Том 2. Книга V.

ГЛАВА IV.

Смерть Эмери, графа де Фезансака. - Собор в Клермоне. – Смерть архиепископа Оша, Гийома де Монто. – Святой Бертран Комменжский. – Смерть Беатриссы, графиня Бигорра. - Первый крестовый поход. - Сиры д'Альбре. - Взятые Иерусалима. - Первое дарование свобод в Беарне. - Астанов, граф де Фезансак, отправляется в крестовый поход. - Раймон, его единоутробный брат, избран архиепископом Оша. - Виконты де Гаварре, - Монастырь Бассуе, - Астанов мертв. - Азалина, его дочь, жена Бернара III, графа д'Арманьяка.

Эмери, который выказал столь яркие примеры своей набожной щедрости, умер между 1088 и 1090[1] гг. На исходе своих дней, он хотел еще лучше искупить свое длительное отлучение от церкви, которое довлело над ним, и, согласно идеями своего века, он решил предпринять паломничество в святую Землю; но возраст и недуги вынудили его отказываться от намерения. Гийом де Монто продолжал свою деятельность. В 1089 г. он утвердил братство[2], созданное в приходе Сен-Пьер-де-Лийет-Соримонд. Оно наиболее старинное из всех известных в нашей епархии; статусы, в числе одиннадцати, и утверждение написаны на гасконском языке. В то время, как короли Франции и духовенство севера не использовали иного языка, кроме латинского, графы провинций, а часто и прелаты, пользовались местным языком. Возможно, наши читатели будут сожалеть вместе с нами о том, что этот документ не сохранился полностью. Ничто не говорит лучше об обычаях народов, чем регламенты, определяющие отношения между отдельными лицами. Согласно третьей статье, все собратья, присутствующие на мессе в день престольного праздника, должны были сесть за общую трапезу, почетную столь же для бедных, как и для богатых. Во всех своих деяниях, церковь стремилась к сближению рангов и, таким образом, подтачивала основу феодализма, рожденного в Германии под эгидой многобожия. Христианство, приняв идею феодализма, изменило его, возможно, регламентировало, потому что его божественная миссия состояла в том, чтобы улучшать, а не разрушать; но оно не покорилось полностью, как это представляют поверхностные или предубежденные умы. Григорий умер (1085) далеко от Рима, повторяя смиренно прекрасные слова пророка, которые характеризуют всю его жизнь: я возлюбил справедливость и возненавидел несправедливость, вот, почему я умираю в изгнании; но тем не менее его деятельность, вопреки всем сопротивлениям, очистила алтарь, взбодрило Европу, подготовила крестовые походы. Урбан II, француз, которого голос умирающего указал на папство, и который поднялся на кафедру Святого Петра после долгих колебаний и короткого понтификата Виктора III, успешно продолжил восстановление церкви. Под его нажимом, одни Соборы сменялись другими. Амат, переведенный из Олерона в Бордо, и сохранивший звание легата папского престола, собрал в 1093 г. Собор в Бордо, где присутствовали архиепископ Оша[3] вместе с Додоном Тарбским и Этьеном де Сентом, который сменил в База Раймона Молодого, умершего вскоре после Григория VII.

Два года спустя, Гийом, несмотря на свой возраст, пересекает Альпы, сопровождаемый четырьмя членами своего совета, Санчо I Лескарским, Гийомом Кузеранским, Додоном Тарбским и Одоном де Бенаком, который по настоянию Амата был избран в Олероне, когда тот оставил эту кафедру. Они спешили на ассамблею, которую Урбан созывал в Плезансе, и которую он возглавил лично[4]. Этой ассамблее пришлось расположиться среди полей, никакое здание не было достаточно просторным, чтобы вместить всех собравшихся. Там насчитывалось не менее двухсот епископов или архиепископов, четыре тысячи клириков и сорок тысяч светских лиц. Санчо Лескарский поднял там вопрос о принадлежности Сен-Пе-де-Женере[5]; но когда епископ Тарба умер во время Собора, эти требования были отложены. Вскоре понтифик явился во Францию и собрал, 18 ноября 1095 г., новый Собор в Клермоне[6], в Оверни. Согласно историку Бертолю, там присутствовало тринадцать архиепископов и двести пять прелатов, носящих посох, как епископов так и аббатов; другие насчитывают их до четырехсот. Город не мог вместить такого множества: соседние деревни заполнились народом. Шатры были расставлены среди полей. В числе архиепископов упомянут Гийома де Монто. Нам не известны имена членов его совета, сопровождавших его. Первые сессии были посвящены поддержанию церковной дисциплины и возобновлению Божьего перемирия. Но, когда на десятой папа, поместив рядом с собой бедного и знаменитого Пьера Отшельника, дал ему слово (мы цитируем[7] г-на Гайардена), и тот с присущим ему красноречием произнес речь от имени христиан Азии, вся ассамблея разразилась единым кличем: так хочет Бог, так хочет Бог .... «Да, – подтвердил понтифик, – так хочет Бог. Он обещал присутствовать среди приверженцев, объединенных во имя его, и он сам продиктовал вам эти слова». Он вручил им крест; кардинал произнес формулировку исповеди, все упали на колени и получили отпущение их грехов.

