Том 3. Книга IX.

ГЛАВА IV.

Бернар VI, граф д’Арманьяк, теряет Изабеллу д’Альбре, свою первую жену, и вторично женится на Сесиль де Родез. – Гастон, виконт де Фезансаге, его брат, женится на Вальпюрж, сестре Сесиль. – Соглашение между архиепископом Аманьё, графом д’Арманьяком и горожанами Оша. – Соборы в Оше и Ногаро. – Смерть Роже Бернара, графа де Фуа. – Гастон, его сын, сменяет его. – Сесиль, графиня д’Арманьяк, наследует графство Родез. – Филипп Красивый выносит решение по поводу разногласий между домами де Фуа и д’Арманьяк. – Гасконские сеньоры призываются на войну с Фландрией. – Бертран де Го становится папой под именем Климента V. – Его выборы, – коронация. – Гасконские кардиналы. – Виконтство Ломань переходит к дому де Го.

Бернар, граф д’Арманьяк, имя которого не упоминается ни при одном из разделе прав, только что потерял свою жену Изабеллу[1], единственную дочь Бернара Эли I, сира д’Альбре, и Жанны де Люзинян-Ла-Марш. Оставшись бездетным вдовцом, он начал искать нового союза, который мог бы добавить ему веса в борьбе, которая сопровождала всю его жизнь[2]. Он получил руку Сесиль, дочери графа де Родеза, а чтобы союз между домами де Родез и д’Арманьяк был более крепким, он попросил и получил руку Вальпюрж, сестры Сесиль, для Гастона, виконта де Фезансаге, своего брат. Сам Анри, граф де Родез, их отец, один из наиболее смелых и могущественных сеньоров Юга, был женат трижды. Маркеза де Бо, его первая жена, оставила ему дочь, обещанную вначале испанскому принцу, а позже вышедшую замуж за Жерфруа де Пона и де Риберака. Анна де Пуатье, третья, была бесплодна. Маскароза де Комменж, вторая, более плодовитая, чем две других, родила трех дочерей; Беатрисса, старшая, предназначалась в жены Роберу, четвертому сыну Людовика Святого, родоначальника ветви Бурбонов; но когда этот брак не состоялся, она стала женой Бернара де Латур-д’Оверня, виконта де Тюренна. После Беатриссы были Сесиль и Вальпюрж; таким образом, у них были две старшие сестры. Акт о заключении их брака был подписан в Вильфранше[3], в епархии Тулузы, 10 мая 1298 г. Граф де Родез дал Сесиль десять тысяч турских ливров, и только пять тысяч ее сестре, с обещанием добавить три тысячи ливров к приданному первой, и две тысячи – второй, если у них появятся дети мужского пола. Он указал гарантами своих обязательств Раймона Пеле де Комона, Ги д’Эстена, Пьера де Пана и еще пять сеньоров из числа своих вассалов. Бернар не довольствовался этим союзом; он заключил еще один, возможно, более тесный, с молодым Бернаром VII, старшим сыном и наследником графа де Комменжа; и в залог чувств, которые их объединяли, он отдал ему руку своей сестры Капсюель. Таким образом, наши соотечественники разделялись, принимая сторону одного из конфликтующих домов; но распоряжения, всегда более чем настоятельные, короля Франции отложили конфликт.

Во время этого вынужденного мира, Бернар, постоянно снедаемый той жаждой сражений, которая не давала покоя всему дворянству, нисколько не задумываясь о преимуществе, которое его отсутствие, и, главным образом, превратности военной судьбы, которым он намеревался себя подвергнуть, могли дать Гастону, решил отправиться в Италию на поиски того, чего он был лишен во Франции; он хотел присоединиться к герцогу де Валуа, брату Филиппа Красивого, которого Бонифаций назначил генеральным викарием Папского престола, и поручил ему защищать свои интересы на Полуострове. Прежде, чем пересечь горы, он составил свое завещание. Он назначил[4] в качестве вдовьей части своей молодой супруге замок Лавардан, Пуисегюр, Роклор, бастиду Барран и все то, чем владел в Оше, factum nostrum auscitanum, что составило в общей сложности около тысячи ливров ренты. Но когда он собрался уехать, в его доменах и, особенно, в городе Оше вспыхнули волнения. Жители были недовольны графом и архиепископом. Был нанесен ущерб их сеньоральным владениям, повалены леса, сожжены фермы: у народа не была другого способа требовать справедливости. На насилия ответили насилием. За наведением порядка, со стороны со-сеньоров последовали штрафы и тюремные заключения.

