Том 4. Книга XVI.

ГЛАВА II.

Жак д’Арманьяк, герцог де Немур. – Жан д’Арманьяк-Лекен, граф де Комменж. – Жан, брат графа де Комменжа, архиепископ Оша. - Жан Марр. – Смерть кардинала Пьера де Фуа. – Война Общественного Блага. – Город Флёранс отказывается принять сира д’Альбре. – Несчастья, которые навлек на него этот отказ. – Жан V просит руки Жанны де Бурбон. – Ему отказано. – Он женится на Жанне, дочери графа де Фуа. – Он возобнов­ляет свои претензии. – Смерть Гастона, старшего сына графа де Фуа.

Хуан Арагонский, ведя переговоры с королем Франции, хотел заручиться его поддержкой против Каталонии, в то время весьма неспокойной. Людовик XI предоставил ему войска и деньги, и потребовал в залог Руссильон и Сердань, но эти две страны не захотели согласиться с этим решением; пришлось направить туда семьсот копий под командованием Жака д’Арманьяка, герцога де Немура. Перпиньян подготовился к обороне и был захвачен; остальные места поспешили подчиниться, и французский военачальник, разместив гарнизоны во всех городах, которые внушали хоть какое-то подозрение в своей лояльности к новой власти, стал править страной от имени своего повелителя. Жак только что потерял графа де Ла Марша, своего отца[1], младшего сына коннетабля Бернара д’Арманьяка, которого мы почти всегда называли графом де Пардиаком по имени апанажа, который он получил вначале. Эта смерть передавала в руки Жака огромные владения его дома, так как у него был только один брат, которого их родители посвятили церкви. Через Беатриссу Наваррскую, свою бабушку по матери, сестру королевы Бланш и Изабеллы д’Арманьяк, он был кузеном принца Вианского, инфанты Бланки, живущей в одиночестве в Ортезе и Элеоноры, графини де Фуа. Вначале он тешил себя надеждой, что после свержения царствующей семьи, смерти принца Вианского, заключения Бланки и непризнания графини Элеоноры частью Штатов, он мог бы наследовать Наварру. Людовик XI, казалось, готов был поддержать его в его претензиях; но брак Гастона де Фуа с Мадлен Французской и встреча обоих королей в Совтерре поставили крест на всех его надеждах. Он получил только герцогство Немур, которое король передал ему[2], хотя права на эту землю принадлежали наследнику наваррского королевства. Мы посчитали необходимым уточнить это, рассказывая о событиях, связанных с именами двух главных семей Гаскони.

Людовик XI, возвращаясь из Суля, задержался на некоторое время в Бордо[3]. Три сословия Гиени вновь обратились к нему с просьбой о парламенте, который был им обещан графом де Дюнуа от имени короны, но учреждение которого было отменено из-за их последнего мятежа. Король уступил их просьбе и официально учредил парламент Бордо (июнь 1462 г.). Он подчинил его компетенции[4] три сенешальства: Гасконь, Гиень, Ланды, а так же Ажене, Перигор и Лимузен. Почти все эти страны зависели от парламента Тулузы, который теперь ужался в своих границах, сохранившихся до 1789 г.

На следующий год Людовик XI встретился с Энрике, королем Кастилии. Местом встречи выбрали Бидассоа, небольшую речку, разделяющую Францию и Испанию. Энрике уже давно вел войну с королем Арагона. Оба монарха, устав бороться, передали свои разногласия на рассмотрение короля Франции. И у одного, и у другого были причины надеяться на благоприятное решение; но постановление Людовика обидело сразу обоих. Согласно ему Merindat[5] Эстелья[6] присоединялся к короне Наварры, и, следовательно, переходил к графине де Фуа и ее старшему сыну, которые были заранее намечены наследниками. В возмещение Людовик передавал им виконтство Суль с Серданью и Руссильоном, который позже был заменен графством Каркассонн.