Епископ Пюи, Адемар де Монтей, первым изъявил желание последовать по пути, предначертанным Богом, и получил крест рук папы[8]. За ним и другие украсили свою одежду красным крестом и приняли имя Крестоносцев, носящих крест. Скоро, по всему Западу, распространились слова: Тот, кто не носит крест и не следует моим путем, не достоин меня.

Постановления Церковного собора в Клермоне обещали всем Крестоносцам отпущения всех их грехов: церковь брала под свою охрану их лично, их семьи и их имущество; выплата долгов откладывалась на время поездки в святую Землю. Крестовые походы сопровождались длительным Божьим перемирием, первое наступление на феодальную анархию. Также повсюду бедные и угнетенные, не опасаясь боле за будущее, просили священников благословить их кресты, как Бог благословил жезл Аарона, наводящий ужас на мятежников и безбожников.

Пока шли приготовления к отъезду, назначенному папой на праздник Успения 1196 г., архиепископ Гийом де Монто, едва возвратившись в свою провинцию, отправился освящать[9] большой алтарь церкви Соса, старинной столицы Сотьате, входившего тогда в епархию Оша, а теперь зависимого от Ажана. Ему помогал на этой церемонии Симон II, епископ Ажана, и Пьер д'Эр, именуемый в хартии епископом Марсана, без сомнения благодаря старинному виконтству Марсан, которое составляло наибольшую часть его епархии. 14 октября того же года, Гийом был призван освятить церковь Сен-Пе-де-Женере. Торжество собрало вокруг архиепископа Бернара д'Азере, архидьякона Тарба, избранного при первых же слухах о смерти Додона, Санчо Лескарского, еще одного Бернара, из Дакса, и Одона де Бенака, который, сменив Амата, сохранил за собой место аббата монастыря. Беатрисса, графиня Бигорра, вдова Сантюля, Гастон, виконт Беарна и Астанов, граф Фезансака, явились туда же во главе многочисленного и блестящего дворянства. Там были: Оже, виконт де Мирамон с детьми, Бернар де Кастельбажак, Бернар де Бенак, Пьер де Жийян с братьями, Гарсия-Донат д’Орбеак с братьями, Пьер де Видуз, Одон д'Орьяба, Раймон д'Оссен, Комтебон д'Антен с братьями, Гиллем де Сер, Гиллем-Бернар де Сен-Пасту, Одон де Бареж, Раймон-Гиллем д'Азере, Одон, его брат, Р. де Доми, Арно-Раймон д’Эпуей, Г.-Р. д’Эпуей, Оливье д'Ориак, Каньяр д'Аст, Оливье д'Арбокав, Роллан, его брат, Гильом Гарси де Миоссан, Анелу д'Андуен, Раймон Гарси де Гавастон, Гийом-Раймон де Соль, Раймон-Эзей де Базье, Раймон-Ориоль де Ларен, Раймон-Арно де Бюзи, Бернар-Гийом д'Эскоц, Гийом-Арно де Кастель, Арно-Амери де Монтанер с детьми, Раймон де Лаведан, Арно и Бернар де Фии, Бернара-Раймон де Спар с детьми, Санчо-Гарси д’Алеа.

После церемонии, Беатрисса и Гастон подтвердили все привилегии, предоставленные аббатству их предшественником. Гастон уже подтвердил их вскоре после смерти своего отца, в присутствии своих главных вассалов и Бернара, графа д'Арманьяка[10]. Он пожелал лишь возвратить для своего пользования тринадцать серебренных ваз и две пары клещей или ножниц, которые Сантюль передал в Сен-Пе. Одон де Бенак охотно согласился вернуть их, и виконт, чтобы засвидетельствовать ему свою благодарность, предоставил все, что аббат попросил, и к этому добавил, среди прочих подарков, нескольких крестьян, одни из которых принадлежали его доменам, тогда как другие временно находились в его виконтстве. Архиепископ Оша мало прожил после этой церемонии. Он умер 15 апреля следующего, 1096 года, как об этом говорят некрологи Сен-Севера, Сен-Мона и Сент-Орана.

В то время по всей провинции гремела слава о достоинствах Святого Бертрана[11]. Рожденный, как мы уже говорили, в Ictium Castrum, нынешнем л’Иль-Журдене, сын Раймона Аттона и племянник графа Тулузского, он получил под надзором своих родителей воспитание, соответствующее его рождению. Скоро стали замечать в нем, наряду с достоинствами его возраста, живой разум и благородные склонности; но особенно он отличался своим милосердием и обращением, и во всех телесных упражнениях, которые составляли главное занятие молодого дворянина. Гийом де Монто, друг его отца, посоветовал ему отдать сына под присмотр монахов Шэз-Дье в Оверни, общину, только что созданную Святым Бернаром. В этом новом убежище, его наставники заботливо развивали его природные таланты; но ученик не замедлил выскользнуть из их рук, чтобы надеть шлем и кольчугу. В этом возрасте жизнь в военном лагере, столь же легкая, и столь же открытая удовольствиям, весьма опасное испытание; но Бертран восторжествовал над всеми искушениями. Первые биографы долго рассказывают нам о набожности, выказанной им и с оружием в руках.