Скоро, тем не менее, пришли к соглашению[5], и Одон де Массá или Массé, рыцарь, и горожанин Арно-Гийом Авион, были избраны в качестве арбитров великолепным и могущественным монсеньором Бернаром, милостью Божьей графом д’Арманьяком и де Фезансаком, и почтенными и ответственными лицами Гийомом Арно де Монто и Бернаром де Морье или Мансье, архидьяконами Пардиака и Сомпюи, представителями преподобного отца Аманьё, божественным милосердием архиепископа Оша, и Пьером де Булá каноником и архидьяконом Саванé от имени капитула метрополии с одной стороны, и Раймоном де Фабрик (de fabrica), горожанина и синдика коммуны Оша, от имени и с согласия всей коммуны, с другой. Арбитры вынесли свое решение на следующий день после Вознесения 1301 г., и постановили следующее. Граф и архиепископ, со-сеньоры города, и коммуна будут совместно использовать городскую ратушу[6] для своих потребностей, как коллективных, так и частных; еще у них будет общая тюрьма, сторож которой ежегодно будет назначаться переменно то со-сеньорами, то консулами, по представлению противной стороны; но только консулы могут назначать секретаря ратуши. Всего назначалось по восемь консулов, которые приносили клятву со-сеньорам и их байли, и эти восемь консулов выбирали себе преемников ежегодно, накануне дня Св. Иоанна.

Все преступления и правонарушения, совершенные в городе или зависимых от него местах, должны были караться совместно байли и консулами, и если между ними возникнет какое-либо разногласие в принятии решения, они должны будут полюбовно выбрать заседателей, которые принесут клятву том, что будут судить по справедливости. И байли и консулы, каждые в отдельности, имели право отдать приказ об аресте виновных, но осудить их они могли только вместе. Обвиняемый в преступлении, за которое не предусматривалась смертная казнь, мог быть освобожден под залог. Ограбление чужестранных купцов, кража священных предметов или любое преступление, совершенное в церкви, предумышленное убийство и измена со-сеньорам или коммуне каралась смертью и конфискацией всего имущества. Любое иное убийство каралось смертью и потерей шестой части имущества, переходившей со-сеньорам. Убийство, совершенное при самозащите не должно подлежать никакому наказанию; наконец, треть штрафов должна принадлежать со-сеньорам, а две другие части – городу. Вследствие этих постановлений были возобновлены и вновь подтверждены старинные кутюмы Оша: слишком обширные, чтобы быть приведенными здесь, так как они содержат не менее ста двух статей, они отнесены нами в раздел доказательных документов: просматривая их легко увидеть, сколь широки и разумны были наши городские вольности в те времена, которые в ложном представлении большинства наших читателей были веками беспросветного рабства и грубого варварства. Конечно, значительные и многочисленные улучшения были завоеваны гораздо позже. Но, тем не менее, можно с уверенностью сказать, что нынешние муниципальные законы во многом уступают статьям старинных кутюмов.

Чтобы погасить все старинные обиды, было объявлено, что любой начатый процесс и любой штраф, наложенный во времена смуты, будут аннулированы; все прошлое предается забвению. Так закончилась ссора, следствием которой стало более четкое определение прав города Оша. Соглашение подписали Бернар де Монтегю, аббат Фажé, Жанзе де Монтескью, дамуазо, Бернар де Баларен, рыцарь, Бернар де Пардайян, Арно де Поденá, Юг д’Арбейссан, дамуазо, Пьер д’Арро рыцарь, братья Арно Дюпрá и Раймон де Болан, доминиканцы, Жан Дюбур, Бернар де Сарьяк, Гийом де Седийяк, рыцарь, Оже де Тиль, официал метрополии, Морен де Биран, ректор церкви в Барране и Пиктавен де Монтескью, тогда – простой служитель церкви, но которому было суждено со временем с честью носить римский пурпур.

За год до этого Аманьё собрал в Оше[7] провинциальный Собор, где было принято тринадцать решений, касающихся церковной дисциплины и иммунитета церкви. Филипп в то время продолжал свою ссору с Бонифацием VIII, – вызывающая сожаление борьба, в которой предубежденные умы долго видели лишь краткий поединок между высокомерным понтификом и недоверчивым и завистливым государем, но, как показал печальный опыт, которая была лишь началом долгой и катастрофической войны между церковью и государством, и в которой победоносная королевская власть потеряла, возможно, гораздо больше, что побежденное папство, так как победа лишила ее того, что делало ее популярной и священной, и оставила ее без контроля и без противовеса проявлениям деспотизма, один на один с народным недовольством. Аманьё не только отказался участвовать в действиях недовольного монарха, но еще и осмелился, пренебрегая его запретами, отправиться во главе почти всей своей коллегии на знаменитый Собор в Рим, который открылся 30 октября 1302 г.

Едва вернувшись в Аквитанию, он созвал в Ногаро[8] новую провинциальную ассамблею, где были приняты девятнадцать Канонов. Помимо епископов Эра, Дакса, Лескара, Олерона, Лектура, Комменжа и Базá, которые сопровождали его в Италию, там были Арно, избранный и утвержденный епископ Кузерана, и епископ Байонны, единогласно избранный, но пока не утвержденный. Было там и большое число аббатов, приоров и членов второго ордена духовенства. Le père Cossard, ученый иезуит, подозревает, что эти установления были приняты, скорее всего, в Марсиаке, в 1316 г. По крайней мере они были возобновлены там в своей большей части, как мы увидим. Присутствие епископа Кондома, кафедра которого еще не была учреждена, и который никогда не относился к церковной епархии Оша, также вызывает наше удивление.

