Том 4. Книга XIV.

ГЛАВА I.

Бернар, граф д’Арманьяк, предает смерти обоих сыновей Жеро и захватывает Пардиак и Фезансаге. – Герцог д’Орлеан объединяется с ним. – Знаменитый турнир, где отличился Барбазан. – Шарль I д’Альбре сменяет своего отца и получает шпагу коннетабля. – Он отличается в Гиени, так же как графы д’Арманьяк и де Клермон. – Угасание дома де л’Иль-Журден. – Граф де Клермон покупает графство. – Графы д’Астарак. – Продолжение раскола в церкви. – Архиепископы Оша. – Герцог д’Орлеан в Гиени. – Его трагический конец. – Лига принцев против герцога Бургундского. – Граф д’Арманьяк дает свое имя этой лиге. – Его цвета приняты принцами.

Не менее трагичный конец[1] ожидал обоих сыновей Жеро, Жана, супруга Маргариты, и Арно Гиллема, о котором мы пока не упоминали. При известии о захвате своего отца они поспешили укрыться в Пюикаскье в Фезансаге. Граф де л’Иль-Журден и бастард д’Арманьяк, опасаясь, что гнев Бернара обрушится на них, пришли к ним туда и посоветовали отправиться вместе с ними к графу д’Арманьяку, чтобы попытаться смягчить его сердце и возвратить его расположение. Два молодых сеньора согласились на это без особого труда. Они прибыли в Пречистый Четверг (1403 г.) в Ош, где тогда находился Бернар. Они были представлены ему на следующий день в зале архиепископства графом де л’Иль-Журденом, который, опустившись на колени вместе с ними, произнес следующее: монсеньор, вот в вашем доме ваши племянники. Они очень молоды и носят ваше имя и ваши гербы. Они просят вашего прощения, и я вместе с ними. Мы просим вас, во имя Бога и его Страстей, которые мы отмечаем, соизволить отказаться от своего неудовольствия, которое вы испытываете к ним. Граф д’Арманьяк ответил: дядя, вы следуете своему желанию; хотят ли они принять наше помилование? Монсеньор, ответил граф де л’Иль-Журден, достаточно воззвать к милосердию, чтобы получить прощение. Нет, возразил Бернар, признать вину это одно, а просить пощады – друге. Наконец они повинились и попросили пощады.

Граф д’Арманьяк ничего не ответил; но утром на Пасху, когда во всем христианском мире религия более всего склоняет сердца к снисходительности и прощению, он велел схватить своих племянников и отправить их под надежной охраной в замок Лавардан. Там братьев разделили. Старший был отвезен в замок Брюссон в Руэрге, а второй в Родель, где умер их отец. Но при виде стен, еще помнящих агонию его отца, его сердце замерло. Он захотел вернуться назад или, по крайней мере, остановиться. Не скрывая ужаса, он обратился к своим конвоирам, умоляя их снять его с лошади, к которой был привязан, но напрасно он взывал к их жалости. Ответом ему был только упорный отказ. Пока длились эти печальные споры, голова его внезапно поникла, тело осело и порвало связывающие его путы. Поспешили его поддержать, но подхватили уже труп. Мучения его брата не должны были закончиться столь же быстро. Тот был привезен в замок Брюссон, расположенный в нескольких лье от Роделя; там, если верить документу, его дожидался более жестокий палач, чем спутники его брата. Бонна де Берри, достойная супруга жестокого Бернара, провела по его глазам раскаленным тазом и лишила его, таким образом, зрения. Он долго страдал в таком положении, лишенный какой-либо помощи, и умер, наконец, от голода и нищеты. Таким образом угасла ветвь де Фезансаге, младшая ветвь д’Арманьяков, в момент своего расцвета, когда два удачных брака принесли ей графства Пардиак и Комменж.