Но его склонности звали его к другой жизни. Он снял каску и отправился просить места у Изарна, епископа Тулузы, который по совету архиепископа Оша, только что установил монастырские порядки в своем капитуле. В тени алтарей его достоинства засверкали новым блеском. Через несколько лет епископ сделал его своим архидьяконом. Вскоре умер Оже, епископ Комменжа, и Бертран был единогласно избран на его место. Изарн и капитул с радостью приняли этот выбор, но они настояли, что бы он сохранил свой сан каноника и архидьякона. Нет точных данных ни о годе его избрания, ни о времени его помазания; неясно даже с датой его рождения. Однако считается, что он был помазан в Оше Гийомом де Монто, и что эта церемония состоялась до 1084 г., так как в этом году он присутствовал, вместе со своим архиепископом и епископами Эра, База и Тарба, при подписании акта, по которому епископ Дакса передавал Пенту аббатству Флёри.

Первым делом он занялся своим кафедральным собором. Тот до сих пор лежал в руинах вместе с городком Конван, как их оставили военачальники Гонтрана; и хотя предшественники прелата уже давно основали коллегиальную церковь Сен-Годан, их местопребыванием служила церковь Волкабрер, возможно и не самая древняя базилика провинции, об этом можно поспорить, но конечно же одна из наиболее любопытных. Бертран заложил на вершине горы, на месте языческого храма, первые основания и построил там свою церковь, жалкие остатки которой можно найти и теперь, существующее же здание построено не раньше 1307 г. Бертран пристроил к собору монастырь, который, несмотря на многочисленные повреждения, является наиболее сохранившимся памятником той эпохи. В то же самое время он возвел стены города, причем они опоясали и скалу, на которой он располагался. Льготы, которые он предложил, его рождение, приобретенное им достоинство, столь почтенное в то время, а более всего его высокая репутация святости, широко распространившаяся по округе, привлекали к нему толпы жителей, питаемых его милосердием.

Беатрисса, графиня Бигорра, не имела такого расположения к себе от окружающих. Когда дела привели ее в долину Бареж[12], она едва не была схвачена народом; только вмешательство самых почтенных местных лиц предотвратило насилие. Графиня, избежав опасности, заставила долго вымаливать у себя прощения, и даровала свою милость лишь при условии что, когда она или ее муж, который был еще жив, войдут в долину, ее население предоставит им сорок заложников помимо тех, которых они были обязаны давать согласно старинным обычаям. После смерти Сантюля, Беатрисса подверглась постоянным набегам соседей, (ab prœda et ab fueg, с грабежом и огнем). Она потребовала у населения Барежа прийти ей на помощь, но они потребовали в ответ, что бы она отменила предоставление сорока заложников, и графиня была вынуждена на это согласиться. Не похоже, чтобы они были более расположены к сыну, чем к матери: Après la condessa morta que avian escarnida la maïré, escarniron lé filh[13]. Когда молодой Сантюль, отправился в долину для сбора налогов и штрафов, жители верхней долины восстали и приложили все усилия, чтобы его задержать, а то и убить. Они выполнили бы задуманное, если бы коммуны нижней долины не присоединились бы к графу и не защитили его. Граф не был менее предусмотрителен, чем его мать, и потребовал восстановления сорока заложников, предусмотренных ею. Дата смерти Беатриссы не известна; вероятно она произошла в то время, когда Крестоносцы покидали свои очаги.

Казалось, вся Европа сдвинулась с места; энтузиазм был всеобщим. Мужчины, женщины, дети, священники, монахи, набожные и тихие отшельницы, все устремились на Восток. Их насчитывалось около восемьсот тысяч; огромная добыча для смерти. Прежде чем они достигли берегов Сирии, болезни, голод, железо и, слишком часто, их собственные неурядицы уничтожили более трех четвертей. Ни один король не принял участие в походе, но многие принцы и сеньоры последовали за всеобщим порывом или предшествовали ему[14]. Во голове их стояли Юг Французский, брат Филиппа I, Робер, герцог Нормандии, Робер, граф Фландрии, Боэмунд и его племянник Танкрэд, Раймон де Сен-Жилль, граф Тулузы, наиболее мощный своими землями и своими вассалами, и наиболее пылкий, или наиболее преданный идее, так как он дал обещание никогда не возвращаться на родину и посвятить остаток своих дней борьбе с неверными; и это обещание он свято сдержал. Наконец, выше всех блистал набожный, целомудренный, отважный Годфрид Бульонский, который продал герцогство Лотарингию, и отправился за море с двумя своими братьями, Эсташем и Бодуеном, искупать свои подвиги, прославившие его на службе императора Генриха IV.

