Том 5. Книга XVIII.

ГЛАВА I.

Волнения в Наварре. – Фердинанд отбирает это королевство у Жана д’Альбре и Катрин. – Тщетные попытки вернуть его. – Вступление кардинала де Клермона в Ош. – Жан Марр строит церковь в Озе и собор в Кондоме. – Смерть этого прелата. – Епископы Комменжа, Эра и Ломбеза. – Смерть Людовика XII. – Франциск I сменяет его. – Владения семьи д’Арманьяк переданы герцогу и герцогине д’Алансон. – Жан д’Альбре вновь пытается возвратить Наварру. – Он умирает от огорчения. – Катрин сходит в могилу вслед за ним. – Генрих, их старший сын, принимает титул короля Наварры и наследует их домены. – Жермена де Фуа и виконт де Лотрек оспаривают у него часть их. – Андре де Фуа атакует Наварру. – Его поражение. – Адмирал де Бонниве захватывает Фуентерабию. – Ссора сира д’Альбре с архиепископом Оша. – Его смерть.

Смерть Гастона освобождала короля и королеву Наварры от грозного конкурента; но когда они уже посчитали себя единственными хозяевами государства, так долго оспариваемого, они обнаружили, что лишены почти всего. Фердинанд всегда старался объединить в своей семье все короны Испании. Мы уже увидели, как он добивался руки Катрин для своего сына. Потеряв надежду на брак, он прибег к интригам и поддержал графа де Лерина в его мятеже. Тем не менее, мир никогда не нарушался открыто. Когда образовалась святая лига, Фердинанд хотел вовлечь в нее Жана и Катрин. Оба супруга постоянно имели причины жаловаться на Людовика XII, который выказывал себя более шурином виконта де Нарбонна, чем королем Франции. Не довольствуясь поддержкой молодого Гастона против них, он лично руководил процессом в парламенте Тулузы. Кроме того, он только что приказал тем из своих подданных, кто жил при дворе Наварры, или кто служил под ее знаменами, вернуться в его государство. Наконец, как будто для того, чтобы больше оскорбить слабость своих соседей, он угрожал военной силой заставить выполнять решение, которое приговаривало принца и принцессу к лишению Беарна и всего того, чем они владели в королевстве.

Несмотря на подобные претензии, Жан и Катрин, заставили себя скрыть обиду, и, прислушиваясь только к голосу разумной политики, отказались присоединиться к Фердинанду и его союзникам против Людовика. Тогда им предложили[1] соблюдать нейтралитет; но для полной уверенности, что они не нарушат его, у них потребовали отдать в заложники Анри, их сына, или предоставить шесть городов, которые им будут указаны. Подобные предложения были, по сути, объявлением войны. Чтобы начать ее открыто, Фердинанд ожидал прибытие шести или семи тысяч англичан, обещанных ему Генрихом VIII. Они действительно высадились (июнь 1512 г.) на побережье Бискайи, под командованием Томаса, маркиза Дорсета, и Эдуарда Ховарда, сына графа Сюррея. Король Испании попытался направить их против Наварры; но островитяне хотели драться только в Гиени, завоевание которой Фердинанд должен был начать вместе с ними; так и не сумев привлечь его к этому, они погрузились на свои корабли и направили паруса к Англии.

Их уход не остановил Фердинанда. С помощью графа де Лерина и его сторонников, он собрал армию, во главе которой поставил дона Фадрике де Толедо, в то время еще довольно молодого, а позже столь прославленного под именем герцога Альбы[2]. Новый командующий вошел в Наварру 20 июля и двинулся прямо на Памплуну, где надеялся застать короля Жана; но принц успел бежать в Ломбьер, отослав в Беарн жену и детей в сопровождении Мано де Навайя, который успел отличиться в этой войне. Испанцы, захватывая Наварру, распространяли слухи, что Жан д’Альбре отлучен от церкви и лишен его государств за то, что примкнул к Людовику XII и признал его Собор, и что подобное наказание ожидает каждого, кто его поддержит. Эта уловка, многочисленность армии герцога Альбы, бегство короля, активизация сторонников де Бомонов, внесли смуту в настроения жителей Памплуны, которые сдались после трех дней осады. Король, униженный этой потерей, предложил принять все условия, которые ему были навязаны. Победитель потребовал, что бы он, без всяких условий, передал ему все укрепленные места королевства и наследника короны. Жан не мог принять таких требований. Получив известие, что граф де Лерин намеревается захватить его, он оставил Ломбьер и ушел во Францию, сопровождаемый своими главными сторонниками. Некоторые авторы утверждают, что Жан бежал во Францию первым, и что Катрин, возмущенная тем, что ее муж оставил королевство прежде, чем увидел врага, пыталась оказать некоторое сопротивление испанским войскам; но два дня спустя она была вынуждена пересечь горы со своим старшим сыном и тремя дочерьми. Они добавляют, что присоединившись к трусливому сыну Алена, она с горечью сказала ему: «Король, вы остаетесь Жаном д’Альбре, и не думайте больше о королевстве Наварры, которое вы потеряли из-за вашей слабости»[3]. Как бы там ни было, бегство королевского дома повлекло за собой добровольную сдачу всех городов и крепостей Наварры, за исключением крепости Тюдель и нескольких замков в Валь де Ронкаль и Амекене; но и эта крепость, и эти замки вскоре были захвачены герцогом Альбой. Этот командующий, развивая свой успех, преодолел Пиренеи, взял Сен-Жан-Пье-де-Пор, сжег Сен-Жан-де-Люз и разрушил несколько крепостей, которые не мог удержать, и которыми могли завладеть враги.

Таким образом Наварра была захвачена, и вскоре навсегда присоединена к испанской монархии. Испанские правители тщетно пытались сгладить несправедливость этого завоевания. Оно еще долго угнетало сознание Карла V и Филиппа II, который, как утверждают, на своем смертном одре говорил о восстановлении независимости Наварры; но политика обязывала хранить то, что было приобретено в ее интересах. Пытались сослаться на так называемую буллу Юлия II. Но, кроме того, что не в праве папства раздавать короны, этой буллы никто никогда не видел; сторонники ее существования даже указывают различные даты, настолько она нереальна.

Король Франции не мог не посочувствовать несчастью[4] принца, который пожертвовал собой ради него: он отменил приговор парламента Тулузы, как вынесенный некомпетентными судьями; в то же время он усилил войска, которые у него уже были в Гиени, и приказал им войти в Наварру, в то время, как командор Прежан де Биду должен был двинуться им навстречу от побережья Испании. Король поставил во главе своих войск герцога де Лонгвиля и герцога де Бурбона; но так как оба они одновременно требовали для себя высшего командования, первый как губернатор Гиени, а второй как принц крови, Людовик решил покончить с их соперничеством, послав на театр военных Франсуа д’Ангулема, своего наследника, которому тогда было семнадцать или восемнадцать лет. Герцог Альба стоял лагерем около Сен-Жан-Пье-де-Пор. Франсуа подошел к стенам этого города во главе французской армии, в рядах которой были Оде д’Эйди, Баярд, Лапалисс и несколько других прославленных капитанов, вызванных из Италии, и в первый же день, он послал вызов на бой испанскому командующему. На этот рыцарственный вызов тот только холодно ответил, что принц оказал ему большую честь; но что точные приказы его хозяина запрещают ему принимать какое-либо сражение.

Время не терпело отсрочек: уже был октябрь. Франсуа тотчас же начал кампанию. Он разделил свои войска на три корпуса. Королю Жану он дал две тысячи немцев, четыре тысячи гасконцев, которыми командовали сеньоры де Гондрен, де Ларбуст и де Пуилозик, и тысячу латников под командованием Лапалисса. Этот первый корпус должен был войти в Наварру, где королю следовало обратиться к своим бывшим подданным с воззванием, призывая их вспомнить о долге, и обещая им самое полное забвение прошлого. Герцог де Бурбон, во главе второго, должен был атаковать Гипускоа. Франсуа, имея под своим командованием герцога де Лонгвиля, с третьим корпусом остался в окрестностях Сен-Жан-Пье-де-Пор.

