Том 4. Книга XV.

ГЛАВА II.

Графство Гор передано сиру д’Альбре. – Подвиги Лагира, Сентрайя и Барбазана. – Договор в Аррасе. – Архиепископы Оша. – Епископы Дакса, Байонны, Лектура, Эра. – Смерть Жана, графа де Фуа. – Гастон, его старший сын, сменяет его. – Карл VII входит в Париж. – Чума. – Война. – Город Флёранс отказывается принять помощь от сира д’Альбре. – Штаты в Орлеане. – Прагерия.

Граф д’Арманьяк не принял никакого участия в описанных нами событиях[1]. Все его усилия были направлены на защиту его доменов от вторжения англичан, многочисленные отряды которых бороздили Гасконь. Несмотря на всю его бдительность, он не мог покончить с ними, и ущерб от них был так велик, что Карл VII был вынужден в 1427 г. предоставить двенадцать тысяч золотых экю графу и его вассалам, чтобы компенсировать им все их потери. Сир д’Альбре был еще более обижен англичанами, которые отняли у него Ма-д’Ажене, баронию Орибá, Гамард, Салль, Риом, Вэйр, Кастельморон, Жанзак и некоторые другие земли. Король, чтобы помочь ему смириться с этой утратой, передал ему[2] графство Гор и город Флёранс. Присоединяясь к Франции при Карле V, они получили заверения Жана II, графа д’Арманьяка, наместника короля, что никогда не будут отделены от короны. Теперь они выступили дарения, которое передавало их дому д’Альбре; но их протест был отвергнут, и им пришлось подчиниться силе. Дворянству Ломани удалось заставить услышать свой голос. Оно направило[3] к графу д’Арманьяку, Бертрана де Галлара, сеньора де л’Иль-Бузона, Бертрана де Го, сеньор де Руйяка, Жана де Викмона, сеньора де Турнекупа и Гайяра де Леомона, сеньора де Пуигайяра, поручив им получить подтверждение их привилегий. Жан согласился с их пожеланиями и подписал удостоверяющий акт в замке л’Иль-Журдена 4 мая 1428 г.

Пока графы де Фуа и д’Арманьяк и сир д’Альбре воевали в Гаскони и Лангедоке, Лагир, Сентрай и Барбазан, три отважных гасконца, поддержали за Луарой честь французского оружия. Лагир взял Лувьер[4], откуда он опустошал Нормандию, доходя с огнем и мечом до ворот Руана. Сентрай, не менее активный, сразился с англичанами около Ланьи, заставил снять осаду с Компьеня и одержал полную победу под Жерминьи[5]. Взятый в плен под Гурне, где его неустрашимость сподвигла его принять слишком неравный бой, он тотчас же получил свободу от Толбота, которого сам отпустил без выкупа за несколько лет до этого. Жанна д’Арк, попавшая в руки англичан под Компьенем, встретила меньше расположения, чем рыцарь, с которым она делила опасности. Доставленная в Руан, она целый год томилась в оковах и погибла (30 мая 1431 г.) на костре, причем во всей Франции, которую она направила к победе, и где было столько благородных рыцарей, которых ее молодость, ее невиновность, ее мужество и ее красота должны были привлечь на ее сторону, ни один голос не поднялся в ее защиту.

Барбазан также чуть не погиб в глубине темницы. Он отличился при осаде Мелена[6], который долго защищал против объединенных сил Англии и Бургундии. Пока длилась осада, представители обеих партий, встречаясь в подкопах и контрминах, сходились в поединках при свете факелов и фонарей, и было там свершено много добрых воинских подвигов, и некоторые были посвящены там в рыцари. Король Англии и герцог Бургундии тоже захотели преломить там свои копья. Против сира де Барбазана дрался сам король, вначале не узнанный; но как только рыцарь узнал, кем был его противник, он с уважением отступил. Эта куртуазность спасла его. Гарнизон, подвергшись всем ужасам голода, съев всех своих лошадей, видя неизбежность уничтожения болезнями и сталью врага, был вынужден, наконец, сдаться. Несмотря на капитуляцию, вдовствующая герцогиня Бургундии потребовала голову Барбазана, как одного из убийц своего мужа; но славный гасконец сослался на имя брата по оружию короля Англии, которое он приобрел, схватившись с ним в поединке. Тогда Генрих, чтобы обезопасить его от ненависти врагов, отправил его в одну из своих крепостей, название которой уже неизвестно; но продемонстрировав, таким странным образом, свое великодушие, он, казалось, забыл о нем.