Бернар не стал дожидаться кончины этих двух последних отпрысков, чтобы захватить все их владения. Он двинул войска и занял Пардиак и Фезансаге. Жанна[2], старшая сестра Жеро, которой должны были бы принадлежать обе эти сеньории, как по праву ее рождения, так и по праву наследницы Жана I, ее отца, пыталась их потребовать, но она потеряла своего мужа, а Роже-Бернара, старшего ее сына, и других ее детей убедили согласиться на сделку, которая обеспечивала им малую часть этого богатого наследства. Их мать не захотела утвердить это соглашение. Она отправилась в Париж искать справедливого возмездия за смерть своего брата и своих племянников. Она громко и долго обличала виновных в ужасной трагедии, которая пресекла благородный род, но ее голос не был услышан, а ее жалобы рассмотрены. Герцог де Берри, всемогущий при дворе, защитил виновного. Она получила только обеспечение в три тысячи ливров из имущества своего брата, но и это не было исполнено, либо из-за отказа Бернара, либо из-за войн, которые терзали тогда Гасконь. Позже она удалилась в Каркассонн, откуда, не уверенная в своей безопасности, перебралась в Панн д’Ажене и, наконец, в Сессá в Каркассезе. Некоторое время она страдала там и умерла в печали, оставив завещание, по которому она передавала Югу де Кармену, сеньору де Лотреку, своему кузену, все права, которыми владела на наследство ее брата и племянников. Мата д’Арманьяк[3] присоединился к ней, чтобы преследовать убийцу своей семьи. Не имея детей и не в силах добиться бóльшей справедливости, чем Жанна, она установила своим единственным наследником виконта де Лотрека, выбранного ее сестрой. Виконт был столь же бессилен, как и его кузины. Бернар остался владельцем обеих сеньорий; но есть на небе Провидение, глаза которого всегда видят виновных. Пройдет несколько еще лет, и кровь искупит кровь, и смертоносная сталь найдет убийцу.

Эта жестокость была не единственной, которая запятнала жизнь Бернара. С сеньором де Севераком[4], родственником того, кто привел назад солдат Жана III, обошлись не лучше, чем с Жеро. Он явился с ответным визитом в замок Гаж; но когда возник спор, граф вспылил, и в порыве гнева, велел повесить своего гостя на одном из окон замка. Читаем в старой рукописи[5], что он готовил нечто подобное для епископа Родеза, Виталя де Молеона, с которым у него были долгие и бурные разногласия. Ссора возникла из-за требования графа, который хотел обязать вассалов епископа выплачивать ему те же подати, как и его непосредственные вассалы. Бернар сделал вид, что хочет полюбовно покончить с разногласиями, и велел прелату явиться к нему в Гаж. Виталь де Молеон отправился туда, но по дороге встретил нищего, который бегал по улицам Родеза подобно сумасшедшему, крича на своем языке[6]: Если бы господин де Родез знал, он никогда бы не пошел в Гаж. Епископ, имея основа­ние сомневаться в намерениях графа, чьи вероломства были столь частыми, увидел в словах бесноватого предупреждение свыше, и повернул назад.

Пока не наступил час небесного возмездия, казалось все сопутствует Бернару. Перессорившиеся между собой принцы искали дружбы с ним. Герцог д’Орлеан заключил с ним союзный договор, строки которого мы хотим процитировать[7]: Мы, Луи, сын короля Франции, герцог д’Орлеан, де Блуа и де Бомон, сеньор де Куси, извещаем всех нынешних и будущих, что наш дорогой и возлюбленный кузен, мессир Бернар, граф д’Арманьяк, по своему собственному и добровольному желанию и из любви, которую он питает к монсеньору королю и нам, как из-за родства, так и по другим причинам, сегодня объявил себя нашим человеком и союзником, и принес нам подобающий оммаж. Следует знать, что он обещал быть нам верным и служить нам во всем и против всех живущих и смертных, никого не исключая, о чем заявлено и подтверждено письмами нашего кузена, которые у нас имеются, и за это мы обещали и обещаем выплачивать ему по шесть тысяч франков пенсии ежегодно в три срока на протяжении всей его жизни из нашей казны, и поскольку наш кузен имеет наибольшее желание служить нам, как он сам сказал, мы обещали ему и обещаем наше верой и нашей жизнью, и словом сына короля помогать ему, служить и защищать его всей нашей властью против всех и вся его злобных недоброжелателей и врагов, живущих и смертных, как его соседей, так и других, за исключением короля и королевы, их детей и некоторых иных принцев; и таково наше намерение, чтобы люди, которых мы предоставим нашему кузену, чтобы служить ему, помогать ему и защищать его, или его люди, будут получать жалование, принятое во Франции, и все эти условия сообщены нашему кузену д’Арманьяку и наше обещание и наша воля подтверждены словом сына короля, которое для большей надежности мы скрепили нашего тайной печатью за отсутствием нашей большой печати. Дано в Лионе на Роне, 17 ноября, в год милости Господней 1403.

Скоро к внутренним распрям предстояло присоединиться войне с чужеземцами. Действительно, с королем Англии соблюдалось перемирие, подписанное при его предшественнике, но национальное соперничество было сильнее, чем все клятвы. Вначале оно вылилось в турниры, где рыцари обеих наций отстаивали честь своей родины не в меньшей степени, чем свою собственную. Один из таких турниров прославился особо. Сенешаль Гиени сообщил в Париж[8], что в стране имеются несколько благородных англичан, желающих преломить копье во имя любви своих дам, и что, если кто-либо из французов захочет присоединиться к ним, он будет встречен с радостью.

