Том 4. Книга XV.

ГЛАВА I.

Дети коннетабля д’Арманьяка. – Бонна де Берри, его жена. – Жан IV, виконт де Ломань, сменяет отца в Арманьяке и Руэрге. – Лига Эра. – Граф де Фуа, губернатор Лангедока. – Бернар, второй сын коннетабля. – Жан IV покупает графство л’Иль-Журден. – Бернар, его брат, получает апанаж, – он принимает оммаж от сеньоров Пардиака, – он женится на Элеоноре, единственной дочери титулярного короля Венгрии, Иерусалима и Сицилии. – Епископы Ломбеза. – Ворю, – его дерево и жестокость. – Графство Бигорр переходит к дому де Фуа. – Орлеанская Девственница.

Бернар VII составил свое завещание[1] еще в 1398 г. Он выбрал местом своего погребения архиепископство Ош или аббатство Бонневаль, в зависимости от того, ближе к которому из них он закончит свои дни. Он учреждал, согласно обычаю, несколько часовен в церквях Родеза и Оша, устанавливал Бонну де Берри, свою супругу, опекуншей своих детей, и указывал исполнителями своего завещания епископа Родеза, Гийома де Солажа, своего ближайшего советника, метра Пьера Одибера, якобинца, и Жеро Дюпюи, своих советников, Гийома де Ларрока, рыцаря, сенешаля Руэрга и сеньора де Кастельно, своего кузена. У него было[2] семеро детей: два сына и пять дочерей. Жан, старший, уже будучи виконтом де Ломанем, сменил его в трех графствах: Арманьяке, Фезансаке и Родезе, а так же в бóльшей части его других доменов. Жан стал четвертым этого имени графом д’Арманьяком. Бернар, второй сын коннетабля родившийся 29 марта 1400 г., получил графство Пардиак. Из пяти дочерей Мари, старшая, умерла в семь лет; Бонна, вторая, родившаяся в Лавардане, только один год прожила с герцогом д’Орлеаном; Анна, третья, 28 октября 1417 г. вышла за Шарля II, старшего сына бывшего коннетабля д’Альбре, и за несколько дней до смерти своего отца торжественно отказалась от всех своих прав в обмен на сорок тысяч золотых экю, обещанных ей в качестве приданного; наконец, Жанна, родившаяся в замке Гаж в 1403 г., и Беатрисса, родившаяся в 1406 г., обе почти неизвестные большинству историков, умерли без замужества и были похоронены у Кордельеров Родеза.

Бонна де Берри на семнадцать или восемнадцать лет пережила коннетабля. Она провела[3] остаток своей жизни под сенью религии, и заставила забыть о том акте жестокости, который ей приписал историк, если только этот факт действительно имело место. Она почти постоянно жила в монастыре Кордельеров, где ей были отведены покои, отделенные от монахов. Она велела построить в хорах церкви маленькую решетчатую часовню. Там ее постоянно видели присутствующей на ночных и дневных службах, вместе с девицами ее свиты. Она умерла в этом уединении, уважаемая за годы и заслуги, 30 декабря 1435 г., а не 1437, как это говорит Jean Chartier[4]. Монахи похоронили ее в нефе рядом с матерью, облачив в одежды Св. Франциска, которые она приняла перед смертью. Ее высокая набожность, ее благотворительность и мягкость заставили нежно любить ее имя. На ее похороны стекались отовсюду. Никогда еще с незапамятных времен не собиралось столько народа. Гийом де Латур, епископ Родеза, руководил церемонией, а Жан дю Пуже, верховный приор Кордельеров Орийяка, исповедник графини, произнес надгробную речь[5]. Впоследствии, как говорят, на ее могиле явилось несколько чудес. Никто из предков Бернара не возносил славу дома д’Арманьяк так высоко, как он. Его имя распространилось по всей Франции, его цвета были приняты королевским домом, и в течение нескольких веков украшали трон, пока не исчезли вместе со старшей ветвью Бурбонов. Его обширные владения уравнивали его с принцами крови. Его мужество и воинские таланты возвышали его над виднейшими военачальниками его эпохи, но чрезмерное честолюбие, упрямство и жестокость омрачили блеск всех этих качеств, отравили его дни, и, без сомнения, приблизили к могиле.