После коронации короля, храбрец Лагир, за которым последовали его самые решительные соратники, совершил рейд вглубь Нормандии, и внезапно появился перед Шато-Гонтье. Английский комендант по имени Кингстон, захваченный врасплох, оказал лишь слабое сопротивление. Он предложил сдаться, сохранил неприкосновенной свою жизнь и поспешил убраться. Проходя по замку, нашли Барбазана, заключенного в тесную железную клетку. Перекладины разбили; но рыцарь, охваченный одним из тех преувеличенных чувств, которые свойственны только эпохе, когда достоинства были столь же велики, как и недостатки, не захотел покидать своего узилища[7]. Он обещал Кингстону быть его покорным пленником, и надо было, чтобы тот освободил его от его слова. Пришлось догонять англичанина, который вернулся, чтобы лично освободить слишком щепетильного Барбазана. Король встретил его с той большей радостью, что широко распространился слух о его смерти, и тотчас же назначил его губернатором Шампани. Еще не приняв губернаторства, он разбил англичан и забрал у них несколько мест. Особо он отличился при Ла Круазетте около Шалона, где с тремя тысячами наголову разгромил восемь тысяч неприятеля, взяв в плен шестьсот из них; но срок его побед и его жизни подходил к концу. Рене д’Анжу, прозванный добрым королем Рене, собирался вступить во владения Лотарингией, которую у него оспаривал его кузен, Антуан де Водемон. Самые смелые рыцари Франции и Бургундии поспешили встать под знаменами обоих противников. Барбазан, маршал армии Рене, долго противился тому, чтобы начать сражение, с которым все могло быть потеряно; но оно было дано (2 июля 1431 г.) вопреки всем его предостережениям. Тем не менее, он дрался со своей обычной доблестью, и пал в сражении. Его смерть привела к поражению и пленению Рене.

Король, желая воздать должное его памяти, велел перевезти его тело в аббатство Сен-Дени; и по примеру Карла V, который хотел, что бы дю Геклен, покоился рядом с ним, он приказал воздвигнуть гасконскому рыцарю бронзовое надгробье[8] рядом с местом, выбранным им для себя. Барбазан оставил от Сибиллы де Монто, своей жены, только малолетнего сына, который ненадолго пережил своего отца, и дочь, которая вышла замуж за графа д’Астарака, и которую он лишил наследства, чтобы передать свои владения барону де Фодоа, своему племяннику.

Война продолжалась по всей Франции. Герцог Бургундский, все еще в союзе с Англией, собрав армию, напал на Божоле, угрожая распространить свои разрушения по окрестностям. Карл VII поспешил послать против него герцога де Бурбона во главе всех сил, которые только смог собрать. Одновременно с этим он написал[9] графам де Фуа, д’Арманьяку, де Комменжу и д’Астараку, и основным сеньорам Лангедока, приказывая им как можно скорее вооружиться и спешить на соединение с герцогом. Несмотря на все эти приготовления, эта кампания ограничилась несколькими незначительными стычками и несколькими крепостями, взятыми или потерянными той или иной стороной. Англичане, воспользовавшись уходом войск, удвоили свои набеги на Лангедок и даже дошли до окрестностей Тулузы; но там они были быстро подавлены. Победа отворачивалась от их знамен. Договор в Аррасе (1435 г.) еще более ослабил их могущество.

Переговоры начались по инициативе папы Евгения IV, призвавшего к миру королей Франции и Англии. Кардинал Св. Креста, которого он направил к ним для переговоров о согласии, представлял Св. Престол на этой ассамблее. Базельский Собор, к тому времени заседавший уже четвертый год, направил туда кардинала Кипра, архиепископа Оша[10], епископа Дакса и еще трех прелатов. Англия отказалась принять предложения Франции. Это не помешало Карлу VII и герцогу Бургундскому искренне помириться. Одно из условий договора подразумевало, что король предоставит своему кузену, помимо своих гарантий, скрепленные печатями клятвы принцев своей крови и главных сеньоров своего королевства, в числе которых были графы д’Арманьяк, де Пардиак, де Фуа и д’Овернь. Этот мир был с радостью воспринят во всем королевстве: впервые за полвека Франция вздохнула свободно. Теперь она могла надеяться на скорое окончание своих бед. В то время, когда все сердца переполняла радость, недоброй памяти Изабелла умерла в одиночестве и презрении, и была отнесена без сопровождения и почти без почестей к своей могиле в Сен-Дени, в ногах которой скульптор изобразил присевшую волчицу, истинный знак того, кто отрекся от своих чувств матери и француженки.

Архиепископом Оша, которого мы только что видели в Аррасе, был Филипп де Леви[11], преемник Беранжера Гийо. Тот, после своего возвращения из Констанца, осуществил некоторые реформы, которые были необходимы из-за бедствий того времени, но которые восстановили против него капитул. Беранжер решил переждать бурю, оставив город Ош и удалившись в свой замок Мазерé. Но ненависть его врагов нашла его и там[12]. Антуан де Рабатан, архидиакон Сен-Пюи, раздраженный, без сомнения, тем, что архиепископ лишил его бенефиции[13], открыто выступил против него и привлек на свою сторону Доминика де Балица, архидиакона Арманьяка, Бернара де Монлезена, архидиакона Савана, и Бернара де Бэлена, архидиакона Вика. Они вместе направились в Мазерé на праздник Св. Мартина, сопровождаемые некоторыми мирянами, несмотря на прелата остались там надолго, использовали почти все имеющиеся там съестные припасы и нанесли еще кое-какой ущерб. Архиепископ, не в силах от них избавиться, отлучил их от церкви, о чем велел объявить во всех церквях своей епархии. Архидиаконы обратились к Св. Престолу. Синдики столичного капитула, от имени своих собратьев, поддержали их и подали свой протест вместе с ними.

