Том 3. Книга XI.

ГЛАВА IV.

Новые походы принца Уэльского. – Битва при Пуатье, выигранная, в основном, благодаря гасконцам. – Пленение короля Иоанна. – Скорбь Франции при этом известии. – Жертвы, принимаемые ею, чтобы добиться его освобождения. – Граф д'Арманьяк. – Новый архиепископ Оша. – Епископы Базá, – Тарба, – Эра.

Пока граф де Фуа будоражил Юг своими тайными происками и личными обидами, принц Уэльский готовился к новому походу. Марши и бои ослабили то, уже довольно небольшое, число рыцарей, которые вместе с ним прибыли из-за моря, и хотя весной к нему присоединилось небольшое пополнение, ему практически нечего было противостоять противнику, если бы верность, а еще более его обещания и возможные трофеи, не привлекли бы под его знамена многих гасконских сеньоров. Усиленный этой помощью, он возвратился в Ла Реоль и сделал вид, что вновь собирается напасть на Лангедок. Скрыв свои планы от французов и резко изменив направление, он двинулся на Овернь. Граф д'Арманьяк и коннетабль спешно созвали ополчение; но их решение слишком запоздало. Когда их войска были готовы выступить, враг был уже далеко. При этом их трусливо оставили генуэзцы и ломбардцы, так что графу д'Арманьяку пришлось их задерживать и силой возвращать в свой лагерь.

Тем временем принц Уэльский, опустошив Овернь, повернул на Лимузен и Пуату, и, не встретив нигде серьезного сопротивления, дошел до Турени, когда узнал, что король Франции идет на него с очень большим числом латников. Он поторопился повернуть к Бордо; но задержался на несколько дней осаждая Роморантен, который защищали Бусико, Кран и л’Эрмит де Шомон. Таким образом у короля Франции появилась возможность догнать его у Мопертюи около Пуатье. Эта задержка, которая должна была погубить его, покрыла его неувядаемой славой. Опасаясь быть захваченным врасплох, он послал на разведку капталя де Бюша во главе двух закованных в сталь сотен, на самых резвых конях. Капталь скоро вернулся и рассказал о продвижении вражеской армии, добавив, что у французов было великое множество. Принц не замедлил с ответом; ну, что ж, такова воля Божья. Итак, (теперь) нам следует подумать, как нам драться в таком положении. Он занял позицию на возвышенном месте, изрезанном изгородями, виноградниками и кустами, и приказал бдительно нести охрану своих линий. Французы сделали также, и ночь накрыла оба лагеря своей пеленой.

На следующее утро, в воскресенье 18 сентября, король велел отслужить торжественную мессу в своем шатре, где вокруг него собрались все его четыре сына, захотевшие сопровождать его в этом походе. Затем он собрал совет, где было решено, как следует действовать. Тотчас же затрубили трубачи. Услышав этот воинственный клич, все поспешили надеть доспехи. Рыцари седлали своих скакунов и спешили занять свое место там, где возвышалась и реяла на ветру королевская орифламма. Везде сверкали богатые доспехи, благородные знамена и яркие значки. Ибо там был, как говорит Froissart, у которого мы позаимствовали эти подробности, весь цвет Франции. Никто из рыцарей или оруженосцев не осмелился отсидеться в hostel (в небольшом замке), не желая быть обесчещенным. Во все века мы встречаем французов, не думающих об опасности и забывающих про осторожность, как только магическое слово ЧЕСТЬ доносится до их ушей.

Коннетабль и маршалы де Клермон и д’Анденеам разделили армию на три отряда, по шестнадцать тысяч человек в каждом. Первый был поручен командованию герцогу д’Орлеану, второй – Дофину, с которым были принцы Луи и Жан, два его брата. Сам король возглавил третий, и при нем был Филипп, его четвертый сын, которому исполнилось всего лишь 14 или 15 лет; и такова была беспечность тех рыцарских времен, что все это было предпринято прежде, чем узнали о силах и намерениях врага. Иоанн направил в разведку Эсташа де Рибомона, Жана де Ландá и Этьена де Божё; и пока они ездили, он проскакал перед выстроившимися войсками на белом коне. Он кричал рыцарям: когда вы были в Париже, Шартре, Руане и Орлеане, вы грозили англичанам и желали встретиться с ними в бою. Итак, они перед вами. Я указываю вам на них. Если им будет угодно, явите им вашу отвагу и покарайте их за все зло, которое они принесли. Все, кто его слышал, отвечали: сир, такова воля Божья! и мы исполним все с охотою. Меж тем три рыцаря возвратились и рассказали королю о расположении вражеского лагеря. Там могло быть около двух тысяч латников, четырех тысяч лучников и четырехсот бригандов[1]. Из этих семи-восьми тысяч, англичан было только три тысячи. Почти все остальные были гасконцами. Их разумная и умелая позиция компенсировала их малочисленность. Приблизиться к ним можно было только по дороге, окаймленной изгородями. За ними юный Эдуард расположил большинство своих лучников, под стрелами которых приходилось добираться до основных сил, причем по этой дороге могло двигаться только четыре всадника в ряд. В конце этого прохода, со стороны лагеря, разместились линии английских латников, в основном – спешенных, а перед ними встали остальные лучники. Неровная местность, изрезанная виноградниками и кустами, не позволяла атаковать их верхом.