Впрочем, строгость, которую он привносил в свои дела, была неотъемлемой частью его натуры, и того же он требовал от других. Мы находим доказательство этому в письме[6], которое он написал 7 января 1408 г. Гийому д’Олеаргу, епископ Родеза. В этом письме весь Бернар. «Преподобный отец и дорогой сеньор, пишет он, мы услышали и узнали, что владения церкви Родеза, которыми в прошлом управляли весьма плохо, в настоящее время управляются еще хуже; что драгоценности, переданные церкви Родеза были распроданы, и продолжают распродаваться изо дня в день, что наносит большой ущерб и убытки вашей церкви и вашему положению; что службы в вышеупомянутой церкви ведутся совсем не так, как это должно быть, тоже можно сказать и о других церквях вышей епархии, по поводу чего мы выражаем неудовольствие и даже возмущение. И мы поистине считаем, что это наносит урон вашей чести, так именно на вас лежит обязанность исправлять создавшееся положение; и что хуже всего, мы слышали, что некие лица вышеупомянутой церкви публично ведут беспорядочную и неприличную жизнь, и таким образом не только позорят положение церкви, но и оскорбляют народ. Поэтому мы просим вас и требуем как можно скорее вернуть вашу епархию в доброе состояние, что бы никто не мог вас ни в чем упрекнуть. Иначе, знайте наверняка, что учитывая ваше положение мы примем такие меры, которые покажутся вам весьма неприятными, и мало послужат вашей чести. Наконец, если мы найдем это недостаточным, мы велим забрать все бенефиции, которые у них (духовенства) находятся в наших землях и передадим их другим лицам, которых мы посчитаем достаточно честными, которые и будут выполнять их обязанности по отношению к Богу и церкви. Преподобный отец, не пренебрегайте этим делом, так как на самом деле от вас не требуется ничего необычного, и не требуйте, чтобы люди мирские занимались им, что нанесло бы большой позор церкви». Грозного Бернара опасались все; знали, что у него наказание немедленно следовало за угрозой. Епископ и капитул поспешили навести порядок в своих делах. Это все, что мы знаем об этом деле.

Когда бургиньоны вошли в Париж, виконт де Ломань[7] находился в Лангедоке, оспаривая управление им у принца Оранского. Но борьба была уже неравной; смерть коннетабля не позволила продолжать ее дальше. Поэтому, как только новость достигла ушей Жана, он оставил Лангедок и возвратился в Руэрга, где созвал дворянство своих государств. Вскоре, во главе их, он направился в Париж, чтобы просить у дофина мести против убийц своего отца, и чтобы предложить ему, вместе с принесением оммажа, свою шпагу и шпаги своих вассалов. Он встретил принца недалеко от города Тур, куда тот направлялся, который согласился предоставить ему убежище. Положение принца с каждым днем становилось все труднее; ему приходилось бороться одновременно с англичанами и с бургиньонами. В подобных условиях он мог только пообещать воздать справедливость, если фортуна когда-либо ему улыбнется. Жан не стал дожидаться выполнения этого обещания; он поспешил возвратиться в Арманьяк, чтобы официально вступить во владение графством.

Беды, обрушившиеся на провинции по ту сторону Луарой, грозили перебраться в Гасконь. Эта угроза объединила членов четырех великих фамилий, разделявших когда-то Аквитанию Кариберта и Эда. Королевская власть, разделенная между стариком, впавшим в детство, и молодым человеком, лишенным сил и, практически, родины, не могла ничего, особенно в отношении удаленных вассалов. Они должны были сами позаботиться о себе. Так образовалась лига Эра. Графы д’Арманьяк, де Фуа и д’Астарак, сир д’Альбре и Матьё де Фуа собрались (16 ноября 1418 г.) в деревянном павильоне[8], выстроенном между этим городом и Барселонном. Не было только графа де Пардиака, но он доверил представлять себя своему брату. Видя волнения и войны, которые опустошали остальную Францию, и понимая, что только их объединение могло сохранить их земли, они поклялись в тесном союзе и пообещали поддерживать друг друга и защищать против любого, живущего и смертного. Даже королевская власть не была исключением. Возвращались последние дни Каролингов, когда образовывались независимые сеньории. Но если времена были схожими, обычаи, установления и люди изменились. На заре Капетингов зарождающийся феодализм, полный жизни и силы, был достаточно крепок, чтобы самому поддерживать себя. После смерти коннетабля феодализм, исчерпав свои силы, умирал. Ему была нужна поддержка извне, на которую он мог бы опереться. Что касается королевской власти, удаляющейся в скрывающую ее тень, ей достаточно было только показаться вновь, чтобы принудить к повиновению всех этих могущественных сеньоров, или уничтожить тех, кто осмелился выступить против нее.