Беранжер был слишком стар, чтобы бороться с верхами своего духовенства. Он предпочел пойти на компромисс. Архидиаконы Сен-Пюи и Арманьяка отправились в замок Мазерé, сопровождаемые Безианом дю Куссолем, аббатом Идрака, и Бертраном де Логорсаном, синдиком капитула, и там, от своего имени и от имени обоих отсутствующих архидиаконов, поклялись святыми евангелиями, что ни они, ни другие каноники никогда ничего не говорили или не делали, чтобы оскорбить или обидеть своего архиепископа; и что единственным их желанием было возвращение доброго пастыря в его метрополию, где его присутствие им казалось необходимым для доброго управления епархией. Прелат принял их оправдание, снял отлучение и восстановил их посты. Акт был подписан в замке Мазерé 8 января 1423 г. Но это соглашение не привело к миру. Новые неурядицы отравляли старость Гийо и делали его пребывание в Оше столь тягостным, что в 1425 г. он обменял свое архиепископство на епископство Агд; но не успев забыть свои печали в своей новой епархии, он умер 29 декабря того же года в весьма почтенном возрасте.

Филипп де Леви, который благодаря этому перемещению оказался в Оше, был третьим сыном[14] Филиппа де Леви, сеньора де Флоранзака и Аликс де Келюс. Совсем молодым он был назначен на епископство Агд, и ему не было еще и сорока лет, когда он взошел на столичную кафедру. Жан, граф д’Арманьяк, почти тотчас же направил его[15] к папе Мартину V, чтобы засвидетельствовать тому свою преданность. Это было одно из последних обращений к римскому понтифику. Неукротимый Бенедикт XIII умер 29 ноября 1424 г., оставленный почти всем католическим миром, и Хиль Муньоз[16], этот фантом, которого поддержали только два кардинала, единственные, кто остался верен этой отчаянной идее, добровольно сложил с себя (26 июля 1429 г.) атрибуты навязанного ему понтификата.

Возвратившись во Францию, Филипп де Леви занялся своей метрополией. Собор, фундамент которого заложили в начале раскола, так и не был достроен. Работы, которые вначале продвигались очень медленно, позже совсем прекратились. Архиепископ велел их возобновить[17] с новым усердием[18]; но капитул требовал еще больше его хлопот, чем стены собора. Он не позволил запугать себя давлением, которое сломило его предшественника, и составил уставы, которые были утверждены в замке Мазерé 24 мая 1431 г. Не желая их оглашать лично, он поручил Жану д’Амелью, уроженцу Жегена и прево Сен-Сальви д’Альби, собрать каноников, сообщить им эти постановления и потребовать их строгого соблюдения под страхом отлучений от церкви. Сам Филипп де Леви уехал на Базельский Собор. Едва он удалился, как Жан, граф д’Астарак, под предлогом защиты учреждения епископства Миранд, разорил амбары архиепископа, нанеся обиду его людям. Амелью из Жегена, которому была подана жалоба, отлучил графа и его людей от церкви, и наложил общий интердикт на все его земли. Филипп де Леви, узнав о произошедшем, передал дело на рассмотрение Собора. Аббат Фажé поддержал архиепископа. Он также жаловался на графа д’Астарака, который под предлогом, что доходы аббатства Фажé было присоединены к епископству Миранд, позволил себе оскорбления, обиды и многочисленные хищения во владениях этого аббатства. Их жалоба приняли, и 4 августа граф был вызван на Собор.

Два дня спустя, участники Собора особой буллой подтвердили аннулирование, уже объявленное Иоанном XXIII и Собором в Констанце, и вновь аннулировали создание епископства в Миранде. Жан, между тем, всеми силами старался добиться снятия интердикта, наложенного официалом Оша; но не в силах что-либо сделать, он обратился к королю, который предоставил решение этого дела сенешалю Тулузы. Тот приказал официалу Оша отменить все его наказания за штраф в сто золотых марок. Этот приказ привел к соглашению, которое было подписано 21 февраля 1435 г. Но архиепископу приходилось жаловаться не только на графа д’Астарака; другие сеньоры, пользуясь расколом, захватывали все, до чего могли дотянуться. Да и сами церковники, ссылаясь то на Рим, то на Авиньон, бросились на добычу; замки, города, дома, земли, права – годилось все. Базельский Собор поручил аббату Сен-Сернена в Тулузе, епископу Ломбеза и приору Сент-Орана добиться возвращения архиепископу его прав, и разрешил им, если потребуется, применять отлучения от церкви против упорствующих. Кроме того Филипп получил от Собора постановление против епископа Дакса, который с начала раскола отказывался признавать церковную юрисдикцию метрополии.