Вначале королю Жану сопутствовал некоторый успех. Миранда, Тафалла, долины Ронкаль и Саннезаз волей или неволей подчинились. Оттуда, принц двинулся на Памплуну. Узнав об этом, герцог Альба оставил Сен-Жан-Пье-де-Пор и поспешил на защиту столицы. Если бы Жан выступил ему навстречу и завладел проходом в Пиренеях, он зажал бы его между собой и графом д’Ангулемом, и погубил бы его армию; но он позволил опередить себя. Эта задержка стоила ему короны. Памплуне помогли, и герцог Нахарра, посланный Фердинандом с мощным подкреплением, успел присоединяться к испанскому командующему. Непогода, длительные марши, нехватка продовольствия, весьма ослабили французскую армию. Приближалась зима: приходилось отказаться от задуманного и подумать об обратном пути. Только ценой больших трудностей и опасностей удалось преодолеть Пиренеи. Горцы нападали на арьергард. Пришлось бросить бóльшую часть обоза и артиллерию. В то же время англичане появились в Пикардии. Людовик отозвал армию, и Фердинанд остался полным хозяином Наварры (ноябрь 1512 г.).

В то время, как французская армия преодолевала Пиренеи, кардинал де Клермон-Лодев, обретя свободу, пересекал Альпы. Он хотел найти в своем архиепископском городе ту безопасность, которую не смог найти в столице христианского мира, и обрести среди своей паствы, в святом пасторском служении, тот мир и покой, которых священник был лишен в круговерти политических интриг. Он еще ни разу не появлялся в своей епархии. Вступая в Ош[5], он хотел дать своему капитулу время подготовиться к своему торжественному вступлению, и остановился на несколько дней в замке Мазерé, старинной резиденции своих предшественников с конца XIII века, или даже с конца XI века. Наконец, к вечеру 15 октября 1512 г., он оставил Мазерé и остановился на ночь в Павье. На следующий день, в воскресенье, Сент-Андре, первый президент парламента Тулузы, епископы Кондома, Комменжа, Эра, Вабра и Ломбеза, генеральный викарий Лектура и несколько других значительных особ, в шесть часов вышли из Оша и отправились за прелатом в дом, где он провел ночь. Тотчас же началось шествие.

На границе между Ошем и Павье его встретили восемь консулов Оша, верхом, в окружении трубачей и своих чиновников, и сопровождаемые толпой жителей, также на конях. Первый консул, Виталь де Бордалье[6], отделившись от своих, заговорил на местном наречии и сказал прелату с наивной и откровенной сердечностью наших отцов. «Monseignor, Diou bos doné bon jorn; et besiats bengué ab tota la compagnia. La cioutat d’Aouch et sos habitants se recoumandon très humbloment à la bosta gratia, et son tots à bostre ser­vici et commandement, et ant grand plasé de bostra benguda, en prégant Diou que longuement demorets et siats nostre prélat et seignor»[7]. Кардинал не захотел уступить им в вежливости. Он отвечал на том же наречии, которое, все-таки, не было для него привычным: «Messiurs, bos mercii de la honor que bos me fatz. Vos offreim de vos far tots les plasés et servicis que yo poyri»[8]. Консулы очень смиренно поблагодарили его и добавили: «Monseignor, quand seraim à Aouch, se bos plats, parlaram plus amplament deus affars de bostra cioutat et habitants d’Auch».[9] Они поклонились ему и тотчас же поспешили с теми из своих сограждан, кто их сопровождал, возглавить шествие.

Вскоре появился барон де Монто, за которым следовало многочисленное дворянство, все на добрых конях и хорошо разодетые. Барон поклонился кардиналу и сказал ему: «Jo soy assi per far mon digut à bostro in­trado, et per bos bota en possession, ainsi qu’es accous­tumat»[10]. С этими словами он повернул назад и умчался галопом с дворянами. Они спустились к гостинице, расположенной рядом с мостом Сент-Оран. Там барон и другие сеньоры взяли каждый по белой палке и направились к воротам Латрей, чтобы там дожидаться архиепископа: он следовал той же дорогой. Прибыв к гостинице, он снял обычные знаки кардинальского сана, которые носил, и облачился в одеяния для великих торжеств. Затем он поднялся на иноходца и таким образом приблизился к воротам Латрей. Прямо за ними стоял барон де Монто, а сразу за ним, по обе стороны, дворяне, собравшиеся на торжество. Около них стояли оба братства, Сент-Орана и Св. Марии, с реликвиями святых прелатов, которые некогда управляли епархией.

После того, как кардинал поклонился святым мощам своих прославленных предшественников, обо братства развернулись, оказавшись впереди консулов, и тотчас же началось шествие. Сдерживаемый пением, крестом и знаменами, кортеж продвигался медленно. Едва иноходец прошел в ворота, как барон де Монто взял его за повод и повел его в окружении дворян, которые шли пешком, как и он, и также, как и он, несли в руках палки, символ паломника. Таким образом подошли к паперти собора. Архиепископ спешился и снял кардинальскую мантию и шляпу, чтобы взять посох и митру, отличительные знаки первого пастыря. Капитул, ведомый аббатом Фурсé, своим синдиком, ожидал его под портиком. Если верить dom Brugelles, автору, на самом деле не всегда точному, все его члены были в митрах ради такого случая[11]. Во всяком случае, это обстоятельство никак не отражено в документах наших капитуляриев. Синдик обратился к прелату с речью, и попросил у него принесения клятвы, положенной уставом и освященной обычаем. Архиепископ приветливо ответил и закончил свой ответ словами: Бог мне дает власть, чтобы я сумел воздать вам столько же добра и чести, сколько вы мне оказали. У входа в церковь поставили стол. На него положили молитвенник, и на этот молитвенник установили крест и реликвии. Архиепископ поклонился реликвиям и поклялся, преклонив колени и возложив руки на молитвенник, свято хранить учреждения и привилегии капитула.

После этого он вошел церковь под пение Te Deum, подошел к главному алтарю, который поцеловал и отслужил мессу до Confîteor, после чего занял свое кресло. Епископ Вабра закончил мессу, после чего последовало епископское благословение, данное кардиналом. Когда религиозные церемонии были закончены, большой кортеж проследовал во дворец. Архиепископ едва успел освободиться от посоха и митры, как снова появились консулы; они пришли преподнести ему от имени города дары, символизирующие вручение ему горожанами своих сердец и себя лично. Архиепископ сердечно принял дары, и горячо поблагодарил консулов и город, уполномоченными которого они были; но так как приближался полдень, консулы ушли.

Был приготовлен блестящий банкет. Архиепископ сел за первый стол, имея по правую руку епископа Эра, а по левую президента Сент-Андре, и пригласил других епископов сесть по другую сторону стола. Барон де Монто вертелся перед ним до тех пор, пока прелат, из уважения к его преклонному возрасту, не приказал ему занять место около епископа Эра. За вторым столом сидели каноники Св. Марии с другим духовенством. У консулов Оша был также свой стол, где вместе с ними сидели консулы Вик-Фезансака и Баррана.

После застолья пошли служить вечерню. Епископ Кондома, Жан Марр, восьмидесятилетний старик, произнес там речь, жар которой никак не отражал седин его возраста, и которую он закончил призывом ко всему августейшему собранию молить Бога о мире между папой Юлием II и королем Людовиком XII, взаимные претензии которых были столь гибельны для религии и могли оказаться фатальными для церкви Франции.