Те, кто держал в руках бразды правления или стремился к этому, встретили создание лиги Эра с пониманием. Граф де Фуа, подписавший ее, был назначен губернатором Лангедока, почти одновременно герцогом Бургундским и дофином[9], которые оспаривали друг у друга это губернаторство. Новый губернатор вначале заставил признать себя в Тулузе, затем он заключил перемирие с сенешалем Ланд, который распоряжался в Гаскони от имени короля Англии, и с капитаном замка Мобек около Соломьяка, занятого англичанами. После этого он атаковал принца Оранского, и вынудил его оставить провинцию. Оставшись единственным хозяином, он созвал Штаты Лангедока в Тулузе 15 июля 1419 г., на которые, среди прочих, были приглашены епископы Ломбеза и Комменжа, и граф д’Астарак.

Пока граф де Фуа старался укрепиться в своей новой должности, граф д’Арманьяк принял последний вздох Бланш Бретонской, своей жены. Бланш[10] оставила сына, названного Пьером, который вскоре последовал в могилу вслед за своей матерью, и двух дочерей, Мари, которая в 1439 г. вышла за герцога д’Алансона, и Элеонору, которую папа Феликс V, ее дядя, в 1446 г. выдал за Луи де Шалона, принца Оранского, того самого, которого герцог Бургундский противопоставил сыну коннетабля, и которого граф де Фуа только что вынудил удалиться[11].

Дофин, уважая траур графа д’Арманьяка, довольствовался вызовом к себе графа де Пардиака, брата Жана, которого он именовал[12] дражайшим и возлюбленным кузеном[13]. Еще несколько сеньоров собрались вокруг наследника короны; но постоянные успехи короля Англии требовали усилий всей Франции. Между дофином и герцогом Бургундским начались переговоры, и мир, казалось, вот-вот будет заключен, когда состоялась гибельная встреча на мосту Монтеро (10 сентября 1419 г.). Жан Бесстрашный был убит там у ног дофина сторонниками этого принца, среди которых были виконт де Нарбонн, племянник коннетабля, и сир де Барбазан. Виконт не смог отказать себе в нанесении первого удара; Барбазан, напротив, никогда не включался в число убийц. Более того, он испытал даже, как говорят, великую печаль от того, что произошло, и горячо упрекал тех, кто замыслил заговор. Вы погубили, говорил он им[14], честь и наследство нашего хозяина, и лучше бы мне умереть, чем находиться там в тот день, хотя сам я ни в чем не замешан. По крайней мере, его репутация нисколько не пострадала, и он сохранил, даже среди бургиньонов, прозвище Рыцаря Без Упрека.

В то время, как это убийство отдаляло примирение, с каждым днем все более необходимое, и которое толкнуло в объятия Англии нового герцога Бургундского и королеву, еще более взбешенную, чем сын жертвы, Жан, граф д’Арманьяк, преодолел Пиренеи, собираясь просить при дворе Памплуны руки Изабеллы[15], шестой дочери Шарля III, короля Наварры, и Элеоноры Кастильской. Возвратившись, он присоединяется к дофину. Этот принц был очень недоволен двусмысленным поведением графа де Фуа, который лавировал между обеими партиями, и который использовал для своей выгоды доходы от Лангедока. Он решил взять управление в свои руки и лично посетить эту провинцию. Он уведомил о своем намерении Жана де Фуа и, посетив Лион и Вьенну, в первых числах марта 1420 г. прибыл в Тулузу, сопровождаемый графом де Клермоном, сыном герцога де Бурбона, который все еще томился в плену после гибельного сражения при Азенкуре, архиепископом Буржа, своим вице-канцлером, и графами д’Арманьяком и де Пардиаком. Он задержался там лишь чтобы восстановить на прежних постах всех тех, кого изгнали бургинь­оны, и, продолжая свою поездку, направился в Каркассонн, где к 17 марта созвал Генеральные Штаты Лангедока. Архиепископ Оша, епископы Ломбеза и Памье, и граф д’Астарак были в числе приглашенных[16]. Все, что мы знаем об этой ассамблее, так это то, что она предоставила дофину субсидию в размере двухсот тысяч франков, в знак своей радости по поводу его приезда в страну[17].

Карл, закрыв Штаты, прошел в Монпелье, а затем в Ним, который закрыл перед ним свои ворота, и который пришлось осаждать. Прибыв на берега Роны, он встретил еще более долгое и яростное сопротивление в Пон-Сент-Эспри, гарнизон которого был перебит. Наконец, 15 апреля 1420 г. он появился в Пюи и присутствовал в соборе на первых вечерях Вознесения, одетый в стихарь и накидку, согласно своему положению каноника. На следующий день, после торжественной мессы, которую служил епископ, он посвятил в рыцари графа де Пардиака, баронов де Клермона, д’Апшьера, де Латур-Мобура и де Лароша, и сеньоров де Вержиссака и де Русселя, которые отличились против бургиньонов. Удаляясь, он назначил графа де Клермона, сына герцога де Бурбона, верховным командующим в Лангедоке. Также он поручил графу д’Арманьяку[18] защиту провинции.

