Том 5. Книга XVII.

ГЛАВА IV.

Людовик XII, король Франции. – Цезарь Борджиа женится на Шарлотте д’Альбре. – Смерть Жана д’Арманьяка, старшего сына Жака, герцога де Немура. – Смерть Жана де Фуа, виконта де Нарбонна. – Его сын, знаменитый Гастон де Фуа, сменяет его. – Смерть Оде д’Эйди, графа де Комменжа. – Поход в Италию. – Луи д’Арманьяк, герцог де Немур, последний сын Жака де Немура, командует за Горами. – Сражение при Чериньоле. Смерть Луи и угасание дома д’Арманьяк. – Смерть Цезаря Борджии. – Волнения в Наварре и Беарне. – Смерть кардинала де Ла Тремуйя. – Людовик XII пишет в Ош и добивается избрания Франсуа де Клермон-Лодева. – Сражение при Аньаделло. – Граф д’Алансон женится на Маргарите д’Ангулем, сестре молодого Франсуа д’Ангулема. – Гастон де Фуа отправляется в Италию. – Его слава. – Его гибель под Равенной.


Трон занял герцог д’Орлеан под именем Людовика XII (1498 г.). Он по праву считается одним из наших лучших королей; тем не менее, один из его первых поступков сильно потревожил мораль. Он был насильно женат на Жанне, дочери Людовика XI, ласковой и доброй, но некрасивой и болезненной принцессе, которую он никогда не любил, и с которой уже давно жил врозь. Он заставил Церковь разорвать этот брак, который продолжался двадцать два года, и уже через несколько дней, уступая памяти о былой любви, не менее, а может и более, чем интересам здравой и мудрой политики, он женился на вдове последнего короля и сохранил Бретань за Францией, тогда как Жанна решила удалиться от мирской суеты, и ее милосердие и набожность принесли ей более почетный венец, чем тот, которого ее так грубо лишили. В то время носил, а точнее – осквернял, тиару Александр VI, ужасный Родриго Борджиа. Из-за своей порочности, вошедшей в историю, он даже не стал рассматривать причины развода, указанные государем, что должен был бы сделать со всем вниманием и тщательной заботой, со всей строгой беспристрастность, как то предписывают святые и неотъемлемые законы христианства. По крайней мере, понтифик, казалось, пожал плоды своей любезной снисходительности. Его булла была доставлена во Францию герцогом Гандийским, Цезарем Борджиа, достойного сыном своего отца. Людовик[1] сделал его герцогом де Валантинуа, позволил ему именоваться сыном Франции, дал ему вместе с обширными землями двадцать тысяч ливров пенсии и компанию в сто копий, обещал обеспечить ему руку Шарлотты д’Альбре, дочери Алена и сестры Жана, короля Наварры, и, наконец, обещал ему помочь покорить некоторых итальянских сеньоров, на землях которых он мог бы создать суверенное княжество под патронажем Св. Престола.

Как всегда честолюбивый сир д’Альбре захотел подороже продать свое согласие. Вначале он делал вид, что мало ценит союз, предложенный его дочери; но, наконец, позволил себя уговорить, и контракт был подписан в Блуа 10 мая 1499 г.[2], в присутствии кардинала д’Амбуаза, архиепископа Санса и епископов Байё, Се, Мо и Вивье, герцога де Немура и сира д’Орваля. Ален при этом лично не присутствовал: его представляли Габриель д’Альбре, его третий сын, Рено де Сен-Шамон и Жан де Кальвимон. Шарлотта получила в приданное тридцать тысяч ливров, и ее супруг добавил к ним семьдесят тысяч, предоставленных королем. Папа со своей стороны обещал Аманьё д’Альбре, брату Шарлотты, шляпу кардинала, которая была ему торжественно вручена в следующем году.

Ален был тогда в ссоре с домом д’Арманьяк из-за графства Кастр[3], которое Бофий завещал ему в обход собственной дочери. Карл VIII, который был еще жив, когда началась ссора, потребовал, чтобы графство возвратилось к короне после смерти Бофийя, из-за отсутствия у него мужского потомства, как уже принадлежащее ей после смерти Жака д’Арманьяка, виновного в преступном вероломстве, и под этим предлогом завладел спорными доменами. Людовик XII сохранил конфискацию, и сделал тоже в отношении наследства Шарля, графа д’Арманьяка.

Старший из племянников Шарля, Жан, герцог де Немур, мало заслуживал увеличения владений. Послушный капризам своих слуг, он бездумно раздавал все, что ему завещали его предки. Граф де Гиз, его брат, и его сестры были вынуждены добиваться ограничения его действий. Суд принял их претензии и запретил Жану продавать что-либо, пока не будет принято иное постановление. Молодой сеньор, казалось, понимал, как опозорило его подобное решение, и вскоре умер, в возрасте примерно тридцати трех лет, причем не известно ни место, ни точная дата его смерти[4]. Мы знаем только, что он составил свое завещание 28 ноября 1500 г.; он захотел покоиться там, где похоронены графы д’Арманьяки, его предшественники, и завещал сердце и внутренности церкви Шательро. Иоланда де Ла Эй, его жена, не слишком привязанная к ветреному и расточительному супругу, почти тотчас вышла за Пьера, бастарда д’Арманьяка, узаконенного Шарлем, его отцом. Жан признавал его своим родственником, и в свои последние минуты он завещал ему, возможно, по настоянию Иоланды, графство л’Иль-Журден и виконтство Жимуа. Луи д’Арманьяк не захотел признать это дарение; он принял имя герцога де Немура[5] и выступил единственным наследником своего брата. В итоге, 2 февраля 1501 г.[6] он принес оммаж за графство л’Иль и виконтство Жимуа так же, как за герцогство Немур, виконтство Шательро и другие земли, которыми владел Жан; но Жимуа и сеньория л’Иль были в руках герцога де Бурбона, и Луи умер слишком рано, чтобы успеть завладеть ими.

Виконт де Нарбонн сошел в могилу вскоре после герцога де Немура. Увидев, как его шурин восходит на трон, он пожалел, что подписал договор в Тарбе, и возобновил войну со своей племянницей. И опять вмешались общие друзья и добились замирения, главным условием которого был браком Гастона, сына виконта, с мадам Анной, дочерью короля и королевы Наварры, в то время совсем ребенка, едва оставившего колыбель. Это соглашение[7] было подписано в Этампе 8 марта 1500 г., с одной стороны Жаном де Нарбонном и его сыном, а другой Жаном де Фуа, графом де Комменжем и виконтом де Лотреком, от имени Катрин и ее супруга. Людовик XII лично подтвердил это соглашение 9 мая; несмотря на это виконт не посчитал себя связанным. Вскоре после этого, 28 октября, заболев, он составил свое завещание, в котором именовал себя королем Наварры, заявлял, что был обманут договором в Тарбе, и, не упоминая о соглашении в Этампе, объявлял Гастона, своего единственного сына, своим наследником не только в виконтствах Этамп и Нарбонн, но и в Наварре и других доменах старшей ветви дома де Фуа. Он оставил Жермене, своей дочери, только приданное в шестьдесят тысяч турских ливров[8].

Гастону в то время было одиннадцать лет, его сестре еще меньше. Людовик XII, их дядя призвал двух юных сирот к своему двору, чтобы они воспитывались под его присмотром. Он нежно любил Гастона, блестящие качества которого проявились очень рано. Эта любовь заставила его забыть о том, что он подтвердил своим авторитетом, и ради своего племянника он без особого труда отменил все соглашения, заключенные между Жаном де Фуа и Катрин. Гастон тотчас же подал иск на свою кузину в парижский парламент[9], и, не дожидаясь судебного решения, принял титул короля Наварры и графа де Фуа и де Бигорра.