Епископ Марр, чей красноречивый голос звучал при возведении кардинала де Клеомон-Лодева, был одним из наиболее знаменитых прелатов, которых произвела на свет Гасконь. Королева Анна Бретонская, чью боль он врачевал после смерти Карла VIII, удостоила его своим доверием. Людовик XII разделил чувства принцессы; он выбрал его своим исповедником и оставил при дворе. Но после двух лет добрый пастырь почувствовал потребность вновь увидеть свою паству и отказался от придворной должности. Едва он возвратился в Кондом, как получил известие, что король опасно болен. Он тотчас же объявил пост во всей своей епархии и приказал провести в своем епископском городе всеобщую процессию, которую возглавил сам, с босыми ногами, несмотря на свой преклонный возраст и суровость зимы. Бог услышал его мольбу и молитвы всей Франции, и на этот раз Людовик был сохранен для любящих его народов.

Благотворительность его была столь велика, что его называли отцом бедняков. Но не только они пользовались его щедростью. Усердный в восстановлении святых мест, он построил церкви в Озе, Франсескá, Лаплюме, Сен-Сижимоне около Мезена, в которой он установил четыре пребенды, и две часовни Кармелитов и Кордельеров в Нераке; но больше всего средств он вложил в кафедральный собор. Тот пришел в запустение: Марр велел его разобрать, чтобы вновь его построить по новому плану[12]. Когда закладывали фундамент, брат Томá, знаменитый Кордельер, которого народ почитал святым, пришел проповедовать в Кондом. Толпа, собравшаяся вокруг него, была столь многочисленна, что ему пришлось выступать на большой площади. Посреди речи, в которой он говорил о всеобщих бедствиях, вот уже пятьдесят или шестьдесят лет разорявших провинцию, он прервался, и склонясь перед набожным прелатом, который руководил церемонией, стал убеждать его продолжать свою работу, предсказывая ему, что Бог особо позаботится сохранить и его собор и все церкви, которые он построит. Мы увидим, как исполнится предсказание.

Во время епископата Марра шел долгий процесс между капитулом и консулами Кондома по поводу прав ловли в Баизе, городских печей и дорожной пошлины. Прелат, выбранный в арбитры, вынес свое решение на следующий день после Пасхи (1506 г.), причем настолько удачно, что его охотно приняли обе стороны. Но вскоре ему самому пришлось выступить против консулов. Разногласия возникли из-за того, что он хотел поместить свои гербы рядом с гербами короля в ратуше и на воротах городка. Несколько других претензий настолько озлобили умы, что некоторые впали в крайность. Наиболее яростные захватили прелата, хотя все обязаны были оберегать его священную особу, и оттащили его к шахте Барлет, куда хотели его скинуть; но он вырвался из их рук, оставил Кондом и ушел в Монреаль, где 4 декабря 1520 г. учредил коллегиальный капитул. Родина пыталась загладить такое оскорбление. Аббат Симорра, Роже де Лабарт, умер 13 августа 1519 г. в Кадейяне около Ломбеза, где и был похоронен; монахи единогласно избрали Марра, но набожный старец отклонил эту честь. Он готовился к своему последнему часу, который наступил 13 октября 1521 г. Ему было восемьдесят пять лет, и больше семидесяти из них он отдал религии или церковным службам. Он был похоронен в часовне Св. Иоанна Крестителя, ныне Чистилища, свод которой украшен его гербами. Когда через тридцать лет после его смерти могила была вскрыта, нашли его тело свежим и цельным, как в день его кончины. Во время религиозных войн его перенесли, чтобы уберечь от надругательства сектантов. Тайна, которой окружили этот перенос, уничтожила все следы его погребения, и сегодня неизвестно, в какой части церкви он покоится[13]. Прелат возвысил свою набожность ученостью. Он составил учебник для священников, толкование воскресной проповеди, трактат о покаянии и перечень символов Св. Афанасия.

Епископы Комменжа, Эра и Ломбеза оставили в истории меньше следов, чем епископ Кондома. Гайяр де л’Опиталь, так звали первого из этих прелатов, родился в Олероне. Получив сан каноника в церкви Св. Бертрана, он так сумел всех расположить к себе, что был единогласно избран после смерти Батиста де Фуа (14 января 1501 г.). Кардинал Аманьё д’Альбре оспаривал у него эту кафедру. Он ссылался на буллу папы, но эта булла так и не была получена, и Гайяр оставался на этом месте до самой своей смерти, последовавщей в 1513 или 1514 г.; это был набожный и милосердный прелат. Он учредил уставы для своего духовенства и оставил несколько владений капитулу, удостоившего его своим выбором. Еще кардинал д’Альбре пытался, но с тем же малым успехом, оспорить кафедру Эра у Бернара д’Амбуаза, который вместе с Гайяром присутствовал при вступлении кардинала де Клермона, своего родственника. После кардинала де Фуа это епископство занимал в 1493 г. некий Антуан, о котором мы знаем только его имя, а в 1497 г. Бернар д’Абади, из благородной и старинной семьи Сен-Севера. Этот последний умер до 1500 г., и его сменил Бернар д’Амбуаз. Обычно ему приписывают учреждение певческой школы[14]; но рукописи Эра утверждают, что она была основана Бернаром д’Абади, и обходят полным молчанием Бернара д’Амбуаза.

Епископ Ломбеза, Дени де Бильер, был племянником кардинала де Бильера. Тот умер в Риме 6 августа 1499 г., и был похоронен в Ватикане, в часовне королей Франции. С ловкостью в делах, которая принесла ему милости Людовика XI, он соединял ученость и набожность. Он составил различные труды о книге сентенций, так часто комментированной в этот век. Еще он оставил проповеди, церковные беседы и два обращения (так называли торжественные речи, модные в то время); одно предназначалось святому отцу, а другое – священной коллегии. Его епархия была дана Дени де Бильеру, наследнику его имени, ребенку в самом нежном возрасте. Дени, менее удачливый, чем его дядя, оставил в истории церкви Ломбеза только свое имя; мы даже не знаем точной даты его смерти. Во всяком случае, с 1514 г. эту кафедру занимал Саварик д’Орнезан, из стариннейшей местной семьи.

Следующий год начался со смерти Людовика XII (1 января 1515 г.). Несмотря на его беспрерывные и почти всегда неудачные войны, об этом государе очень сожалели. Он любил народ, и, стоит отметить, ибо это встречается довольно редко, народ платил ему тем же[15].

Людовик оставил только двух дочерей[16]. Герцог д’Ангулем, его племянник, женился на Клод, старшей, и сменил своего тестя под именем Франциска I. Этому принцу было только двадцать лет: молодой, красивый, одухотворенный, смелый, великолепный, ловкий во всех телесных упражне­ниях, исполненный романтическими идеями рыцарства, он был поистине идеалом той эпохи; так как «никогда не видели во Франции короля, благородство которого так радовало»[17]. Его царствование обещало быть блестящим, ярким и славным; но слава и блеск почти всегда достигаются потом и кровью народа. Франциск I нежно любил Маргариту, свою сестру. Едва он взошел на престол, как тут же осуществил надежды, которые Людовик XII подарил молодой принцессе при ее браке с герцогом д’Алансоном. Он отказался[18] в ее пользу (1 февраля и 10 октября 1515 г.), от графств Арманьяк, Фезансак, л’Иль-Журден и Родез, как и от всех владений, которые были конфискованы у Жана V; и чтобы навсегда покончить с какими-либо претензиями, которые корона Франции и герцог д’Алансон предъявляли на эти обширные домены, было оговорено, что в случае отсутствия потомства, они оставались за тем из супругов, который переживет другого. Сир д’Альбре требовал свою долю. Герцог д’Алансон успокоил его, предоставив ему ренту[19] в размере восьмисот ливров. Взамен он обязал его отказаться от графства л’Иль-Журден, виконтства Фезансаге и четырех бароний. Кажется, эта рента была назначена с Арманьяка, так как Ален, , принося 27 февраля 1515 г. оммаж за свои земли Франциску I, особо упомянул это графство, говоря о графствах Перигор и Гор, и городе Флёранс[20]. Тем не менее, Арманьяк не перешел к нему окончательно, и герцог д’Алансон сохранил его за собой.