Не был обойден королевскими милостями и маршал де Комменж. Он сопровождал графа де Фуа в каталонском походе, и, в компенсацию расходов, которые он понес в течение этой кампании, он получил город и сеньорию Сен-Беат с несколькими другими землями. Вскоре король добавил к этому еще одну милость, без сомнения более ценную в глазах маршала, предоставив ему в Мюрé узаконивающую грамоту. В этой грамоте он назван сыном Арно-Гиллема де Лекена и Анны д’Арманьяк, дамы де Терм, в то время незамужней. Таким образом объясняется, почему некоторые историки называют маршала бастардом де Лекеном, в то время как другие именуют его бастардом д’Арманьяком. Двусмысленность рождения позволяла ему заимствовать имя как по линии матери, так и по линии отца.

Благосклонность Людовика XI распространилась и на другого Жана де Лекена, которого капитул Оша и Жан V хотел противопоставить Филиппу де Леви. Этот, оставшись хозяином архиепископства[7], не смог мирно воспользоваться своим триумфом. Капитул не простил ему того, что он был назначен против его желания. Он воспользовался первым же представившимся случаем, чтобы дать почувствовать свое недовольство и попытался оспорить назначения каноников и пребенды. Ссора закончилась компромиссом (1458 г.), по которому архиепископ и капитул попеременно будут назначать на вакантные места; но, если капитул не сделает своего выбора за два месяца, или если голоса разделятся поровну между двумя кандидатами, назначение остается за прелатом[8].

Это соглашение, покончив с ссорой, не привлекло к нему сердец. Поэтому Филипп де Леви с радостью воспользовался случаем сменить свою кафедру на метрополию Арля, куда папа Пий II призвал его 6 февраля 1462 г. Святой отец, по просьбе короля, тотчас же заменил Филиппа Жаном де Лекеном, и дал ему инвеституру, в которой ему когда-то было отказано. В свою очередь каноники, которые с большой неохотой принимали назначения от понтифика, когда речь зашла о их первом выборе, с готовностью присоединили свои голоса к волеизъявлению святого престола. Жан де Лекен, не встречая больше препятствий, занял, наконец, свою кафедру. Он тут же выбрал своим генеральным викарием Жана Марра, набожного и искусного бенедиктинца, которого само небо предназначало стать восстановителем церковного порядка в епархиях Оша и Кондома. Марр родился в Симорре в 1436 г., у честных и особо добродетельных родителей. Едва выйдя из детского возраста, он удалился в древнее аббатство, стены которого осеняли его колыбель, и ему было всего четырнадцать лет, когда он принял там свои торжественные обеты. Уже тогда чувствовались его таланты, которым предстояло засверкать позже. Его воспитатели послали его в университет Тулузы, где он получил блестящее образование. Приняв сан священника в возрасте двадцати четырех лет, он был почти тотчас же назначен приором Мазеретта и настоятелем монастыря Симорр. Когда слава о нем распространилась более широко, Жан де Бурбон, епископ Нима и аббат Клюни, придал ему в 1463 г. приорство в Ёзе и назначил его своим генеральным викарием во всей Гиени. Падение нравов, результат войн и раскола, сказывалось там в большинстве монастырей. Марр воспользовался властью, которую дали ему в руки, чтобы восстановить господство монашеских уложений и возвратить набожность к этим алтарям, отмеченным честью или бедствием христианства, в зависимости от того, сохранили ли они или утеряли идею своего существования. Эти успехи обратили на него внимание Жана де Лекена.

