана. Титул виконта Гаскони, которым его именует суверенный понтифик, подкрепляет наше мнение, так как Oihénart указывает его предшественником и отцом Одоа или Одона, жившего в 960 г. Неизвестны ни имя его жены, ни время его смерти, но с уверенностью можно сказать, что он был сменен своим сыном, которого, как и его, звали Арно[57]. Существование и титулы этого уже вне всякого сомнения; мы скоро увидим, как он участвует в большой войне, которая всколыхнула всю Гасконь.

Правление герцога Санша было нарушено новым появлением манихеев. Почти в каждом веке мы встречаем одних и тех же еретиков, с небольшими вариациями,. Это вечная борьба тела против духа, грубого желания животного против возвышенных возможностей рассудка. Теперь они насмехались[58] над святыми книгами и отрицали сотворение мира, наказание после этой жизни, спасение душа и необходимость добрых дел. Но по одной из тех необъяснимых аномалий, и меж тем, столь частых у иноверцев, они воздерживались от всякого рода мяса и делали вид, что соблюдают целомудрие, но при этом, тайком, предавались преступлениям и гнусностям, о которых нельзя рассказать, не впав в грех, пишет Adhémar[59] в своей хронике. Они поклонялись демону, который представлялся им, вначале, в виде чернокожего Эфиопа, и затем – в виде ангела света, и приносили ему каждый день горы серебра. В другом месте Adhémar рассказывает нам о крестьянине из Тулузы, который имел при себе порошок из костей мертвых младенцев, который превращал в манихея каждого, кто его пробовал. Вот каковы наши деревенские колдуны, какими их рисует мнение людей. Потребовались многие века, чтобы рассеялись заблуждения, даже самые нелепые! Огонь стал уделом тех, кого, без сомнения, надо было жалеть и просвещать. Все-таки мы должны признать, что подобные учения недопустимы в любом обществе; отсюда, без сомнения, строгость наших отцов.