Щедрость Франциска I встретила некоторую оппозицию со стороны парламента. Пришлось государю давать новые грамоты (1516 г.). Только после этого богатое наследство дома д’Арманьяк была передано герцогу д’Алансону, который вступил во владение[21] графствами Арманьяк, Фезансак, л’Иль и Пардиак, виконтствами Брюйуа, Ломань, Овиллар, Фезансаге, странами и землями Ривьер, Лектур и барониями Ордан, Молеон, Казобон, Ор, Маньоак, Барусс и Нест. Он объединил в своих руках все, чем владели в Гаскони обе угасшие ветви[22].

К тому времени король уже давно был по ту сторону Альп, и вместе с ним все принцы крови и элита французских воинов. Он собирался предъявить права Клод Орлеанской, своей жены, на Милан, и отомстить за унижение последнего царствования. Первая кампания была блестящей и удачной, как и все первые кампании его предшественников. День Мариньяно (14 сентября 1515 г.) занял достойное место среди наших самых блестящих воинских успехов, рядом с днями Форново и Аньаделло; но эта громкая победа не принесла почти никаких результатов; тем не менее, она вынудила Льва X заключить мир с Францией. Монарх и папа встретились в Болонье и подписали там знаменитый договор, известный под именем конкордат (18 августа 1516 г.). Это соглашение оставляло за короной назначения на высшие церковные места. Правда, из него пытались исключить епископства и аббатства, которые получили от Св. Престола особые привилегии; но исключение не было принято, и королевское верховенство распространилось на все бенефиции. Это в корне меняло старинное церковное положение средневековья, вводя туда светский элемент, что не могло не вызвать опасений. Духовенство, университеты, парламенты громко протестовали. Сопротивление было яростным и упорным; его отголоски мы встречаем на протяжении примерно полувека при занятии почти всех епархий, но грохот войн ослабил их звучание.

Король Фердинанд Испанский умер 23 января 1516 г. Жан д’Альбре попытался воспользоваться его смертью, чтобы возвратить Наварру[23]. К несчастью, вместо того, чтобы быстро двигаться к Памплуне, он терял время, атакуя Сен-Жан-Пье-де-Пор, и дал, таким образом, время герцогу Нахарра прийти на помощь. Принятое им неосторожное решение оказалось еще более гибельным: он разделил свою маленькую армию, и, упорно продолжая осаду Сен-Жана, отделил часть своих сил во главе с маршалом Наварры. Маршал, несмотря на снег, преодолел Пиренеи и дошел до Изанá. Не приняв никаких мер предосторожности, он подвергся внезапному нападению при проходе через Ронсеваль, был полностью разбит и попал в руки врагов с бóльшей частью своих офицеров. Этот разгром лишил Жана д’Альбре последней надежды; он снял осаду и отныне отказался от любой попытки отвоевания. Катрин, его жена, не могла смириться с его решением, и, не в силах переубедить его, она ему грустно говорила[24]: дон Хуан, дон Хуан, если бы мы родились наоборот, я Хуаном, а вы Катрин, мы никогда не потеряли бы Наварру. Эти горькие упреки терзали сердце, уже давно источенное печалью. Принц прожил только месяц и умер в Монеене 15 мая 1516 г.[25]. Жан был набожным, целомудренным, благочестивым принцем, чистым душою и помыслами. Источником бóльшей части его несчастий была чрезмерная доброта его души. Вначале, казалось, ему нравилась роскошь, но ее оборотная сторона рано его образумила. Он сократил свои расходы, чтобы дать облегчение своим народам. За время своей длительной борьбы с Фердинандом Испанским и виконтом де Нарбонном, он ни разу не потребовал чрезвычайных субсидий. Он отклонил даже те, которые ему добровольно предлагали его Штаты.

В Нуайоне начались переговоры между Франциском I и молодым Карлом V, наследником Фердинанда. Катрин направила туда послов, которые добивались, что бы Наварра была возвращена их госпоже. Карл обещал это; но он отложил выполнение своего обещания до тех пор, пока он не вступит в Испанию. Эта новость подарила Катрин надежду, что молодой государь примет ее сторону. Она направила во Фландрию, где тогда жил Карл, еще одну депутация, более торжественную, чем первая. В нее входили кардинал д’Альбре, сир д’Орваль, виконт де Лотрек, Жан д’Андуен, сенешаль Беарна, сеньор де Монфокон и Пьер де Биэ, канцлер Наварры. Посольство было встречено в Брюсселе. Канцлер обратился к монарху с речью, предъявляя права своей госпожи на Наварру, а чтобы они были приняты с бóльшей благосклонностью, он попросил руку одной из сестер Карла для принца Анри, наследника короны. Карл, уже умея скрывать свои мысли, вежливо выслушал эту просьбу; но дал весьма неясный и неопределенный ответ; а когда Биэ возобновил свои попытки, он добавил, что не может ничего решать без согласия совета Кастилии. Это значило, что он берет обратно свои слова. Катрина так и поняла, и, измученная страданиями, истерзанная слезами и сожалениями, умерла в Мон-де-Марсане 12 февраля 1517 г., через девять месяцев после своего мужа, едва достигнув сорока семи лет. В свои последние мгновенья, она не могла забыть о Наварре, и просила быть похороненной, вместе с Жаном д’Альбре, в склепе Памплуны, усыпальнице королей, ее предков. Пожелания умирающей не были исполнены; обоих супругов похоронили в соборе Лескара, где покоились старинные виконты Беарна, и где был похоронен Франсуа Феб, ее брат и предшественник. Почти все местные сеньоры сошлись на их похороны; говорили, что этой готовностью они хотели возместить своим бывшим господам несправедливость фортуны, отказавшей им даже в последнем желании на королевскую гробницу.

От брака Жана с Катрин родилось десять детей[26]: пять принцев и пять принцесс. Три старших принца умерли молодыми; последние три принцессы приняли постриг; две другие вышли замуж, одна за Жана де Фуа, графа д’Астарака, своего кузеном, которому так и не принесла детей, а другая за Рене, виконта де Рогана, предка нынешних герцогов де Роган. Младший сын, Шарль, умер холостым, а у самого Анри, главы дома, была только дочь. Уже более полувека наиболее плодотворные ветви быстро угасали. Мир менялся. Обновленному миру были нужны новые семьи. Приходится прибегать к закону предопределений, чтобы объяснить этот феномен, что так быстро и без каких-либо видимых причин ушли семьи великих сеньоров Гаскони.

Анри было только четырнадцать лет, когда он занял трон Наварры под именем Генриха II. Он родился в Сигуэнсе, за Пиренеями, в апреле 1503 г., через три дня после смерти Андре Феба, старшего из сыновей Жана и Катрин. Эта смерть и смерть его двух других братьев вызвали немалые опасения за его жизнь. Чтобы лучше заручиться поддержкой небес, принц и принцесса, согласно поверью, до сих пор бытующему в Гаскони, выбрали его крестными отцами двух немецких паломников, которые пересекали Наварру, чтобы поклониться могиле Св. Иакова. Одного из этих паломников звали Генрихом. Он и оставил свое имя королевскому ребенку. Первые годы его воспитывал Ален д’Альбре[27]; затем его направили к молодому Франсуа д’Ангулему. В этой школе он не только преуспел во всех телесных упражнениях, составляющих в то время основное воспитание молодого дворянина, но и изучил то, чем уже слишком давно пренебрегли, и что ныне считается основой, или, по крайней мере, необходимым дополнением любого воспитания: письменность, науки и искусства. После смерти его родителей Ален, его первый наставник, стал его опекуном и управляющим его Государством.