Почти в то же время, когда архиепископ Оша призвал Марра в свой совет, в Авиньоне умирал (13 декабря 1464 г.) кардинал де Фуа[9], Пьер, именуемый Старый, который, выйдя из монастыря, долго и весьма успешно занимал высшие церковные посты. Вначале он был епископом Лескара, затем Комменжа, затем управлял архиепископством Бордо, и, наконец, стал архиепископом Арля, кардиналом-епископом Порто, губернатором Авиньона и Комта-Венессен, на протяжении всей своей жизни он был апостолическим легатом в провинциях Арля, Экса, Эмбрена, Вьенна, Нарбонна, Тулузы и Оша. Среди почестей он никогда не забывал о скромной обители кордельеров в Морлá, где начиналась его духовная жизнь. Он даже хотел быть похороненным в их монастыре, облаченным в одежды ордена. В свои последние годы он основал в Тулузе коллеж Фуа и завещал ему свою обширную библиотеку, которая когда-то принадлежала знаменитому Пьеру де Луна, несгибаемому Бенедикту XIII[10].

Не прошло и четырех лет, как Людовик XI взошел на трон, но уже его беспокойный, хитрый, вздорный нрав возмутил все королевство. Все проявляли недовольство: духовенство, потому что он уничтожил прагматическую санкцию, соглашение, которое предоставляло назначение высших должностных лиц церкви капитулам и монахам; народ, из-за налогов, которыми он его обременял; дворянство, из-за людей низкого происхождения, которыми он любил себя окружать. Бóльшая часть принцев крови и наиболее важных сеньоров, вначале обиженных и недовольных, теперь стали опасаться за себя. Образовалась лига; она прикрывалась интересами общественного блага, откуда и взяла свое имя. Номинальным главой этой лиги был герцог де Берри, брат монарха; но истинными ее руководителями были граф де Шароле, который, как мы скоро увидим, сменит герцога Бургундского, своего отца, и герцог Бретонский, которые ее фактически создали. Герцоги Калабрии, де Бурбон, д’Алансон и де Немур, граф д’Арманьяк[11], сир д’Альбре, даже храбрый Дюнуа присоединились к ней и скрепили договор печатями в парижском Нотр-Даме, где они собрались. С Людовиком XI оставались только король Рене, отец герцога Калабрии, и графы дю Мэн, де Невер, д’Э, де Вандом и де Фуа, и при этом он не доверялся почти никому из них.

Его недоверчивая натура заподозрила недоброе в действиях графа де Фуа. Гастон действительно поспешил[12] прийти во главе четырехсот копий и пяти или шести тысяч арбалетчиков, которых он собрал на свои средства в своих доменах. Он хотел следовать за королем в этом походе, но государь решил, что его присутствие более необходимо в Лангедоке, и отослал его туда с правами своего наместника. Казалось, Людовику нравилось постоянно провоцировать или усугублять возмущение, но никто и никогда не умел так, как он, их предотвращать. Вначале он сделал вид, что ничего не знает о заговоре, и попытался привлечь к себе некоторых из своих врагов. Если бы ему сопутствовал успех, он ослабил бы лигу; но даже если бы его попытка не имела  успеха, он все равно посеял бы недоверие среди конфедератов. Меньше бы полагались на союзников, которых пытались соблазнить королевскими обещаниями. Из этих соображений он призвал к себе на защиту графа д’Арманьяка, герцога де Немура и сира д’Альбре.

Казалось, герцог де Немура был обязан первым откликнуться на этот призыв. Выросший при дворе, возвышенный королем, он только что получал от государя герцогство Немур, и ему была обещана рука Луизы д’Анжу[13], дочери герцога дю Мэна и племянницы королевы-матери; но Жак д’Арманьяк, следуя примеру двух кузенов и трех родственников, посчитал, что сумеет использовать лицемерие против короля двурушников. Граф д’Арманьяк объявил, что готов служить короне против всех и вся; он заявил даже, что готов явиться лично, но у него не было возможность подготовить оружие и доспехи без королевского приказа. Король тотчас же предоставил[14] необходимые разрешения и прислал пятьдесят доспехов для всадника и сто для пехоты, чтобы помочь ему вооружить своих латников. Жан не стал терять время; он собрал войска в своих доменах и соседних странах и призвал к себе свое высшее дворянство. Все считали, что они идут на помощь королю; но военачальник, который их вел, поспешил присоединяться к его врагам.