Сам принц Уэльский разместился в виноградниках, в центре линии своих латников. Вокруг него встали самые храбрые бойцы Англии и Гиени. В числе первых были графы Варвик, Суффолк, Солсбери, Страффорд, Джон Чендос, английский вариант нашего Дюгеклена, Фельтон и Ричард Пемброк, прославившийся подвигами в Бретани, и, наконец, Джеймс д'Анделе (Одли), автор плана, принятого принцем. Среди вторых – капталь де Бюш[2], один из самых смелых и наиболее умелых капитанов, которые когда-либо стояли во главе английской армии, сиры де Леспар, де Розан, де Бур из Помье, де Козан из Монферрана, де Ландиран, Жан де Шомон, Ле Сурдик де Лестрад и многие другие сеньоры, которых нет возможности перечислить. Эно было предоставлено несколькими рыцарями, из которых известны только двое, Эсташ д'Орбетрикур и Жан де Жистель.

Король поинтересовался мнением сеньора де Рибомона о том, как провести атаку. Рибомон ответил, что видит только один способ добиться успеха, учитывая позицию, занимаемую врагами. Кавалерии следует спешиться, оставив лишь триста латников, самых смелых, самых сильных и лучше всех вооруженных из всего войска. Они верхом войдут в проход, чтобы принять на себя первый удар лучников; а после того, как они нападут на них, пешие латники, следуя за ними в образовавшуюся брешь, ударят в шпаги по основным силам английской армии.

Когда этот план был принят, и бой должен был вот-вот начаться, появился скачущий во весь опор всадник, который попросил разрешения поговорить с королем. Это был кардинал де Талейран. Некоторое время тому назад папа направил его, вместе с кардиналом Урхельским, чтобы они попытались возобновить переговоры; хотя он не смог пока ничего добиться, тем не менее он не предавался унынию, и, следуя за обеими армиями, успел в последний момент, когда сражение должно было начаться. Он низко поклонился королю, и, протянув к нему руки, произнес: дражайший сир, у вас здесь весь цвет рыцарства вашего королевства против кучки англичан; если они сдадутся вам без боя, это вам будет вам полезнее и почетнее, чем так рисковать столькими благородными рыцарями, который собрались под вашими знаменами. И я прошу вас именем Бога, позволить мне съездить к принцу Уэльскому и объяснить ему, какой опасности вы его подвергаете. Король ответил ему: пусть будет так, но возвращайтесь побыстрее.

Кардинал тотчас же удалился и поспешил к принцу, которого нашел в винограднике, стоящим в окружении своих людей. Как только он его заметил, он спешился и направился к молодому герою, который его сердечно встретил. Конечно, добрый сын мой, сказал ему кардинал, поприветствовав его, если вы рассмотрели силы короля Франции, вы позволите мне попытаться примирить вас с ним, если мне это удастся. Сир, ответил принц, лишь бы только моя честь и честь моих людей была спасена, я охотно соглашусь на любые условия. Добрый сын мой, ответил кардинал, вы сказали хорошо, и он спешно возвратился во французский лагерь. Сир, сказал он, представ перед королем, вам не следует так спешить сразиться с ними, они никуда от вас не скроются: я умоляю вас, соблаговолите предоставить им остаток дня и следующую ночь, чтобы они поразмыслили над своим положением.

Король, вначале, по совету большей части своего окружения, отказался от этого, но, в конце концов уступил настойчивым уговорам кардинала. Он велел поставить прямо здесь ярко-красный шатер, зело красивый и богатый, и приказал всем войскам возвратиться в их палатки. Вначале он потребовал, что бы принц, без всяких условий, сдался со всей своей армией, и что бы ему предоставили, кроме того, четырех главных сеньоров Англии. Принц, со своей стороны, предложил вернуть все города и замки, которые он завоевал, и всех пленников, взятых им с начала своего похода. Он обязался, кроме того, в течение семи лет не воевать с Францией, и, в залог полного смирения, попросил руку дочери короля, а в качестве приданного только графство Ангулем. Иоанн и его совет наотрез отказались и потребовали, как последнее условие, что бы принц сдался в плен с сотней своих рыцарей. Так, в переговорах, закончился день. Англичане воспользовались затишьем, чтобы пополнить запасы продовольствия, и чтобы вырыть широкие рвы перед позициями своих лучников и усилить их крепкими палисадами.