Несмотря на то, что слова Карла V не оставляли никаких надежд, одной из первых забот сира д’Альбре было возобновление переговоров, начатых Катрин. Он направил в Кастилию[28], куда только что прибыл государь, Жана д’Андуена, сенешаля Беарна, Бернара де Лордá, аббат Люка, Гайярдона де Монтескью, сеньора де Желá, и канцлера Биэ. Эти послы добились, что бы новая конференция состоялась в Монпелье, и что бы там тщательно обсудили права, предъявленные молодым Генрихом и его советом. Конференция действительно состоялась и длилась более двух месяцев. Сеньор д’Андуен, сенешаль Беарна, представлял там короля Наварры; все заставляло надеяться на благоприятный исход, но смерть Артюса Гуфье[29], главы французского посольства, заставила отложить принятие окончательного решения. Испанские послы уехали, ничего не подписав, и Карл V сохранил то, что захватил его предок. Он ссылался на дарственную, написанную в его пользу Жерменой де Фуа, когда она выходила замуж за короля Фердинанда. Жермена, после сражения при Равенне, объявила себя наследницей всех прав Жана, виконта де Нарбонна, своего отца, и в этом качестве потребовала Наварру и все домены, которыми владел Гастон де Фуа; но решение парижского парламента, вынесенное 5 октября 1517 г., отказало ей во всех ее претензиях[30].

Объявился еще один претендент, более серьезный, чем Жермена. Оде, сын того виконта де Лотрека, который был советником, и ближайшим помощником Катрин в ее борьбе с виконтом де Нарбонном и его сыном, после их смерти решил занять их место и потребовал Наварру и владения Гастона и Элеоноры Наваррской, своих предков, как старший мужчина в семье де Фуа; но он не решился прибегнуть к силе. Он вызвал свою кузину на суд парижского парламента[31], который также отверг его претензии, как и претензии Жермены, и у Генриха не осталось соперников. Он никогда не терял Наварру из виду.

Представился случай, показавшийся благоприятным для того, чтобы отвоевывать ее. Испанские войска, которые ее охраняли, были отозваны. Кастилия была охвачена волнениями партий, а Карл V, ставший императором, жил в Германии. Генрих настойчиво просил помощи у Франциска I, гаранта договора в Нуаньоне. Король Франции охотно предоставил просимое; но чтобы слишком явно не участвовать в этой войне, он поручил[32] это предприятие Андре де Фуа, брату Оде, ближайшему родственнику молодого принца. Войска, которые он возглавил, были собраны в Гаскони или Беарне, причем, от имени Генриха. Среди капитанов, которые их вели, были Терм и д’Оссен, оба они со временем будут удостоены жезла маршала Франции; Сен-Коломб, Турнон, д’Андуен, Бенак, Навай, Эсгарребак, Фонтений. Король к этому добавил триста латников под командованием Жака де Люда, сенешаля Пуату.

Армия быстро продвигалась вперед и с ходу взяла штурмом (15 мая 1521 г.) Сен-Жан-Пье-де-Пор, ключ страны. Она прошла через долину Ронсеваль и, не встречая особого сопротивления, подошли к стенам Памплуны. При их приближении герцог Нахара, не уверенный в надежности этой столицы, ушел в Кастилию. Жители, оставшись без своего губернатора, открыли ворота французам. Крепость была готова последовать этому примеру, но молодой сеньор, который был там, своим мужеством воодушевил гарнизон: это был богобоязненный и святой учредитель Иезуитов, дон Иниго или Игнатий де Лойола. В то время мечтая лишь о славе, война и куртуазности, он хотел отметить начало своей боевой жизни каким-нибудь подвигом. Но пока он стремился туда, где опасность была самой большой, Бог, который имел на него другие виды, сделал так, что его правая нога была сломана пушечным ядром, а левая нога повреждена рухнувшей стеной. Этот несчастный случай оказался роковым для крепости. Гарнизон, обрадованный предложением почетной капитуляции, почти тотчас же оставил ее. Французы, восхищенные доблестью молодого Иниго, хотели воздать ему дань уважения; они велели перенести его на носилках в замок его предков, где благодать подготовила его к сражениям иного рода.

Сдача Памплуны привела к покорности королевства. Двух недель было достаточно для полной победы. Если бы Андре де Фуа ограничился тем, что бы для закрепления своего завоевания начал готовить к обороне укрепленные места и снабжать их добрыми гарнизонами, Наварра была бы возвращена своим законным хозяевам; но он позволил себе увлечься азартом победы. Он переправился через Эбро и напал на Логроно, уже давно отторгнутое от Наварры. Некоторые авторы утверждают, что он поступил правильно, что это решение было ему навязано полным отсутствием продовольствия, что не могло не сказаться на его армии. Ужасный голод царил в Наварре; у него было только два выхода: либо с позором вернуться во Францию, либо двигать свои войска дальше, а для молодого и смелого командующего выбор был очевиден. К несчастью, город оказал сопротивление более решительное и более длительное, чем ожидали. Успели подойти испанцы, забывшие о своих распрях перед лицом общего врага. Когда они появились, переходы, голод и болезни уже значительно ослабили армию. Не менее ослабил ее он сам Леспарр, распустив часть гасконской пехоты, которую он хотел заменить наваррскими солдатами, менее горячими, более стойкими и, главное, более привыкшими к лишениям. Olhagaray утверждает, что эту мысль внушил Леспарру сеньор де Сен-Коломб, его лейтенант, скупость которого и породила идею этого роспуска. Если это так, то Сен-Коломб не успел попользоваться золотом, сэкономленным за счет общей безопасности.

Французы, которых было гораздо меньше, быстро отошли к Памплуне, куда почти тотчас же подошли испанцы. Обе армии встретились на равнине Гайру. Леспарр мог спастись только пожертвовав своей пехотой и артиллерией; он предпочел рискнуть в неравном бою, и, если потребуется, подороже продать свою жизнь. Французская тяжелая кавалерия, ударив по передним рядам противника со своей обычной стремительностью, опрокинула их первым же ударом; в это время артиллерия, расположенная намного лучше испанской, несла смерть во вражеские ряды; но вскоре ситуация изменилась. Рассеянные батальоны соединились, и французская пехота не смогла выдержать напора испанской пехоты. Герцог Нахара завершил поражение; он напал на гасконцев, охраняющих артиллерию, разбил их, рассеял и завладел орудиями, которые они прикрывали. С этого момента сражение превратилось в настоящую резню. Леспарр дрался с доблестью, достойной лучшей судьбы. Он получил несколько ударов по своему шлему, причем таких, что у него был разбит череп и он лишился зрения. Вместе с ним были пленены Сен-Коломб, Турнон и Граммон д’Астé. Из погибших особенно сожалели о Молеоне, Навайе, Сен-Мартене, Дюрфоре, Риньяке и нескольких других гасконских дворянах.

За этим поражением, случившимся 10 июня, последовало взятие Памплуны, гарнизон которой бежал, и вся испанская Наварра была отвоевана столь же быстро, как и завоевана. Только сеньор д’Эсгарребак, полковник пехоты, смог с большим трудом вернуться во Францию с жалкими остатками многочисленных отрядов, которые отправлялись с ним за Пиренеи. Епископ Кузерана разделил опасности этого отступления и остановился только в Байонне, где его ожидал его багаж. Генрих находился в Наварране, готовый спешить к театру войны, как только представится удобный случай. Возвращение епископа и д’Эсгарребака объяснило ему исход похода. Он поспешил укрепить Сен-Жан-Пье-де-Пор. Этот город и маленькая крепость – вот единственные плоды кампании, начавшейся столь блестяще.