При первом же известии об этой измене[15], король Франции написал сенешалям Юга с требованием объявить строгий запрет любому латнику, дворянину или разночинцу, под страхом обвинения в нарушении служебного долга и лишения жизни и имущества, вставать под знамена графа д’Арманьяка, и приказать всем немедленно оставить его знамена, если они уже к нему присоединились; но это требование запоздало. Граф и сир д’Альбре уже продвинулись вглубь Франции. Людовик, как всегда скрытный, все еще делал вид, что ему неизвестны их намерения, и направил им приказ присоединиться к нему. Отдельно он писал герцогу де Немуру. В то же время он лично возглавил армию, небольшую по численности, но состоящую из смелых и верных лучников, и, удвоив активность, он за несколько дней стал хозяином почти всего Берри и части Бурбонне. Среди боев ему сообщили о подходе герцога де Немура, который, вместо того, чтобы присоединиться к королю в Монлюсоне, остановился в Монтегю, откуда он послал просить гарантий, заявив, что, если он их не получит, дальше он не пойдет. Это было равносильно открытому выступлению на стороне принцев, или, по крайней мере, выражению желания извлечь пользу из всеобщих затруднений для себя. Начались переговоры. Герцогу предложили предъявить его условия. Он потребовал для себя губернаторство Парижа и Иль-де-Франс, а для графа д’Арманьяка шпагу коннетабля, которую носил их общий дед. Затем он потребовал крупные пенсии и увеличение апанажей для принцев и главных членов лиги.

Переговоры длились более двадцати дней. Обе стороны тянули время, ожидая каких-либо благоприятных для себя событий. Прибытие графа д’Арманьяка, который привел конфедератам войска, ожидаемые королем, склонило чашу весов на сторону сеньоров. Их претензии возросли и сделали невозможным любой компромисс. Людовик, не сдаваясь, объединил все силы, которыми располагал в провинции, бросился на город Ганнá, за несколько часов овладел им, и, неожиданно для всех, атаковал Риом, где собрались конфедераты, и обложил его. Эта демонстрация силы поубавила их самоуверенность. Герцог де Немур направился к королю и заключил перемирие. Король пообещал собрать в августе, в парижском Нотр-Даме, ассамблею, на которой он готов был выслушать заявления принцев и рассмотреть их предложения по доброму управлению королевством. Конфедераты, в свою очередь, пообещали сложить оружие[16] и призвать своих собратьев последовать этому примеру. За этим соглашением скрывалось только одно вероломство. Никогда еще знать не забывала до такой степени о личном достоинстве; можно сказать, что она играла своим словом, так мало она заботилась о чести и верности.

Король спешно двинулся в Иль-де-Франс. Граф де Шароле обогнал его. Их армии встретилось, бой произошел около Монлери, непредсказуемый и беспорядочный бой, где все было запутанным и странным, как поражение, так и успех. Война продолжилась; но хотя к графу де Шароле присоединились герцоги де Берри и Бретонский, положение стало клониться в пользу короля. Прибытие[17] графа д’Арманьяка и герцогов де Немура и де Бурбон несколько восстановило равновесие. Несмотря на договор в Риоме, они привели около шести тысяч копий, но плохо оснащенных и, главное, испытывающих нехватку в деньгах. Граф де Шароле предоставил им свои средства, он отсчитал им пять или шесть тысяч франков, которых, тем не менее, было весьма недостаточно для погашения уже понесенных расходов и обеспечения текущих. Поэтому гасконцы разбрелись по стране, где творили чудеса зла. Людовик не был воином, но не был он и королем, готовым легко расстаться со своим скипетром. Он прибег к переговорам, уговорам и подкупу. Ответом ему были чрезмерные претензии; их выполнение вызвало бы настоящий раздел королевства. Честь короны не позволяла ему уступать. Он долго сопротивлялся; но побежденный этими требованиями, подписал, наконец, договор в Конфлане[18], который предоставлял принцам и главным сеньорам все, что они желали. Никогда еще король Франции не подписывал со своими подданными столь унизительного договора. Принцы, говорит Commines, отстранили монарха и предали его королевство грабежу. Справедливо, что хитрый монарх оставил за собой право забрать у них по отдельности все то, что он дал им целиком.