Под знаменами графа Тулузы собрались Раймон[15], сеньор де л’Иль-Журден, брат Святого Бертрана Комменжского, Гастон, виконт Беарна[16] и Сантюль, его сын, Роже II[17], граф де Фуа, который продал часть земель и права на Разез, чтобы собраться в поход; и, наконец, Аманьё II д’Альбре [18], сын и наследник Аманьё I, которого хартия Кондома упоминает в 1050 г. Эти два Аманьё были первыми д’Альбре, чье существование не вызывает сомнения, хотя Уаенар[19] возводит их род к королям Наварры, а старинная рукописная генеалогия[20] XIV-ого века, присоединяет его к Гарсии-Хименесу, графу Бигорра, называя между ними некоторых членов этой семьи. Двойная ошибка Уаенара и неизвестного генеалогиста пытается убедить нас, что они принадлежали к меровингскому корню, возможно, к той же ветви, что и графы Ажана и виконты Ломаня, их соседи. Их сеньория с титулом сира, вначале весьма небольшая, взяла свое имя от селения Альбре, Лабре, или, скорее, Лабри (Leporetum, страна зайцев) в Ландах, но в дальнейшем она значительно увеличилась, и помимо Нерака, своей столицы, включила в себя Кастельжалу, Сен-Базейль, Кастет-Айа, Мило, Пюинорман, Кастель-Морон и несколько других менее важных городов.

За сеньорами де л’Иль, де Беарном, де Фуа и д’Альбре последовали и многие из их рыцарей. Однако история не указывает их имен. Чтобы узнать их, следовало бы обратиться к генеалогиям семей, источнику, к которому мы можем прибегнуть лишь в крайнем случае.

Мы не последуем за Крестоносцами в Азию. Мы только отметим, что в день Иконии[21] ни один рыцарь не мог сравниться с Гастоном де Беарном; что в сражении при Антиохии, где он командовал под началом Танкреда, он обрел новую блестящую славу; что, когда армия прибыла под Цезарею, Раймон де л’Иль-Журден[22] захватил одно из посланий, которые правитель слал издалека, чтобы заставить народ бежать, унося продовольствие и уводя свой скот, но разоблаченный таким образом в своем вероломстве, он был вынужден вести себя иначе; благодаря этому, помимо всего прочего, Крестоносцы получили до тысячи лошадей, в которой очень нуждались. Но нигде таланты и отвага Гастона не блистали так, как под стенами Иерусалима, куда войска франков прибыли, наконец, 7 июня 1099 г.

Сопровождаемый только тридцатью из своих рыцарей, он первым заметил башни и обследовал окрестности. Во время осады он отвечал за боевые машины Годфрида и графов Нормандии и Фландрии, которые попросили этого великолепного и превосходного сеньора взять на себя эти хлопоты. Так рассказывает Гильом Тирский[23]. Этот Гастон был, добавляет Раймон д'Ажиль, благороднейшим принцем, весьма уважаемым всеми за свои заслуги и свою порядочность. Он превосходил многих в военном искусстве, говорит другой хронист (Альбер[24]).

Так, в пятницу 14 июля, в три часа, когда Годфрид первым вошел в святой город, когда Аманьё д’Альбре, которого документ называет, не знаю уж на каком основании, родственником первого христианского короля Палестины, ворвался туда вторым, Гастон следовал за Танкредом и некоторыми другими вождями; и в опьянении победы, когда кровь лилась рекой, его человечность возобладала над его мужеством. Давайте послушаем прямого свидетеля, в переводе Маркá[25]. «Сарацины укрылись в храме Соломона, где произошло самое кровавое и самое упорное побоище за весь день. Наконец, христиане, завладев храмом, перебили огромное число неверных, независимо от возраста и пола, кроме тех, кто укрылись на верху храма, и которым Танкред и Гастон де Беарн, даровали жизнь и вернули им их знамена, и сразу же после этого они поспешили в город, захватывая огромные и богатые трофеи: золото и серебро, лошадей, мулов и дома, целиком заполненные добычей». (Petrus Tudebodus).

За взятием Иерусалима вскоре последовало сражение при Аскалоне, состоявшееся 14 августа. Танкред и Гастон возглавии 6-ой корпус, и среди лучших бойцов этого дня, Тудебеф[26] отмечает герцога Нормандии, графа Фландрии, Танкреда и Гастона. Виконт не долго оставался на берегах Иордана. Гроб Господень был отвоеван, крест воссиял над Голгофой; цель, казалось, была достигнута. В сентябре Робер Нормандский, Робер Фландрский и Гастон де Беарн перебрались морем в Константинополь, а откуда возвратились во Францию.