Франциск I захотел отомстить за этот разгром. Он назначил губернатором Гиени адмирала де Бонниве и поручил ему атаковать[33] Наварру. Адмирал прибыл в Сен-Жан-де-Люз в конце сентября. Совершив несколько маршей и контрмаршей, чтобы скрыть свои истинные намерения, он спешно направился к Фуентерабии. Положение этого города, возвышающегося на крутой скале, омываемой морем и рекой Бидассоа, делало его неприступным, и у испанцев была только одна забота – хорошо снабжать его продовольствием; при этом они рассматривали его как один из ключей своего королевства. Ловкости адмирала и отваге его войск суждено было восторжествовать над природой и принятыми мерами предосторожности. Они атаковали с такой мощью, что за несколько дней пробили в стенах бреши. Увидев это, гасконцы, баски и наваррцы потребовали немедленного штурма, и, вырвав разрешение у своего командующего, они бросились вперед со своим обычным пылом, но были отбиты с большими потерями. Тем не менее, на следующий день гарнизон, не уверенный, что сумеет выдержать вторую подобную атаку, предложил сдаться, если ему предоставят почетные условия капитуляции. Бонниве принял их предложение и таким образом вошел в Фуентерабию, где позже он оставит губернатором сеньора де Люда, доблести которого, уже испытанной в Италии, суждено будет засверкать новым блеском на порученном ему посту.

Ален д’Альбре, опекун Генриха Наваррского, не участвовал ни в этой кампании, ни в предыдущей, то ли потому, что не хотел открыто выступать против суверена, от которого держал несколько земель в Нидерландах, или просто уже сказывался почтенный возраст; впрочем, старость не помешала ему выступить против архиепископа Оша[34]. Их разногласие возникло из-за церковного иммунитета, постоянной причины конфликтов между сеньорами и духовенством. Сансоне де Камикá исполнял в Ногаро функции лейтенанта верховного судьи Арманьяка от имени сира д’Альбре. Однажды, когда он мирно шел по улице, Мано де Лестремо напал на него[35], угрожая рапирой, а когда у него отняли его оружие, он выхватил перочинный нож и нанес ему в бок удар, угрожающий его жизнь. Этого бешенного тотчас же бросили в тюрьму и начали процесс; но пока расследовали дело, он объявил себя клириком и сослался на власть архиепископа. Франсуа де Клермон подал протест и потребовал передать дело в его трибунал. Тем не менее суд Ногаро закончил процесс и осудил виновного.

Этот пример ободрил консулов Эньяна, которые велели арестовать по незначительному поводу клирика по имени Пьер де Лектур и заключить его городскую тюрьму. Официал архиепископа поспешил на помощь клирику и пригрозил консулам отлучением от церкви, если они немедленно не выпустят его на свободу. Позже он пригрозил отлучением клирикам, которые обратятся в светские суды, и мирянам, которые осмелятся их судить. Ален протестовал против подобного отлучения, и обратился с жалобой на такие злоупотребления в парламенты Тулузы и Парижа. Суд Тулузы принял заявление Алена и вызвал в суд[36] архиепископа и его официала (7 мая 1519 г.). Два года спустя (20 ноября 1521 г.), по новым жалобам сира д’Альбре, тот же суд постановил собрать сведения[37] о незаконных действиях чиновников прелата, которые они продолжали себе позволять. Ссора ожесточалась с каждым днем, пока не закончилась со смертью Алена (октябрь 1522 г.). Четыре его сына умерли раньше его. Только старший, Жан, король Наварры, оставил потомство. Аманьё, второй посвятило себя Богу и было облачен в пурпур вскоре после брака Шарлотты, его сестры. Двое других были холосты.

Кардинал на себе испытал, сколь глубоко пали общественные нравы, примеров чему он видел не мало и в своей семье; но в конце своих дней, похоже, он возвратился к жизни более достойной сладостного символа, который он носил. Он оставил мир и удалился в Кастельжалу, где умер[38] 2 сентября 1520 г., и где был похоронен. Его отец играл блистательную роль в Гаскони на протяжении более пятидесяти лет. Его воинские таланты, отвага, ловкость в делах, были несомненны. Достойно сожаления, что все эти добрые качества омрачались честолюбием, еще более великим, чем все его таланты, и грехами, слишком вопиющими даже в этот непристойный век[39]. Можно сказать, что, по примеру кардинала, он пытался раскаяться, когда почувствовал приближение смерти. По крайней мере, как и тот, он удалился в Кастельжалу. Там он умер, и был похоронен рядом со своим сыном. Дом д’Орваль, младшей линии дома д’Альбре, также была близка к своему концу. У Жана, единственного его представителя, было только три дочери. Он умер 10 мая 1524 г., и все владения этой ветви перешли в чужие семьи. Старый мир умирал: нам остается только констатировать его угасание.

Меж тем французы, хозяева замка Мэйá около Байонны, делали частые вылазки на соседние земли. Испанцы решили их прогнать. Командовал замком дон Велес де Медрано, из старинного наваррского дома, преданный Катрин и ее сыну. Он защищался долго, с тем упорством и мужеством, которого требуют гражданские войны; но в конце концов он был вынужден уступить численности и открыть ворота врагу. Это была последняя крепость, остававшаяся верной дому де Фуа за Пиренеями. Ее взятие означало потерю всего того, что мы называем Верхней Наваррой. Французы пока занимали замок Беобье; но так как его содержание обходилось слишком дорого, они решили минировать его и взорвать. Дон Бернардо де ла Куэева, старший сын знаменитого и отважного Альбукерке, узнав об этих планах, внезапно появился под его стенами, вынудил гарнизон сложить оружие, обезвредил мины и подготовил замок к обороне. Французы, слишком поздно осознав важность этого укрепления, попытались отобрать его; но застигнутые ночью врасплох, были полностью разбиты, несмотря на численное превосходство.

Эти небольшие победы не могли компенсировать испанцам потерю Фуентерабии. После безуспешных попыток взять ее силой, они решили уморить ее голодом, перехватывая все обозы. Отважный де Люд пренебрег голодом, как пренебрегал сталью врага. Гарнизон погиб почти полностью. Голод дошел до крайности. Тем не менее, командующий и солдаты не дрогнули. Франциск, хотя и подвергался нападению со всех сторон, приложил все усилия, чтобы их спасти. Он поручил это дело маршалу де Шатийону; но маршал умер в Даксе[40]. Шабаннé, который его сменил, был более удачлив. Он прошел в Фуентерабию, снабдил ее боеприпасами и продовольствием, сменил и увеличил гарнизон и оставил там командовать Франжé; де Люд пожелал возвратиться ко двору. После этой своевременной помощи, Шабаннé ушел ночью, чтобы избежать боя, который испанцы пытались ему навязать.

Карл V уже несколько месяцев находился в Испании. Узнав о всем происходящем, он приказал собрать значительную армию. Лотрек, ставший губернатором Лангедока, которому было поручено наблюдать за этим новым походом, хотел его опередить. Он спешно направил в Фуентерабию самых лучших солдат, которые у него были. Он направил туда же боеприпасы, которых хватило бы, чтобы выдержать регулярную осаду, по крайней мере, в течение года. Эта излишняя предосторожность дорого ему обошлась. Испанцы, оставив Фуентерабию у себя в тылу, внезапно появились под стенами Байонны, где он находился. Город оказался одновременно зажатым с суши многочисленными корпусами кавалерии и пехоты, а со стороны моря прекрасным флотом с десантом на борту.

Лотрек, хотя и был застигнут врасплох, отразил первые атаки; но силы были слишком неравны, что сопротивление могло быть долгим. Практически Байонну защищали только ее горожане[41]. Лотрек сумел превратить их в героев; словами, а еще более своим примером он воодушевил их настолько, что все, даже женщины и детям, находились на стенах. Командующий был там же, и в течение трех дней и трех ночей он не спускался оттуда, ни чтобы поесть, ни чтобы поспать. Испанцы после нескольких безуспешных штурмов потеряли какую-либо надежду захватить город, и, не имея необходимых боеприпасов для регулярной осады, отошли, оставив рвы, заваленные своими погибшими. Импера­тор ожидал их на границе Наварры. Хотя уже приближалась зима, он заявил, что еще в этом году захватит Тулузу и Бордо, и пообещал считать завистником своей славы каждого, кто попробует оспорить это решение.