Его брат Шарль получил в апанаж Нормандию вместо Берри; граф д’Арманьяк три шателении в Руэрге, которые были у него конфискованы в предыдущее царствование, часть эд, пенсию и жалованье на сто копий; герцог де Немур губернаторство в Париже и Иль-де-Франс, которого домогался, пенсию, жалованье на двести копий и право назначения чиновников и распределения прибыли в принадлежащих ему сеньориях; сир д’Альбре несколько сеньорий, смежных с его доменами и подтверждение графства Гор, которое только что было ему отдано. Другие вожди было одарены не менее щедро[19], но зато интересы государства были едва упомянуты для проформы, ровно настолько, чтобы напомнить о имени Лиги Общественного блага. Никогда еще феодализм не одерживал столь полной победы: он, казалось, восстанавливается, когда его уже считали уничтоженным; но блеск, который он явил, оказался лишь предсмертным отблеском. Возможно эти гордые и могущественные вассалы хвалились, что смогли вернуть Францию к дням Людовика Толстого и поставить на место монарха, который не является больше никем, кроме их сюзерена; но если они так считали, то они очень ошибались; развитие наций иногда приостанавливается, но никогда не поворачивает вспять. Времена изменились; королевская власть находила в коммунах, уже полностью сформировавшихся, и, главным образом, в армии, ставшей постоянной, поддержку, которую тщетно искала прежде. Затмение не могло длиться долго.

Граф д’Арманьяк и герцог де Немур остались[20] в Париже, губернатором которого только что был назначен второй из них. Король не жалел для них ласковых слов, часто приглашал их в свои советы, охотно прислушивался к их предложениям и на какое-то время сам поверил, что ему удалось привязать их к своим интересам; но все были непостоянны в это царствование. Привязанность менялась по воле обстоятельств. Вскоре оба кузена отдалились от двора.

Сир д’Альбре уже давно возвратился в свои домены. Удовлетворившись тем, что на конференции в Риоме графство Гор и город Флёранс, которых он лишился за год до этого, были ему возвращены, он оставил своих союзников и отправился в Гасконь. Он хотел лично восстановить свою власть в сеньории, слишком привыкшей менять хозяина, чтобы иметь расположение к его дому. Лейтенант сенешаля Ажене и многие сеньоры последовали за ним. Он появился[21] 29 июля 1465 г. в Сен-Пюи и Лассоветá, и принял клятвы консулов и жителей. На следующий день он послал нескольких слуг предупредить жителей Флёранса, что он прибывает к их стенам. Флёранс всегда с большой неохотой подчинялся его господству; он считал себя, не без основания, городом свободным и независимым от любой власти, кроме королевской. Это была привилегия почти всех городов, основанных в конце XIII века или в начале следующего. Эта привилегия была подтверждена Флёрансу, когда при Карле V он прогнал англичан. Поэтому граф, предвидя некоторое сопротивление, велел, чтобы его сопровождали десять или двенадцать сотен копий.

Такая свита не испугала жителей, которые закрыли свои ворота, так что комиссару, направленному графом, пришлось вызывать консулов. Те появились на барбакане надо рвом. Комиссар зачитал им королевские грамоты и потребовал открыть город их сеньору; но получил только отказ, выраженный со всей смелостью гордой и богатой коммуны. Граф остановился в Сен-Лари вместе с виконтом де Тартá, своим старшим сыном, Жилем, бастардом д’Альбре, своим побочным сыном, и тремя или четырьмя сотнями арбалетчиков, которых привел из Ланд. Как только ему передали слова консулов, он приказал бастарду двинуться на Флёранс и войти туда силой. Вместе с этим он приказал захватить и продать с аукциона все, чем жители Флёранса владели в графстве. Отдав эти заказы, он удалился, чтобы никто не мог воззвать к его великодушию. Бастард уже прибыл под стены города; прежде всего он занял проходы и поместил там Рюфека де Серийяка, Жана де Ларрокена и нескольких других сеньоров. Когда он, таким образом, лишил жителей любой возможности побега, он выдвинул свои войска и начал атаку.