Приглашение было немедленно принято при дворе, главным образом несколькими молодыми сеньорами из свиты герцога д’Орлеана. Англичан было семеро, все они были храбрыми рыцарями, с крепкими и мощными телами, превосходно владеющими оружием. Семеро французов явились на встречу, назначенную между Мюсиданом и Монтандре. Их возглавил Арно Гиллем де Барбазан, сын Мено. Рядом с ним следовал Гийом дю Шатель. Герцог д’Орлеан возражал против участия этого шампанца, потому что тот пока ни разу не проявил себя ни на турнире, ни на поле битвы. Но Барбазан, который его хорошо знал, сказал принцу: позвольте ему идти, если он увидит вблизи врага и сможет схватиться с ним, он обязательно победит. Французы подготовились к бою, получив духовное напутствие. «Утром они с подобающим благочестием прослушали мессу, исповедовались, и каждый принял бесценное тело Иисуса Христа». Не знаем, что делали англичане. Некоторые утверждают, что они думали только выпивке и чревоугодии. Перед началом сражения Барбазан обратился к своему маленькому войску с речью. Он убеждал соратников поддержать свою честь и бороться, на самом деле, не ради любви дам или пустой славы, но чтобы отомстить за короля и родину их извечным врагам. Бой был долог и сопровождался словесными оскорблениями: англичане называли французов низкими прихлебателями двора, а те упрекали противников в убийстве их короля и изгнании молодой Изабеллы. Наконец, победа была одержана Барбазаном и его товарищами, она была полной. Один англичанин был убит, а все остальные сдались. Сенешаль отпустил победителей в Париж, где они были встречены с триумфом и осыпаны подарками.

Вскоре поединки и турниры сменились боями. Англичане, вопреки перемирию, возобновили набеги на Гасконь, разоряя страну, уводя стада, грабя или захватывая в плен жителей деревень. Гасконцы обратились к Шарлю д’Альбре. Шарль был старшим сыном Арно Аманьё[9], сира д’Альбре, который умер в 1404 г.[10], оставив от Маргариты де Бурбон, сестры королевы, супруги Карла V, трех детей: Шарля, о котором мы только что говорили, Луи, который умер довольно молодым и Маргариту, которая вышла за Гастона де Фуа-Грайи, сына Аршамбо и Изабеллы. Шарль наследовал от отца сеньорию Альбре, виконтство Тартá и должность великого камергера. Король оставил за собой только графство Дрё, которое было передано Арно Аманьё только в пожизненное пользование, но он компенсировал его своему кузену, поручив ему должность коннетабля, освободившуюся после смерти набожного и смелого Жана де Сансерра.

Многих удивил выбор короля, когда он поставил во главе своих войск сеньора хромого, малого ростом, слабого телом, ни имеющего ни солидного вида, соответствующего этому посту, ни зрелого возраста, ни глубоких познаний в искусстве войны[11]. Но все принцы крови были заинтересованы в его назначении, и король уступил их пожеланиям. Когда он принял клятву от своего родственника (21 февраля 1403 г.) королева родила сына, и король указал на нового коннетабля, как на крестного отца. Шарль д’Альбре дал новорожденному свое имя. Этому ребенку суждено будет однажды возродить монархию: это был Карл VII. Коннетабль как никто был заинтересован в том, чтобы удалить англичан из страны, где были расположены все его владения.

Гасконцы убедили его[12] сменить расслабленную и сладострастную жизнь, которую он вел в Париже, на славу освободителя родины и вписать свое имя в череду имен, благословляемых общественным признанием. Они ему намекнули на малую воинскую славу, которую он пока приобрел на столь высоком посту, которого он поистине достоин, и в результате, к концу августа, он пришел к ним на помощь во главе 800 отборных копий. Его поход напоминал триумфальный марш. Он, почти без усилий, взял тринадцать или четырнадцать замков и крепостей. Он заставил всех охотников за добычей укрыться в городках, служивших им убежищем, и они считали за великое счастье, если их укрепления могли их защитить. Земли, заброшенные из-за страха перед врагом, тотчас же начали обрабатываться, и по милости плодородной почвы, достаток и радость не замедлили возродиться.