Жан де Фуа-Лотрек, один из его родственников, присутствовал при подписании договора в Этампе под именем графа де Комменжа. Оде д’Эйди, о вполне заслуженных несчастьях которого мы рассказали, умер раньше Карла VIII, оставив только двух дочерей, Жанну и Мадлен. Виконт де Лотрек женился на старшей[10], которая принесла ему вместе с сеньориями Лекен и Леспар претензии на графстве Комменж. Эти претензии были довольно слабыми, так как графство было законно конфисковано у ее отце, а кроме того, после его смерти оно должно было возвратиться короне за неимением мужского потомства; но дом де Фуа был могуществен во Франции, и ветвь де Лотрек была любима при дворе. Людовик XII, ради своего радостного восхождения на трон[11], отменил для Жана арест имущества, наложенный на Оде д’Эйди. Правда, он оговорил, что молодые супруги будут только пользоваться графством, которое не перейдет к их детям. Парламент Тулузы воспротивился этой щедрости; король рассмотрел дело в своем частном совете и поручил Бастарду де Бурбону ввести виконта де Лотрека и его жену во владение просторными доменами, которые он им предоставил.

Пока эти разногласия волновали Гасконь, Людовик XII возобновил проекты своего предшественника относительно Италии. Вначале он атаковал Милан, законным хозяином которого он себя считал, как внук прекрасной и несчастной Валентины Висконти. Армии, состоящей из шестнадцати сотен копий и тринадцати тысяч пехотинцев, из которых пять тысяч были швейцарцами, а почти все остальные – гасконцами[12], сопутствовал успех. Хватило двадцати дней, чтобы завоевать все герцогство. Теперь его честолюбие будоражил Неаполь. К несчастью, прежде чем начать новый поход, король был вынужден вернуться во Францию. Отправляясь за горы, он оставил в Италии Тривульцио, д’Обиньи и д’Алегра, воинственных, смелых и опытных, но ревнующих к славе друг друга. Лодовико Сфорца, герцог Милана, которого он изгнал, воспользовался этим соперничеством и ненавистью, которую вызвали строгости Тривульцио, и Милан был потерян столь же быстро, как и завоеван. У французов осталась только Новара.

В первом же известии об этом перевороте, Людовик в спешке направил туда славного Ла Тремуйя[13], дав ему пятьсот копий, четыре тысячи гасконцев, которые считались тогда, и которые еще долго будут считаться лучшей французской пехотой, и десять тысяч недавно нанятых швейцарцев. Вместе с Ла Тремуйем отправились[14] Лапалисс, Карбон де Люпé, дворецкий короля, барон де Беарн, сеньоры де Бомон, де Граммон, де Молеон, де Лафайет, де Мальвен или Мовзен и нескольких других сеньоров, овеянных громкой воинской славой. При их подходе, Лодовико поспешил укрыться в Новаре, которую наконец захватил. Вынужденный вскоре капитулировать, он, переодевшись, попытался скрыться; но был узнан, схвачен и доставлен во Францию, где и закончил свои дни. За его пленением последовала сдача почти всех укрепленных мест. Карбон де Люпé и сеньор де Бомон, уйдя далеко вперед, чтобы захватить несколько самых гордых или самых упорствующих городов, успешно выполнили свою миссию. Мемуары того времени с похвалой упоминают Бастарда де Монкассена, капитана Фонтрайя, Франсуа д’О, Пьера де Пуаянна и лучников Жано и Лафортюна[15].

Завоевание Неаполитанского королевства отныне не казалось трудным. Но Людовик не осмелился вести его в одиночку. Он тайно пригласил Фердинанда разделить опасности, чтобы позже разделить плоды победы: неосторожное решение. Он впускал в Неаполь соперника, которому суждено было изгнать его из Италии. Король Неаполя был свергнут с престола, но с первых же минут среди победителей начались разногласия. Людовик тотчас же направил[16] в Италию герцога де Немура в качестве вице-короля. Весьма отличный от своего дяди и брата, де Немур обещал возрождение благородных качеств своих наиболее прославленных предков. Он соединял в себе отвагу солдата, знания и точный и быстрый взгляд капитана[17]. Король, как бы желая поскорее заставить его забыть ту строгость, с которой корона Франции, вот уже более шестидесяти лет, относилась ко всему, что было связано с именем д’Арманьяк, предоставил ему самые широкие полномочия и приказал повиноваться ему, как самому себе[18].

Старый д’Обиньи, который командовал походом, вышел встречать его к Нотр-Дам-др-Пре. Там была гора, которую Виргилий дьявольским искусством или как-то иначе, пронзил насквозь, на тысячу шагов или около того. Столь велика эта дыра, что человек верхом может легко там пройти. Там провели вице-короля со всей его свитой, и таким образом привели его к сеньору д’Обиньи и сеньорам города, что были внутри, где были украшены улицы и везде стояли круглые столы с вином и мясом, какое кто хотел[19].

На смену празднествам пришли бои. Испанцами командовал знаменитый Гонсало де Кордова. Оба военачальника одинаково славились талантом и мужеством; но де Немур был прям и щедр не менее, чем храбр, в то время как Гонсало был коварен и жесток еще более, чем опытен. Победа должна была достаться последнему; тем не менее, фортуна вначале улыбалась французам.

Изгнанный со всех своих позиций, Гонсало оставил гарнизоны в приморских городах Апулии и Калабрии, куда его враги, испытывая нехватку в орудиях и кораблях, не могли проникнуть, и с основной частью своих войск, укрылся в Барлетте. Немур последовал за ним туда. Д’Обиньи, Лапалисс и некоторые другие офицеры считали, что он немедленно начнет штурм. Смелый налет мог бы покончить почти со всеми испанскими силами и позволил бы завладеть королевством; но Немур понимал, что с его силами невозможно захватить крепость, защищаемую целой армией со столь опытным командиром; что неудача сведет на нет весь успех похода; что голод скоро заставит Гонсало покинуть свое последнее убежище, и что до конца зимы, которая приближалась, с испанцами будет покончено без особого кровопролития. Это мнение возобладало; французский военачальник блокировал Барлетту, и разместил свою армию в ее окрестностях. Но его осторожность не увенчалась успехом. В мелких стычках он лишился Лапалисса и д’Обиньи.

Меж тем в Барлетте свирепствовали голод и чума. Гонсало решил оставить ее и уйти к Чериньоле, расположенной в десяти милях от Барлетты; но увидев, что это место занято французским отрядом, который, узнав о его марше, опередил его, он прошел мимо и разбил свой лагерь на холме, покрытом виноградниками. Владельцы этих виноградников начали копать длинный ров вокруг всего холма. Гонсало приказал своим солдатам закончить его, и добавить к нему несколько укреплений. Работы были едва закончены, когда подошли французы. Главные капитаны собрались на совет. Луи д’Арс напомнил, что день уже подходил к концу; что солдаты, утомленные долгим маршем, нуждаются в отдыхе, и что безрассудно начинать атаку позиции, о которой ничего не известно; в заключении он предложил перенести атаку на следующий день. Ив д’Алегр выступил против и высказал свое мнение, чтобы немедленно двинуться на врага. Немур, хотя и был по природе горяч, склонялся к первому мнению. Д’Алегр, чувствуя, что на его стороне большинство офицеров, стал настаивать и забылся до такой степени, что осмелился обвинить вице-короля в излишнем равнодушии и недостаточном понимании долга командующего[20]. Немур, который был слишком горяч на руку, по-гасконски, был возмущен до такой степени, что потерял самообладание и хотел ударить его шпагой в шею, рискуя убить. Луи д’Арс бросился вперед и смягчил гнев молодого командующего. «Да будет так, воскликнул этот, когда немного успокоился, вы получите сражение, такое, каким вы его хотите; вы увидите меня там, не равнодушным, но таким, каков я есть, смелым, добрым и верным слугой моего хозяина и нисколько не труса; но я крепко опасаюсь, что этот храбрец, который так громко кричит, в сражении больше доверяет скорости своей лошади, чем стали своего копья[21].