На следующий год, согласно картуляриям Оша, или пятью годами позжее, согласно le père Labbe, Аманьё собрал еще один Собор[9] в Оше, 27 мая. Там были приняты только шесть Канонов, все чисто церковные. В том же году жители Рембеза принесли оммаж Аманьё, именуя его грозным отцом во Господе, – довольно странное обращение к архиепископу.

Пока архиепископ созывал свои Соборы, король Франции (март 1303 г.) призвал к своему трону прелатов и баронов королевства, чтобы получить их поддержку одновременно и против Рима, и против недовольства его народа, от которого он намеревался потребовать новых жертв. Филипп был королем фиска: ни один из наших правителей не выжал из Франции столько, сколько он. Казна едва покрывала его расточительность, а он еще вел две войны: с Англией и Фландрией. Сражение при Куртре было проиграно (июль 1302 г.). Надо было отомстить за честь французского оружия. Было принято решение о новом походе, и чтобы покрыть расходы на вооружение во всем королевстве вводился налог, достигающий пятой части дохода и двадцатой части стоимости движимого имущества. Для сбора этого налога все коммуны были поделены на участки, каждый из которых должен был выставить пешего сержанта. Дворянам дозволялось за определенную выплату освобождаться от личной службы. Церковь была призвана внести свою лепту. Была введена всеобщая десятина. Ничто не проходило мимо хищных рук короля Франции. Епископу Безье и Сикару де Вэру было поручено взимание нового налога в сенешальствах Тулузы, Руэрга, Ажана и Оша[10].

На Парижской ассамблее не было ни графа де Фуа, ни графа д’Арманьяка. Первый только что сменил своего отца, умершего в Тарасконе 2 марта 1302 г. Роже Бернар, помимо сына, оставил четырех дочерей, о которых мы говорили, Констанс, Мату, Маргариту и Брюниссенду, которая считалась одной из красивейших принцесс своего века. Гастону, так звали молодого графа де Фуа, было всего лишь 13 лет. Тем не менее он уже был женат на Жанне д’Артуа[11], внучке Робера, графа д’Артуа. Роже Бернар заключил этот брак при дворе Франции в предыдущий октябрь. Контракт был подписан в Санлисе, в присутствии Филиппа Красивого, и по этому случаю старый граф объявил сына юридически дееспособным, и передал ему Фуа, Беарн и все земли своего дома. Он оставил за собой только пожизненное пользование, но смерть настигла его почти сразу же. Его похоронами, на которых присутствовали несколько аббатов, множество духовных лиц и многочисленные толпы оплакивающего его народа, руководил епископ Каркассонна. Роже Бернар был похоронен в аббатстве Больбон, рядом с его предками, в часовне, которую Роже, его отец, велел построить в качестве усыпальницы своей семьи; но через несколько дней Маргарита де Беарн, его вдова, и Гастон, его сын велели перенести его могилу вместе с другими к главному алтарю большой церкви. Одновременно с этим богоугодным делом, Гастон подтвердил привилегии, которые его предшественники предоставили евреям Памье, что не касалось, как поспешил он добавить, уважения к ним со стороны христианской религией, и особого налога, который это прóклятое племя должно было выплачивать.

Граф д’Арманьяк был, вероятно, занят тем, что принимал наследство своего тестя. Анри, последний граф де Родез, умер примерно в это время, хотя авторы не могут сойтись относительно точной даты его смерти. Одни говорят о конце 1303 г., другие – о начале 1302. Dom Vaissette[12] считает, что он был жив во время приезда Филиппа Красивого в Лангедок, и указывает его в числе сеньоров, которым поручалось руководить взиманием налогов. Но все согласны в том, что он испустил последний вздох в замке Гаж, который сам построил, и был похоронен в Бонневале со всем возможным великолепием. В последний путь его провожало духовенство всех приходов, расположенных на пять лье в округе, бóльшая часть дворянства провинции, и огромные толпы народа[13].

Анри составил завещание 15 августа 1301 г. в Вилье около Обиньи, а не в замке Гаж, как считает автор les Grands Officiers de la couronne; но он ни сколько не ошибается, когда приписывает ему надпись, вырезанную на стенах монастыря Бонневаль, где говорится, что девятьсот священников присутствовали на похоронах, что одиннадцать сотен и два факела освещали процессию, и что сто сорок штук золотого сукна или шелка пошли на украшение церкви. Она незаслуженно носит имя коннетабля д’Арманьяка, правнука Анри. Граф де Родез указал своей наследницей Сесиль[14], свою любимую дочь, жену Бернара, графа д’Арманьяка. Он завещал Изабо виконтство Карлá, Беатриссе – баронии Сен-Кристоф и Скорай в Оверни, с двумястами ливрами ренты с графства Родез, а Вальпюрж, виконтессе де Фезансаге, – виконтство Крессей с баронией Рокфей и Мейрюи, и оговорил возможность замены в пользу Сесиль и ее детей, что перевело бы виконтства Карлá и Крессей в дом д’Арманьяк. Он правил Руэргом более 30 лет. С ним угасла мужское потомство Ришара де Мийо, одна из наиболее древних и знаменитых наших семей феодальных времен, которая владела графством Родез более двух веков.