Дофин хотел их противопоставить главным образом графу де Фуа, который, разобиженный из-за лишения губернаторства, и постоянно и горячо взывавший к королю Карлу VI, или, скорее, к королю Англии, так как первый был лишь слепым орудием второго, казалось, склонялся на сторону врагов Франции; но их объединенные усилия смогли привести к покорности только несколько местечек. Пока длилась эта кампания, граф д’Арманьяк[19] купил (14 июля 1421 г.) у представителей герцога де Бурбона графство л’Иль-Журден и виконтство Жимуа за суммы в тридцать восемь тысяч золотых экю. Эти деньги предназначались для выкупа герцога, все еще находящегося в английском плену. Граф де Клермон подтвердил продажу, и Жан направил Бертрана де Галара, сеньора де л’Иль-Бузона, вступить во владение графством от своего имени. Бертран последовательно посетил[20] л’Иль, Мобек и Жимон, и обеспечил (16 и 20 июля) принесение присяги своему сеньору. Это приобретение и еще несколько других, которые за ним последовали, присоединенные к землям, которыми он уже владел, сделали его одним из самых могущественных сеньоров Юга и даже всей Франции. Его домены увеличивались с каждым днем. Король, чтобы вознаградить его за его услуги, передал ему (18 ноября 1421 г.) графство Бигорр[21] и шателению Лурд; но парижский парламент воспрепятствовал этому дарению, и графство осталось за короной[22].

Пока граф д’Арманьяк дрался с англичанами на одном краю Лангедока, по соседству с Гасконью, Бернар, граф де Пардиак, воевал с ними на другом конце провинции, имея под своим началом дворянство Лионне и Велэ. Он атаковал[23] сира де Ларош-Базона, одного из вождей бургиньонов, который во главе трехсот латников следовал через Овернь, Жеводан, Форез и Виваре; он сразился с ним, разбил и вынудил оставить страну. За этот подвиг король пожаловал его званием главнокомандующего в Маконне и Шароле. Тогда же маршал де Северак объявил его своим наследником, а Бонна д’Арманьяк, его мать, передала ему земли, которые держало от герцога де Берри. Графиню огорчала скудная доля, унаследованная им от коннетабля; она подготовила новый раздел между двумя своими сыновьями, и по ее настоянию[24] 2 мая 1424 г. в л’Иль-Журдене было подписано соглашение, по которому Бернар, помимо графства Пардиак, получал виконтства Карлá и Мюрé[25], баронии Англе и Пейрюсс, расположенные, первая в Бигорре, вторая в Фезансаке. Еще по этому же соглашению к нему переходили замки Ордан и Биран.

Несколько дней спустя Бернар отправился в графство Пардиак, где еще ни разу не бывал, и поклялся[26] соблюдать его привилегии в присутствии N. де Сарьяка, Раймона де Кастельно, Бернара де Ривьера и Жеро д’Арблада. Дворянство, которое собралось, выслушать его клятву, в свою очередь принесло ему оммаж. На этой ассамблее присутствовали Арно де Маргату или Маргато, аббат Сен-Севера де Рюстан, Жан де Монлезен, сеньор де Сен-Лари, Одон де Беон, сеньор де Сериан, Мано де Желá, сеньор де Бонá, со-сеньор де Лагиан, Жакино д’Эстен, сеньор д’Этан, Бернар д’Эспаррó, сеньор де Сен-Кристó, Фолон де Гардер, со-сеньор де Лагиан, Ожье де Монлезен, сеньор де Литж, Бернар де Монлезен, сеньор де Гардер, Жан де Жюссан, сеньор де Тьест, прокурор де Бургин, дама де Лаверае, Никола д’Антрá, со-сеньор де Самазан, Бертран де Бокер, сеньор де Бокер и Гиллем де Понсан, сеньор де Лассёб.