Этим епископом был Бернар де Лаплань[19], которого Отцы Базельского Собора дали в спутники архиепископу для участия на переговорах в Аррасе. Бернар смолоду посвятил себя религии, войдя в орден Св. Бенедикта. Он с блеском проявил себя на Соборе в Констанце, и был послан на Базельский Собор Генрихом, королем Англии, который после этого назначил его своим проповедником. Здесь и нашло его волеизъявление капитула Дакса. Папа Евгений IV противопоставил ему Гизара де Лиссагé. Ричард, преемник Генриха, выступил на стороне последнего, за которым и осталась епархия; но при этом Бернар де Лаплань облачился в пурпур. Начиная с прихода Жана II в 1374 г, эта кафедра постоянно находилась в неустойчивом положении. Урбан VI назначил этого прелата, но капитул не захотел его признать. Понадобилось, что бы король Англии написал в его пользу. Его вмешательство успокоило умы. Тем не менее, через несколько лет Жан II оставил Гасконь, чтобы отправиться в Португалию, где занял кафедру в Лиссабоне. Папа Бонифаций дал ему в преемники своего секретаря Пьера Дю Боска, потомка старинной семьи из Бордо, каноника Сент-Андре и архидиакона Медока. Ученость и талант привели его ко двору понтифика, при котором он выполнял функции секретаря и камергера. Король Англии довольно плохо встретил это назначение, но затем он успокоился и принял его в качестве посла Св. Престола. Гораздо бóльшее сопротивление Пьер Дю Боск встретил со стороны сторонников авиньонского папы, которые противопоставили ему Пьера де Кастельно, аббата Ла Кастеля. Другие документы упоминают, в те же самые времена, на этой кафедре неких Гарси-Арно, Никола, Франсуа, Давида де Монтеро и Гарсию. Раскол сказывался везде, но особенно в Гаскони, где двойное влияние Франции и Англии усугублялось разделением преемников Св. Петра, что могло только усилить неопределенность и волнения.

Раскол не мог не затронуть и епархию Байонны. Пьер дю Берне, поставленный Иоанном XXIII, и Гийом де Борд, назначенный Бенедиктом XIII, начали свой спор еще до 1410 г.[20] Собор в Констанце, на который Гийом де Борд был послан Шарлем, королем Наварры, признал его законность и постановил[21], что оба конкурента будут одновременно управлять епархией, но после смерти одного из них, второй будет признан всей паствой, без каких-либо выборов; при этом капитул в Сен-Жан-Пье-де-Пор будет распущен, и объединится с капитулом в Байонне в единое целое. Дю Берне умер первым. Несмотря на решение Собора, его сторонники выбрали ему в преемники Пьера де Мулока; но эти выборы были аннулированы, и Гийом де Борд, который заключил мир с Англией, наконец обрел мир в своей епархии. Тем не менее, вскоре он обменял ее на Дакс, епископ которого перешел в Байонну. Этот обмен окончательно успокоил отголоски этой печальной борьбы.

В Лектуре за весь этот период[22] кафедру занимали Бегье де Маньо, чей епископат был отмечен ужасным землетрясением, которое испытал Лектур 6 мая, и голодом, из-за которого цена на пшеницу выросла до непомерной величины; Бернар Бегье, племянник Бегье, который присутствовал при примирении домов де Фуа и д’Арманьяк в 1379 г.; Рэнье де Малан или, скорее, де Малю; Одон Раймон III, который дал уставы капитулу; Пейрак, вначале каноник и певчий собора, которому он оставил великолепный крест и еще более великолепную чашу; Жеро де Пуи, о котором мы знаем только дату его смерти – 30 июля 1425 г., и, наконец, Мартен де Гуттьерис, уроженец Памплуны в Наварре, который присутствовал на Соборе в Базеле, где он рукоположил Бернара де Казийяка в епископы Альби.

Церковь Эра, казалась, пользовалась немного большим миром, чем остальные церкви Гаскони[23]. После смерти Гишара или Гарси-Арно де Навайя, которого некоторые считают за двух прелатов, и мирный епископат которого был омрачен только ссорами между жителями Эра и жителями Казерé по поводу нескольких пастбищ, в 1399 г. кафедру занял Бернар де Брен, каноник Эврё и креатура Англии. Бернар имел преемником Арно-Гийома д’Эйди или де Лекена. Некоторые авторов различают, и, вероятно, справедливо, Арно-Гиллема д’Эйди и Арно-Гиллема де Лекена. Первый, согласно им, был бастардом графа д’Арманьяка и братом архиепископа Оша, Жана де Лекена, и другого де Лекена, который, как мы увидим, стал фаворитом Людовика XI. Второй же принадлежал к благородной и древнейшей семье де Поммьер, в которую виконтство Лекен перешло через женщин[24]. С уверенностью можно сказать лишь то, что Арно Гийом де Лекен имел под своим началом аббатства Понто, Сен-Жирон и Сен-Север и приорство Сен-Лезер. Он был сменен в 1428 г. Роже де Кастельбоном, таланты, ловкость и умение вести дела которого, позволили ему присоединять к кардиналу Пьеру де Фуа, его родственнику, и сопровождать его к королю Арагона, чтобы погасить в этом королевстве последние искры раскола. Роже был одним из советников графа де Фуа. Он присутствовал в этом качестве при оммаже, который епископ Памье принес в 1436 г. Гастону, преемнику Жана I, который умер в замке Мазерé[25] в ночь с 3 на 4 мая того же года.