Начался артиллерийский обстрел. Но если французов не смогли навредить врагу, то испанские орудия, укрытые в лагере, выкашивали целые ряды. Швейцарцы тщетно пытались проложить дорогу кавалерии. Немур, который вел авангард, попытался, преодолеть траншею. Отбитый в нескольких местах, он следовал вдоль рва, когда его настигла мушкетная пуля, которая принесла ему смерть на поле битвы. Новость быстро распространилась и повергла в глубокое уныние всю армию. Гонсало, заметив, что пыл французов ослаб, вывел свои войска и завершил поражение; но опустилась ночь. Темнота остановила резню[22].

Так погиб 28 апреля 1503 г. на поле битвы последний отпрыск семьи д’Арманьяк, которая на протяжении стольких веков несла столько славы Гаскони, и которая своим могуществом, протяженностью своих доменов и браками, встала в один ряд с принцами крови. Ее конец был достоин наиблаго­род­нейшего рода: на поле битвы, пролив кровь за родину. Герцог де Немур был обручен 28 марта 1500 г. с Франсуазой д’Алансон, сестрой своего соперника в наследстве графов д’Арманьяк. Этот брак должен был покончить с разногласиями, разделявшими их семьи; но поход в Италию отложил эти планы, а смерть окончательно разрушила.

Из трех сестер Луи, Катрин, вторая, вышла за старого герцога де Бурбона и умерла (март 1486 г.), родив сына, который прожил только несколько дней. Маргарита и Шарлотта 8 июня 1503 г. разделили[23] владения своего дома. Одна взяла герцогство Немур и графство Гиз, а вторая графства Пардиак и Лиль-Журдан. Неделю спустя, старшая вышла за маршала де Жье, вдовевшего после Франсуазы де Поррое, в то время как последняя стала женой Шарля де Рогана, старшего сына маршала. Этот двойной союз также был несчастен. Франсуаза прожила едва лишь год, а вскоре сошла могилу и ее сестра. Ни та ни другая не оставила детей, они объявили наследниками своих мужей; но их дарения были аннулированы и графство Пардиак присоединилось к короне. Не прошло и десяти лет, как угасло красивое и многочисленное потомство несчастного Жака де Немура.

От всего потомства Санша Митарра оставалась только она ветвь. Это был, пожалуй, единственный в истории случай, когда великая фамилия существовала на протяжении нескольких веков без взлетов и падений. Удовлетворившись графством Астарак, ее представители никогда не искали в королевской милости или браках увеличения доменов; и потому ли, что они не воспользовались удобным случаем, или потому, что подобного случая просто не было, они никогда не играли ведущую роль; и вообще они очень редко участвовали в событиях, происходивших вокруг них. Эта спокойная и единообразная жизнь продлила их существование. Она укрыла их от подозрительности Людовика XI, царствование которого стало столь фатальным для многих великих сеньоральных домов, и спасла их от ударов судьбы, которые всегда неожиданны и не менее ужасны, чем на полях битвы. Тем не менее, приближалось время, когда и этой ветви предстояло угаснуть. У Жана IV, графа д’Астарака, который ее возглавлял, было только три дочери. Он выдал Мату[24], старшую, за Гастона, старшего сына Гастона II де Фуа, графа де Кандаля и де Беножа и капталя де Бюша, того самого, которого мы видели лейтенантом Пьера де Божё, губернатора Гиени. Контракт был подписан в 1505 г.; но брак был заключен только в 1508 г. Обе сестры Маты, Жаклин и Мадлен, были женами, одна Антуана де Майи, а другая Франсуа д’Авогура, графа де Вертю. Их отец не увидел потомства от дочерей и умер в 1511 г.

С ним угас последний отпрыск Эда, герцога Аквитании, и, вполне вероятно, Хлодвига, если только несколько благородных семей Гаскони так же не являются потомками этого великого рода, но это мы ни смогли ни доказать, ни опровергнуть. Это было самая древняя династия Европы. Она возглавляла наших отцов 881 год, начиная с Кариберта, 801 год, считая с Эда, 641 год, начиная с Санша Митарра, и 591 год от Санша ле Курбé, внука Митарра, при котором Фезансак и Астарак отделились от герцогства Гасконь. Но, по крайней мере, каждую ветвь ожидал конец, который, казалось, был определен ее прошлым. Домам де Фезансак и д’Арманьяк, более воинственным, суждено было погибнуть с оружием в руках. Первый Крестовый поход и холм у Чериньолы стали их могилой. Астараки и Пардиаки, более мирные, встретили более спокойную смерть у домашнего очага. Жан IV, отец Маты, и Жан I, единственный сын Арно-Гиллема V, скончались в окружении своих дочерей, своих сестер, или своих близких родственников. Феодализм кончился; война или естественная смерть покончили с тем, что ускользнуло от Людовика XI.

За поражением при Чериньоле последовала потеря неаполитанского королевства; но скоро непредвиденное событие вернуло Франции все ее права на это государства. Король Испании потерял Изабеллу Католичку, свою жену. Еще достаточно молодой и недовольный Филиппом, своим зятем и будущим наследником, он просил руки Жермены де Фуа, племянницы Людовика XII и сестры молодого Гастона. В качестве приданного он хотел[25] только претензии Франции на корону Неаполя, и даже в случае, если брак будет бездетен, он был готов предоставить Людовику долю, которая предназначалась для него после завоевания; наконец, он обязался помочь молодому Гастону, которого король нежно любил, как своего сына, возложить на свою голову корону Наварры. Эти условия были приняты, и Жермена[26] взошла на трон Арагона.

Папа Александр VI не увидел примирения обоих монархов. Он скоропостижно скончался 18 августа 1503 г., и с ним погиб плод такого числа преступлений, совершенных под сенью его тиары, и рухнуло чудовищное здание власти, создаваемое им для семьи, отмеченное религией печатью двойного позора. Пий III, который его сменил, только 25 дней занимал папский престол. Его сменил враг Борджиа, знаменитый Джулиано де ла Ровера, более известный под именем Юлия II, которое он принял, обретя тиару. Вначале, Юлий смирил свою ненависть и принял Цезаря; но вскоре велел его арестовать, лишил его всех его званий и вынудил его возвратить папскому престолу земли, которые он захватил, и папские сокровища, которыми он владел. После этого он позволил ему удалиться. Вынужденный оставить Романью, которую он так долго будоражил волнениями и заливал кровью, Цезарь отправился просить убежище у Гонсало. Вероломный испанец, поправ священные законы гостеприимства, захватил его и отослал в Испанию, где он провел два года в замке Медина дель Кампо. По истечению этого срока Борджиа бежал из тюрьмы; он ушел к королю Наварры, своему шурину, которому в то время пришлось обнажить шпагу против своих подданных.

Всеобщие симпатии, которыми встретили этого принца и его молодую супругу, когда они короновались в Памплуне, быстро улетучились. Обе партии, де Граммоны и де Бомоны, на какое-то время склонившиеся перед королевским величием, вновь подняли головы, не в силах сдержать свое соперничество и ненависть. Жан и Катрин посчитали, что их удастся смягчить их, если они их возглавят. Король принял сторону де Бомонов, королева выступила на стороне их врагов; это окончательно разделило нацию, берущую пример с разделенной королевской семьи; это еще более ободрило обе соперничающие партии, покрывая их поступки королевской мантией. Граф де Лерин, глава де Бомонов, окончательно снял маску, и, поддержанный королем Фердинандом Кастильским, у которого Жан и Катрин требовали некоторые земли, поднял знамя мятежа. Жан поручил зятю подавить его. Цезарь принудил мятежников к сражению, в котором разбил их и обратил в бегство; но возгордясь победой[27], он кинулся в погоню за побежденными, не слишком задумываясь о том, следуют ли за ним его люди. Эта отвага стоила ему жизни. Пораженный стрелой, он упал с коня, и три дня спустя нашли его раздетое и изуродованное тело, распростертое на земле. Ему устроили великолепные похороны; для него воздвигли гробницу в церкви Памплуны, епископом которой он был до того, как избрал военное поприще.