Это увеличение владений, память о коннетабле и привязанность, которую дофин испытывал к молодому Бернару, позволили ему просить руки Элеоноры[27], единственной дочери Жака де Бурбон, короля Венгрии, Иерусалима и Сицилии, который, несмотря на свои три короны, дававшие только титулы, а не реальную власть, владел лишь графствами Ла Марш и Кастр. Маршал де Северак вел переговоры об этом браке от имени графа де Пардиака. Контракт был подписали в замке Рокекомб, а несколько дней спустя, в силу нескольких соглашений, новобрачный взял на себя управление графством Ла Марш в качестве наместника своего тестя. Тот только что был назначен губернатором Лангедока Карлом VII; так как несчастный Карл VI окончил свои дни 21 октября 1422 г., дофин, его сын, был провозглашен королем в провинциях, не желающих признавать английское ярмо, тогда как остальные признали сына короля Англии, Генриха VI, малолетнего ребенка, которого герцог Бедфорд, его дяди, короновал в Париже. Новый губернатор созвал в Монпелье епископов Комменжа и Монпелье, виконта де Кузерана, Тибо д’Эспаня, сеньора де Монбрена, Жака де Монто, Арно-Роже де Комменжа, виконта де Карамана, де Брюнкеля и де Виймюра, Жана де Лотара, сеньора де Молеона и консулов Сен-Бертрана, Гранада, Жимона и Кастель-Саразена.

Епископом Ломбеза был[28] Арно де Мирпуа, о котором нам известно только имя. Бóльшая часть его предшественников столь же малоизвестна. Гийома де Дюрфора сменил Арно I, который в 1383 г. был выбран арбитром в споре между аббатом Больбонна и Роже-Бернаром де Леви, сеньором де Мирпуа, отцом вышеупомянутого Арно; Пьер I занимал кафедру в 1386 г., а Жан II сменил Пьера в 1386 г. Жан родился в Бале в Швейцарии. Это был образованный, красноречивый прелат, особо сведущий в Священном Писании и философии. Он составил несколько небольших по объему трудов и книгу проповедей, которые его современники высоко ценили, но которые полностью забыты в наши дни и, вероятно, вполне заслуженно; так как красноречие той эпохи, не менее, а то и более, чем в предыдущие века было тяжелым, педантичным, усеянным неудобоваримыми и никому не нужными ссылками. Дурной вкус царил на кафедре, как и в искусстве и моде. Епископат Жана продолжался до 1415 г. Его преемником был Раймон де Бретену, каноник Апта, который почти тотчас же умер, оставив кафедру Арно де Мирпуа.

Ассамблея в Монпелье обсуждала вопрос предоставления субсидий; но король Венгрии, который ее созвал, не руководил ее работой. Граф де Фуа, после долгих колебаний, порвал, наконец, с английской партией и объявил себя на стороне Карла VII. Губернаторство Лангедока стало ценой его покорности[29]. Жак де Ла Марш охотно откликнулся на просьбу своего повелителя и получил в вознаграждение значительную сумму. Его преемник, вместе с наместничеством в Лангедоке и Гиени, получил две тысячи франков пенсии, не считая двадцати тысяч золотых экю, которые были ему предоставлены для охраны Беарна, Марсана и Гавардана. За все это он обязался служить королю и его сыну против всех, отказаться от всех союзов, препятствующих этой службе и являться во главе восьмисот латников и стольких же пехотинцев туда, куда прикажет ему государь. Жан де Фуа скрепил своей печатью эти обещания и клятву 1 февраля 1425 г. Матьё де Фуа, граф де Комменж, обязался, как и его брат, служить Франции.

Война возобновилась с новой яростью. Друзья и враги, англичане и французы, арманьяки и бургиньоны, проходили по провинциям, везде нанося ущерб. Нигде не могли сеять, говорит современный автор[30]. Когда жаловались сеньорам, те только насмехались над жалобами, а их люди продолжали или даже удваивали свои бесчинства. Отчаяние охватило большинство земледельцев; они прекратили свои работы и оставили своих жен и детей, говоря друг другу[31]: «Что нам делать? Отдадимся на волю дьявола, и не будем беспокоиться о том, что с нами случится. Итак все уже много хуже, что мы можем вытерпеть. Лучше бы нам служить сарацинам, чем христианам. Тогда бы нас не убивали или не вешали. Уже четырнадцать или пятнадцать лет продолжается эта смертельная пляска. И справедливо, что бóльшая часть сеньоров умерла без исповеди от меча, яда, измены или другой дурной смерти, противной природе».