Гастон проникся в своем паломничестве идеями порядка и набожности. Он не мог оправдывать не слишком достойную жизнь монахов Лескара, и велел[27] епископу Санчо их прогнать и заменить их постоянными канониками. Амат Бордоский, легат папского престола, горячо одобрил эту затею, которая была выполнена в 1101 г. Епископ Лескара предоставил новой общине Каресс, предмет длительных споров, Борде, Асса, Нере, Севиньяк, четверть хлеба и вина с архидьяконства Викбил, и, наконец, юрисдикцию по вопросу церкви, десятин и других судебных дел, то есть отчислений епископу по процессам, касающимся владений церквей, или расчетам десятины или других подобным делам[28]. Гастон и Талеза, его женой, не довольствовались лишь сделанными изменениями. Они щедро одаривали капитул и передали ему управление больницей, которую они вместе основали в Лескаре и снабдили всем необходимым, чтобы она служила приютом паломникам и беднякам. Он добавил к первоначальным рентам десятину со всего урожая, который он и его преемники будут собирать с земель около Гава в Лескаре. Эта богатая больница уже давно исчезла, и ее имущество вошло в церковные владения капитулярия. Больница, которая существовала в 1790 г., была создана благодаря набожности каноника.

На пасху следующего года Гастон добавил капитулу пошлину, которую он собирал на мосту через Гав, и весь ладан[29], который он получил как дорожную пошлину с Олерона. Сарацины доставляли его из Аравии в Испанию, откуда он попадал во Францию через Пиренеи. К этому он добавил на светильники ежегодное пожертвование в десять солей с прав, которыми он владел на ярмарке в Хакке в Испании, и вино кларет для святого причастия со своего виноградника в Мобеке. В то же самое время он передал больнице десятину зерна, вина и сидра, которую собирал в части своей вотчины. Примерно в то же время Гастон подтвердил дарение его отца приорству Сен-Фуа де Морла, и добавил к нему пять солей ренты. В Морла проводились тогда ежегодные конные. Соревнующиеся должны были платить виконту за право участвовать в них. С этой суммы и должны были быть взятыми пять солей, но за это приор[30] должен был принимать за своим столом победителя в день его триумфа, и избавлять его от расходов в два последующих. Другой акт более значителен[31]. «Я, Гастон, виконт Беарна, грешный, но заботящийся о своем спасении, я освобождаю и я объявляю свободным город Морла во имя Бога, Святого Петра из Клюни и Сен-Фуа де Морла, и желаю, что бы никто не мог отобрать жилище, забрать корову, свинью, барана, или любую иную вещь, но что бы все оставалось в сохранности». Почти все хартии основывались на том же желании; они предоставлялись из любви к Бога и во имя спасения души. Религия, в согласии с человеколюбием, восхваляла освобождение рабов как деяние, угодное Богу. Гастон, без сомнения, видел, как расцвела Италия, с тех пор, как города ее стали свободны. Эта революция произошла в течении XI века. Крестовые походы позволили христианским принцам воочию увидеть преимущества этого нововведения. Их результаты были бесспорны. Людовик Толстый последовал примеру Италии. Он учреждает коммуны в своих государствах, но Гастон заслужил славу быть его предшественником на этом поприще. Морла был свободен до правления Людовика. Эти справедливые и прекрасные размышления господина Фаже де Бора, в его столь значительной истории Беарна[32], достойны быть помещенными здесь.

Вскоре после дарования свобод Морла, Гастон присутствовал на ассамблее в ла Реоле[33], которая служит примером средневековых судебных заседаний, и на которой судили Бертрана, графа де Беножа в Базадуа. Граф установил у ворот ла Реоля, в старинном Скире, новую пошлину на мосту через Гаронну. Дорожные и мостовые пошлины были весьма значимым источником сеньоральных доходов; но так как они осложняли жизнь окружающего населения, задерживали передвижение и парализовали пока столь слабую торговлю, их учреждение было связано с определенными формальностями, первым из которых было согласие сюзерена. Обитавшие в тех местах монахи, терпящие неудобства более, чем кто-либо, пожаловались Гийому, сыну Ги Жоффруа. Гийом довольствовался тем, что сделал внушения графу де Беножу, который пообещал отменить свое нововведение, но тем не менее продолжал грабить прохожих. Последовали новые жалобы сюзерену. Тогда тот направил комиссаров, чтобы на месте потребовать от вассала отказаться от своих незаконных действий. Но на этот раз, в итоге, был получен лишь категорический отказ. Обиженный этим отказом, Гийом сам отправился туда и собрал в ла Реоле суд Гаскони (1103). Вместе с Гастоном там были графы Астанов де Фезансак и Бернар д'Арманьяк, и виконты Лу-Анер де Марсан, Вивьан де Ломань и Пьер де Гаварре, а так же епископы Жеро Ажанский и Этьен Базасский. Бернар де Бенож не осмелился продолжать далее свое сопротивление; он поспешил покориться, обещал не только уничтожить дорожную пошлину, но еще и предоставить дать герцогу Аквитании и монахам такое удовлетворение, какое сочтет нужным суд, собранный по этому вопросу, и когда потребовали гарантов его слов, он предложил Гастона де Беарна и Пьера де Гаварре.