Оборона была упорная и умелая, несколько атак было отбито, и когда опустилась ночь, нападающие не имели никакого успеха; но в темноте, то ли потому, что первый успех заставил осажденных пренебречь необходимыми предосторожнос­тя­ми, то ли потому, что на помощь врагам пришла измена, или, наконец, потому, что орудия, которые бастард привел с собой, пробили брешь в стенах, Жиль вошел в город с частью своих сил и тут же велел схватить десять или двенадцать самых уважаемых горожан, среди которых были Нотон де Ла Реоль, Антуан де Лавакери, Жан Лари, Вердюк Лари и Пьер Бускé. Затем были схвачены Оже де Меран и Мартен Пари, укрывшиеся в церкви, которая тогда находилась под интердиктом.

Как только забрезжил рассвет, вошли остальные войска и разошлись по улицам, грабя и хватая все, что попадалось им под руку. Виконт де Тартá совершил свой торжественный вход 23 числа[22], в сопровождении комиссара, который был прогнан за три дня до этого. Уныние и глубокое огорчение царили во всех сердцах. Приближался час мести, и все говорило о том, что месть эта будет жестокой. Действительно, на следующий день виконт расположился в Падуане, явив все признаки разгневанного победителя. Его латники в шлемах и с обнаженными шпагами, его арбалетчики с заряженными арбалетами, окружали его плотными рядами. Жители получили приказ предстать перед ним. Скоро они появились, возглавляемые двумя консулами в официальных платьях и четырнадцатью нотаблями с веревками на шее и свечами в руках. Приблизившись к виконту, они упали на колени и трижды поцеловали землю, крича: пощады и милосердия от монсеньора д’Альбре. Виконт жестко отчитал их. Когда его речь была закончена, он приказал сорвать платье с консулов, а самих их отправить в тюрьму. Затем он возвратился в город и предал его грабежу. Разорение длилось четыре дня. После этого виконт возвратился в Сен-Пюи, ведя с собой пленных, за исключением консулов, которых он велел повесить на четырех воротах города. До нас дошли имена этих несчастных; это были Ожеро или Оже де Меран, Мартен Пари, Жан Лари и Антуан Лавакери.

На следующий день бастард двинулся на соединение со своим братом; но едва начав движение, он остановился и сказал Антуану де Ла Реолю, королевскому судье, который оставался в его руках: покайся в своих грехах; пришел твой последний час. Несчастный повиновался, и едва он очистил свою душу, как был схвачен и брошен в реку. Его тело было найдено и с почетом похоронено. Трупы четырех консулов оставались на виселице, наказание до сих пор почти неизвестное, постоянное напоминание о мести. Родственники и весь город долго и напрасно просили за них; наконец, благодаря деньгам, мольбам и слезам, было получено разрешение снять их и похоронить по церковному обряду. Когда ужас немного рассеялся, жители Флёранса передали подробности всех этих насилий в совет короля; но дом д’Альбре был слишком могущественным. Правосудие заставило долго себя ожидать; сопротивление народа всегда тревожило двор. После многочисленных уверток, пришлось, наконец, вынести приговор. Виконт де Тартá был прощен; осудили только бастарда и четырех или пятерых его главных сообщников, приговорив их к изгнанию на два года, но при этом их почти сразу помиловали.