Жан достойно поддержал славу дома де Фуа. Он именовался высочайшим и великолепнейшим принцем в некоторых документах той эпохи. Он был женат трижды. Вначале на Жанне, дочери Шарля III, короля Наварры, и Элеоноры Кастильской, детей от которой него не было. После смерти Жанны, он просил руки принцессы Бланш, ее сестры, в надежде добавить королевство Наварру к своим просторным доменам. Но папа, к которому надо было обратиться за разрешением на брак, отклонил его просьбу. Тогда Жан женился (февраль 1422 г.) на Жанне, дочери коннетабля д’Альбре, от которой у него было два сына, Гастон и Пьер. Овдовев во второй раз, он женился на Жанне Арагонской, дочери графа Урхельского; но смерть почти тотчас же разрушила его новые связи, забрав его в первый же месяц этого брака. Помимо Гастона и Пьера он оставил двух побочных сыновей, один из которых стал аббатом Сен-Круа в Бордо, а второй женился на Катрин де Вьелá, которая принесла ему сеньорию Жердерé.

Гастон, старший из его законных сыновей, получил графства Фуа и Бигорр с виконтствами Беарн, Кастельбон, Марсан, Гавардан и Небузан. Он уже был обручен с Элеонорой, дочерью Хуана, инфанта Арагона, и принцессы Бланш, ставшей королевой Наварры. Пьер, получив в апанаж виконтства Лотрек и Вильмюр, стал родоначальником ветви Фуа-Лотрек. Оба брата были помещены под опеку Матьё, графа де Комменжа, их дяди. Похороны Жана прошли весьма торжественно; его тело было перенесено в аббатство Больбон, усыпальницу графов де Фуа. На следующий день после похорон, дворянство и консулы различных коммун собрались в замке Мазерé и принесли клятву[26] своему новому повелителю. Когда церемония была закончена, Матьё поспешил доставить своего воспитанника в Беарн. Сеньоры и jurats собрались в трапезной Кордельеров Ортеза. Там были[27] Пьер де Валигр, генеральный викарий кардинала, Пьер де Фуа, постоянный управляющий епископством Лескар, Андре, епископ Олерона, Арно-Гийом де Гэйросс, аббат ла Рёля, Жан де Лассаль, аббат Совелада, Жан де Кармайль, де Лескар, Раймон-Арно де Коараз, Пьер де Доми, Жан де Беарн, Жан де Гавастон, Пьер, сеньор д’Аррó, и Жан, сеньор де Гэйросс, бароны Беарна, Жан Брен и Пей-Арно д’Андуен, jurats Морлá, Пей-Арно дю Пон и Бернар Дюпю, jurats Ортеза; наконец, Жан де Беранжер и Жан д’Эссон, jurats Совтерра. Ассамблея представила Гастону и его опекуну тридцать две статьи, и попросила, что бы они поклялись соблюдать их. Оба графа, ознакомившись с этими статьями, отклонили некоторые из них, и приняли другие. Акт был подписан 2 июля[28].

Париж возвратился (11 апреля 1436 г.) под власть своего законного правителя. Карл VII узнал об этом в Дофине, где собрал Штаты Лангедока. Он был вынужден задержаться на Юге еще на несколько месяцев, и появился в столице королевства только 12 ноября, через семь месяцев, после того, как она изгнала англичан, и был встречен с такими почестями, какие могли оказывать только Богу [29]. Тело коннетабля д’Арманьяка покоилось в церкви Сен-Мартен-де-Шан. Оно оставалось под навозом только в течение бури, которая отняла у него жизнь; но как только спокойствие было восстановлено, его перенесли в хоры церкви, вместе с прахом епископа Кутанса. Через тринадцать дней после въезда короля, граф де Пардиак, который сопровождал государя, велел провести в этой церкви торжественную службу[30] в память о своем отце. Карл присутствовал там, вместе с королем Сицилии и всеми сеньорами своей свиты. Капитул Нотр-Дама также присутствовал, как и все члены государственных учреждений, облаченные в самые торжественные одежды. Казалось, в тот день весь город забыл о ненависти, которую так долго питал к коннетаблю, так как более четырех тысяч горожан присоединились к двору и молились за упокой души своей жертвы. К несчастью, после службы не смогли раздать милостыню, как это было принято. Простонародье, обманутое в своем ожидании, вспомнило о былых обидах, и поднялся ропот против арманьяков. Пока снаружи шумели, граф де Пардиак велел забрать прах из могилы, в которой он покоился, и перенести его в Нотр-Дам-де-Шан, где он оставался два дня в пределе, где ставились гробы. 27 числа останки отправили в Арманьяк[31].