Герцог Аквитании отправился за моря во главе 30,000 воинов из Гаскони и Аквитании. Астанов, граф де Фезансак, не мог больше сопротивляться воинственному настроению, окружавшему его. Он попрощался[34] со своей единственной дочкой, которая еще лежала в колыбели, и со своей дорогой супругой, которую ему не суждено было больше увидеть, и присоединил свое знамя к знаменам Гийома. Давайте теперь послушаем Бажоля[35]: «В числе дворян, сопровождавших Астанова, было двое, один из которых был сеньор де Безоль, а другой сеньор де Бомон, которые любили друг друга как братья. Прежде чем уехать, они составили завещание, и не два, а одно на двоих, в котором они назначали друг друга своими наследниками, в случае, если один из них скончается раньше другого, и обещали быть всегда вместе и помогать друг другу везде и всегда. Случилось так, что сеньор, или как его именует документ, граф де Бомон умер в походе, а второй вернулся оттуда. Он стал, таким образом, его наследником в силу взаимного завещания, и эти две сеньории, Безоль и Бомон, остались едиными в доме, который сегодня носит имя де Безоль, как я узнал из уст того, кто еще жив, и кто сообщил мне, что все упомянутые документы хранятся в его архивах». Потомки последнего де Безоль ныне говорят на другом языке.

Еще до отъезда Астанова, епархию Оша занял его единоутробный брат. Конфликт между монахами Сент-Орана и капитулом, утихший при Гийоме де Монто, возобновился после его смерти. Обе противоборствующие стороны направили к верховному понтифику делегации, чтобы добиться от него благоприятное решение. Борьба, поддержанная в Риме, тем более сильно продолжилась в Оше, где речь шла о назначении преемника Гийома. Монахи, привыкшие поставлять прелатов архиепископства, всеми способами пытались удалить любого иностранного кандидата на свою кафедру. Капитул, в свою очередь, как определяющий выбор, отвергал все, что проистекало от его соперников и хотел завести прелата, преданного его интересам. Несмотря на столь противоречивые претензии, назначение не заставило себя долго ждать. Монахи на какое-то время поверили, что одержали верх; выбор пал на одного из их, но вскоре их иллюзия рассеялась. Новый избранник[36] был сыном Бернара Пелагоса, первого наследственного графа де Пардиака, и Биверны, которая, как мы уже видели, вторично вышла замуж за Эмери II де Фезансака, и от этого брака произошли Астанов и Арно, прево капитула. Он принадлежал, таким образом, одновременно к двум наиболее мощными соперничающим домам. Удалившись в религию, он принял постриг в Сент-Оране, где его нашли предложения капитула. Астанов, храня свои тайные чувства, выступил его гарантом, и уговорил участвовать в выборах.

Чтобы преодолеть трудности своего положения, Раймон, по предложению его брата, Астанова, не стал спешить с посвящением, а поспешил принять участие в Соборе в Сенте, который возглавлял легат Амат Бордоский, а из Сента направился в Италию. Папа, считая, что его назначение означало победу монахов, и уступающим их докучливости, принял их сторону и направил соответствующее письмо архиепископу. Но тот уже пересек Альпы. Не подозревая о решении, он продолжил свою дорогу, и добравшись до Рима, он указал святому Отцу истинный порядок вещей и расположил его в пользу капитула. Тем не менее, из уважения к его последнему посланию, это решение не было ратифицировано, возможно даже оно было только устным. Урбан не довольствовался только тем, что согласился на просьбы Раймона. В знак признания его заслуг, и как доказательство своего уважения, он облачил его в паллиум[37]. Именно он стал первым из наших прелатов, кого мы знаем отмеченным этим знаком, который до тех пор отмечал личное достоинство того, кому он предоставлялся Папским престолом, а теперь ставший обычным украшением всех архиепископов. Столь лестный прием, который он встретил при Римском дворе, и почестей, которые ему были оказаны, не позволили прелату забыть о пастве, которую небо только что поручило его пастырской заботе. Он оставил вечный город, пробыв там несколько месяцев, и скоро оказался в Оше, где с живой радостью был встречен капитулом и жителями. Только монахи, считая себя проигравшими, поговаривали о предательстве; но так как любые возражения были бесполезны, они стали дожидаться более благоприятных времен.

Едва Раймон успел отдохнуть от своей поездки, как его пригласили на похороны Пьера I, виконта де Гаваре[38]. Этот дом не принадлежал к меровингскому корню, и не был достаточно известен вплоть до Роже, отца Пьера. Будучи хозяином виконтства, Роже не владел замком Гаваре, который принадлежал виконтами Ломаня[39]. Бернар Тюмапалер приобрел его по соглашению, условия которого сохранились, и передал виконту Роже, как и Мансье (Mansio, жилище) и часть Озана, чтобы тот поддержал его против архиепископа Оша, с которым он тогда находился в открытой борьбе из-за основания Ногаро.