Другие[28] рассказывают, что начав осаду замка Виан, он был убит там 2 мая 1507 г., преследуя отряд в шестьдесят человек, который граф де Бомон хотел туда ввести. Добавляют, что люди нашли его тело, накрытое плащом и унесли его в Виан, где оно и было похоронено. Его жена, Шарлотта д’Альбре, чьи достоинства и непоколебимая преданность мужу, столь мало заслуживаю­ще­го нежности, вызывают восхищение, пережила его только на несколько лет. Луиза Борджиа, их единственная дочь, передала герцогство Валантинуа и то, что осталось от огромного состояния, храбрецу Ла Тремуйю, а после него Филиппу де Бурбон-Бюссе. Граф де Лерин не долго пользовался плодами своей победы. Разбитый королевскими войсками, он был вынужден оставить Наварру и укрыться в Арагоне, где и умер, измученный сожалениями о своих потерянных должностях и конфискованных владениях, и, возможно, еще и досадой от мысли о почестях, которыми король осыпал его соперников.

Менее Жану и Катрин повезло с бароном де Коаразом[29], которого они хотели наказать. Барон выступал на стороне молодого Гастона, и чтобы быть более независимым от своих хозяев, он укрепил свой замок. Обвиненный в вероломстве, он был вызван в cour majour Беарна, но отказался явиться, обратился в парламент Тулузы и удалился к Людовику XII и Гастону. Это был первый случай, когда беарнский сеньор отклонял юрисдикцию своей страны, чтобы обратиться в иностранный суд. Cour majour приговорил барона к смертной казни и повелел, что бы его замок был разрушен, что было немедленно исполнено. Жан и Катрин тотчас же направили сеньоров де Сен-Коломба и де Кап-Фажé к королю Франции с требованием выдать мятежного подданного его законным судьям. Депутация не имела никакого успеха, и парламент Тулузы, рассмотрев дело, приговорил короля и королеву Наварры к пяти тысячам ливров штрафа в пользу короля, к тысяче ливров штрафа в пользу барона, и обязал в течение четырех лет восстановить замок.

Судебный исполнитель парламента не осмелился войти в Беарн; он довольствовался тем, чтобы огласил постановление в Тарбе, перед Рамоном де Казаром, верховным судьей Бигорра. Cour majour опротестовал его, сославшись на полную и нерушимую независимость Беарна. Разгорелись дебаты. Парламент, всегда стремившийся расширить свою юрисдикцию, распространяя королевскую власть, посчитал себя в праве осудить самих Жана и Катрин; он объявил их[30] лишенными Беарна, который конфисковывался в пользу короны Франции. Президенту и советнику поручалось обеспечить выполнение этого решения; но хотя их сопровождал сенешаль Тулузы, они продвинулись только на четыре или пятя лье в сторону По, и отступили перед ненавистью, которую вызывала их миссия.

Все внимание Людовика XII было тогда привлечено Италией. Генуя только что восстала и прогнала французского губернатора. Людовик хотел лично покарать ее. Он пересек Альпы, сопровождаемый молодым Гастоном, для которого это был первый боевой поход, виконтом де Лотреком и сеньором де Барбазаном, первый из которых был ранен в этом походе, а второй проявил себя достойным наследником бессмертного Барбазана, своего двоюродного деда по матери. После смертельного боя город покорился. Людовик мог его разрушить, но предпочел даровать ему прощение (1507 г.). Несколько дней спустя у него состоялась встреча[31] с королем Фердинандом, во время которой Жермена, еще более высокомерная, чем красивая, и ставшая совсем испанкой после брака, надменно относилась к французским сеньорам и даже брату, которого она ревновала. Король Франции, чье расположение было выше всех маленьких страстей[32], «очень хорошо встретил великого капитана Гонсало, на что король Арагона, оказав высокую честь капитану Луи д’Арсу и доброму рыцарю без страха и упрека (Баярду), сказал королю Франции такие слова: Монсеньор, брат мой, поистине счастлив государь, у которых есть два таких рыцаря». Оба короля, проведя несколько дней вместе, расстались. Фердинанд удалился в Испанию, а Людовик возвратился в свое герцогство Милан, где Тривульцио дал ему «торжественный обед, которого никогда не видел ни один простой человек; так как стол был накрыт более, чем на пятьсот персон, и невозможно было и придумать, чего бы там не хватало, там были и десерты, и заедки, и пантомимы, и комедии и все, что могло развлечь гостей[33]. И было там, добавляет Сен-Желе, «столько дам, что их плюмажами можно было бы украсить компанию в тысячу латников». После ужина, рассказывает в свою очередь Жан д’Отон[34], «сразу же начались танцы, и король, который очень хорошо умел делать это, захотел танцевать сам, и танцевал с принцами и с сеньорами, которые там были».

После этих празднеств, где он присутствовал скорее ради политики, чем из-за любви к удовольствиям, Людовик отправился во Францию, взяв с собой Гастона де Фуа. Молодой принц вступил в свой восемнадцатый год. Луи торжественно объявил его дееспособным. После этой церемонии он дал ему герцогство Немур, вернувшееся короне после смерти Луи д’Арманьяка и его сестер, и взял взамен графство Бофор и виконтство Нарбонн.

Город Ош только что лишился Жана де Ла Тремуйя, своего первого пастыря. Как писал P. Montgaillard, а после него dom Brugelles[35], его епископат не был омрачен никакой бурей. Людовик XII, который встретил победителя при Сен-Обене этими бессмертными словами, «не надлежит королю Франции мстить за оскорбления, нанесенные герцогу д’Орлеану», и кто постоянно использовал его таланты и отвагу, не мог поступить с его братом так, чтобы вынудить того оставить королевство. Поэтому, вместо того, чтобы выказывать архиепископу Оша хоть какое-то недовольство, он удостоил его своим доверием и своей дружбой, и велел добавить ко всем его бенефициям епископство Пуатье, управляющим которого его назначил папа в 1505 г. Юлий II возвел его в кардиналы 11 января следующего года; но об этом было извещено только 17 мая 1507. Он был тогда в Италии, куда последовал за королем для завоевания Генуи. Он сопровождал государя в Гаэту и Милан. Он собирался отправиться к папе, чтобы поблагодарить его за кардинальскую шляпу, которой он только что его украсил, но был сражен горячкой, которая за несколько дней свела его в могилу, к великой скорби храбреца Ла Тремуйя, его брата, и принца Тальмонского, как говорят современные мемуары[36]. Обычно предполагают, что яд ускорил его конец; другие[37] пишут, что его организм не смог выдержать всех празднеств и пиров, устроенных для Людовика XII, которые прелат был вынужден посещать. Его сердце упокоилось в церкви Кордельеров Милана; а тело было доставлено в церковь Туара, усыпальницу его семьи.

При первом же известии о смерти Жана де Ла Тремуйя, Людовик, возвращавшийся во Францию, написал[38] из Асти в Пьемонте (19 июня) Рюффó, аббату Фажé, и капитулу Оша, обязав их никого не избирать до прибытия Луи де Нарбонна, епископа Вабра, аббата Лодева, и сьёра де Вердюзана, одного из ста дворян его дома. Король официально направил этих троих, чтобы известить каноников о своих намерениях[39].