После этого он разделил свою армию на три корпуса, которые возглавили коннетабль Кастилии, Филибер де Шалон, принц Оранский, и граф Рокендорф, и приказал трем своим командующим войти в Беарн. Коннетабль, верховный командующий всей экспедицией, хотел прикрыть начало боевых действий каким-нибудь благовидным предлогом. Он предложил[42] Генриху д’Альбре предоставить ему проход через свои земли, продовольствие за плату и некоторые из его крепостей, которые будут ему возвращены после войны: те же самые требования, которые Фердинанд предъявил за одиннадцать лет до этого Жану д’Альбре, когда он хотел захватить Наварру. Генрих ответил, что не намерен принимать никакого участия в большой войне, охватившей Европу, и предложил уважать нейтралитет, который он объявил. Он добавил, что готов предоставить проход и продовольствие, но что он не считает себя обязанным передавать крепости, тем более, что бóльшая их часть занята французскими гарнизонами. Коннетабль, который рассчитывал на отказ, двинул вперед армию. Нам неизвестно направление движения Рокендорфа и события, связанные с ним. Несколько больше мы знаем о двух других командующих. Принц Оранский прошел через перевал Беобье, переправился через Гав и напал[43] на городок Сордé, который сжег вместе с его аббатством. Жители Астингé, видя со своих стен зарево пожара, испугались, и, не дожидаясь подхода врага, бежали в соседние горы, бросив свои дома, которые, в свою очередь, стали добычей огня. Город Бидаш оказал сопротивление. Сеньор де Граммон, который владел им на правах полного суверенитета, лично возглавил оборону. Целых двадцать дней он отражал все усилия испанцев; но, наконец, в последней атаке, судьба оказалась сильнее его мужества; враги поднялись по стенам и выместили на несчастных горожанах все тяготы, которые им пришлось вытерпеть. Молеон купил свою сохранность, добровольно открыв ворота. Вскоре был осажден Совтерр. Король Генрих, который только что его укрепил, поручил его барону де Миоссану. Этот сеньор проявил себя достойным такого доверия; он отразил врагов, нанеся им большие потери, и когда был вынужден уступить их численности и артиллерии, получил почетные условия для себя и своих солдат. Только жители были забыты; пришлось им отвечать за гарнизон. Их город никогда не оправился от разорения, которому подвергается в этом случае. Наконец, Наварран сдался по первому требованию; ради справедливости следует отметить, что в то время он не был столь силен, как несколькими годами позже.

Пока принц Оранский двигался вперед, почти не встречая сопротивления, коннетабль во главе второй группы войск, состоящей из трех тысяч латников, атаковал Беарн со стороны Олерона. Он без труда отбросил бастарда де Жердерé, который охранял перевал, и которому пришлось уйти в город, которым, от имени Генриха, управлял сьёр де Лубье. При приближении испанцев, он совершил неосторожную вылазку, стоившую ему немало солдат, и тем самым, затруднившую оборону. Скорее наученный, чем напуганный этой неудачей, он защищался с большой осторожностью, и сделал все, что бы продлить осаду. Непогода, так как уже стоял декабрь, и снегопад, столь частый у подножья Пиренеев, осложняли положение осаждающих. Голод добил их. Армия получала продовольствие из Испании. Баски, засевшие в горах, перехватыли все обозы. Голод дошел до такой степени, что в течение четырех дней солдаты не имели даже хлеба. Пришлось снять осаду и уйти на соединение с принцем Оранским, который возвращался в Испанию, ограбив по пути Лабур, Гуариц и Сен-Жан-де-Люз.

Лотрек, под началом которого была его компания, компания маршала де Фуа, его брата, и две тысячи гасконских добровольцев, приказал капитану Карбону преследовать уходящую испанскую армию: сам он двигался вслед за ним. Карбон настиг врага у Сен-Жан-де-Люза. Он тотчас же атаковал его, и со всем пылом начал его преследовать. Он был на волосок от гибели, если бы храбрец Монлюк, в то время простой прапорщик, которому едва исполнилось двадцать лет, не пришел к нему на помощь, выказав не только смелость, но и умелое командование. Лотрек, обычно скупой на похвалу, при всех поблагодарил[44] молодого победителя и дал ему компанию, в которой тот служил. После нескольких арьергардных боев испанцы переправились через реку Андей, так ничего и не завоевав в этих провинциях, обе столицы которых они обещали захватить. Им больше повезло под стенами Фуентерабии, осаду которой они продолжали[45], несмотря на зиму. Им помогла измена, тем не менее Франжé, вынужденный сдаться, передал им крепость на самых почетных условиях, что не спасло его от недовольства французского монарха.

Король Наварры, подвергшись неожиданному нападению, которое вынудило его защищать одновременно все границы с Испанией, единолично принял решение о нескольких субсидиях в виде займа. Это было нарушением привилегий страны, хотя и оправданным необходимостью. Штаты, строгие и бдительные стражи завоеванных прав, осмелились жаловаться на это самому королю[46]. Генрих был достаточно справедлив, чтобы признать их жалобы; но приближалось время, требующее от Беарна новых жертв.

Франциск I только что вновь перешел через Альпы. Его по прежнему влекла Италия, столько раз завоеванная, и столько же раз потерянная, но всегда фатальная для Франции. Рядом с ним были король Наварры, герцог д’Алансон, Ла Тремуй, Шабаннé, Лекен, Монморанси, Шабо, Сен-Поль, Боннивé, почти все, кого наша родина почитала за громкие имена или воинскую славу. Вначале, ничто не могло противиться французскому оружию. К несчастью, король упорно настаивал на осаде Павии. Пескара поспешил на помощь осажденным, и состоялось сражение (24 февраля 1525 г.). Франциск творил чудеса доблести, лично уложив семерых, но попал в руки врага. Лекен, более известный под именем маршала де Фуа, один из самых смелых сеньоров своего времени, защищал его своим телом, пока, весь израненный и залитый кровью, не упал у ног своего господина. Сражение длилось не более часа, но резня продолжалась весь день. Ла Тремуй, Шабаннé, Боннивé, барон де Лаведан, Андуэн и множество других остались на поле битвы; еще более было пленных, и среди них король Наварры и капитан Монлюк[47].

Маршал де Фуа еще дышал. Его перенесли в Павию[48] к даме, которую он любил, когда учился в университете этого города. Напрасно пытались вернуть его к жизни; раны были слишком многочисленны и слишком глубоки: он умер девять дней спустя. Из всех значительных сеньоров только герцог д’Алансон не принял участия в схватке. Находясь на самом удаленном посту, он поздно прибыл к полю битвы, и посчитав из-за творившийся там резни, что все проиграно, бежал во главе трех или четырех сотен копий. Аннебо, Монмежан, Ларош дю Мэн, которые служили под его началом, и некоторые другие, не захотели бежать вместе с ним; они могли бы спастись, но предпочли разделить судьбу короля и приняли оковы врага.

Франция в полном оцепенении встретила известие о катастрофе этого рокового дня; казалось, все было кончено. Вся Европа была настроена против нее, лучшие из ее защитников полегли под мечами или томились в оковах; но никогда судьба нашей родины не являла более разума и величия, чем в трудные или даже почти безысходные времена. Королева-мать, Луиза Савойская, объявленная своим сыном регентшей, проявила твердость, активность и мужество, которых совсем не ожидали от ее легкомысленной жизни, и если не все было спасено, то, по крайней мере, ее быстрые и умелые действия защитили королевство от вторжения. Меж тем, казалось, враг сам растерялся от своей победы. Соперничество и зависть скоро посеяли раздор в его рядах, и благодаря этим неурядицам, нескольким именитым пленникам удалось бежать. Среди них был король Наварры. Напрасно он предлагал выкуп за свое освобождение, еще с меньшим успехом он пытался подкупить своих сторожей. Чтобы он ни делал, его оковы становились только крепче. Его заключили в замке Павии, в высокой башне, где его стерегли тем более тщательно, что его плен обеспечивал владение Наваррой и даже мог при случае прикрыть откровенный захват. Но двое его верных слуг расстроили политические интриги и вернули свободу своему хозяину.