История, рассказанная в Journal de Paris[32], часто весьма недостоверном, особенно когда речь идет о партии дофина, знакомит нас со всеми теми бедствиями, которые эта ужасная война обрушивала на жителей деревень. Бастард де Ворю[33], вместе с несколькими другими капитанами, захватил город Мо, откуда он совершал дальние набеги на земли, признающие английское господство. Присоединившийся в былые времена к коннетаблю д’Арманьяку и, без сомнения, один из его вассалов, он мстил за кровь своего повелителя и приносил в жертву его памяти все, что падало в его руки. Однажды он захватил некоего молодого человека, мирно идущего за своим плугом, привязал его к хвосту своей лошади, оттащил его в город и велел его пытать, чтобы заставить его выплатить значительный выкуп. Молодой человек только в этом году женился, и у его жены подходил к концу срок ее беременности. Ей назвали ту крупную сумму, которая могла спасти ее мужа от смерти. Жена, которая нежно любила своего мужа, тотчас же прибежала; она надеялась воззвать сердце тирана к милосердию, но тиран был неумолим. Он ответил ей, что если выкуп не окажется в его руках к сроку, который он назначил, он привяжет пленника к своему вязу. Так он называл дерево, на котором вешал свои жертвы, и ничего в округе не вызывало такого ужаса, как вяз Ворю. Молодая женщина поручила мужа Богу, очень нежно простилась с ним, и он, в свою очередь, не менее нежно простился с ней, выразив всю любовь, которую испытывал к ней.

Наконец, несчастная удалилась, проклиная судьбу, и стараясь не терять времени попусту; но несмотря на все старания, она смогла собрать деньги только через неделю после назначенного срока. Она вновь поспешила в Мо за своим мужем. Ее поспешность, печаль и предродовые боли исчерпали все ее силы. Прибыв на место, она лишилась чувств, а когда она открыла глаза, она осведомилась о своем муже самым жалостливым голосом; но ей ответили, что она увидит его только заплатив выкуп. На это ушло некоторое время. Меж тем она видела, как приводили некоторых крестьян, которых, как только убеждались, что они не могут внести за себя выкуп, тотчас же топили или вешали без всякой жалости. Видя все это, она дрожала за своего супруга, так как ее бедное сердце уже давно одолевали самые зловещие предчувствия. Тем не менее, поддерживаемая любовью, она закончила отсчитывать сумму, которую принесла. Как только Ворю завладел деньгами, он ей заявил, что она должна удалиться, и что ее муж, разделив судьбу других мужланов, повешен вместе с ними. Когда она услышала эти ужасные слова, вне себя от горя, забыв об опасности, грозящей ей самой, она разразилась проклятиями в адрес тирана и его окружения. Ворю совсем не привык к подобному обращению. Впав в бешенство, он велел разорвать до пояса ее платья, и в таком виде, полуголую, гнать палками к его вязу, к которому ее привязали так сильно, что путы врезались в ее тело. На ветвях дерева, на различной высоте висело восемьдесят или сто трупов, некоторые из которых, раскачиваемые ветром касались ногами ее головы.

Опустившаяся ночь прибавила к этим ужасам темноту и одиночество, окончательно уничтоживших те небольшие остатки мужества, которые оставались в душе супруги и матери; она покорилась своей судьбе и смирилась со своими мучениями. Только изредка, вспоминая о месте, где находилась, она возобновляла свои жалобы и восклицала: Господи Боже, когда же ты прекратишь невыносимую боль, которую я терплю? Крики были столь громки, что их слышали в городе, но никто не осмелился оказать ей самую малую помощь. С этими болезненными криками она родила ребенка. Стоны удвоились. Только волки сбежались на ее голос, и на следующий день у подножья дерева Ворю нашли ее тело, почти съеденное, вместе с останками младенца, которого хищные звери разорвали на части.

Узнав о муках жертв, наши читатели возможно пожелают узнать, что стало с палачом. Чудовище был из той породу, которой не должно было бы быть вообще, но которая встречается достаточно часто, он был не менее смел, чем жесток. Он долго выдерживал все атаки английской армии, которая осадила Мо, и которую возглавлял лично король Генрих V. Дени де Ворю, его брат, Пьерон де Люппé и несколько других капитанов разделили с ним славу этого сопротивления. Но Генрих был упорен, и пришлось сдаться. Бóльшая часть рыцарей была отпущена за выкуп. Но для обоих Ворю сделали исключение. Дени был обезглавлен несколько дней спустя в Париже. Бастард не столь долго дожидался своей судьбы; он был немедленно повешен на его же дереве, и победитель захотел, что бы на его груди[34] укрепили его знамя, благородный знак рыцарства, которое тот запятнал столькими жестокостями.