Сесиль нисколько не сомневалась, что ее сестры попытаются оспорить наследство, в которым ей было оказано предпочтение, хотя она и была самой молодой. И действительно, не успела она принять его, как Изабо обратилась к королю Филиппу, прося разрешения принести ему оммаж за графство Родез по праву первородства. Сесиль противопоставила ей завещание их отца. Король, отослав это дело на рассмотрение Парижского парламента, отказал Изабо в ее претензиях, но не вынес решения относительно порядка наследования по женской линии. Это умолчание после смерти Сесиль вызвало новый процесс, который был закончен только в 1399 г. Бернар VII, более известный под именем коннетабля д’Арманьяка, и Рено, сир де Пон, внук Изабо, пришли к соглашению, договорившись о сумме в пять тысяч солей, в счет которых коннетабль передал своему кузену в пользование замок Кабрепин.

Беатрисса, следуя примеру своей старшей сестры, также вызвала Сесиль на суд Парижского парламента. Она требовала увеличения приданного и хотела, что бы ей выделили земли на двести ливров, которые были ей завещаны отцом. Этот процесс продолжился и после смерти Сесиль. После долгих дебатов, Парламент, в 1325 г., передал решение этого вопроса Амори де Нарбонну и Арно де Кастельно, которые присудили передать ей в виде источника этой ренты замок Виль-Комталь в Руэрге. Анна де Пуатье, третья жена Анри, также заявила протест по поводу своей вдовьей части, который, вначале отвергнутый, а позже вновь рассмотренный, был удовлетворен только в 1308[15] г. Граф и графиня д’Арманьяк не стали дожидаться конца этих дебатов. Как только Парламент отклонил претензии Изабо, они отправились в Париж со свитой, соответствующей их рангу и происхождению, и лично принесли оммаж королю за свои новые владения.

Гастон, несмотря на свою молодость, попытался воспользоваться этими затруднениями своего противника. Едва он известил всех о принятии власти и принял оммаж от своих многочисленных вассалов, как объявил[16] войну Бернару и графу де Комменжу, его союзнику. Новость об этом вскоре дошла до двора Франции. Филипп в это время направлялся в Лангедок, чтобы своим присутствием успокоить там возмущения, вызванные введением нового налога. У него не хватало сил всей Франции, чтобы сопротивляться многочисленным врагам Государства. Поэтому он постарался погасить ссору, которая разделяла всю Гасконь. Он приказал молодому графу прекратить боевые действия, и присоединяться к нему в Тулузе. Гастон презрел этот приказ и нанес удар по Комменжу. Король, узнав по дороге о такой непокорности, довольствовался лишь тем, что повторил свои запреты, и вновь призвал Гастона в Тулузу ко дню Рождества.

Действительно, в этот день Филипп совершил торжественный въезд в город, в сопровождении Жанны Наваррской, своей жены, и своих сыновей Луи, Филиппа и Шарля, которые все трое будут занимать трон после него. Он призвал к себе графа де Фуа, Маргариту, его мать, и Констанс, его тетю, с одной стороны, и Бернара д’Арманьяка и Мату, его мать, с другой. В течение всего своего пребывания в Лангедоке, он использовал все возможное, чтобы возвратить мир между обеими семьями, выступая то в роли сюзерена, то третейского судьи. Убедившись, что его голос так и не был услышан, он призвал прелатов и баронов, ревнителей чести обоих домов и преданных их интересам; но все уговоры, увещевания и просьбы ничего не дали. Тогда Филипп, который легко вспоминал о своей королевской власти, опираясь на нее, принял следующее решение, которое мы целиком позаимствовали у Marca[17]:

Мы приказываем и повелеваем нашей королевской властью, и постановляем всей полнотой нашего могущества, чтобы отныне между сторонами был прочный и устойчивый мир, и объявляем мир между ними. Также мы повелеваем, во имя мира, чтобы Мата, графиня д’Арманьяк, третья дочь Гастона, получает в силу своих прав и своей наследной доли во владениях Гастона, виконтства Брюйуа и Гавардан и местность Капсью, которая является принадлежностью Гавардана; и земли и держания Оз и Озан со всеми их правами, сеньориями и зависимостями, и всеми их почестями и обязанностями; и чтобы, довольствуясь этим, упомянутая Мата не могла ничего просить в ущерб Констанс из земель и наследства Марсана, ни претендовать ни на какие владения Гастона из доли других сестер, также как и Констанс и Маргарита не смогут ничего просить из упомянутых виконтств, кроме случая, если Гийельма, последняя дочь Гастона, скончается, не оставив детей, рожденных в законном браке. В этом случае Мата и ее живущие дети получат и будут пользоваться ее владениями, не встречая никакого противодействия со стороны Констанс и Маргариты, всеми барониями, замками, городами и землями, которые Гастон имел в Каталонии, включая Монкад и Кастельвьель, Розан и другие земли, которые принадлежат Гийельме как ее часть наследства упомянутого Гастона со всеми их юрисдикциями, рентами и зависимостями, и всеми их почестями и обязанностями. И в случае, если Мата или ее наследники примут под свою руку упомянутые баронии, замки, города и земли в Каталонии после кончины бездетной Гийельмы, или же у Маты не будет наследников, мы повелеваем, что бы виконтство и земли Гавардан со всеми их зависимостями возвратились упомянутым Констанс и Маргарите, или одной из них, которая будет жива, или их детям. Что касается земли Ривьер, она будет принадлежать Гийельме, за исключением прав, на которые, как говорят, она сделала дарственную. И мы объявляем недействующими все положения, противоречащие нашему решению, объявляем и повелеваем, чтобы упомянутые сестры поклялись выполнить наше настоящее повеление. И мы полностью берем под наше особое покровительство упомянутые стороны, и тем, кто окажет полное повиновение, мы прощаем все проступки, ошибки, огорчения и штрафы, наложенные от нашего имени, за исключением особых прав заинтересованных лиц; и дабы наше решение неукоснительно выполнялось, мы велели скрепить его нашими печатями. Дано в Тулузе, в год тысяча триста третий, в четверг после праздника Св. Винцента, в январе месяце.

Эта решение не удовлетворило ни одну из сторон. Тем не менее граф д’Арманьяк, заинтересованный в расположении короля Франции из-за спора по поводу графства Родез, не посмел возражать вслух. Но Гастон, более независимый или более смелый, осмелился протестовать. Филипп не стал дожидаться реакции на свое решение; он почти тотчас же оставил Лангедок и возвратился в Париж, откуда двинулся на север, чтобы начать кампанию против фламандцев. Оставляя столицу, он вновь написал бóльшей части сеньоров своего королевства, чтобы поторопить их выступление и сбор их отрядов. Графы д’Астарак, д’Арманьяк, де Фуа, де Комменж, де Пардиак-Монлезен, Журден де Лиль, Отон де Ное, Обер де Монто были призваны особо[18]. Встреча была назначена в Аррасе к концу июня[19].

Война еще продолжалась, и пока мир, дарованный фламандцам не вернул дворянство к своим очагам, произошло событие, которое Франция и, главным образом, южные провинции приветствовали с огромным энтузиазмом, и которое, увы! должно было иметь самые печальные последствия для Церкви. Бертран де Го, или Гу (de Agathis), сын нашей Гаскони, только что занял папский престол.

Он родился в замке Вилландро[20], около Базá, в семье, дворянские титулы которой восходят к 1100 г. Он был третьим сыном Беро де Го и Иды де Бланкфор. Он успешно учился в университетах Болоньи и Орлеана, был вначале каноником, а затем прево Сен-Мартен-де-Тур, и, наконец, каноником и пономарем Бордо. Беро де Го, его старший брат, избрал, как и он, церковную карьеру, и предшествовал ему на пути почестей; так в 1290 г. он получил архиепископство Лиона, откуда папа Целестин V призвал его, чтобы возвысить в кардинальский сан. Бонифаций VIII, преемник Целестина, направил его с кардиналом де Больё восстанавливать мир между Францией и Англией, но он потерпел неудачу в этих трудных переговорах и умер в Италии 27 июля 1297 г. Беро ввел брата в Римскую Курию. Бонифаций выбрал его одним из своих капелланов, и дал ему, в 1295 г., епископство Комменж. Берто де Мирамон умер в 1286[21] г. После него несколько лет кафедра оставалась вакантной, теперь уже не известно, по какой причине. Наконец, чтобы занять ее, был избран Арно де Маскарон, каноник Сент-Этьена в Тулузе; но папа не захотел признать его избрание, и своей властью назначил туда Бертрана де Го. Едва Бертран успел исправить все неурядицы, вызванные столь долгой вакансией, как к концу 1299 г. он был переведен на архиепископство Бордо, которое занимал не на много дольше.

Кардиналы, собравшись в Перузе, вот уже девять месяцев не могли выбрать преемника Бенедикта XI. Святая коллегия разделилась на две, почти равные, партии, итальянскую и французскую. Первая оставалась верна памяти Бонифация, вторая была предана Филиппу. Наконец, решили призывать на кафедру Св. Петра прелата, не входившего ни в одну из партий, и все взоры остановились на Бертране де Го, креатуре Бонифация VIII, семья которого всегда оставалась преданной Англии, и имела немало оснований жаловаться на действия графа де Валуа во время войны в Гаскони. Большая часть историков считает, что партии, не в силах победить друг друга, пришли, наконец, к компромиссу, согласно которому французская партия получала право представить трех кандидатов, из которых итальянская партия выбрала бы кого-то одного. Во главе кандидатов был Бертраном де Го, и симпатии избирателей склонились на его сторону. Кардинал ди Прато, глава французской партии, поспешил уведомить об этом короля. Письмо пришло на одиннадцатый день. Филипп не стал терять ни минуты. Он написал архиепископу, что тот должен поддержать его в деле огромной значимости, и назначил ему встречу в аббатстве посреди леса Сен-Жан-д’Анжели. Монарх и прелат совещались там шесть дней. Давайте послушаем, что говорит по этому поводу Villani[22].