Коннетабль хотел увенчать кампанию взятием Бордо. Жители начинали уставать от английского ярма. Множество крепостей, окружавших их город, сдерживали торговлю. При прибытии сенешаля, назначенного королем Англии, они выгнали его из города и заменили его сиром де Мюсиданом. Он был дядей Аршамбо де Грайи, теперь всецело преданного Франции. Коннетабль посчитал случай благоприятным; он нашел взаимопонимание с несколькими горожанами, но об этом стало известно, заговорщики поплатились головой, и английская монархия сохранила Бордо.

Пока коннетабль прославлял свое оружие в Гиени, граф де Клермон[13], молодой принц в возрасте двадцати четырех лет, пожинал многочисленные лавры в Лимузене. Под его началом были Жан де Фуа, граф де Кастельбон, Мако и Перротон де Термы, Журден, граф л’Иль, Юг, виконт де Кармен, Тибо д’Эспань и несколько других сеньоров. Он только что женился на Мари, второй дочери герцога де Берри, который обеспечил ему место главнокомандующего в Лангедоке. Молодой герой, отдохнув всего лишь несколько месяцев, вновь собрал снова свои войска. Но, несмотря на все его мужество и ловкость, его сил было недостаточно, чтобы сопротивляться герцогу Ланкастеру, который двигался во главе значительных сил, чтобы отомстить за последние неудачи Англии, и король призвал в июле Бернара д’Арманьяка, свояка нового главно­командующего. Бернар привел с собой тысячу латников и триста арбалетчиков.

Свояки объединили свои войска, численность которых достигла тысячи шестисот копий и около тысячи пехоты. Они атаковали сира де Комона[14], командующего английскими силами, взяли его в плен и захватили восемнадцать мест, некоторые из которых были очень сильными. Левиньяк, Тоннеен, Лавардак, башня Эгийона, считавшаяся неприступной, Пойяк, Ламот были взяты приступом. Другие добровольно открыли свои ворота или сдались в результате переговоров. Окрыленные успехом, они начали осаду Банеберо, скорее всего – Барбаста. Квадратный город, охраняемый четырьмя огромными башнями, укрытый широким рвом, укрепленный добротной передовой стеной, и, наконец, населенный закаленными жителями, которые, уверенные в надежности укреплений, а еще более в своей силе и мужестве, встретили французов издевательским смехом. Они отважно выдержали две первые атаки, но третья был столь кровавой, что они засомневались в возможности долгого сопротивления, и согласились капитулировать. Им сохранили жизнь и имущество, и приняли клятву покорности от тех, кто захотел остаться.

Оба военачальника остались там на некоторое время со своими войсками, либо чтобы отдохнуть, либо чтобы восстановить повреждения. Оттуда они двинулись к Бордо, и, разбив лагерь перед городом, послали англичанам вызов на бой; но они напрасно прождали их в три дня. Никто не осмелился выйти; они, не без сожаления, посчитали, что таким образом их лишили славы, на которую они рассчитывали. Триста молодых сеньоров, которых граф де Клермон посвятил в рыцари для этого боя, и которых он обещал поставить в авангарде, чтобы удовлетворять страстное желание отметить их новое рыцарство, были огорчены еще более, не сумев пожать лавры, о которых грезил их воинственный пыл. Между тем оба военачальника столь плотно обложили ворота города, что не было никакой возможности доставить туда хоть какое-нибудь продовольствие. Эта блокада вынудила горожан пойти на соглашение. Они дали крупную сумму, чтобы французы отошли и освободили дороги.

Граф де Клермон возвратился в Тулузу в первых числах октября, в сопровождении графа де л’Иль-Журдена. Этот, после смерти Сесиль д’Астарак, женился вторично на Маргарите де Террид, которой по брачному контракту передал землю Клермон-Субиран. Этот второй брак был бездетен. Не имея наследника, стесненный в деньгах и растратив часть владений, которыми он мог распорядиться, Жан Журден принял решение продать свое графство[15] молодому герою, под командованием которого он только что воевал. Юг де Кармен, его племянник, дал свое согласие на эту продажу в обмен на пожизненную ренту в триста франков. Акт был сразу же подписан. Графство л’Иль и часть виконтства Жимуа, которой владел Жан Журден, перешли, таким образом, в дом де Бурбонов. Оно обошлось им всего лишь в тридцать четыре тысячи золотых экю.

Жан Журден II еще некоторое время продолжал свою распутную и разгульную жизнь в Гиени и Лангедоке; позже, в 1411 г., он принял участие в походе нескольких французских рыцарей в Арагон. Он умер на обратном пути, объявив своим наследником Юга де Кармена, на долю которого пришлось всего лишь несколько небогатых сеньорий. Маргарита де Террид, его жена, сохранила Клермон-Субиран, которого позже она передала Жанне де Леви, жене сеньора де Крюссоля. С Жаном Журденом II угас дом де л’Иль-Журденов.