Подобные сцены повторялись повсюду. За исключаем доменов нескольких сеньоров достаточно могущественный или ловких, чтобы заставить считаться с собой обе партии, все провинции были во власти набегов и разбоя. Гастон приложил немало сил для освобождения Лангедока; и уже туда начало возвращаться некоторое успокоение, когда он был вызван за Луару Карлом VII. Этот государь хотел поставить его во главе армии[35], которую он собрал с большим трудом, чтобы противопоставить англичанам, которые, воодушевленные несколькими успехами, объединили новые силы и готовились нанести последний удар погибающей монархии. Гастон поспешил повиноваться и получил миссию бороться с ними. Сопровождаемый Матьё де Комменжем, своим братом, он присоединился к королю в Иссудене. Он привел с собой большую и мощную компанию, как из латников, так и пехотинцев. Карл, чтобы вознаградить его усердие и крепче привязать его к своему делу, возвратил ему графство Бигорр и шателению Лурд, чего тщетно добивался дом де Фуа с момента смерти Констанс де Беарн. К этому он добавил еще виконтство Лотрек, на которое Гастон также предъявлял претензии. Матьё де Фуа получил нижние земли в Альбижуа, которые когда-то были частью домена дома де Комменж. Парламент Тулузы, переведенный тогда в Безье, отказался зарегистрировать передачу Бигорра. Чтобы преодолеть его сопротивление, королю пришлось неоднократно повторить свои распоряжения, и даже направить в парламент официальных послов[36]. Наконец, парламент повиновался и 19 февраля вынес решение о снятии секвестра, наложенного на Бигорр сто тридцать три года тому назад Филиппом Красивым. В течение всего этого времени графством от имени Франции управлял сенешаль.

Но планируемая кампании так и не началась; волнения вспыхнули в Лангедоке. Карл был вынужден отослать туда Гастона и Матьё. Страна была переполнена бригандами, носящими цвета Англии. Во главе их стоял Андре де Риб, именующий себя Бастардом д’Арманьяком, хотя вовсе не был таковым. Воспользовавшись отсутствием войск, которые граф де Фуа увел к Карлу VII, они раздвинули границы своих набегов до ворот Тулузы. Они захватили несколько укрепленных пунктов и, самое главное, город Павье[37] около Оша, который они превратили в свой главный плацдарм. Они наложили контрибуцию на все соседние места и вынудили их заключить с ними pastis. Этим словом или страданием войны назывались соглашения, по которым население, за особое вознаграждение, освобождалось от насилия военных. Так назывался черный налог, навязываемый когда-то горными кланами Шотландии жителям равнины. Английское вторжение возвращало варварство во Францию.

Граф д’Арманьяк, завидуя доверию, которое король оказывал старинному сопернику его дома, и еще более рассерженный, видя как ускользает богатый домен, который еще недавно чуть было не достался ему, тайно поддерживал так называемого бастарда и помогал ему в его успехах. Но приходилось не только закрывать глаза на эти тайные происки, но еще и обращаться за помощью к его шпаге, хотя все это не могло не вызывать обоснованные подозрения. Ему поручили сенешальство Бокер, где было не меньше бригандов, чем в Лангедоке. Он расположился в Ниме, и вскоре, более удачливый, чем граф де Фуа, он очистил сенешальство от разбойников и помешал бургиньонам проникнуть туда, как они это задумывали; но он был отозван в другое место, и после его ухода последовали новые бесчинства, которые он на какое-то время подавил. Уходя, он оставил в сенешальстве четыреста латников различных наций под командованием нескольких капитанов, которые, забыв о своем долге, стали жить, ни в чем себе не отказывая, и совершили там больше бесчинств, чем враги, которых они должны были прогнать. Словно этого разорения для провинции было недостаточно, пришлось еще оплатить помощь, оказанную графом д’Арманьяком, и выплатить ему двадцать две тысячи ливров[38]. Приняли решение о сборе средств, что вызвало жалобы. Епископ Лана, первый министр короля, и Юг де Ное, его дворецкий, поспешили в Лангедок и, признав справедливость протестов, удовлетворили их и успокоили умы. Юг де Ное сделал карьеру при дворе. Карл VI назначил его вначале виночерпием’[39] королевы Изабеллы, затем он стал первым оруженосцем молодого графа де Пуатье, последнего дофин. Тот, взойдя на престол, назначил его своим дворецким и генерального надзирателем сбора габели в Лангедоке.