На следующий день, 19 сентября 1356 г., день, навсегда оставшийся самым черным для французской монархии, как только взошло солнце, король выстроил свою армию для сражения в том же порядке, что и накануне. Англичане, наоборот, кое что изменили в расстановке своих войск. Только они построились, как вновь появился кардинал Талейран, ангел мира, который пытался сохранить Францию от одной из самых грандиозных ее катастроф. Но во французском лагере ему дали понять, что ему следует удалиться, так как здесь ему может прийтись очень плохо. После этого он простился с королем, и направился к принцу Уэльскому, которому сказал: добрый сын мой, делайте все, что в ваших силах, ибо вам предстоит драться. Принц ответил: таково желание нас и наших людей. Да поможет Бог правому.

Расстроенный кардинал вернулся Пуатье, а молодой Эдуард, обернувшись к своим, крикнул: Итак, добрые сеньоры, хоть нас и слишком мало против столь великих сил наших врагов, мы не позволим так просто разбить себя. Победа не за тем, кого больше, а за тем, кому ее дарует Бог. Если мы победим, тем больше нам чести перед всем миром; если мы погибнем, то у меня есть отец и добрые братья, а у вас хорошие друзья, они отомстят за нас. Пожалуйста, думайте только о том, чтобы драться, как положено. Что касается меня, то если это будет угодно Богу и Св. Георгию, вы сегодня увидите во мне доброго рыцаря.

Эти слова укрепили дух и разожгли мужество. Они достойно встретили французов, которые, под командованием обоих маршалов Франции, устремились через проход; но едва они оказались между двумя изгородями, которые его окаймляли, как английские лучники обрушили на них град стрел. Эти стрелы, направленные в упор и попадавшие в плотную толпу, убивали всадников, ранили и опрокидывали лошадей, внося полную неразбериху в первых рядах. Те, кто пытался пройти по телам своих павших братьев, падал на них, увеличивая, тем самым, смятение. Из двух маршалов один погиб, а другой, израненный, был взят в плен.

Видя такой разгром, Дофин и оба его брата бежали и увлекли за собой герцога д’Орлеана. На поле боя остался только отряд короля. Лишь несколько всадников из двух других, не желая бежать от врага, присоединились к своему монарху. Принц Уэльский, узнав, что брат и три сына короля оставили поле битвы вместе с войсками, которыми командовали, приказал своим рыцарям сесть на коней. Джон Чендос, который дрался рядом с ним, крикнул ему: «сир, кавалерию вперед. День ваш, Бог на вашей стороне. Ударим по королю Франции, там много работы, его мужество не позволит ему бежать, таким образом он нас дождется, если будет угодно Богу и Св. Георгию; но, как бы то ни было, это славная битва. Принц ответил: Джон, вперед, вы не увидите меня отступающим. И тотчас же он крикнул в своему окружению: знамена вперед, во имя Бога и Св. Георгия; и он спустился с холма со всей своей армией.

«Король, – здесь мы предоставим слово г-ну de Château­briant, который разукрасил своими неподражаемыми красками или, скорее, отметил печатью своего бессмертного таланта блестящий рассказ самого яркого из наших хронистов, – король, велел сомкнуть ряды и двинулся на англичан, выходивших из прохода, чтобы атаковать его. Он выделялся среди своих высоким ростом, воинственным видом и золотыми цветками лилии, усеявшими его боевую коту. Он был пешим, как и все остальные его рыцари, и держал в руках обоюдную секиру, оружие древних франков. Рядом с ним был его сын, юный Филипп, подобный львенку при льве. Его войско разделилось на два крыла: он вел одно, а другим командовал коннетабль. Принц Уэльский с Чендосом атаковали коннетабля, а капталь де Бюш с маршалами Англии и сирами де Помье, де Шарье или Кариттом, де Ландираном и де Лестрадом оказался лицом к лицу с королем.