Это была уже четвертая графская семья, угасшая в Гаскони за последние тридцать лет. Де Пардиаки закончились в 1377 г., де Фуа в 1398, де Фезансаге в 1404 или 1405, и де л’Иль-Журдены в 1411. Феодализм умирал; громкие феодальные фамилии умирали вместе с ним. Соки, которые в былые времена столь обильно питали их корни, иссякали с каждым днем. Графы д’Астараки, дому которых суждено было исчезнуть последним, часто упоминаются в воспоминаниях той эпохи, и, тем не менее, лишь с большим трудом можно найти их родственные связи. В описываемое время они были представлены Жаном II, который сопровождал отца в последних кампаниях и с честью участвовал почти во всех походах против англичан. Жизнь его была коротка, он умер 16 апреля 1410 г.[16]. Некролог Бердуé недвусмысленно говорит об этом. Тем не менее некоторые путают его с его отцом, жизнь которого они продолжают до 1415 г. Бернар, его старший сын, которого он привлекал к управлению, умер на два года раньше его. Неизвестно имя его жены, считается, что она была из семьи де Комменжей. Помимо Бернара, она родила ему Жана III, который владел графством и увековечил дом. Жан II оставил также побочного сына, Бермона или Верамона, о котором мы еще будем говорить.

Граф де Клермон возвратился ко двору почти сразу же после приобретения графство л’Иль-Журден, возложив заботы по продолжению войны на графа д’Арманьяка. Бернар призвал себе в помощники Роже Бернара де Леви, сеньора де Мирпуа, племянника Жеро, графа де Пардиака, двоюродного брата и самого близкого наследника обеих жертв Роделя и Брюссона. Хотя, казалось бы, их должна была разделить смертельная вражда, они не только сблизились, но и близко сошлись, и поклялись друг другу[17] в поддержке и помощи против всех, за исключением короля Франции, его детей и герцогов д’Орлеана и де Берри.

Казалось, все бедствия объединились тогда против Франции. Страх поселился в сердцах. «16 июня, между шестью и семью часами утра[18], случилось совершенно небывалое солнечное затмение, которое длилось около полу часа, и было темно, как в безлунную ночь. Народ, напуганный этим явлением, укрылся в церквях в ожидании конца света. Но все прошло, и были собраны астрономы, которые сказали, что произошедшее поистине было чем-то необычным и означает оно наступление великих бедствий. И вскоре после этого поднялся ветер, столь ужасный и сильный, что вырывал из земли плодоносящие деревья и валил самые большие деревья в лесах; и был там град, необычный и крупный, как кулак человека или как хлебец в одно денье, а то и в два кулака или с гусиное яйцо, и имелось там великое множество скота, убитого в полях, и птиц в лесах, и некоторые дороги и дома были уничтожены, и нанес вышеупомянутый град великий ущерб очень многим». Эти бури вызвали наводнения. Наводнения сменил голод, вслед за голодом пришли эпидемии. Одна из них, которая свирепствовала, в основном, среди простого народа, унесла герцога Бургундского (27 апреля 1404 г.), Филиппа Смелого, принца, которого история не намерена прощать, но который оставил своим преемником своего старшего сына, еще более достойного порицания. Это был ужасный Жан Бесстрашный. К счастью для Франции, в Англии голод свирепствовал намного сильнее[19]. Обратили взор на наши провинции, несмотря на общее истощение, и попросили разрешения запастись там зерном, нехватка которого ощущалась особенно остро. Герцоги д’Орлеан и де Берри склонялись к тому, чтобы позволить это; но новый герцог Бургундии воспротивился, и просьба была отклонена.

Сложившиеся обстоятельства посчитали благоприятными для возобновления войны в Гиени, вопреки всем перемириям, которые постоянно возобновлялись, но еще чаще нарушались. Коннетабль присоединился к графу д’Арманьяку. Двор прислал еще кое-какие подкрепления. Пытались навязать врагу большое сражение; но англичане отклонили его, предпочитая укрываться в принадлежащих им городах. Оба военачальника постарались изгнать их, и добились блестящего успеха. Они взяли более шестидесяти мест, городов и крепостей. Граф де Клермон и виконт де Кастельбон, которые командовали другой армией, были не менее удачливы. Еще несколько усилий, и Гиень вернулась бы под сень французских лилий. Англия, исчерпав людские ресурсы, измученная голодом, могла послать туда лишь незначительную помощь. Король Генрих был слишком занят тем, что бы укрепиться на троне, ему безостановочно приходилось раскрывать вновь и вновь возрождающиеся заговоры; но столь благоприятные возможности так ни к чему не привели: безумие короля, свары между принцами и полная растрата финансов ставили непреодолимые препятствия любому серьезному и длительному предприятию, и приходилось довольствоваться только быстрыми набегами.