Капитул повиновался желанию короля и 4 июля он избрал[40] Франсуа де Клермон-Лодева. Франсуа, или, скорее, Франсуа Гийом, был сыном Гийома Тристана де Кастельно, сеньора де Клермон-Лодева и Катрин д’Амбуаз, сестры кардинала д’Амбуаза. Он был епископом Сен-Папуля, откуда в 1506 г. перешел в архиепископство Нарбонн. Юлий II украсил его пурпуром. Этот понтифик, желая возвратить в достояние Св. Петра город Болонью, который был захвачен у Святого Престола жителями Бентивольо, попросил вспомогательные войска у короля Франции. Кардинал де Клермон явился от имени своего хозяина обещать ему любую помощь, которая будет необходима. Он проявил в этом посольстве такую ловкость, что не только удовлетворил папу и короля, но и даже сумел расположить к себе жителей Бентивольо. Особо он оказался полезен для Болоньи. Шарль д’Амбуаз, который командовал французскими войсками, возмущенный частыми бунтами этого шумного народа, осудил бы его по всей строгости законов военного времени, если бы его кузен не унял его гнева. Прелат жил в Риме, когда освободилась кафедра Оша, Юлий издал буллу о переводе 15 сентября 1507 г.; но так как из-за посольства ему предстояло еще долго оставаться по ту сторону Альп, новый архиепископ дал доверенность Антуану де Морийону, аббату Лодева, и Эмерику Маньяну. Он назначил их своими генеральными викариями и поручил им вступить от его имени во владение архиепископством, что они и сделали 15 декабря того же года.

Юлий и Людовик XII в то время действовали совместно. Они объединились с императором Максимилианом и королем Фердинандом против венецианцев. Людовик захотел лично возглавить свои войска. Он встретил вражескую армию 14 мая 1509 г. около городка Аньаделло. Число его войск было меньше, но рядом с ним были Ла Тремуй, Баярд, Лапалисс, Гастон де Фуа, Оде д’Эйди и множество воинственных храбрецов, воспитанных в итальянских войнах. Людовик принял бой и первым ринулся в схватку. Несколько рыцарей, вынужденные последовать за ним, хотели его остановить: «Пусть те, кто боятся, ответил отважный монарх, укроется за мной»[41]. Эта неустрашимость была одной из главных причин успеха. Через несколько мгновений, когда удача казалась наиболее сомнительной: дети мои, король смотрит на вас, закричал Ла Тремуй[42]. Этого было достаточно, чтобы воодушевить солдат. Около пятнадцати тысяч венецианцев остались на поле битвы. Гасконские отряды, предводительствуемые младшим отпрыском дома де Дюрá, уложили их[43] своими пиками. Они составляли, наряду со швейцарцами, главную силу Франции, в течение всего этого и следующего веков. Их мужество и воинское мастерство, подтверждаемые ежедневно, прославили пехоту. До этого дворяне не желали сходить со своего скакуна, символа и привилегии рыцарства. Она считали, что унижают себя, сражаясь пешими, как крестьяне средневековья. Не в силах сдержать радости от успеха[44], Людовик соскочил с коня и, преклонив колени и воздев руки, возблагодарил Творца, от коего исходят все блага и почести, за победу, которая была ему дарована (1509 г.).

Эта победа привела к распаду лиги. Папа, король Арагона и несколько других принцев, которые подписали договор, начали потихоньку отходить от нее, и скоро с Францией остались только Максимилиан и герцог Феррары, первый – бесполезный как союзник, а второй – слабый принц, которому приходилось помогать. Людовик оставил Италию до того, как разразилась буря. Его здоровье, и так уже давно не очень крепкое, не могло приспособиться ни к тяготам войны, ни к жаркому климату.

Граф д’Алансон сопровождал его в этом походе. По возвращению, король женил его на своей племяннице, Маргарите д’Орлеан-Ангулем, сестре Франсуа, наследника короны. Молодой принцессе еще не было шестнадцати лет, но она уже обещала стать одной из самых красивых и разумных принцессы своего века. Помолвку отметили в замке Блуа, 9 октября 1509 г. Граф д’Алансон всегда домогался доменов дома д’Арманьяк. По случаю этого брака ему были даны некоторые надежды; но в контракте ничего не было отражено. Брак был заключен несколько дней спустя. «Устроителями[45] и руководителями брачных торжеств были король и королева, которые провели их в Блуа с такой пышностью и таким блеском, как если бы выдавали замуж родную дочь. Почти все принцы и принцессы этого королевства были там, и король был так добр и так сердечно расположен к невесте, что все поняли, в какой она милости у него. Ибо он всегда любил брата и сестру как своих детей. После мессы, которую король прослушал полностью, он сам вывел новобрачную из церкви. Потом был обед, и королева руководила в зале, и все было устроено по-королевски. И были за столом все принцессы и другие дамы этого королевства, и послы иностранных государей, и весь зал, который был самым большим, был уставлен другими столами для благородных сеньоров, дам и девиц, и все они были хорошо сервированы, и было множество самых разных блюд. После обеда начались игры и турниры, которые длились три или четыре следующих дня, и организаторами были монсеньор и монсеньор герцог де Немур, граф де Фуа, и четыре дворянина, бывшие с ними, которые предложили сразиться с любым желающим. На призыв вышеупомянутых сеньоров откликнулись такие же смельчаки, такого же положения и возраста, и сражались они везде и по всякому с теми, кто их вызвал»[46].

Пока король Людовик XII предавался простым семейным радостям, его военачальники дрались в Италии с переменным успехом. Юлий II постоянно проявлял себя как самый ярый из его врагов. У понтифика была только одна цель – очистить Полуостров от иностранного господства. Он добивался этого оружием, дипломатией и, к несчастью, даже предательством[47]. Пламя войны скрыло образ отца всех верующих, наместника Спасителя; оставался только шумный правителя Рима, честолюбивый священник, любитель сражений. Король только что потерял кардинала д’Амбуаза; добродетельный министр умел сглаживать ненависть. Его смерть предоставила полную свободу нескольким недалеким умам, которые подумывали о нападении на главу Церкви. Акт необдуманной строгости подкрепил их намерения. Французские кардиналы, видя в курии слишком много недоброжелательства, хотели пересечь горы. Юлий запретил им это. Особо он был настроен против Франсуа де Клермон-Лодева, приверженность которого к Людовику XII не знала меры. В день Св. Пьера, когда вся священная коллегия собралась вокруг суверенного понтифика, этот кардинал демонстративно покинул Рим, чтобы развлечься охотой[48]. Юлий посчитал себя оскорбленным, и, в гневе, отдал приказ арестовать его под тем предлогом, что он хотел бежать, и заключить его[49] в замок Св. Ангела. Один из людей его свиты, вызывающий более подозрений, чем остальные слуги, был схвачен и подвергнут допросу; но не смотря на все старания, он ни в чем не признался. Другие кардиналы испугались за себя; они, под тем или иным предлогом, удалились, и обосновались в Милане, где начались перешептывания о Соборе. Скоро самые смелые из них созвали его в Пизе, где он собрался под охраной или, скорее, под руководством Людовика. Но почти все собравшиеся там прелаты были либо французами, либо зависимыми от Франции. Гасконь была представлена только кардиналом д’Альбре. Этой полузаконной ассамблее, Юлий противопоставил регулярный Собор, который он созвал в церкви Латрана, и который он открыл лично, в присутствии бóльшей части священной коллегии и значительного числа епископов. В то же время он призвал к оружию всех верующих. По его настоянию сформировалась новая конфедерация, получившая название Святой Лиги: папа, Венеция и Фердинанд первыми подписали ее. Генрих VIII, король Англии, присоединился к ней тайно и заключил с Фердинандом отдельный договор, по которому Гиень должна была перейти к Англии, а Наварра к Арагону. Наконец даже швейцарцы, постоянные союзники Франции, готовились к нападению на Ломбардию.

Людовика не напугали ни число, ни сила его врагов, он укрепил границы королевства и направил Гастона, своего племянника, в Италию, туда, где положение было особенно серьезным. Гастону было только двадцать два года. Король, который его с каждым днем любил все более нежно, назначил его своим наместником, несмотря на его молодость. Он даже хотел, чтобы наградой за его подвиги стал трон, намекая ему на корону Неаполя. Этого не требовалось, чтобы воодушевить молодого принца, такого, как Гастон: с живым и многогранным талантом, неустрашимого, с щедрой и чувствительной душой, неисчерпаемым запасом жизнерадостности и веселости, благородной вежливостью, величественной фигурой, которые внушали одновременно уважение и доверие, все это делало Гастона кумиром двора и идолом воинов[50]. Он впервые взялся за оружие в походе на Геную. С тех пор не было ни одного сражения, в котором он не участвовал, обычно возглавляя авангард армии. Солдаты, на глазах которых он мужал, которые видели, как он, подобно льву, бросается на вражеские батальоны, с голыми руками или держа простой шарф, во имя любви к своей даме, были исполнены восхищения и нежности к нему, благословляли и восхваляли его, и рвались в бой. Несмотря на его нежный возраст, Людовик, поручая ему самое славное и самую тяжелое государствен­ное дело, прислушивался не столько к своей личной симпатии, как к их мнению. Впервые Гастону поручалось верховное командование, и никогда подобное начало не требовало бóльших сил и талантов.