Иоанн встретил врага с отважной радостью. У него, оставленного двумя третями своих солдат, ни на мгновение не возникло мысли отступить, надо было спасать французскую честь, если не удалось спасти Францию. Наши латники были вооружены укороченными копьями, король не мог посадить их на коней, как это сделал принц Уэльский. Англичан сопровождали лучники, которые и определили победу, издалека пронзая тяжелых пехотинцев, не давая им приблизиться к более подвижному врагу. Английская армия, полностью конная, с громким криками наскакивала на французскую армию, полностью пешую. Французов оттеснили к Пуатье, и около этого города произошла самая настоящая резня. Жители, опасаясь, что в сумятице победители не станут отделять их от побежденных, отказались открыть ворота. Уже самые смелые были убиты; шум битвы стихал; ряды распались; рыцари падали друг за другом, как будто в лесу вырубали деревья. Шарни, держащий орифламму, еще сопротивлялся целой толпе врагов, которые хотели вырвать ее у него. Иоанн, с непокрытой головой (его шлем упал в порыве боя), дважды раненный в лицо, являл свое окровавленное чело врагу. Не ведая страха за себя, он умилялся своему юному, уже раненному сыну, отражающему удары, предназначенные его отцу; он хотел удалить королевского сына и поручил его нескольким сеньорам, но Филипп вырвался из рук своих охранников и вернулся к Иоанну, несмотря на его приказы. Не имея сил поражать, он заботился о жизни монарха, крича ему: «Отец мой, берегитесь: Справа, слева, сзади!», в зависимости от того, откуда приближался противник.

Крики стихали. Шарни, распростертый у ног короля, сжимал в своих коченеющих руках орифламму, которую он так и не отдал; над полем битвы больше не реяли королевские лилии: вся Франция заключалась теперь в своем короле. Иоанн, держа секиру обеими руками, защищал родину, сына, корону и орифламму, поражая каждого, кто осмеливался приблизиться. Рядом с ним оставалось только несколько рыцарей, обессиленных и израненных, которые держались только благодаря словам ободрения своего суверена, они наносили последнее удары и падали, чтобы больше никогда не подняться. Вражеские тысячи пытались захватать короля живым и кричали ему: «сир, сдавайтесь». Иоанн, теряя последние силы и истекая кровью, не слышал ничего, желая только смерти.

Некий рыцарь растолкал толпу, отодвинул солдат, с почтением приблизился к королю, и сказал ему по-французски: «Сир, во имя Бога, сдавайтесь!». Король, пораженный звуком его голоса, опустил свою секиру и произнес: «Кому я сдамся? Кому? где мой кузен, принц Уэльский? если бы я его увидел, я бы говорил с ним.» – «Его нет здесь», – ответил рыцарь, – «но сдайтесь мне, и я отведу вас к нему». – «Но кто вы?» – снова спросил король. –«Сир, я Дени де Морбек, рыцарь из Артуа. Я служу королю Англии, потому что мне пришлось оставить мою страну из-за убийства человека».

Иоанн снял правую перчатку и бросил ее рыцарю, со словами: «Я сдаюсь вам». По крайней мере, король Франции вручил свою шпагу именно французу.

Над полем Пуатье больше не видно было ни знамен, ни значков нашей армии. Принц Уэльский еще не знал всей своей славы. Чендос посоветовал ему воздеть знамя над деревом, чтобы собрать войска и отдохнуть. Разбили небольшую красную палатку, принц вошел туда. Комнатные офицеры сняли с него шлем и принесли ему питье; трубачи играли сбор. Английские и гасконские рыцари собирались, приводя с собой небывалое количество пленных. У одного солдата их было даже десять. С ними обошлись с чрезвычайным великодушием. Бóльшая часть была отпущена под честное слово, при простом обещании выкупа, при этом заботились о том, чтобы не назначать его слишком большим, разорительным для побежденного.

Оба маршала Англии прибыли к сыну Эдуарда, который справился у них о короле Франции, «сир», – ответили они, – «мы не знаем, что с ним стало, но следует полагать, что он погиб или взят в плен, так как он не оставил своей армии». Чендос тоже считал, что мужество Иоанна не позволило бы ему бежать; Варвик заявил, что тот мертв или пленен, так как он дрался до конца; принц Уэльский провозгласил Иоанна самым доблестным дворянином его армии. Французский монарх, доблесть которого признана столь высоко, даже его врагами, может оказаться побежденным, не прекращая царствовать: длинноволосые короли только перед пурпуром склоняли свою корону, которая была преподнесена им на щите.

Черный Принц сказал Варвику и Кобхему: «прошу вас съездить и узнать все о короле Франции». Варвик и Кобхем уехали и поднялись на холм, чтобы осмотреться. Они увидели большую группу людей, которые медленно двигались, останавливаясь на каждом шагу. Оба барона тотчас же спустились с холма и направились к ним. Приблизившись, они крикнули: «Что случилось?», им ответили: «Здесь пленный король Франции; и более десяти рыцарей и оруженосцев ссорятся из-за него».