Франсуа де Рокфор по прозвищу Вивè, вероятно, по названию одной из его земель, когда-то его паж, а теперь оруженосец, примерно такого же возраста и с такой же фигурой, как и он, имел разрешение входить в его тюрьму и выходить из нее, причем сторожа, с которыми он успел сдружиться, не чинили ему никаких препятствий. Принц поменялся с ним одеждой, благодаря этому переодеванию вышел из замка, никем не узнанный пересек Павию, и около одних из ворот города нашел Гассиона, другого слугу, который ожидал его с лошадьми. Так об этом рассказывают Hélie[49] и Garnier[50]. Favin и Olhagaray считают, что побег состоялся под покровом ночи и с помощью веревочной лестницы. Они добавляют, что барон д’Аррó, компаньон Генриха по плену, последовал за ним в этом опасном предприятии; но все сходятся в том, что после ухода своего хозяина, молодой Рокфор лег в его постель, тщательно прикрыв ее полог. На следующий день, как только рассвело, в покои, которые занимал принц, вошел губернатор, и когда он приближался к постели, чтобы убедиться в его присутствии, как было заведено, слуга шепотом стал просить его не тревожить сон короля, который не мог уснуть всю ночь. Не подозревая никакого обмана, губернатор, согласился на эту просьбу. Не подходя ближе, он обнажил голову, преклонил колено в направлении постели в знак уважения королевского величества, и вышел. Когда он возвратился в полдень, он распознал подвох; но к тому времени король был уже далеко. Солдаты, бросившиеся в погоню, не смогли его догнать. Он беспрепятственно добрался до французской земли и в Лионе присоединился к регентше.

Герцог д’Алансон уже прибыл туда с латниками, которые последовали за ним. Хотя оставляя поле битвы он всего лишь уступил необходимости, или, самое большее, не до конца верным известиям, все обвиняли его в трусости. Рыцарские времена не принимали действий, продиктованных осторожностью; еще менее они готовы были простить покорность обстоятельствам. Бонниве ушел от герцога д’Алансона, чтобы найти смерть среди трупов врагов; другие охотно сдались в плен. Д’Алансон предпочел сохранить для Франции и свою кровь, и свою шпагу. Первых восхваляли, а ему достались только упреки. Даже его жена не скрывала презрения и отвращения к нему. Регентша не могла простить ему того, что он не попытался освободить ее сына. Несчастный не смог пережить всеобщей ненависти; он опасно заболел и умер в Лионе[51] в Св. вторник, 11 апреля. Ему едва исполнилось тридцать шесть лет. Его жена, чье поведение во всем остальном было всегда безупречным, но которая никогда его не любила, не принесла ему детей. С ним угасла ветвь д’Алансонов, ведущая свое начало от Шарля, брата Филиппа Красивого.

Соглашение, заключенное в 1517 г. между Франциском I и герцогом д’Алансоном, оставляло тому из супругов, кто переживет другого, все владения дома д’Арманьяк. Таким образом, после смерти мужа Маргарита становилась хозяйкой всего этого богатого наследства. Обе сестры герцога д’Алансона протестовали против соглашения, которое лишало их всего. После долгих дебатов, Маргарите пришлось поделиться. Фезансаге было передано Франсуазе, старшей из сестер, жене Шарля де Бурбона, герцога де Вандома. Тот поручил Антуану де Гуту, губернатору виконтства, принять клятву от его вассалов. Губернатор собрал их в Мовзене 2 августа 1529 г. Ассамблея была многочисленна; в числе других там были: Жан де Пен, сеньор де Монбрен, Антуан де Поластрон, сеньор де Монтаньяк, Жан де Ко, со-сеньор де Бетпуи, Раймон де Роклор, сеньор де Сент-Обен, и сеньоры де Ламот, де Пюиминé и Крастр. Но прежде, чем приступить к церемонии, Жан де Пен взял слово и заявил, что согласно их привилегиям, виконт должен первым поклясться и пообещать свято соблюдать их старинные вольности. В результате он потребовал принесения клятвы герцогом де Вандомом или его представителем. Из-за этого инцидента оммаж был перенесен на 17 число, чтобы де Пен мог предоставить документы, подтверждающие его слова. В назначенный день собрание было еще более многочисленным. Помимо уже перечисленных сеньоров, там были Жан д’Орнезан, сеньор де Виньо, Матюрен де Сабирак, сеньор де Сен-Бре и сеньор де Серампи. Де Пен не смог представить оригинал кутюмов, который был утерян, но он предъявил экземпляр, уже давно хранившийся в городе Мовзене и имевший силу закона. Антуан де Гут не захотел его признать, и дело было перенесено на 2 сентября. Мы полагаем, что тогда губернатор согласился, хоть и без всякого желания, на то, чего требовали от него или от его хозяина, и дворянство принесло свою клятву.

Маргарита исполнилось тридцать лет, когда она потеряла своего мужа; тем не менее она все еще была во всем блеске своей красоты. Регентша надеялась, что привлекательность дочери смягчит строгость Карла по отношению к его пленнику. Она отправила Маргариту в Испанию, куда перевезли Франциска I. Благородный узник вначале тешил себя надеждой, что обретет свободу на справедливых условиях; но вскоре он понял, что приписал своему победителю великодушие, которое было далеко от его натуры. Оскорбленный в своих чувствах, более переживая оторванность от мира, чем свое несчастье, предаваясь в долгие часы своего одиночества то раскаянию, то ненависти, то отчаянию, он впал в глубокую тоску, и скоро сам поверил, что наступают его последние минуты. Маргарита, казалось, появилась только для того, чтобы закрыть его глаза; но присутствие дорогой сестры, ее хлопоты, ее искренняя нежность, звуки ее голоса, оживили его душу, утомленную жизнью, и вернули ему силы и здоровье. Меньше удачи сопутствовало принцессе с Карлом V. Она получила только несколько туманных обещаний, и когда срок пропуска, который ее защищал, подошел к концу, ей пришлось срочно возвращаться во Францию, рискуя быть арестованной по дороге[52]. Тем не менее, Франциск I обрел свободу, но на таких тяжких условия, что позже Штаты королевства отказались их санкционировать. Ожидая их подтверждения, которое так никогда и не последовало, король отдал в заложники Дофина, умершего несколько лет спустя, и герцога д’Орлеана, который позже займет трон под именем Генриха II.

Обмен состоялся на середине реки Бидассоа[53], которая разделяет Францию и Испанию; там поставили на якорь большой пустой корабль. На обоих берегах реки находились две одинаковые лодки: на одну взошли оба сына Франции, сопровождаемые Лотреком, во главе восьми дворян, вооруженных только своими шпагами; в это время король поднялся на другую с Ланнуа, вице-королем Неаполя, и восемью испанскими дворянами, вооруженными как и французы. Они одновременно достигли пустого корабля и пришвартовались к нему. Получив из рук Лотрека двух молодых принцев, Ланнуа передал ему короля, даже не позволив несчастному отцу обнять своих детей. Как только король оказался на берегу (16 марта 1526 г.), где его ожидала часть его дома, он вскочил на турецкую лошадь и помчался во весь опор в Сен-Жан-де-Люз. Не задерживаясь там, он скоро был Байонне, где встретил мать и сестру, поспешивших ему навстречу со всем двором. Надо было посвятить несколько дней всеобщей радости по поводу его освобождения; эти ликования сопровождали его в Мон-де-Марсане, где он посетил Мари д’Альбре, аббатису монастыря Сен-Клер[54], в Базá, привилегии[55] которого он подтвердил, и особенно в Бордо, где он находился не многим дольше.