Молодой герой оказался высоте положения[51]. С малым числом войск, которыми он мог располагать, он остановил швейцарцев и вынудил их вернуться в их горы. Едва ушли швейцарцы, как армия лиги, выступающая под знаменами папы, собралась в Имоле. Пьер Наваррский, инициатор интриг, возглавил испанскую пехоту, уже прославленную на всю Европу, а общее командование было поручено Раймону де Кардонну, вице-королю Неаполя. Соперничество воюющих сторон было слишком яростным, и слишком глубока была национальная ненависть, чтобы подумывать об отходе на зимние квартиры. С 26 января 1512 г. вице-король начал осаду Болоньи. Против него был Оде де Фуа, виконт де Лотрек; но его гарнизон был так малочислен, что он не смог бы долго сопротивляться. Гастон находился в Ферраре: он знал, что венецианцы в это время собираются напасть на Брешию, и понимал, что для него сохранить ее не менее важно, чем Болонью. Наконец он узнает, что венецианцы отбиты: пора действовать. Он уходит с наступлением темноты, идет всю ночь, несмотря на ледяной ветер и усиливающийся снег, и на следующий день, 5 февраля 1512 г., в девять часов утра, он входит в Болонью, не будучи замеченным врагом. Он хотел тотчас же выйти, чтобы дать сражение, но его отговорили дать хоть какой-то отдых его войскам. Гонсало, узнав от пленного об этом смелом марше, не осмелился меряться силами со столь напористым врагом, и когда опустилась ночь, снял осаду.

У Гастона не было времени радоваться своей победе. В тот же день, когда он вошел в Болонью, ему сообщил о взятии Брешии венецианцами. Измена принесла им то, чего не могла завоевать их сила. У французов оставался только замок. Гастон не медлит ни минуты. Он оставляет в Болоньи Лотрека с четырьмя сотнями копий и четырьмя тысячами пехоты, и уходит с остальной своей армией. Он движется почти без продовольствия через взбудораженную страну, по разбитым дорогам, переправляется через четыре полноводные реки, по пути сражается с Жаном-Полем Бальони, командующим венецианцев, и проходит за девять дней пятьдесят лье, настойчиво и хладнокровно преодолевая все препятствия, какие могут противопоставить природа и люди. Только его присутствие поддерживает усталые войска. Благородный герцог де Немур, говорят chroniques de Bayard[52], так привлек к себе сердца дворян и добровольцев, что все они готовы были умереть за него. Наконец, он входит в замок Брешии, гарнизон которого, уже готовый капитулировать, не может поверить в свое спасение.

На следующий день, молодой командующий приказал атаковать венецианцев. Его силы не превышали двенадцати тысяч бойцов[53]. Однако каким бы малым ни было их число, им не стоило пренебрегать; так как это был цвет рыцарства. «Когда все были еще внутри, сеньоры мои, сказал герцог де Немур: надо следовать тому, что угодно Богу. Вы прекрасно понимаете, что если этот город будет взят штурмом, он будет разрушен и разграблен, и все, кто находятся там, умрут, что не может не вызвать великую жалость: надо послать к ним парламентера». Парламентер приблизился к воротам города; но все предложения были отклонены. Настало время оружия. Гастон, давая сигнал, сказал: итак, сеньоры мои, мы сделали все, что могли, теперь очередь за нашими славными соратниками. Вперед, во имя Бога и монсеньора Св. Дионисия. Гиригойян, губернатор замка, и капитан Молар, один баск, а другой гасконец, и тот, и другой не раз доказавшие свою ловкость и отвагу, двинулись первыми во главе гасконской пехоты. Баярд поддерживал их со своими спешенными латниками. Они храбро выдержали огонь артиллерии и подошли к врагу вплотную; предстояло преодолеть тройную насыпь. Особенно жарко пришлось на первой: рубились шпагами, топорами, алебардами. Наконец, венецианцы отступили на несколько шагов. Внутрь, внутрь, соратники, тотчас же вскричал Баярд, они наши, вперед, громите все; и он со своими людьми преодолел насыпь; но в этой суматохе ему в бедро вонзилась стрела, и с такой силой, что наконечник остался в ране, а кровь забила фонтаном.

Рыцаря сочли раненным смертельно: товарищ, сказал он Молару, ведите вперед ваших людей: город взят. Что касается меня, то я не могу идти далее; так как я умер[54]. Бедный сеньор де Молар, который безутешно оплакивал потерю друга и близкого, так как оба были цветом дворянства, как разъяренный лев кинулся мстить за него. Немур скоро узнал печальную новость. Если бы он сам получил эту рану, он не страдал бы больше. Увы! Мои сеньоры и друзья, крикнул он тем, кто его окружал: не будем мстить этим негодяям за смерть самого совершенного рыцаря, который был на свете, я вас прошу, что бы каждый сделал то, что ему надлежит. Он тотчас же кинулся в ретраншемент и гнал беглецов шпагой, преследуя их попятам, пока не ворвался в город. Там он разделил свою армию на несколько отрядов, которые, пройдя по разным улицам, преодолев град черепицы, камней и аркебузных пуль, почти одновременно сошлись на городской площади, где бой возобновляется с новой яростью. Сопротивление привело к кровавой победе. Венецианцы, зажатые со всех сторон были перебиты шпагами, только немногие успели сдаться в плен. Когда некого было больше убивать, все начали грабить дома, и было там великое горе. Город был предоставлен солдатам, и в течение семи дней он испытал все, что можно ожидать от разъяренной и жадной армии.

Только дом, куда после сражения перенесли Баярда, был сохранен от этих ужасов. Тем не менее Гастон, говорит Guichardin, не позволил посягать на честь монахинь и женщин, укрывшихся в монастырях, «таким образом, добавляет он, менее, чем за две недели, он вынудил союзные войска папы и испанцев снять осаду с Болоньи, разгромил Жана-Поля Бальони с частью венецианской армии, и, возвратившись к Брешии, одержал над остальной их армией полную победу. Слава молодого победителя распространилась по всей Европе, и Италия без колебания признала, что она уже давно не видела ни одного воинского подвига, достойного встать вровень с такими, всегда победоносными, действиями»[55].

Эти успехи прославили герцога де Немуры, но не покончили с борьбой. Требовалось решающее сражение; Людовик на нем настаивал. Гастон искал его под стенами Равенны. Раймон де Кардонн хотел его избежать. Немур пытался его навязать. Он поручил Баярда добиться его. «Добрый рыцарь, которого не надо было упрашивать, ответил: Монсеньор, я вам клянусь моей верой, что с Божьей помощью, до того, как наступит завтрашний полдень, я с ними увижусь, и сообщу вам все новости. Там присутствовал барон де Беарн, лейтенант герцога де Немура, который любил приключения и всегда был готов к доброй схватке. Если, подумал он про себя, добрый рыцарь собирается выступить утром, надо проснуться раньше его. И собрал он кое-кого из своих друзей, и объявил им свое намерение выступить перед рассветом».

Действительно, когда Баярд появился со своим значком, барон де Беарн уже был на месте и устроил такой переполох во вражеском лагере, что вооружилась почти вся армия. Чтобы прогнать его, Кардонн велел два или три раза выстрелить из пушки, «одно из ядер оторвало правую руку очень веселого дворянина по имени Базийяк, а другое убило лошадь сеньора де Брассака, галантного воина, причем оба они были из компании герцога де Немура, который очень сожалел об увечье Базийяка; так как очень его любил».