Тем временем Граф д’Арманьяк, излечившийся от своей гибельной страсти, просил руки Жанны де Бурбон, сестры герцога этого имени, одного из принцев-конфедератов. Жанна жила при дворе герцога Бургундского, ее дяди, где она выросла. Руки этой очень красивой и любезной принцессы уже просил коннетабль де Сен-Поль, но ему было отказано. Герцог де Бурбон и вдовствующая герцогиня дали[23] согласие на этот брак. Первый, ради этого брака, даже отказался от претензий, которые имел[24] на графство л’Иль-Журден и виконтство Жимуа, подаренные ему в предыдущее царствование, когда все владения дома д’Арманьяк были конфискованы. Он оставил за собой только право потребовать компенсации от короля Франции. Он, как и его мать, направил послов к принцессе, чтобы известить ее о своем желании; но Жанна, ободренная защитой герцога, ответила, что она предпочитает уйти в монастырь, постричься в монахини, или даже умереть, чем выйти за графа д’Арманьяка. Она добавила, что никогда не опустится на брачное ложе, где свершился инцест, и что брат, достаточно низкий, чтобы жениться на своей сестре, никогда не будет ее супругом. После этого ответа граф де Шароле, ставший после смерти своего отца герцогом Бургундии, во всеуслышание заявил, что он никак не влиял на решение своей кузины, которое, в конце концов, не могут не одобрить все добрые люди.

Этот отказ и оскорбительные слова, которые его сопровождали, вызвали ярость графа д’Арманьяка. Он обвинил герцога Бургундского в том, что это он их внушил, или, по крайней мере, поощрил. Он во всеуслышание пообещал отомстить, но осуществить свои угрозы не успел. Король торжествовал, видя разлад между бывшими союзниками. Он возместил ущерб герцогу де Бурбону и взамен Жимона и л’Иля дал ему землю Соммьер. К этому он вскоре добавил губернаторство Лангедока, которым уже двадцать шесть лет владел герцог дю Мэн. Новый губернатор первым делом поссорился с парламентом Тулузы и, чтобы продемонстрировать свою власть, добился отделения от парламента[25] палаты эд, ранее входившей в него, и перевел ее в Монпелье. Эти изменения вызвали волнения в провинции. В свою очередь принцы возобновили свои претензии; сеньоры вооружались и разъезжали по стране. Англичане решили воспользоваться этими распрями: их вооруженные отряды появились в Гиени.

Графа д’Арманьяка подозревали в том, что это он их привлек. Если верить старинному документу[26], он предложил выступить им на помощь во главе пятнадцати тысяч бойцов, передать им все свои места и обеспечить их власть в Гаскони и даже Тулузе. Грандиозность этих предложений заставляет нас сомневаться в истинности этого документа[27]. Но даже если отбросить соглашение с иностранцами, которое приписывают Жану V, по крайней мере с уверенностью можно сказать, что он возобновил свои связи с принцами и собирал для них деньги со своих подданных; но в то же самое время, чтобы укрыться от гнева короля или заручиться защитником, он попросил[28] руки Жанны де Фуа, дочери Гастона, единственного большого сеньора, чья верность была вне подозрений. Гастон с радостью согласился. Мир между домами де Фуа и д’Арманьяк был восстановлен уже давно; этот брак должен был его укрепить; он был заключен в конце августа 1468 года, с пышностью и великолепием, достойными обоих супругов. Столь благородный союз, заключенный перед лицом Франции, как бы предавал забвению то мрачное полу-тайное бракосочетание в замке Лектура, вызвавшее столько шума.

Древняя семья, управляющая Арманьяком, казалось, полностью оправилась от ударов, которые были ей нанесены в конце последнего царствования. Жан занял место среди великих вассалов королевства. В войне Общественного Блага и во всех соглашениях, которые ей предшествовали или за нею следовали, его имя всегда стояло рядом с именами принцев крови. Сильный сам по себе, поддерживаемый кузеном, честолюбие которого и одни и те же опасности связывало их судьбы гораздо крепче, чем узы крови, зять графа де Фуа, в то время самого могущественного сеньора Юга и самого близкого ко двору, свояк принцессы Мадлен Французской, все, казалось, должно было уберечь его от подозрений или злопамятства короля; но Людовик XI не был человеком, который мог позволить усыпить себя двусмысленным союзом, и, еще менее, простить того, кто вызвал его подозрение.