Радость, порожденная в душах взятием Парижа, вскоре была омрачена двойным бедствием, которое разом обрушилось почти на все королевство. Постоянные войны и разорение, которое за ними следовало, привели к столь ужасному голоду, что в Аббвиле одна женщина была сожжена за то, что зарезала своих внуков и выставила на продажу их просоленное мясо. За голодом последовала эпидемия, забравшая огромное число жизней. Во многих городах некому было хоронить мертвых. Париж потерял более пятидесяти тысяч жителей. Целые улицы остались пустынными. Волки без страха бродили средь бела дня внутри его стен и нападали на женщин и детей. Пришлось палате счетов назначить премию за их головы. Бернар де Гроссоль писал графу д’Арманьяку, в то время отсутствующему в Арманьяке, что он не осмеливается вернутся в свой замок Сен-Мартен из-за мора, который свирепствует в Сен-Кларе, но что он прекратился в Лавардане и пошел на убыль в Лектуре[32]. Штаты Арманьяка, не имея возможности собраться ни в Лектуре, ни в Вик-Фезансаке, собрались в Жегене (1436 г.), и предоставили графине по восемь солей и шесть денье с огня[33].

Эти бедствия не покончили с войной; англичане продолжали беспокоить Гасконь. Они вошли в Ажене, захватили там Кастелькюйер, Совтерр и Монсегюр, и продвинулись до ворот Ажана и Соса. Рутьеры содействовали их успеху и грабили Юг. В главе их стояли бастарды д’Астарак, де Беарн, д’Арманьяк и еще некоторые гасконские дворяне. Король хотел покончить с их разбоем и остановить продвижение врага. Он поручил Потону де Сентрайю[34] выступить против них, предоставив ему довольно значительные войска. Штаты Лангедока, со своей стороны, предоставили ему сто восемь тысяч турских ливров. Несколько предводителей рутьеров, всегда готовых служить тому, кто готов больше заплатить за их шпагу, присоединились к нему. Поход прошел удачно, хотя детали нам не известны. Потон смог продвинуться до Медока[35] и вернул его Франции. Родриго де Вилландро, выходец из Испании, прославившийся как своими боевыми качествами, так и своим разбоем, захватил Фюмель, Лозен, Лапарад, Лассоветá-сюр-Дро и Тоннеен; но после его ухода, англичане вернули себе почти все, что потеряли. В том числе и Пор-Сен-Мари, который заняли сир де Комон и сеньор де Тоннеен, возведенный англичанами в бароны. Провинцией командовал граф д’Астарак. Он призвал к себе маркиза де Фимаркона[36], и, неожиданно напав на обоих сеньоров, отнял у них их новое завоевание. Затем он продвинулся к Ажану, который, хотя, как кажется, и не был захвачен англичанами, тем не менее отказался открыть ему свои ворота. Граф взял город штурмом в час ночи, и обязал жителей принести ему клятву, как лейтенанту сенешаля Ажене. Сеньоры де Люзиньян и де Бовиль попытались лишить его этого завоевание, подобно тому, как он взял Пор-Сен-Мари у сиров де Комона и де Тоннеена. Они организовали заговор, куда вошел судья Ажене; но заговор был раскрыт, а все его участники повешены без всякого милосердия.

Король, желая быть ближе к театру военных действий, направился в Лангедок. Решив самые неотложные дела, он прибыл в Пюи, где собрал Штаты провинции. Туда же он вызвал[37] графов д’Арманьяка, де Фуа, де Комменжа и д’Астарака. Карл принял в Пюи депутацию Штатов Комменжа. Маргарита, их графиня, нашла еще меньше счастья с Матьё де Фуа, чем со своим вторым мужем; но Матьё был не столь снисходителен, как Жеро д’Арманьяк. Вместо того, чтобы не обращать внимания на капризы старой и вздорной супруги, он запер ее в тюрьму, где держал, не позволяя ей видеться даже со своим родственниками, и сохранил за собой управлением графством. Штаты волновались из-за судьбы своей госпожи, и просили у короля ее выдачи. Карл удовлетворил их просьбу и поручил сенешалю Тулузы, байли Берри и судье по уголовным делам Тулузы потребовать от Матьё освобождения жены и передачи ее в руки правосудия. Если Матьё откажется от этого, комиссары должны были захватить все его домены, поместить Комменж под руку короля, и отослать это дело на рассмотрение дофину, который направлялся в Тулузу. Матьё находился в этом городе, когда судье по уголовным делам передал ему приказы своего господина. Как легко было догадаться, он отказался их выполнять, и предстал перед дофином.

Принц появился в Тулузе в понедельник на Троицу (25 мая 1439 г.). Так как ему было всего лишь шестнадцать лет, его отец приставил к нему совет, который руководил им. Во главе этого совета стоял граф де Пардиак, назначенный наставником молодого принца. Главной заботой дофина было удаление рутьеров, во главе которых стояли тогда Родриго де Вилландро и бастард де Бурбон, товарищ по оружию Вилландро в походе на Гиень храбреца Сентрайя. По завершению похода, Вилландро и бастард вместе возвратились в Лангедок и возобновили свои разбои. Чтобы добиться их удаление, пришлось отсчитать две тысячи экю первому и тысячу второму. Они занимали некоторые места в графстве Комменж. Часть их они передали Матьё де Фуа, а остальные графу д’Арманьяку.