Иоанн, ведя за руку своего сына, похоже находился в большой опасности в толпе этих солдат. Англичане и гасконцы вырывали друг у друга добычу; они отбили его у Дени де Морбека. Каждый кричал, говоря о короле: «я его захватил, я его захватил!». Иоанн говорил: «отведите с почтением меня и моего сына к принцу Уэльскому, моему кузену. Не ссорьтесь из-за меня, я достаточно значительный сеньор, чтобы всех вас сделать богатыми». Эти слова на какое-то время успокаивали латников; но через несколько шагов они возобновляли свои споры. Варвик и Кобхем бросились в толпу, отогнали солдат, запретив им под страхом смерти приближаться к королю, соскочили с коней, поприветствовали монарха и его сына, и отвели его к палатке принца Уэльского.

Уже предупрежденный о приближении короля, сын Эдуарда вышел навстречу великому пленнику, склонился перед ним до земли, приветствовал его любезными словами, попросил его войти в свою палатку, приказал принести вино и пряности, «и сам преподнес их Иоанну и его сыну», – говорит хроника, – «в знак очень большой любви». Так были определены небом поражения и победы; так возвышаются и низвергаются могущества! За восемь веков до этого первый король франков восторжествовал над вестготами почти в том самом месте, где Иоанн стал пленником англичан, а Шарни погиб, защищая орифламму, на том же поле, где четыреста лет спустя Ларошжаклену суждено умереть во имя белого знамени.

Когда спустилась ночь, Черный Принц велел поставить в своей палатке обильно накрытый стол, за который пригласил, вместе с королем и его сыном, самых знаменитых пленников: Жака де Бурбона, Жана д'Артуа, графов де Танкарвиля, д’Этампа, де Дан-Мари, де Гравиля, и сеньора де Партене. Другие французские бароны и рыцари, разделившие опасности и несчастье своего сюзерена, разместились за другими столами. Принц Уэльский сам служил своим гостям. Он постоянно отказывался разделить трапезу с королем, говоря, что счел бы себя слишком высокомерный, если бы сел за один стол со столь великим государем и столь храбрым человеком. «Дорогой государь», – говорил он Иоанну, – «не корите себя, сегодня Бог не пожелал сделать то, чего желали вы; мой сеньор и отец примет вас со всеми почести, что вы заслуживаете, и обсудит с вами условия столь справедливо, что вы навсегда останетесь к нему расположенным. Вы следует радоваться тому, что, хотя это был и не ваш день, вы, тем не менее, приобрели высокую репутацию героя, вы превзошли всех тех, кто был с вами. Я говорю это, дорогой сир, вовсе не для того, чтобы утешить вас, так как все мои рыцари, которые видели бой, согласны отдать вам первенство и венец».

До этого Иоанн принимал свое несчастье стоически; ни одно жалоба не вырвалась из его уст, никакого намека на слабость не отразилось не его лице; но когда он увидел себя окруженным этим великодушием, когда он увидел все тех же врагов, которые, не признавая за ним титул короля Франции, когда он восседал на троне, признали его королем в оковах, тогда он почувствовал себя действительно побежденным. Слезы хлынули из его глаз и смыли следы крови, остававшиеся на его лице. За столом побежденных наихристианнейший король смог сказать, как святой король: мои слезы смешались с вином в моем кубке.

Остальные пленники, видя плачущего короля, тоже начали плакать. Пир был отложен на какое-то время. Воинственные французы, столь хорошие судьи благородным поступкам, с восхищением смотрели на своего победителя, едва достигшего двадцати шести лет. «Каким же монархом он обещает стать для своей родины», – говорили они, – «если он смог повелевать своей удачей!».»

Таким было это знаменитое сражение при Мопертюи, чаще называемое сражением при Пуатье. Оно покрыло бессмертной славой принца Уэльского; но часть этой славы должна достаться гасконцам. Кроме того, что они составляли почти три четверти английской армии, только из них состоял отряд, который разгромил и обратил в бегство баталию короля Иоанна, единственную, кто пыталась оспорить победу, и во главе их стоял гасконский командир, капталь де Бюш. Наконец, если французский монарх и отдал свою перчатку рыцарю из Артуа, именно гасконский рыцарь имел честь и славу первым наложить свою руку на персону короля. Французское дворянство, напротив, казалось забыло о своей былой доблести. Никогда еще не видели, что бы оно так унизилось перед столь слабым врагом, и чтобы явило столько малодушия после неимоверного хвастовства. При Креси, по крайней мере, они гибли с честью, платя своею кровью за свои ошибки; но при Пуатье они лишь выбирали: бежать или сдаться[3].