Как только он узнал о глухом и неясном волнении, возникшем на Юге, он поспешил направить туда[29] графа де Даммартена с полномочиями своего наместника в Гиени, Борделé, Гаскони, Лангедоке, Альбижуа, Руэрге, Керси, Перигоре, Оверни, верхнем и нижнем Марше, и других странах. Он ему поручил покончить с беспорядками и насилием, которые совершали солдаты, нанятые некоторыми сеньорами вопреки запрету, с использованием поддельных грамот и благовидных предлогов, якобы идти на службу к нему, наказать некоторых дворян, которые открыто отказались повиноваться письмам о созыве ополчения, подавить действия англичан и их сторонников в Гиени, и, наконец восстановить порядок в финансах и исправить все злоупотребления. Помимо этих основных приказов, он поручил Даммартену специальную миссию запретить любому лицу, и именно графам де Фуа, д’Арманьяку и д’Астараку, герцогу де Немуру и сиру д’Альбре, нанимать или содержать латников, не получив от него или его лейтенантов специального распоряжения, и подвергнуть строгому судебному разбирательству всех, кто ослушался его приказаний во времена прошлых смут, и кто служил графу д’Арманьяку или герцогу де Немуру, или помогал им с оружием в руках.

Раздраженный против этих двух сеньоров, он решил ответить беспощадной местью на их глухие происки. Чтобы лучше нанести свой удар, он хотел прежде всего лишить их поддержку принца Шарля, своего брата. После многих переговоров, он помирился с ним и вместо Нормандии дал ему[30] в апанаж (29 апреля 1469 г.) Гиень с Ажене, Перигором, Керси, Сентонжем, и Они. Шарль решил показаться своим новым вассалам. Его сопровождал принц де Виан, его зять, старший сын графа де Фуа. Шарля встречали с небывалым блеском: все дворянство поспешило приветствовать своего нового сюзерена. 18 октября Шарль устроил для него турнир в Либурне. Принц де Виан вышел на арену и отличился изяществом, ловкостью и искусством, присущими его семье. Он уже сломал несколько копий, когда одно из них, расщепившись в руках его противника, вонзилось ему под мышкой и опасно его ранило. Он страдал сорок дней и умер 26 ноября, оставив Мадлен Французской двух малолетних детей, Франсуа Феба и Катрин. Гастон хотел взять на себя опеку над своим внуком; но предпочли Мадлен из-за влияния Людовика XI.

Шарль руководил похоронами своего зятя, после чего посетил главные города своего апанажа. Везде его встречали празднествами и радостью. Все были счастливы и горды иметь во главе себя принца Франции; надеялись увидеть, как при нем возрождаются блестящие дни Элеоноры и героя Пуатье. Этот энтузиазм сделал Шарля более требовательным по отношению к своему брату; его уже не устраивали размеры его герцогства. Людовик, казалось прислушался к его жалобам; он уступил ему[31] Суль и город Молеон, которыми владел граф де Фуа, страну Гор, отданную ранее сиру д’Альбре, и судебные округа Верден и Ривьер[32], частично принадлежащие семье д’Арманьяк. Еще он отменил ради него привилегии, которые король Карл VII, их отец, предоставил городам Гиени, низводя их до состояния, в котором они находились под властью англичан. Эти дарения удовлетворили молодого Шарля, однако эти вероломные дары должны были сделать гнусным того, кто их принял; ведь он увеличивал свою территорию за счет трех могущественных домов, которые теряли свои владения, и, главное, ради него отнимались вольности народа, особо чувствительного по своей природе. Никогда еще не было меньшей возможности воспользоваться таким подарком. Щедрость Людовика XI слишком часто скрывала подводные камни.