Папство, которое в иные времена приходило на помощь общенародным несчастьям, теперь только обостряло их. Бенедикт XIII всеми силами старался сохранить тиару. Вначале, чтобы свести на нет его влияние, четыре года его блокировали в папском дворце Авиньона; но он, переодевшись, бежал и укрылся в Марселе, куда король Карл направил к нему депутацию, чтобы убедить его отречься, к чему призывал весь католический мир, и чего настоятельно требовали бедствия церкви. Эта миссия была возложена на архиепископа Оша, ставшему за два года до этого государственным советником, и епископу Камбре; но она потерпела неудачу, столкнувшись с упрямства Бенедикта. Впрочем, послы были выбраны довольно неудачно. Архиепископ Оша[20] был братом Бернара, графа д’Арманьяка, которому никто не мог сопротивляться безнаказанно в его доменах, и который не раз уже доказал свою преданность Пьеру де Луна. То ли уступив авторитету брата, то ли поддавшись на уговоры понтифика, архиепископ по своему возвращению объявил себя более рьяным, чем ранее, сторонником Бенедикта, и окончательно присоединился к его партии. Понтифик, в вознаграждение преданности его и его брата, даровал ему пурпур в 1306 г.[21].

Эта милость вызвала гнев папы из Рима. Иннокентий VII, преемник Бонифация IX, признанный тогда всей церковью, поручил архиепископу Бордо, епископу Ажана и аббату Клэйрака, выступить против нового кардинала и объявить его низложенным. Булла, которую он им направил, разделила капитул Оша. Некоторые, более слабые, опасались гнева графа д’Арманьяка и продолжили признавать Жана своим законным прелатом; но бóльшая часть, прислушавшаяся только к своей совести и своему долгу, выступили против него и приветствовали решение папы. Но как выполнить его на глазах Бернара? Случилось так, что Григорий XII, который только что сменил в Риме Иннокентия VII, поручил епархию Пьеру де Лангладу, сыну Жана, сеньора де Монбрена и де Дюна из епархии Дакса. Пьер входил в орден Отшельников Св. Августина, и был назначен в 1403 г. управляющим епископств Эра и Олерона. Григорий добавил к этому распоряжение архиепископством Оша. Несмотря на высокое покровительство, оказываемое Бернаром своему брату, почти вся епархия признала Пьера де Ланглада до ноября 1408 г., времени, когда этот прелат оставил Ош. Жан умер в Перпиньяне, в окружении Бенедикта XIII, 18 февраля того же года.

Среди всех этих религиозных распрей принцы крови, казалось, решили помириться. Герцоги Орлеанский и Бургундский, которые разделили двор и королевство, договорились в ратуше при посредничестве герцога де Берри, своего общего дяди, и чтобы поскорее отбросить любое напоминание о их былой вражде, они не только обнялись друг с другом и поклялись в вечной дружбе, но даже спали в одной постели. Мы не раз встретим примеры подобной непринужденности. В течение нескольких веков именно это считалось самым сильным доказательством уважения и взаимного доверия меж двумя друзьями. Это примирение должно было послужить славе и чести Франции. Пока герцог Бургундский взял на себя попытку отвоевать Кале, герцог д’Орлеан двинулся в Гиень[22], театр непрекращающихся боев, широкое поле для пожинания славы. Коннетабль, граф де Клермон и многие другие прославленные сеньоры встали под его знаменами; тем не менее, успех был весьма далек от грандиозности затеянного.

Блэ, атакованное первым, защищалось несколько дней и было близко к капитуляции. Следовало принудить его к сдаче; но довольствовались тем, чтобы взять с него обещание открыть свои ворота, как только будет взят город Бур. Под стенами Бура удача окончательно отвернулась от французов. Этот город защищал многочисленный и закаленный гарнизон, которым командовал сеньор Гаскон, столь же осторожный, как и храбрый. Сопротивление было яростным и долгим. В лагере начали испытывать нехватку в продовольствии. Наступившая вскоре зима еще более ухудшила положение. Дожди залили палатки и испортили то малое количество продовольствия, которое пока оставалось. Приходилось действовать в глубокой грязи. Болезни, порожденные голодом и непогодой, довершили разложение армии. Ссылаясь на отсутствие жалованья, требовали ухода. Герцог д’Орлеан, как мог, пытался подавить эти настроения. Вначале он угрожал, затем опустился до просьб; но ни строгость, ни мягкость ничего не изменили. Пришлось снять осаду и задуматься об отступлении, которое покрыла его позором в глазах всех военных. Вместо благородного сына Франции, увидели в нем лишь молодого сумасброда, который, в то время, как его армия жертвовала собой во имя его славы, проводил дни в развлечениях и тратил на игры деньги, предназначенные для прокорма и оплаты его солдат.