На следующий день, после благодарственной мессы[4], англичане оставили поле битвы, где победа, казалось, перемешала все опасения и надежды, и продолжили свой отход к Бордо. Они шли малыми переходами, не более четырех или пяти лье в день, так они были нагружены золотом, серебром, драгоценностями и добрыми пленниками. Они ни на что не нападали, им и так казалось большой удачей, если они смогут доставить в сохранности короля и свои трофеи в город Бордо. Но никто не осмелился преградить им путь и, еще менее, попытаться отбить у них их добычу. Все латники засели в крепостях. Страх царил над всей страной. Принц Уэльский дошел таким образом до Блэ, где провел день, и, наконец, вошел в Бордо, где ему была приготовлена блестящая встреча. Он доставил своего венценосного пленника в аббатство Сент-Андре, одно из красивейших зданий города; и предоставил ему часть помещений, а сам поселился в другой. Он постарался выкупить у гасконских баронов, рыцарей и оруженосцев бóльшую часть графов королевства Франции, которые оказались в плену, заплатив за них добрые деньги. Ему пришлось несколько раз собирать баронов по поводу пленения короля. Некий гасконский оруженосец[5] по имени Бернар де Тут, де Трут или де Трют, оспаривал эту честь у Дени де Морбека и говорил, что имеет больше прав на него. Дело долго обсуждалось. Оба соперника, не в силах дождаться решения, собрались покончить со спором в поединке; но принц запретил им это и передал решение спора своему отцу. Меж тем, так как король Франции высказывался в пользу Морбека, принц велел отсчитать тому две тысячи ноблей, чтобы помочь ему поддерживать свое положение.

Известие о сражении при Пуатье погрузило провинции в глубокое отчаянье: все казалось проигранным для Франции. Король был захвачен, армии – рассеяны, финансы – исчерпаны; но Бог сохранил Дофина, чтобы возглавить советы королевства и Дюгеклена, героя, подобного древним римлянам, чтобы возродить и повести за собой его армии. Провидение всегда было благосклонно к нашей родине. Никогда наши лилии не расцветали во всем своем блеске и красоте как в те дни, когда они казались униженными.

Как только первое оцепенение прошло, граф д'Арманьяк постарался доставить в Бордо[6] мебель, разнообразную провизию и серебренную посуду общим весом в двести семьдесят шесть марок для стола короля. Немного спустя он созвал в Тулузе к 13 октября Штаты Лангедока, в то время как Дофин созывал в Париже Штаты Лангедойля. Ажене и Перигор не были там представлены, так как англичане, хозяева этой страны, не позволили им пройти. Зависть не позволяла графу де Фуа принимать участие в ассамблее, заседающей под покровительством его соперника.

Граф д'Арманьяк, который руководил от имени суверена, с жаром описал несчастья родины и потребовал помощи и совета в создавшемся положении. Любовь к королевской власти глубоко врезалась во все сердца. Его голос был услышан. Депутаты просили его сделать все возможное для освобождения несчастного монарха, который пока не покинул их Лангедок[7], и лично возглавить защиту страны от врагов. Ради этой двойной задачи они обещали предоставить ему себя[8] и свое имущество. Три сословия, заседавшие отдельно, приняли совместное решение. Они предложили содержать на свои средства три тысячи кавалерии и две тысячи пехоты. Для этого каждый глава семьи должен был выплачивать по три малых турских денье в неделю, а дворяне, до этого освобожденные от налогов в течение войны, на этот раз должны были платить в два раза больше. Этот налог вначале назывался capage, а позже – подушной податью. Таково происхождение подушной подати, которую платят до сих пор. Штаты предложили также еще одну еженедельную пошлину, соразмерную с движимым и недвижимым имуществом, но которая не касалась дворян. Вместе с тем, они оставляли за собой право собирать Штаты всякий раз, когда возникали какие-либо вопросы по поводу сбора этих налогов. Они хотели назначить четырех казначеев, ответственных за оплату войск, за которыми бы наблюдали двенадцать комиссаров, выбранных ими из своей среды.