Они прослушали мессу и поклялись соблюдать тайну. После этого король произнес немало красивых слов, чтобы примирить его с Шарлем де Валуа. Затем он сказал ему: «убедись, архиепископ, что в моей власти сделать тебя папой, если я захочу этого; именно для этого я пришел к тебе; если ты пообещаешь мне оказать шесть милостей, о которых я тебя попрошу, я тебе обеспечу тиару, и вот то, что докажет тебе, что у меня достаточно на это власти». С этими словами он показал ему письма и донесения одного за другим участников конклава. Гасконец, сжигаемый честолюбием, видя, что он, как и любой другой, полностью зависит от короля, который действительно может сделать его папой, забыв обо всем от радости, бросился ногам Филиппа, и произнес: «Монсеньор, теперь я убедился, что ты меня любишь больше, чем кто-либо из ныне живущих, и что ты воздаешь мне добром за мое зло. Ты должен только приказать; я охотно повинуюсь, и так будет всегда». Король поднял его, целовал в губы, и сказал ему: «шесть особых милостей, о которых я прошу тебя, есть следующие: первое – ты полностью примиришь меня с церковью, и даруешь мне прощение за тот вред, который я нанес, арестовывая папу Бонифация; второе – ты не откажешь в причастии ни мне, ни кому-либо из моих людей; третье – ты предоставишь мне церковные десятины в моем королевстве на пять лет, чтобы покрыть расходы на войну с Фландрией; четвертое – ты уничтожишь любую память о папе Бонифации; пятое – ты даруешь кардинальские шапки мессеру Джакопо и мессеру Пьеро де Колонна, и в их лице ты обретешь кардиналов, без всяких сомнений дружественных ко мне. Что касается шестой милости и обещания, я оставляю за собой право говорить об этом в свое время и в надлежащем месте, так как это дело слишком значительное и тайное». Архиепископ подтвердил все свои обещания на теле Нашего Сеньора, и, кроме того, передал королю в заложники своего брата и двух своих племянников. Король, в свою очередь, обещал и поклялся, что он добьется его избрания папой. Филипп Красивый написал кардиналу ди Прато об успехе их встречи. Письмо вернулось в Перузу на тридцать пятый день, после отправления, и так как переговоры были столь же тайными, сколь и скорыми, выборы не заставили себя дожидаться; обе партии посчитали себя удовлетворенными, но выиграл только один Филипп.

Достоверность этого рассказа основана лишь на утверждении флорентийского историка, чье предубеждение против авиньонских пап не вызывает никакого сомнения; но как отметил ученый Mansi и некоторые серьезные авторитеты по той эпохе, этот рассказ содержит некоторые противоречия, вызывающие большое сомнение в его правдивости[23]. Более того, у нас имеется решение об избрании[24], направленное в виде письма Бертрану: этот документ опровергает высказывание Villani. Там сказано, что из пятнадцати кардиналов, составляющих Священную Коллегию, только десять отдали ему свои голоса, а пятеро воздержались. Таким образом, рушится вся основа рассказа, который, впрочем, глядя на поведение Климента V, кажется весьма правдоподобным. Слишком много реальных претензий омрачают память этого понтифика, чтобы приписывать ему еще и другие проступки, скорее всего – воображаемые.

Выборы состоялись 5 июня 1305 г., в преддверии Троицы. Бертран получил известие об избрании в Люзиньяне в Пуату, где находился, совершая пастырский объезд своей епархии. Он поспешил вернуться в Бордо, где был встречен высочайшими почестями и самой живой радостью. Тем не менее, пока он считался архиепископом. Но 21, или, как считают некоторые, 23 июля, он получил постановление, юридически подтвержденное делегатами Священной Коллегии, и на следующий день, велев огласить его в кафедральном соборе, торжественно принял наместничество Св. Петра в присутствии прелатов и баронов страны, и принял имя Климента. Через несколько дней он издал постановление, согласно которому он сохранял за собой все доходы от Бордо и других городов своей епархии. Тем самым он лишал преемника одной из самых привлекательных сторон его сана. После месяца колебания и раздумий, он объявил, что хочет короноваться в Лионе[25], и призвал туда кардиналов. Тогда они поняли, что они сотворили, но было уже слишком поздно. Вот во что вылились ваши намерения, сказал кардиналу ди Прато старый Маттео Россо дез Орсини, глава противоположной партии. Римская Курия переберется через горы; но она не скоро возвратится в Италию. Я знаю гасконцев. Упрек был справедлив, но надо было повиноваться.