Огорченный столь жалким окончанием кампании, некий отважный рыцарь из свиты принца, по имени мессир Робер де Шалю[23], обратился к нескольким дворянам, таким же смелым, как и он, и убедил их прославить свое оружие несколькими благородными подвигами перед тем, как разойтись по домам. Его голос был услышан. Они решили идти осаждать замок Лурд, который считался неприступным, и гарнизон которого своими непрерывными набегами доставлял немалые осложнения всем соседним графствам. Прибыв к подножью его стен, они поклялись уйти только взяв крепость или погибнуть в бою с врагами. Осада длилась целый год. Им пришлось бороться с непогодой. Особенно трудно было вытерпеть суровую и многоснежную зиму. Продовольствие подвозилось с большим трудом; но они преодолели все препятствия, и их упорство увенчалось успехом. Осажденные, не получая никакой помощи, открыли ворота и сдали замок. Национальное самолюбие с радостью встретило эту победу, впрочем, довольно незначительную. Все старательно убеждали себя и друг друга, что тем самым спасена честь французского оружия.

Поход герцога Бургундского имел не больше успеха, чем экспедиция его соперника; но Жан, вместо того, чтобы винить свою некомпетентность, обвинил во всем герцога д’Орлеана. Подобные претензии разжигали его ненависть. Именно тогда он поклялся покончить с ненавистным соперникам. Можно сказать, что этот ужасный проект был задуман в логове тигра или притоне подлого преступника. Целых шесть месяцев он хранил его в своем сердце, а когда приблизился час исполнения, он позволил себе подвести герцога д’Орлеана к алтарю, чтобы подтвердить там провозглашенную ранее дружбу и скрепить ее кровью трижды святой жертвы, как будто он хотел заручиться прощением Бога и его согласием на месть, которую он задумал. Три дня спустя, ночью 23 ноября 1407 г., герцог д’Орлеан пал под ударами нескольких безбожных убийц, которые поджидали свою жертву. После этого покушения, чтобы скрыть свою причастность к злодейству, он прибежал полюбоваться на труп. Утверждают, что при его приближении раны открылись и потекла кровь. Между тем он, скрывая злобную радость под маской естественного возмущения, кричал: никогда еще не совершалось более мерзкого и более предательского убийства. Двор вначале возмутился такой дерзостью и хотел наказать преступника, но правосудие вынуждено было склониться перед его могуществом. Сыновьям жертвы пришлось принять нелепые оправдания. Эта печальная комедия была разыграна в присутствии монарха и главных сеньоров королевства в церкви Шартра, и эта видимость примирения принцев получила название шартрского мира или трактата.

По этому договору дом д’Орлеанов жертвовал всем в пользу герцога Бургундского, чья власть породила всеобщее недовольство и зависть. Он на какое-то время успокоил герцога де Берри передав ему управление частью Гиени, которая только что была отвоевана, и оставил ему все доходы с нее; но другие принцы проявляли беспокойство. Особенно молодой Шарль д’Орлеан, старший из трех сыновей Луи и Валентины; он горел желанием, несмотря на последнее замирение, отомстить за смерть своего отца и занять в советах короля место, достойное его происхождения. С этим намерением он собрал в Мелене своих главных сторонников. Там были оба его брата, граф де Клермон, граф д’Алансон, коннетабль Шарль д’Альбре и граф д’Арманьяк, последний по своему рангу, но первый по мужеству, опыту и ловкости. Чтобы бесповоротно привязать его к дому д’Орлеан, договорились, для начала, о браке Бонны, его дочери[24], едва достигшей десяти или одиннадцати лет, со вдовым принцем Шарлем, потерявшим за несколько месяцев до этого Изабеллу Французскую. Больше на этой первой ассамблее ничего не было решено. Договорились о второй встрече в Жьяне. Там собрались все недовольные; герцог Бретани, герцог де Берри и даже добродетельный герцог де Бурбон, до сих пор не участвующий ни в каких интригах, раздирающих королевство, тайно оставили двор, чтобы присоединиться к ним.