Таковы главные решения этой знаменитой ассамблеи, которые граф д'Арманьяк одобрил в тот же день, а Дофин утвердил в следующем феврале. Наши читатели, живущие при представительном правительстве, без сомнения с удовольствием отметили, что в столь отдаленные времена совещательные ассамблеи уже делали первые шаги в этом направлении; и не может не вызвать удивления то великодушие, с каким они шли на подобные жертвы, и та осторожность, которую они проявляли, чтобы их жертвы не пропали даром. Несчастья быстро укрепляют народы, еще быстрее, чем личность, или, скорее, здесь сказываются благие врожденные инстинкты нашей родины. Малая хроника Франции или хроника Сен-Дени, написанная современником добавляет, что три сословия постановили, кроме того[9], «что ни мужчины, ни женщины упомянутой страны Лангедока не будут носить в упомянутый год, если только король не будет освобожден раньше, ни серебра, ни жемчуга, ни мехов, ни платья серого цвета, ни зубчатых капюшонов, не какие-либо иных украшений, и что не будет представлений ни менестрелей, ни жонглеров». Отец отчизны в оковах. Юг, более живой в восприятии, более экспансивный в эмоциях, чем Север, не мог не облачиться в траур. Если верить более позднему автору, который, естественно, вызывает меньше доверия, хотя этой версии придерживаются многие писатели, Штаты, без какой-либо просьбы, предложили для выкупа короля драгоценности и другие украшения своих жен. Достоинства древнего Рима не могли умереть в стране, которая жила, в основном, по римскому праву.

В то время как Дофин был вынужден распустить Штаты Лангедойля, которые он пытался вновь собрать в феврале 1357 г., граф д'Арманьяк, более удачливый, собрал Штаты Лангедока в Безье 1 марта, и принял жертвы, требуемые несчастьем того времени. Затем он совершил поездку в Агд, откуда, в начале мая, он возвратился в Тулузу, чтобы провести там новую ассамблею, собранную в королевском зале замка Нарбоннэ. Там было принято решение о продолжении сбора capage, который должен был закончиться к этому времени, согласно одному из условий его введения. Узнав об этом, народ Тулузы, который с нетерпением дожидался его отмены, начал собираться толпами. Когда ожесточение возросло вместе с количеством, они вооружились и в ярости кинулись к замку Нарбоннэ убивать графа д'Арманьяка и других чиновников короля. Мятежники осаждали их весь день, обрушивая на них град камней и зажженных стрел; но ничего не смогли сделать; ночью графу посчастливилось бежать[10]. Его бегство не успокоило толпу; они несколько дней продолжали бушевать у подножия замка, а когда убедились в тщетности своих усилий, подожгли его. После этого подвига, они отправились грабить и поджигать дома чиновников короля, и среди прочих дом верховного судьи Пьера де Монревеля, затем убили нескольких человек и совершили множество других бесчинств; но наконец страсти улеглись сами собой. Граф д'Арманьяк воспользовавшись этим затишьем, велел схватить часть главных зачинщиков, и провести над ними показательный судебный процесс. Другие успели бежать.

Граф поручил сенешалю Бокера задержать их. Сам же он отправился в Авиньон просить папу, что бы он позволил подвергнуть налогообложению духовенство Юга, но он быстро возвратился и 12 июля собрал ассамблею в Альби, на которой были приняты меры по воспрепятствованию действиям англичан. Те, счастливые своей победой, все еще стояли на зимних квартирах в Бордо; все свои силы они посвятили охране своих пленников. Принц Уэльский хотел перевезти короля в Англию, но гасконские сеньоры этому воспротивились[11]. Они требовали, чтобы тот содержался в одном из замков Гиени. Принц, не решаясь их открыто сердить, осыпал их золотом и объяснял им, что мир, за которым последует выплата всех выкупов, может быть заключен только после прибытия короля Иоанна к старому Эдуарду Английскому. Так он добился их отказа от своих условий. Когда это препятствие было преодолено, возникло опасение, что французы намечают морскую операцию, с целью освободить своего короля: действительно, ходили упорные слухи, что Дофин тайно готовил значительные силы. Эти страхи вынудили принца прислушаться к предложениям о перемирии, которые так и не было заключено.

Выждав некоторое время и несколько успокоившись, он призвал сиров д'Альбре, де Мюсидана, де Леспарра, де Помье и де Розана, и поручил им править страной до его возвращения. Затем, в начале апреля, он взошел на корабль вместе со своим венценосным пленником и несколькими гасконскими сеньорами, и после одиннадцати дней пути высадился на берегах Англии, где побежденного монарха ждала встреча, которая могла бы показаться оскорбительной, если бы не была предназначена приблизить победу. Кардинал Перигора, по распоряжению понтифика, последовал в Лондон за обоими принцами, и на этот раз более удачливый, он сумел без особого труда заставить принять свое посредничество. Французы, раздираемые внутренними противоречиями, посчитали себя счастливыми от того, что они не должны были больше воевать с врагом внешним. Англичане, полагая, что их добыча не сможет от них ускользнуть, не расстроились от того, что ей будет позволено еще больше ослабить себя внутренними распрями. Таким образом было заключено перемирие на два года; но это не помешало англичанам проводить военные вылазки, особенно в Гиени и соседних провинциях.