Климент пригласил на свою коронацию королей Франции и Англии и всех сеньоров по обе стороны Альп. Тем временем, он продвигался короткими маршами, среди празднеств и всеобщих благословений. Он задержался на некоторое время в Ажане, Тулузе, Монпелье и Ниме, и прибыл в Лион только в начале октября. Короли Франции и Англии, во главе бóльшей части своего дворянства, уже дожидались его там. Помимо сыновей Филиппа Красивого и принцев крови, там были многие из великих вассалов короны, и большое число суверенных германских князей. Гасконские сеньоры проявили не меньше радости. На коронации присутствовали графы де Фуа, д’Арманьяк, д’Астарак и де Пардиак и множества баронов. Как только понтифик вступил в город, оба брата короля взяли поводья его иноходца и таким образом проводили его до дворца, где все его дожидались. Церемония состоялась в церкви Сен-Жюст, самой просторной в Лионе. Именно Маттео дез Орсини возложил тиару на голову папы. Возможно, никогда еще наместник Иисуса Христа не являлся народу с таким блеском. Пышность церемонии и все знаки уважения Лиона покрывали, казалось, позор и насилие Ананьи; но и здесь на торжество накладывался отпечаток грусти. Папство, несмотря на обманчивые знаки почитания, которыми его окружали, упало в глазах общества, и не Клименту V было под силу поднять его авторитет.

После церемонии понтифик направился в свой дворец. Он ехал верхом, окруженный многочисленной свитой. Король Филипп Красивый некоторое время шел пешком, держа поводья лошади, на которой возвышался Климент; многие государи, присутствующие на этом празднестве, спешили воздать те же почести понтифику. Когда кавалькада двигалась вдоль старой стены, плохо укрепленной и усеянной народом, она рухнула и погребла под своими обломками большое число людей. Жан II, герцог Бретани, который держал поводья лошади папы, погиб на месте, граф де Валуа, брат короля, который шел с другой стороны, был тяжело ранен; сам папа был сброшен с лошади, его тиара, упав с головы, покатилась по земле. Там же погиб и его брат, Гайяр де Го, раздавленный обломками стены. Многие значительные лица разделили его судьбу; о этом гибельном предзнаменовании не без ужаса поведали нам хроники, собранные современным историком[26], нашим соотечественником, чьи идеи, набожные и наполненные смыслом, мы иногда используем.

Кардиналы надеялись, что Климент возвратится с ними в Италии, но папа объявил о своем решении оставаться по эту сторону Альп. До сих пор люди всех наций, занимая кафедру Св. Петра и беря в руки пастырский посох наместника Иисуса Христа, забывали о свей родине, чтобы стать пастырями всех народов. Их семья исчезала из их поля зрения; они видели перед собой только Рим и весь мир. С Климента началась серия понтификов, которые, казалось, считают совсем по-другому. 15 декабря папа назначил десять новых кардиналов[27], один из которых, Томас де Жорз, был англичанином, а остальные – французами: Пьер де Лашапель, Беранжер де Фредоль, Арно де Шантелу, Никола де Фровиль, Этьен де Сюизи, Гийом де Рюффá, Арно де Пеллегрю, Раймон де Го и Пьер Арно де Пуайянн. Англичанин был провинциалом доминиканцев у себя на родине и исповедником короля Эдуарда. Фровиль и Сюизи были креатурами Филиппа Красивого; первый – его исповедником, второй – бывшим хранителем печатей.

Семеро других или принадлежали к семье понтифика, или были тесно с ним связаны: Пьер де Лашапель был его преподавателем права в университете Орлеана. Благодаря своей учености и своим заслугам, он некоторое время возглавлял Парламент Тулузы, затем занял кафедру Каркассонна, и, наконец, кафедру Тулузы. Когда его возведение в кардинальский сан сделало это епископство вакантным, так как в те времена пурпур соединялся только с окрестностями Рима, Климент назначил туда Гайяра де Прессака, своего племянника. Арно де Шантелу был его родственником; он назначил его вместо себя архиепископом Бордо, но прежде чем тот успел короноваться, он украсил его пурпуром, и передал архиепископство другому Арно де Шантелу, племяннику кардинала. О Гийоме де Рюффá и Беранжере де Фредоле известно лишь только то, что они были родственниками Климента, даже их имена писались по-разному их современниками. Пеллегрю родился в замке Ламот в Базадуа. Вначале он был архидьяконом Шартра. В 1305 г. Климент V, считаясь его родственником или свойственником, возвел его в кардинальский сан. Он с честью выполнял ряд дипломатических миссий в Италии, и короновал там в Латранской церкви Генриха VII, императора Германии. Раймон де Го был сыном старшего брата Климента. Дядя, вводя его в Святую Коллегию, передал в его ведение часть дел. Наконец, Пьер Арно принадлежал к известной семье де Пуайянн. Вначале он был монахом в Сен-Севере[28] (Ланды), затем аббатом Сен-Круа. Папа, который познакомился с ним в этом последнем монастыре, назначил его кардиналом и вице-канцлером Римской Церкви[29]; но он умер в год своего назначения.