Теперь было решено выступить открыто и создать лигу, подписав договор (14 апреля), целью которого, по заявлениям всех заговорщиков, было только соблюдение интересов Франции и восстановление короля во всей полноте его прав и свобод. При этом было решено прогнать всех, кто хотел бы воспротивиться такому намерению. Герцоги де Берри, д’Орлеан и Бретонский обещали предоставить по тысяче латников и по столько же арбалетчиков каждый, граф д’Арманьяк – тысячу латников и триста арбалетчиков. Графы д’Алансон и де Клермон обязались привести по пятьсот латников; первый добавлял к ним триста, а второй двести арбалетчиков. Неизвестно, что предложил коннетабль. Только герцог де Бурбон довольствовался санкционированием лиги своим присутствием и не пошел дальше.

Граф д’Арманьяк явил там могущество, которого не подозревали в нем, когда он был по ту сторону Луары, и поставил свое имя в один ряд с первыми принцами крови и самыми великими вассалами короны. Зять герцога де Берри и тесть герцога д’Орлеана, он имел опыт, которого не хватало одним, и силу, которой не имели другие. Его гордость и мужество соответствовали его честолюбию. К своей значимости и таланту он присоединил активность и решимость, столь же необходимые для того, кто хочет повелевать. Но ему слишком не хватало душевности. Строгий до жестокости, неумолимой в своей ненависти, не ведающий ни щепетильности, ни сострадания, как только речь заходила о том, чтобы утолить его месть, он внушал страх, но был лишен доверительности и любви. Мы не собираемся добавлять, что история упрекает его в том, что он показал себя недальновидным политиканом; все принцы той эпохи были беспокойны и склонны к смуте. Его достоинства и недостатки сделали из него превосходного лидера партии. Едва вступив в лигу, он стал ее душой.

Прежде чем разойтись, конфедераты направили манифест[25] добрым городам королевства, в парижский университет, капитулам кафедральных соборов и наиболее уважаемым религиозным общинам. Они подтверждали свою преданность королю и его семье, и обличали дурное правление герцога Бургундского. После этого, они возвратились в свои домены, чтобы собрать там свои войска.

Меж тем их враг не дремал. Он наспех собрал всех солдат, каких только смог, обратился за помощью к своим союзникам и моментально отделил от лиги герцога Бретонского, чей нейтралитет он купил за двадцать тысяч экю, и попытался привлечь на свою сторону коннетабля д’Альбре, предложив ему значительную сумму. В то же время он затеял переговоры, но они не имели никакого успеха. Даже монарх, которого заставили опуститься до мольбы и слез, получил только весьма двусмысленный ответ. Все эти демарши не помешали конфедератам продолжать объединение своих сил и согласовывать свои операции. Они прошли через Пуатье, Анже и Шартр, который заняли 2 сентября 1410 г. После небольшого отдыха они продолжили движение и дошли до Этампа. Их армия была многочисленна. Все конфедераты лично привели туда силы, которыми располагали. Только герцог Бретани, подкупленный герцогом Бургундским, так и не появился. Но чтобы сохранить расположение к себе обеих партий или, по крайней мере, чтобы не озлобить того, кого он оставил, он велел представлять себя графу де Ришмону, своему брату. Сир д’Альбре показал себя менее щепетильным. Несмотря на принятые им деньги, он явился во главе своих вассалов.

Скоро конфедераты появились перед парижскими стенами. Все они носили перевязь из белой ткани через плечо. Белая перевязь принадлежала графу д’Арманьяку[26]. Позже мы увидим этот цвет, носимый Карлом VI. Он перейдет к Карлу VII и останется в королевской семье. Белый шарф был дан последним Капетингам, таким образом, одним из последних потомков Меровингов. Впрочем, лига жила только благодаря графу д’Арманьяку. Гасконцы превосходили своих собратьев по оружию своим количеством, отвагой, и, следует отметить, хищностью. Их имя почти тотчас же стало знаменитым. Говорили: арманьяки, чтобы обозначить эти войска или даже вообще о всех сторонниках принцев. Сами принцы не показались вначале польщенными[27] таким именем, но вскоре они согласились на него; впрочем, они возражали напрасно. Сама история освятила это имя.

Герцог Бургундский не замедлил появиться во главе армии, более многочисленной, чем армия его соперников. Тем не менее, несмотря на численное превосходство, он не осмелился рисковать в сражении. Его солдаты довольствовались только следованием за своим врагом и грабежом, как и они, тех, кого пришли защищать. Они приняли голубой капюшон с красным крестом Св. Андрея, украшенного в центре цветком лилии. Начиная с этого времени, это стало отличительным знаком бургиньонов, как белая перевязь была знаком арманьяков[28].