Граф д'Арманьяк в одиночку нес на себе бремя правления. Архиепископ Оша, Гийом де Флавакур[12], который долгое время разделял с ним ответственность, оставил Гасконь самое позднее в конце 1356 г., чтобы занять кафедру Руана, куда папа его перевел, и где он пробыл совсем недолго. Иннокентий VI дал ему в преемники Арно д'Обера, своего племянника[13]. Арно родился в Монсе близ Помпадура в Лимузене. Довольно рано он начал занимать высокие церковные посты. При Клименте VI он одновременно был аббатом Сен-Марсиаля в Лиможе и Монмажура и титулярным патриархом Иерусалима. Иннокентий ко всему этому добавил епископство Агд, откуда перевел его в Каркассонн и, наконец, в Ош. Едва заняв кафедру, Арно д'Обер учредил десять капелланств в честь Св. Марциалия[14]. Они относились к часовне Св. Николая, одной из часовен архиепископского дворца; но когда метрополия была перестроена, воздвигли в ней часовню Св. Марциалия и перенесли туда этих десять капелланств. Вскоре Арно получил от своего дяди бреве, которое разрешало простым священникам очищать оскверненные церкви. Войны и неурядицы любого рода, которые губили Францию, наносили осквернение святым местам столь часто, что епископы просто не успевали заново освящать их. Религия, которая не могла защитить алтари, была еще менее способна защищать своих служителей и их владения. Жеро де Пуи[15], епископ Базá, преемник Раймона Бернара де Ламота, был вынужден отлучить от церкви тех, кто обижал, грабил и разорял клириков; но что значили его угрозы для людей, которые не знали удержу? Жеро де Пуи недолго прожил после провозглашения анафемы, вероятно, совершенно бесполезной. Считается, что он умер в том же году (1359 г.), когда и был похоронен в соборе Бордо, и имел преемником Пьера I, который занимал кафедру еще меньше, чем его предшественник. С 1361 г. епархию возглавил Гийом VI.

Раймон де Монбрен, епископ Тарба, умер до перехода Гийома де Флавакура. Oihénard и г-да de Ste-Marthe указывают в качестве его преемника Гийома III, который был бы архиепископом Бриндизи, папским нунцием в Сицилии и губернатором Беневента. Согласно им 18 мая 1353 г. Иннокентий перевел его в епископство Тарб, где он умер, вероятно, в 1361 г.

На кафедре Эра сменилась череда епископов[16]. К 1351 г. Арно де Копенн был сменен Бермоном, родственником кардинала де Канийяка, которому и был обязан своим возвышением. Он занимал кафедру не более двух лет и имел преемником Иннокентия де Ромадека, который пробыл в епархии еще меньше. Он принадлежал к известной семье де Ромадек из Бретани и носил на гербе по шесть серебренных и лазурных вертикальных полос. Картулярий аббатства Троншель в епархии Доля весьма хвалит его набожность, ученость и мягкость. Мартен де Маркефав, из весьма знаменитого в Гаскони дома, пришел после него, но исчез еще быстрее. Капитул Эра состоял из постоянных каноников. Мартен хотел предоставить им пенсию, а имущество капитула присоединить к своему. Каноники возмутились и обратились к папе Иннокентию VI, который осудил прелата. Тот не захотел больше иметь дело с Капитулом, который восторжествовала над ним, и в том же году отказался от кафедры в пользу Дельфена де Маркефава, вероятно, своего родственника. Священники этой епархии все еще не могли оставлять завещание. Дельфен даровал им эту милость посредством некоторых льгот. После этого акта он исчезает так же быстро, как и его предшественники, и с 1354 г. кафедру уже занимал Бернар, аббат Фонфруада, епископат которого продолжался до 1363 г. Таким образом, за пять лет кафедру Эра занимали пять различных прелатов, причем большинство авторов, и даже Oihénard, не упоминают почти никого из них. Нам неизвестна причина столь быстрой смены. Нам кажется, что некоторые были переведены в другое месте. В эту эпоху перемещения прелатов происходили слишком часто; неурядиц в церкви было не на много меньше, чем в государстве. Множество бенефиций и пребывание пап в Авиньоне были частым источником злоупотреблений. Дельфен де Маркефав оставил Бернару несколько конфликтов с монастырем Сен-Клер в Мон-де-Марсане; мудрость прелата без труда разрешила все споры, но не смогла восторжествовать над преследованиями со стороны Жана де Главестона, сенешаля Гаскони. Бернар предпочел уступить и отказался от своей кафедры в 1363 г.