Пьер, сын Роже, унаследовал неприязнь своего отца к архиепископу и к тому, что ему принадлежало. Завидуя тому как около его владений растет новый город, который, расширяясь, переманивал сервов из его доменов, а, возможно, более подталкиваемый той инстинктивной ненавистью, которая слишком часто настраивала средневековых сеньоров против горожан, он совершил многочисленные набеги на земли Ногаро, сопровождаемые всеми насильственными действиями, которые были приняты в этих печальных действиях. Никогда голос справедливости не звучал громче, чем у его могилы. На похоронах архиепископ жаловался на зло, причиненное его церкви и городу, который она защищала. Жалобы были услышаны, и чтобы возместить нанесенный ущерб, Аньес, вдова Пьера, передала столичному капитулу церковь и сеньорию Демю[40], вместе с самым младшим из своих, тогда еще малолетних сыновей, чтобы сделать из него каноника, но оговорила, что если он умрет, остальные дети смогут вернуть себе Демю, выплатив капитулу 300 солей. Акт был утвержден Пьером II, старшим сыном виконта и его наследником, и Арно, деверем Аньес и вторым сыном Роже, чье потомство и владения нам неизвестны. Пьер II позже женился на Жискарде[41], единственной дочери Гастона, которого она сменила после смерти Сантюля, ее брата.

Архиепископ, продолжая свои апостолические странствования, вскоре после похорон виконта де Гаваре, присутствовал в 1098, на Соборе в Бордо[42], возглавленном неутомимым Аматом. Акты этого Собора утеряны; тем не менее известно, что там были удовлетворены жалобы аббата Пессана. За несколько лет до этого сеньор, по имени Арно[43], которому помогал его брат, захватил, неизвестно по какому поводу, монастырь Бассуе, прогнал монахов и завладев его землями и доходами, приказал уничтожать все, что в монастыре не соответствовало дому сеньора. Аббат и монахи Пессана, которым принадлежал Бассуе, обратились к архиепископу Гийому, предшественнику Раймона.

Гийом приказал, что бы аббат послал монахов, и что бы монастырь был им немедленно возвращен. Обоим братьям пришлось уступить. Раздосадованные видом воздвигающихся стен, они напали на стройку, уничтожили все сверху донизу, убили несколько монахов и вынудили других разбежаться. Архиепископ, к которому снова обратились с жалобой, послал на этот раз в Бассуе монаха из Сент-Орана, которому поручалось проверить правонарушения и навести порядок; но вместо того, чтобы принять скорое решение, монах затянул дело, а заодно присвоил для своего монастыря доходы от Сен-Фри. Узурпация была вопиющей. Архиепископ, которому монахи Пессана сообщили о ней, пообещал им восстановить справедливость, но смерть помешала ему выполнить обещанное. Собор в Сенте, ознакомившись в свою очередь с этим делом, предписал сент-оранцам возвратить в недельный срок монастырь и его доходы аббату Пессана, и поручил Раймону обеспечить выполнение постановления. Сопротивляться столь однозначному решению, было не так-то легко. Тем не менее сент-оранцы нашли средство оставаться в Бассуе до тех пор, пока Собор в Бордо не подтвердил решение, вынесенное в Сенте. Его авторитет заставил преодолеть несправедливость.

Крестовые походы начинали приносить плоды. Все, что было в христианстве наиболее активным, наиболее подвижным или наиболее отважным, устремилось в Азию, вот уже несколько лет, как Европа получила отдыхом, которого она не знала более трех или четырех веков. Раймон воспользовался миром, царившем вокруг, чтобы заложить основы архиепископского дворца[44]. Он построил его рядом со стольным собором, на земле, которую ему уступили Монтарсен де Монто и два его племянника, Одон и Бернар. Работа продвигалась так быстро, что он смог перенести туда свое жилище до 1100 г.

Уже более 500 лет его предшественники жили на берегу Жера, в монастыре Сен-Мартен, которым владели бенедиктинцы, уступившие его со временем постоянным каноникам-августинцам. Чтобы возместить ущерб новому капитулу, который понес его из-за отсутствия первого пастора, построили Сен-Мартен в приходе, который выделили из Сен-Мари. Этот приход еще существовал в 1340 г., так как упоминается в книге церковных доходов епархии, составленной в этому году. Вскоре он исчез, причем неизвестна ни точная дата, ни причина его упразднения. Известно только, что приходская служба была перенесена в церковь Сен-Пьер, которая, несмотря на свою древность, была в те времена простой молельней, и что капитул собирался в Сен-Мари.

Гийом, граф де Пардиак, племянник архиепископа, огорчал своего дядю своей беспутной жизнью. Еще молодым он просил и получил руку особы высоких достоинств, по имени Мари[45]; но вскоре пресытившись супругой, он отверг ее и женился на другой. Раймон долго и тщетно пытался образумить его; но, наконец, виновный исправился сам собой, вспомнил брошенную жену, принял покаяние, наложенное на него архиепископом, и в залог своей новой жизни передал Сен-Мари несколько аллодных земель, расположенных в Сен-Кристи де Пардиак.