«После этой жаркой стычки и после обеда, были собраны все капитаны, как кавалерийские, так и пехотные, у добродетельного герцога де Немура, самого храброго из всех, кто был за две тысячи лет до него; ибо нельзя прочитать ни в хронике, ни в истории императора, короля, принца, или какого иного сеньора, чтобы кто-то совершил в столь короткий срок столько великих дел, как он; но жестокая смерть забрала его в возрасте двадцати четырех лет, что принесло горе и непоправимый ущерб всему дворянству». Решили дать сражение на следующий день; это была Пасха. В средневековье соблюдали святость этого дня; но теперь вера ослабла.

«Благородный герцог де Немур оставил[56] свое жилище рано утром, полностью вооруженный, за исключением шлема; у него был крепкий нагрудник, причудливо украшенный гербами Наварры и Фуа, но очень тяжелый». Он прошел вдоль рядов. Как всегда видели, что он, верный своему обычаю, который он принял во имя любви к своей милой, не носил доспехов от локтя до перчаток, «и он просил всю компанию латников, уговаривал их и говорил много красивых слов, что бы в этот день они сохранили честь Франции, свою и его, и что им пора выступать. И после этого он сказал, что хочет увидеть, на что они способны ради любви своих милых в этот день». Сражение длилось около восьми часов, и долго успех был почти равным; но, наконец, враг дрогнул. Гастон бросился в схватку; Баярд, заметил, что он испачкан кровью и мозгами одного из его латников, сраженного пушечным ядром: « Монсеньор, вы ранены? Слава богу, нет, ответил он; но я крепко ранил многих[57]. Да восхвалим Бога, сказал добрый рыцарь, вы выиграли сражение, и будете отныне самым прославленным принцем мира: но поспешите вперед и соберите ваших латников: еще не время грабежа; всему свой черед».

С этими словами Баярд бросился в погоню за врагом. Все бежали; только большой испанский отряд отходил в полном порядке. Увидев его, Гастон крикнул[58] окружающим: «Кто меня любит, пусть следует за мной. Я не могу терпеть такое». И, пришпорив коня, помчался на испанцев, не обращая внимание на то, следует ли кто за ним. Даже Ролланд при Ронсевале не явил столько подвигов, как он здесь; но доблесть не смогла его спасти. Стрела, пущенная неизвестной рукой, повергла его на землю. Тело почти тотчас же покрылось ранами. Он умер мгновенно, на поле победы, ставшим его могилой. Лотрек, его кузен, тщетно пытался его защищать. Не убивайте его, кричал он, это брат вашей королевы: но он сам пал рядом, изрешеченный ударами. В то время как Гастон погибал, став жертвой рокового пыла, сердцах всех французов было опьянены победой. Всеобщую радость увеличивала мысль о той радости, которую должен был испытать молодой военачальник при виде столь полной победы. Все глаза искали его. Удивлялись, что не разделяет общей радости; его звали громкими криками, когда раздался голос: Гастон мертв![59]. Роковая новость облетела все ряды. Победную музыку, веселое пение тотчас же сменяет долгое и хмурое молчание, прерываемое только печальными стонами и горестными криками. Солдаты толпой бегут туда, где, как им сказали, он упал. Они находят его безжизненное тело, пронзенное четырнадцатью ударами копий. Лотрек еще дышал; его перевезли в Феррару, где хлопотами герцога и герцогини он вернулся к жизни.

«С тех пор, как Бог создал небо и землю, говорят в заключении Mémoires de Bayard[60], было немало добрых сражения; но никогда никто не видел такого количества бойцов, одинаково стойких, одинаково яростных, с обеих сторон, как это было в сражении под Равенной». Так расстался с жизнью Гастон, второй герцог де Немур, ушедший еще быстрее, чем первый, и также павший на поле боя. И хотя нет более прекрасной смерти, чем на вершине славы, не стоит завидовать его смерти. Эта последняя победа поставила его во главе героев его века. Он стал великим капитан прежде, чем стал солдатом. С ним, как и с Луи д’Арманьяком, угасла вторая ветвь его дома. Вместе со своим командующим погибли Молар, барон де Граммон, де Борд и капитан Фабиан, которого за его рост и геркулесову силу призвали Большим Дьяволом. Среди сеньоров, которые не пострадали от вражеской стали, но при этом отличились своей доблестью, мемуары того времени упоминают Оде д’Эйди, Женуйяка, Дюрá, Лаведана, Фимаркона, Пардайяна и, особенно, барона де Беарна, лейтенант Гастона, который прославился как большой затейник, не сходящий с коня. Про сражение при Равенне быстро узнала вся Европа. Никто не остался равнодушным: Рим и Венеция были напуганы; император и король спешно собирали новые войска; но Людовик, слишком любил своего племянника, чтобы радоваться: «Я хотел бы, с грустью говорил он[61], не иметь и дюйма земли в Италии, если бы сумел такой ценой оживить Гастона и всех храбрецов, которые пали вместе с ним. Сохрани нас Бог от подобных побед».



[1] Château de Pau. Grands Officiers, том 5, стр. 522.

[2] Collection Doat, том 63. Château de Pau.

[3] Grands Officiers, том 3, стр. 430.

[4] Некоторые считают, что он умер в Руссильоне в 1502 или 1503 г., командуя экспедицией, направленной Людовиком XII в попытке вернуть эту провинцию. Grands Officiers, том 3, стр. 430; но дата неверна и экспедиция эта, вероятно, лишь предположение.

[5] В расписке от 8 числа того же месяца, он именуется: Луи, герцог де Немур, граф д’Арманьяк, де Гиз, де Пардиак и де л’Иль-ан-Журден, виконт де Шательро и де Мартиг и пэр Франции. Красная восковая печать разделена на 4 части. В 1-ой – гербы д’Арманьяков, во 2 – Наварры, в 3 – д’Анжу, в 4 – де Бурбон-Ламарш, и поверх всего во главе титло; щит поддерживают две сирены, одна держит расческу, другая – зеркало; на гребне шлема – сноп.

[6] Grands Officiers, том 3, стр. 431.

[7] Dom Vaissette, том 5, стр. 91. Grands Officiers. Château de Pau. Брачный контракт был подписан в По 24 апреля. Присутствовали епископы Лескара, Тарба, Олорона, Эра, Комменжа и Пюи, а также Гаспар де Виймюр и сеньор де Монтеспан. Collection Doat, том 63.

[8] Целиком это завещание см. Dom Vaissette. Preuves, стр. 74.

[9] Grands Officiers, том 3, стр. 378. Dom Vaissete, стр. 91.

[10] Grands Officiers, том 3 и том 7, стр. 860.

[11] Dom Vaissette, стр. 93. Grands Officiers, том 7.

[12] В Гаскони не было почти ни одной благородной семьи, чтобы один или несколько ее представителей не участвовали в каком-нибудь походе в Италию, предпринятом в царствования Карла VIII, Людовика XII, Франциска I и Генриха II. См том 6, Revues, стр. 148 и почти все следующие до стр. 158. Мы приведем в конце этого тома, в Примечании 2, имена и действия нескольких гасконских сеньоров, которые отличились в боях, о которых мы не ничего не говорили.

[13] Mémoire de La Tremouille, гл. 10. D’Auton, гл. 17.

[14] D’Auton, стр. 17.

[15] Подробности относительно этих имен см. l’Histoire de Louis XII, de Jean d’Auton, стр. с 1 по 60.

[16] Об этой экспедиции см. d’Auton, St-Gelais. Mém. de Bayard, Gutchardin и историки Франции, особенно Garnier и le Père Daniel.

[17] Молодой принц, великий в учености, великодушнейший в желаниях, и выше всяких похвал в достоинствах. Так сказано у Jean d’Auton , гл 57, стр. 215.

[18] St-Gelais, стр. 169.