Граф де Фуа не мог покончить с рутьерами, которые кишели повсюду. Андре де Риб особо отличался своей отвагой, но он был захвачен, наконец другим капитаном рутьеров, который продал его Франции. Граф д’Арманьяк потребовал его выдачи под предлогом, что он сам свершит правосудие над своим вассалом. Его требование не было услышано, и Риба обезглавили в Тулузе. Несмотря на этот урок, бесчинства множились. Новые компании возникали ежедневно; вся провинция стала ставкой выкупа. Население, доведенное своими несчастьями, роптало на графа де Фуа, обвиняя его в небрежности и отсутствии доброй воли. Лучше бы они обвиняли анархию, которая разлагала общество. Граф, не обращая внимания на эти обвинения, продолжал распоряжаться в своем губернаторстве, будучи практически его единоличным правителем. Он назначил от своего имени Жана де Молеона главнокомандующим Лангедока, поручив ему покончить с рутьерами, а сам направился на границу с Испанией, чтобы начать переговоры с королем Арагона. Жан де Молеон собрав некоторые войска и сделал несколько попыток, в которых преуспел. В свою очередь сеньор де Ла Рош-Фонтёй осадил несколько замков, но эти успехи почти не остановили набегов. Гастон, наконец, взялся за оружие; он напал на рутьеров, рассеял их, взял большое число пленных, которых велел повесить без малейшей жалости.

Все взоры в то время были обращены к Орлеану, осаду которого начали англичане. С его падением рушилась последняя твердыня Франции. Его сдача открывала врагу Блезуа, Турень и Пуату. Губернатором там был Гокур, опытный капитан. Элита наших воинов поспешила присоединиться к нему. Их возглавляли Дюнуа, Лагир и Сентрай, которые оказывались всюду, где были враги, с которыми предстояло драться, и лавры, которые можно было пожинать. Подле них история отмечает нескольких гасконских сеньоров[40], Гийома д’Альбре, Вердюзана и Коарраза. С подобными защитниками осада не могла не быть долгой и упорной. В лагере не замедлил ощутиться голод. Бедфорд, который правил на континенте от имени своего племянника, направил туда продовольственный обоз. Французы напали на него. У них было численное преимущество, и, тем не менее, поспешность, которая уже так часто губила их на полях сражений, вновь привела их к поражению. Два Стюарта, Гийом д’Альбре, Вердюзан, Рошешуар и многие другие были убиты. Дюнуа, Лагир и Сентрай едва смогли возвратить в Орлеан пять или шесть сотен бойцов, оставшихся от их армии. Этот провал, казалось обеспечивает победу Англии. У Карла VII не было больше регулярных войск, которые он мог бы противопоставить врагу. Измученный длительной борьбой, сжатый со всех сторон, город не мог больше сопротивляться. Французскому монарху оставалось лишь укрыться в горах Оверни или Дофине, пока эти провинции не будут у него отняты; или, возможно даже, как сделают четыре века спустя его потомки, просить убежище в верной Шотландии. Ему уже советовали отречься; но когда последняя надежда рухнула, небо послало ему защитника, которому предстояло благодаря чуду, правдоподобно объяснить которое не в состоянии ни политика, ни философия, привести его в Реймс и укрепить на его голове наполовину утерянную корону.

Жанна д’Арк, более известная под именем Орлеанской Девственницы, оставила Вокулёр, городок по соседству с местом своего рождения, в тот самый день, когда англичане праздновали свою победу при Руврэ. Скоро она сумела проникнуть в Орлеан. С этого момента все изменилось; за два дня бóльшая часть редутов, возведенных англичанами, была взята, а на третий день они сняли осаду (8 мая). Король, хотя и очень неохотно, уступил словам Девственницы и решил отправиться в Реймс, чтобы принять святое помазание. Но чтобы достичь базилики Хлодвига, надо было пересечь восемьдесят лье по стране, занятой врагами и усеянной крепостями, защищаемыми многочислен­ными гарнизонами, а Карл располагал только армией в четыре тысячи человек, испытывавшей нехватку одновременно в продовольствии и жаловании. Он решился преодолеть столько опасностей, когда у него не было иной гарантии, кроме слов крестьянки, семнадцати лет отроду, и могло так случиться, что малейшие ответные действия повлекли бы за собой величайшие несчастья, и, скорее всего, крах монархии; но чтобы показать всю тщету человеческой гордыни, Господь ведает, когда стоит отринуть все опасения и воспользоваться самым слабым из средств, чтобы достичь самых значительных результатов. Ангел-хранитель Франции не оставил ее короля. Карл преодолел все препятствия. 17 июля, через шестьдесят восемь дней после снятия осады Орлеана, архиепископ Реймса помазал чело короля священным елеем, в окружении элиты дворянства, исполненного доверия, энтузиазма и верности.