Едва успокоившись по поводу племянника, Раймон был вынужден оплакивать преждевременный конец своего брата, весьма достойного его сожалений. Астанов погиб в своем заморском походе[46], возможно даже не достигнув Святой Земли; по крайней мере он нигде не упомянут среди сеньоров, сражающихся с неверными. Он оставлял единственную дочь, Азалину, или Адальмюр, которая вышла за главу младшей линии[47]. Его звали Бернаром III; одни считают его братом, а другие, с большой вероятностью, сыном Жеро II. Он уже давно правил Арманьяком, самостоятельно или совместно со своим предшественником, если только он не являлся никем иным, как тем самым Арно Бернаром, которого мы видели в борьбе с Сантюлионом, графом или виконтом Лескара; во всяком случае он уже владел графством в 1100 г.

Близкая дружба соединяла его с Гастоном де Беарном, его кузеном. В 1104 г. мы встречаем их вместе у алтаря Диосса[48], на границе сеньорий. Они клялись в Божьем перемирии перед епископом Лескара, в присутствии своих вассалов. В том же году Бернар основал в Ногаро[49] больницу или лепрозорий. Проказа, болезнь, рожденная на Востоке, была привнесена в Италию армиями императоров Константинополя, а в Испанию - сарацинами. Fors Наварры, составленные в 1074 г., говорят о прокаженных, которых они называют gafous; но до XII века они почти незаметны. Они умножились с Крестовыми походами, и Церковь, которая первой заметила этих несчастных, обратила к ним свое милосердие, и открыла для них многочисленные убежища.

Ногаро считался архиепископским городом по соглашению, заключенному между Св. Остендом и Тюмапалером; но то ли потому, что отказ не был полным, то ли потому, что условия его были не ясны, графы д'Арманьяки заставляли признавать там свою власть. Впрочем, в эту эпоху, когда феодализм был еще в колыбели, права часто были плохо определены, и их приходилось поддерживать силой. Бернар хотел навсегда устранить любое разногласие. Недвусмысленным актом, подписанным его женой и его двумя сыновьями, он передал[50] архиепископам и капитулу все права на Ногаро, и не только на существующий город, но и на то расширение, которое он мог приобрести в будущем. Нопазия, дочь Бозона, виконта де Тюренна, на которой он был женат, и от которой у него уже было четверо детей, мало прожила после этого дарения. Овдовев, граф д'Арманьяк женился на молодым Азелине, несмотря на разницу в возрасте. Этот союз был чисто политическим; объединялось то, что никогда не должно было разделиться.

Став графом Фезансака, Бернар захотел присоединиться к стольному капитулу и добился своего объявления почетным каноником[51], сан, который перешел его преемникам, затем от д'Арманьяков к д'Альбре, и, через Генриха IV, к королям Франции. Он подчеркивал свое положение каноника всякий раз, когда подписывал официальные бумаги. Позже мы увидим, как королева Маргарита, и даже Жанна, ужасная Гугенотка, требуют признать их право, и получают его, что подтверждено их расписками. Граф д'Арманьяк не останавливается на этом, в своем набожном усердии; он подчиняет свое графство Сен-Мари Ошской[52] и обязуется, от своего имени и от имени своих преемников, ежегодно на праздник Успения предоставлять два мюида пшеницы, двенадцать сетье вина, трех свиней и осетра. Это обязательство ни в коей мере нельзя считать актом вассальной зависимости, дающим какие-либо права капитулу на графство. Дом Брюжей подчеркивает это, и мы спешим подтвердить его слова. То был простой акт набожности, подобный акту графа де Бигорра. Наши архиепископы, в отличие от епископов Пюи, никогда не заблуждались на этот счет.

Архиепископство получало примерно в это же время от Компэна д’Идрака[53], Бернара, его брата и Сорá, их матери, налоговый и судебный округ Идрак с монастырским домом. Другой сеньор, по имени Анезан, предлагал также капитулу, со своим сыном, которого он хотел сделать каноником, некоторые земли, расположенные в приходе, и половину церкви Сиссан. Еще он оставлял ему продукты, которые церковь должна была предоставлять его семье в день Св. Иакова, патрона Идрака. Кроме того, Санчо оставил ему землю Балурс. Десятина с этой земли принадлежала Гийому Сарразену[54], который принес за нее оммаж Сен-Мари. Вряд ли эти дарения и те, о которых нам известно, обогатили капитул, по крайней мере, если верить документам, которые у нас перед глазами. Этого едва хватало, чтобы обеспечить несчастных каноников самым необходимым; легко доказать, что щедрость, которую мы только что отметили, была менее значительна, чем та, которую проявляют сегодня, а кроме того, она часто была оспорена, а то и захвачена сеньорами. Как бы то ни было, вид этих бедствий побудил Раймона передать капитулу на вечные времена архидьяконство в Пардиаке[55], которое он держал от своего отца. Это архидьяконство незамедлительно было превращено в особую бенефицию, которая существовала до монсеньора де Траппа. Тогда она была упразднена, а ее доходы вошли в церковные владения капитулярия. Дарственная была составлена в присутствии Бернара, епископа Байонны, Пьера, аббата Пессана, аббата Сен-Севера и других высокопоставленных членов капитула. Архиепископ Оша провел остаток своих дней являя свои достоинства, и мирно скончался 1 октября 1118 г.