[19] D’Auton, стр. 216.

[20] Brantôme, Vie des grands Capitaines, беседа 8, стр. 61.

[21] Brantôme, Vie des grands Capitaines.

[22] Об этом сражении рассказывают по-разному: помимо версии, которой мы следова­ли, и которая наиболее распространена, другие говорят, что французы вначале вклинились в испанскую пехоту, и, добравшись до артиллерии, подожгли порох и захватили лагерь; но наступила ночь, и в темноте их латники, не разобравшись, напали на свою пехоту, и, таким образом, дали время испанцам соединиться. Согласно некоторым другим, напротив, французы не смогли удержать своих рядов при приближении ко рву, который был трудно проходим, и этот беспорядок не меньше способствовал их поражению, чем стойкость их врагов и смерть герцога де Немура. Наконец, некоторые добавляют, что Немур, огорченный тем, что не в силах преодолеть ров, решил сделать маневр, чтобы напасть на лагерь испанцев с фланга; для этого он приказал войскам отступить, и выполнение этого приказа, неправильно истолкованного теми, кто не знал его причин, усугубленное смертью командующего, последовавшей вскоре, привело к бегству армии. Каковы бы ни были все эти обстоятельства, позиция испанцев очень походила на позицию англичан перед Пуатье, при короле Иоанне, и исход дня был таким же. (См. Gui­chardin, том 5, гл. 5, стр 238).

[23] Château de Pau. Grands Officiers, том 3, стр. 431.

[24] Grands Officiers, том 3, стр. 385 и 620.

[25] Garnier, Histoire de France, том 2, стр. 272.

[26] Grands Officiers. Olhagaray. Favin.

[27] Garnier, стр. 225. Favin, Histoire de Navarre, стр. 660. Девизом Борджиа было: aut Cœsar aut nihil.

[28] Grands Officiers, том 5, стр. 322.

[29] Olhagaray, стр. 452.

[30] Dom Vaissette. Olhagaray.

[31] Когда Людовик увидел приближающуюся галеру короля Арагона, он сошел со своего мула и направился к мосткам. Король Арагона взял шапку в руку и сошел на землю и приблизился к королю, и они довольно долго обнимали друг друга. Жермена, сойдя на землю, сделала реверанс перед королем, который ее поцеловал и поддержал рукой (d’Auton). После обмена приветствиями, он взял королеву Арагона и посадил ее в круп позади себя, чтобы везти ее в ее жилище. Fleuranges, стр. 42.

[32] Mémoires de Bayard, гл. 17, стр. 263.

[33] Там же, гл. 18, стр. 264.

[34] Histoire de Louis XII, стр. 204,

[35] См. в конце тома, Примечание 3.

[36] Mémoires de Louis de La Tremouille, гл. 13. Тот же автор добавляет: он имел с церкви пятьдесят тысяч ливров дохода, так как был епископом Пуатье, архиепископом Оша, и если он имел некоторые крупные бенефиции и в таком количестве, то его целомудрие, доброта и ученость заслужили все эти саны, почести и владения; во всем, что он имел, не было ничего благодаря расположению к его старшему брату, упомянутому выше сеньору де Ла Тремуйю. Жан де Ла Тремуй носил на гербе, в 1 и 4 частях на золоте червленое стропило, сопровождаемое тремя лазоревыми орлами с червлеными лапами и клювами, двумя во главе и одним в основании, что является гербом де Ла Тремуйев, во 2 части золотые и червленые столбы числом 6 (или, в другой терминологии, пятикратное рассечение на золото и червлень, что изображается одинаково – Прим. преводчика) – герб д’Амбуазов, в 3 части золото, усеянное лазоревыми цветами лилии с червленой вольной частью – герб де Туаров. Эти гербы видны на витражах кафедрального собора и обоих боковых дверях. В начале его епископата Аманьё де Монтескью совершил в отношении жителей Монреаля множество притеснений, насилий и превышений власти, из-за чего был арестован и помещен в городскую тюрьму. Дядя виновного, Амадор де Монтескью, сеньор де Лагролé, узнав об этом, явился во главе вооруженного отряда, разнес ворота тюрьмы и освободил своего племянника. Байли Монреаля подал протест против нового насилия в присутствии консулов, N. дю Тастé, Жана дю Пуи, Пьера де Маана, Жана де Каррера и Бернара де Лагардера, членов магистрата города, и благородного Жана де Мерсьера, сеньор де Баларена. Город возбудил процесс против сеньора де Лагролé; но мы не знаем, чем все закончилось. (Manuscrit de l’Hôtel-de-Ville de Montréal). Примерно в то же время, на другом краю епархии, произошла не меньшая жестокость. Викарий Монтегю-Аррó начал воскресную мессу, не дождавшись сеньора этих мест, отчего тот возмутился, видя в том оскорбление, нанесенное его достоинству. Он вернулся в свой замок, взял аркебузу и застрелил несчастного викария, скончавшегося на ступенях алтаря: но здесь, по крайней мере, мы знаем, что правосудие не дрогнуло перед привилегиями происхождения. Виновный был повешен, его замок снесен, а его сеньория конфискована в пользу государства. (Manuscrit de l’abbaye de St-Sever de Rustan).

[37] D’Auton, стр. 278.

[38] Manuscrit de M. d’Aignan.

[39] Уже давно королевские действия были постоянно направлены на изменение Канонов. Когда было заключено соглашение со Львом X, согласно которому назначение прелатов переходило в ведение короны, раздались крики возмущения. Протестовали капитулы, аббатства, даже парламенты; они как бы не замечали, что капитулярные выборы чаще всего были только номинальными. Понтифик почти всегда утверждал и освящал кандидатуры государей. Не стоит так уж осуждать папство, если учесть, в каких условиях ему приходилось действовать.

[40] Gallia Christiana. Montgaillard, D’Aignan и dom Bru­gelles.

[41] Tableau du règne de Louis XII. Collection Petitôt, том 15.

[42] Там же, стр. 85.

[43] И было убитых венецианцев в куче пятнадцать тысяч человек, и была ­упомянутая куча в две пики высотой. (Mémoires de Fleuranges, стр. 11). Л’Альвиан, командующий венецианцев, был пленен Оде дю Ботé, сеньором де Коссаном, получившим от короля, взамен своего пленника две тысячи турских ливров. (Généa­logie de Preissac, стр. 80).

[44] St-Gelais, стр. 215.

[45] St-Gelais, page 221.

[46] См. Примечание 4.

[47] Эта справедливая оценка дана у M. Lau­rentie, Histoire de France, том 5, стр. 53.

[48] Guichardin, том 9, гл. 2, стр. 267.

[49] Lettres du roi Louis XII et du cardinal d’Amboise, том 1, стр. 259.

[50] Garnier, Histoire de France, том 11, стр. 437.

[51] Об этой кампании см. Guichardin, Paul Jove, les Mémoires de Bayard, и т. д.

[52] Mémoires de Bayard, гл. 30, стр. 240. Мы позаимствовали из этих Mémoires, которые так напоминают работы Froissart, почти все рассказы, которые следуют далее.

[53] Там же.

[54] Ему оставалось либо умирать там без исповеди, либо выбраться из гущи с двумя из его лучников, которые, чтобы как можно лучше остановить кровь, перевязали его рану своими рубашками, которые они разорвали.

[55] Guichardin, Histoire d’Italie, кн. 10, гл. 4, стр. 435.

[56] См. Примечание 5.

[57] Brantôme, беседа 24, стр. 209.

[58] Там же.

[59] Gar­nier. Мы позаимствовали у него некоторые подробности этого рассказа.

[60] Garnier, стр. 314.

[61] Другие приписывают Людовику XII такие слова: Пожелаем же подобные победы нашим врагам. Brantôme добавляет, стр. 121. «И затем следовали великие сетования и сожаления, которые он долго не мог прекратить, и не менее сотни раз он повторял, что лучше проиграть три подобных сражения, чем потерять одного племянника».

Hosted by uCoz