Этот требовал Комменж и утверждал, что это графство было передано дому д’Арманьяк Маргаритой и Жанной, ее матерью, как компенсация сумм, потраченных ради них Жаном II и Жаном III. Принц оставил у себя это дело, и, в ожидании его решения, он принудил обоих конкурентов подписать соглашение. Матьё был отстранен, кроме того, ему еще предстояло держать ответ за заключение Маргариты; но прежде, чем пришел назначенный срок, дофин получил приказ вернуться во Францию. Он уже отправился в путь, когда узнал, что граф Хаттингтон высадился в Бордо во главе армии, доходившей, как говорят, до пятнадцати тысяч человек, и что он собирался вести войну не только в Гиени, но еще и в Лангедоке. Эта новость заставила его задержаться и написать королю, прося дальнейших распоряжений. Карл ответил сыну, велев ему организовать защиту страны, а самому как можно скорее присоединиться к нему. Дофин повиновался. Он назначил[38] графа де Фуа, виконта де Ломаня, старшего сына графа д’Арманьяка, и сира д’Альбре главными военачальниками, и направил их против Хаттингтона и его англичан. Особо он поручил сенешалям провинций заботиться о том, чтобы графы де Комменж и д’Арманьяк соблюдали договор, который он им навязал, и, главным образом, мешать им повернуть оружие друг против друга. Приняв эти разумные меры, он спешно удалился.

Меж тем граф Хаттингтон спустился по Гаронне и вошел в Ажене. Там он взял Ле Ма, Клерак, Лавардак, Ле Нондьё, Франсескá и Ла Монжуа. Главные его удары пришлись на сира д’Альбре, у которого он отобрал Мезен и бóльшую часть его владений. Пользуясь своими преимуществами, он двинулся в сторону графства Гор и ему оставалось всего лишь около двух лье до Флёранса. Узнав о его приближении, сир д’Альбре велел просить помощи у дофина, который послал к нему Джона Стюарта и Бернара дю Га. Оба капитана подошли форсированным маршем; но в городе опасались военных, даже когда те спешили к ним на помощь. Узнав о прибытии Стюарта и дю Га[39], консулы собрали горожан в ратуше и убедили их не впускать латников. Ссылаясь на это решение, они велели закрыть ворота. Графиня, которая находилась в городе с двумя своими детьми, узнав о принятом решении, поспешила к воротам, в которые должна была войти ожидаемая ею помощь, и силой заставила отдать себе ключи. На шум сбежались горожане и поклялись Богом защищать ворота как против капитанов, так и против самой графини. Тем временим некоторые из них поднялись на башню и попытались перерезать веревки, которые удерживали решетку, так что графиня и ее дети, находящиеся внизу рисковали быть раздавленными. Это, без сомнения, не помешало бы им завершить свое дело, если бы несколько более разумных или менее возбужденных горожан не остановили бы их, и графиня[40] осталась хозяйкой ворот.

Консулы Жан де Ла Реоль, Арно д’Огюмен, Пьер Мере и Бернар Лари, собрав горожан в ратуше, убедили их принять постановление, что если кто-либо из горожан подвергнется преследованию или розыску по случаю того, что произошло, все выступят в его защиту и примут его дело как свое личное. При таком напряжении ссоры были неизбежны. Несколько жителей затеяли ссору с сержантом графа и ранили его. Когда правосудие хотело привлечь их к ответу, они бежали и укрылись в Сезане. Там они проявили себя еще более дерзко, чем во Флёрансе, и не побоялись напасть на мирно идущего губернатора Лектура. Это новое оскорбление вновь осталось без последствий. Ободренные безнаказанностью, виновные спустя месяц вернулись во Флёранс, где консулы уверили их, что им не следует ничего опасаться; и если на них нападут, стоит им лишь подать голос, и тотчас же весь город придет к ним на помощь.

Через несколько дней после их возвращения, во Флёранс вошел сир д’Альбре. Ему пришлось смирить свое справедливое негодование и набросить пелену забвения на все сцены, театром которых стал город. Его поведение сделало жителей еще смелее. На одного из его герольдов напали ночью и оставили лежать на земле, посчитав его мертвым. Граф, узнав об этом насилии, велел схватить виновного; но горожане сбежались и окружили отель; они угрожали сжечь его со всеми, кто там находится, если не отпустят на свободу их согражданина. Пришлось проглотить и это оскорбление.

Сир д’Альбре не смог даже собрать налоги, положенные ему как графу Гора. Не осмеливаясь или не желая брать правосудие на себя, он обратился к королю, который приказал, что бы налоги были собраны; но когда сборщик хотел исполнить возложенное на него поручение, Бернар Лари, посоветовал ему убраться. Дело передали сенешалю Тулузы, который послал туда помощника судьи. Этот велел арестовать двоих из наиболее буйных, один из которых был из Флёранса, а другой из Сезана; он уже был готов увести их с собой, когда весь город поднялся, ворота были закрыты, угрозы смерти звучали изо всех уст. Помощник судьи мог считать себя счастливчиком, так как ему удалось бежать, бросив пленников. Эти беспорядки не могли остаться без наказания. Король приказал направить во Флёранс силы, достаточные для подавления любого сопротивления, чтобы схватить четырех наиболее виновных горожан, доставить их в Тулузу и наказать по всей строгости закона. Это и было исполнено в 1446 г.