Никогда еще понтифик не даровал столько римского пурпура своим близким. Но словно этого Клименту показалось недостаточным, он перевел в Лангр Бертрана де Го, своего дядю, который уже давно занимал кафедру в Ажане, и передал это епископство Бернару де Фаржé, своему племяннику, молодому архидьякону Бове, которому не было и 25 лет, и которому потребовалось особое разрешение из-за его возраста. Когда 6 апреля следующего года умер Гийом де Флавакур, архиепископ Руана, понтифик посадил в Руане Бернара де Фаржé, возвратив в Ажан Бертрана де Го, и назначив в Лангр Гийома, аббата Муассака. Одновременно с этим, Климент делал все возможное, что бы угодить Филиппу Красивому. Две буллы особо раздражали французского монарха: первая была связана с началом его конфликта с Бонифацием, а вторая – с его окончанием. Климент отменил их, одну и другую, прежде, чем оставить Лиона. Он покинул этот город, как только наступила весна, и возвратился в Бордо, следуя небольшими переходами, останавливаясь в городах и монастырях. Его свита была столь блестяща и многочисленна, что понадобились огромные расходы на ее содержание. Со всех сторон посыпались жалобы. Филипп, которому их передали, написал об этом понтифику. Тот сразу же ответил, и поручил Арно д’О, в то время канонику Кутанса и аббату Муассака доставить его ответ. Климент удивлялся этим жалобам, но еще больше он удивлялся тому, что епископы, его друзья, не направили их прямо ему. Он добавлял, что несмотря ни на что, ему не в чем упрекнуть себя, разве только в том, что не смог предположить, что столько хвастовства и блеска могут так обременить население. Он провел в Бордо или его окрестностях целый год, и воспользовался свободным временем, чтобы построить замки Вилландро и Бюдó на маленькой речке Сирон. Следуя его примеру, многие кардиналы также отметили свое пребывание в окрестностях Бордо новыми сооружениями, многие из которых были уничтожены временем или пали под топорами солдат во время религиозных войн, но оставшиеся, которым повезло более, стали украшением нашей страны. Именно тогда были построены[30] замки Рокетайяд, Кастет, Ландиран, Латран и Лабред.

Понтифик и монарх встречались только в Лионе. И тот, и другой настаивали еще на одной встрече. Климент предложил Тулузу или Пуатье, Филипп, в свою очередь, предлагал Тур, но, наконец, он согласился на Пуатье, куда и отправился на Троицу 1307 г. Папа находился там уже несколько месяцев. Вначале обсудили вопросы, касающиеся Бонифация VIII, которого постоянно преследовала неумолимая ненависть Филиппа, но которым понтифик не мог пожертвовать без окончательной потери авторитета церкви. Затем обсудили несколько важных дел[31], в том числе вопрос о примирении Франции и Англии. Чтобы достичь мира, Филипп отдал уже прославившуюся своей красотой дочь Изабеллу молодому принцу Уэльскому, и возвратил Эдуарду не только то, что он захватил у него в Аквитании, но и все то, что некогда оставил за Англией Св. Людовик. Принято считать, что на той же встрече говорили об уничтожении тамплиеров, – кровавая и таинственная драма, которая вот уже более шестисот лет будоражит всеобщее любопытство, и которое история до сих пор не смогла и, вероятно, никогда не сможет до конца разъяснить. Климент подтвердил в Пуатье соглашения, благодаря которым виконтство Ломань перешло в его семью.

Филипп, второй сын Филиппа Красивого уже три года владел этим виконтством, но при коронации папы молодой принц вернул его своему отцу, а тот тут же распорядился им в пользу Арно Гарси, старшего брата понтифика. Монарх[32], говорила дарственная, хотел вознаградить этого сеньора и Бертрана, его старшего сына, за услуги, которые они оказали государству, и компенсировать земли, которые они потеряли в герцогстве Аквитании. Сын короля лично написал баронам и коммунам Ломаня, подтверждая дарение, сделанное его отцом, особо оговаривая, что он передает Гарси Арно и Бертрану замок Овиллар и все то, чем он владел в Лектуре[33]. Одновременно с этим он приказывал признать их своими сеньорами. Этот приказ не встретил никакого возражения, и уже через три дня после написания письма (23 декабря 1305 г.) дворянство и консулы начали приносить оммаж. Арно Гарси опасался претензий со стороны Маркезы, дочери Талейрана и виконтессы Филиппы. Ее заставили подтвердить отказ, который она уже сделала при своем отце. Аббатиса и монахини Сен-Клер в Перигё, где Маркеза приняла постриг, выступили гарантами отказа своей подруги; папа лично подтвердил соглашение и принял его выполнение под надзор церкви.