Пока англичане хозяйничали в Ажене, дофин спешно удалялся. Тем не менее он не смог успеть на заседания Штатов в Орлеане, которые открыл сам король. Все принцы присутствовали там лично или через своих представителей. Граф д’Арманьяк направил туда сира д’Этана[41] с многочисленной свитой. Эта блестящая ассамблея, казалось, имеет лишь одно желание – облегчить бремя общественных налогов. Там долго обсуждались невзгоды родины, но было сделано слишком мало, чтобы преодолеть их. Единственным действенным результатом было принятие постановления, осуществление которого разрушило феодализм и изменило военное искусство в Европе. Все в один голос жаловались необузданность военных.

«Было запрещено[42], под страхом обвинения в оскорблении его величества, лишения свободы и владений, утери дворянства и каких-либо иных почетных прав и права занимать государственные посты, осмеливаться набирать, приводить или нанимать военную компанию без разрешения, лицензии или грамоты короля. Запрещалось под угрозой тех же наказаний любому капитану, латнику или кому иному, грабить, похищать или разорять, позволять грабить, похищать или разорять духовенство, дворян, купцов, земледельцев или кого иного на дорогах или в их отелях, или жилищах, или в каком ином месте, и также захватывать их, заключать в тюрьму и требовать выкупа; наоборот, должно было пропускать их беспрепятственно и сохранно. Запрещалось также брать у купцов и земледельцев их быков, их лошадей и любой тягловый скот, орудия для пахоты, телеги или повозки, а наоборот следовало позволять им обрабатывать или перевозить их продукты и товары мирно и ничего у них не прося; уничтожать или позволять уничтожать зерно, вино или какое иное продовольствие, бросать его в колодцы, разбивать бочки или какие иные емкости, вырывать или срезать злаки, молотить их, или скармливать его в зеленом виде своим лошадям; поджигать или позволять поджигать строения, дома, сено, солому, постели, ограды, домашнюю утварь, прессы, давильни и другие инструменты; разбирать дома на дерево для согревания. Предписывалось сенешалям, бальи и прево королевства вершить скорое и доброе правосудие над всеми, кто нарушит эти запреты. При каждом их нарушении любой француз мог или, скорее, должен был сообщить им об этом. Личное имущество нарушителя доставалось тем, кто их задерживал, а если при задержании кто-либо из них был бы убит, против его убийцы не могло быть возбуждено никакое преследование». Другие постановления были не столь разумны и, главное, менее действенны.

Это должно было внести хоть немного порядка в творящийся повсюду хаос, но порядок не мог устраивать всех этих военных, приученных жить грабежом и преступлениями. Пример неповиновению дали принцы крови. Возник заговор, получивший имя Прагерии в честь волнений в Праге и Богемии, вызванных гуситами, на которые были тогда обращены взоры всего мира. Возглавленный Ла Тремуйем, одним из бывших любимцев короля, он включил в свои ряды герцога д’Алансона, графа де Вандома, даже бесстрашного Дюнуа, и, главное, герцога де Бурбона, возможно, самого горячего и самого искреннего. Главные предводители рутьеров присоединились к ним; именно их интересы защищали принцы под надуманным и обманчивым предлогом общественного блага. Дофин возвратился из Лангедока с графом де Пардиаком, своим наставником, который был приставлен к нему королем с поручением обучить его добрым обычаям[43]. В то время ему было семнадцать лет, и его завистливый, раздражительный и непримиримый к любому превосходству характер начинал проявляться. Бастард де Бурбон, Раймон д’Амбуаз и некоторые другие без особого труда убедили его выступить против отца. Напрасно граф де Пардиак приводил ему самые разумные доводы: все было бесполезно. Дофин отвечал ему, что больше не намерен прислушиваться к указаниям и пожеланием наставника, что теперь он будет поступать по-своему; что отныне он больше не считает себя обязанным быть таким послушным, каким был до сего дня, и что ему кажется, своими действиями он принесет гораздо бóльшую действительную пользу для королевства. Не слушая никаких увещеваний, он собрал вокруг себя мятежных принцев и ушел в Ниор.

Граф де Пардиак, опечаленный таким упрямством, направился в Анжер, где в то время жил король, и известил его[44] обо всем, что произошло. Карл, обычно столь слабый и нерешительный, развернул в данном случае такую бурную деятельность, какой его враги никак от него не ожидали, и вынудил недовольных униженно просить милости у его ног. Оставшийся в одиночестве дофин, несмотря на свой дурной характер, тоже был вынужден вымаливать прощение, которое его отец ему охотно даровал. Пока король Франции таким образом гасил первые искры гражданской войны, церковный собор в Базеле, устав преодолевать сопротивление римского двора, сместил законного папу и обратился к жившему отшельником в Рипайле Амедею Савойскому, чтобы навязывать ему тиару под именем Феликса V[45]. Но католические нации уже с трудом терпели последние мучения церкви. Никто не присоединился с былой страстью к решению Собора, и раскол, повсюду отвергнутый или холодно принятый, изжил самого себя и вскоре исчез, как плод поздней осени, который падает, не в силах созреть во время, к тому не предназначенное.