Том 5. Книга XVIII.

ГЛАВА II.

Генрих, король Наварры, женится на Маргарите, вдове герцога д’Алансона, которая приносит ему в приданое все владения дома д’Арманьяк. – Кардинал Жорж д’Арманьяк. – Поход в Италию, возглавленный Лотреком. – Смерть этого достойного капитана. – Мата, графиня д’Астарак приказывает убить четырех жителей Миранда. – Долгий процесс по этому поводу. – Королева Элеонора пересекает Гасконь. – Зарождение протестантизма. – Маргарита ему покровительствует. – Основание коллегии в Барране. – Епископы Комменжа, Кузерана, Эра, Тарба и Лектура.

Генрих, король Наварры, собрат по оружию Франциска I, разделивший с ним плен, присоединился к нему в Бордо, откуда он сопровождал его в Коньяк, а затем в Париж. Генрих был молод, хорошо сложен, ловок во всех телесных упражнениях, смел в боях. Плен, который он разделил с королем, и смелость и хладнокровие, с которыми он обманул бдительность своих сторожей, придавали новый оттенок его качествам. Он нравился принцессе Маргарите. Франциск охотно согласился на их брак, так как король Наварры имел претензии на владения дома д’Арманьяк, и этот союз должен был покончить со всеми разногласиями. Помимо этих богатых доменов, Маргарита принесла своему супругу герцогства Берри и Алансон, первое в собственность, а второе в пользовании. Кроме того, Франциск обязался[1] потребовать от Карла V вернуть своему зятю королевство Наварру в пределах старых границ, а если император от этого откажется, он обещал предоставить Генриху армию, достаточную для отвоевания всего, чего его лишили. Брак был заключен в Сен-Жермен-ан-Ле, 26 января 1527 г. Франциск отметил его со всей элегантной и восхитительной пышностью, которую он ввел во Франции, и которая сделала его двор образцом для всех дворов Европы. Празднества длились несколько дней. Деньги, необходимые для нужд Государства, были бездумно потрачены на праздники и удовольствия. Франциск словно пытался заглушить пустой бравадой память о тяготах своего плена и падение своей славы. Генрих посвятил несколько дней этим развлечениям; наконец, он решил вернуться в свои государства, и увез с собой свою новую и блестящую супругу. Он привез ее в Ош[2], где Маргарита еще ни разу не появлялась, и где для них подготовили торжественный въезд. Принц и принцесса присутствовали на торжественной службе. Генрих был провозглашен светским каноником; он был первым, кто занял великолепное королевское кресло, только что изготовленное, на котором последним сидел Людовик XIV. Оба супруга появились в Кондоме только 31 января 1529 г. Генрих получил губернаторство Гиени. В связи с этим епископ Эрар де Гроссоль[3] попросил у него принесения клятвы, подтверждающей разделение прав, заключенное между принцем Эдуардом Английским, в то время хозяином Кондомуа, и тогдашним епископом, Пьером де Галаром; принц принес ее перед воротами церкви, стоя на коленях и положив руку на Te igitur. Свидетелями этого акта были архиепископ Бордо и Жорж д’Арманьяк, сопровождающие принца, а также консулы и толпы народа.

Жорж д’Арманьяк родился в начале этого века, вероятно в 1501 г., и был сыном Пьера, Бастарда д’Арманьяка, барона де Коссада. Неизвестно имя той, кто дала ему жизнь. Согласно Père Anselme[4], за которым слепо следуют почти все историки, это была Иоланда де Пассаван; но тогда Жорж был бы законным сыном и, таким образом, единым и бесспорным наследником владений своего дома. Manuscrit de M. d’Aignan, неизвестно, на каком основании, указывает Жанну де Луаньи, о которой ничего неизвестно. Наконец Bonal, в своей истории Руэрга[5], и мы с ним полностью согласны, называет его матерью Флёретту де Люппé, на которой Пьер обещал жениться. Он добавляет, что Флёретта, видя, как Пьер откладывает выполнение своего обещания, подала на него заявление архиепископу Оша, которое, в отсутствие архиепископа, рассмотрел его официал. Тот вынес решение в пользу Флёретты; но несчастную унесла смерть в тот момент, когда Пьер уже был готов торжественно назвать ее своей женой. Эта смерть не помешала барону де Коссаду позже признать Жоржа своим законным сыном. Тем не менее, своим завещанием от 10 сентября 1514 г., он передавал все свои владения Иоланде, своей жена. Еще в 1510 г. он оговорил, на случай, если у него совсем не будет детей, передачу графства л’Иль-Журден герцогу де Лонгвилю, своему родственнику. Позже, в 1515 г., он отказался от баронии Коссад в пользу герцога д’Алансона, оставив ее за собой в пожизненное пользование. Эти документы с очевидностью доказывают, что Жорж не был рожден в законном браке.

Иоланда пережила Пьера д’Арманьяка; и, забыв о положении своих двух первых мужей, в третий раз она вышла за Туссена Мелье[6], своего прокурора. Но она не нашла счастья в столь неравном браке. Туссен, сын бедного ткача, был во власти своего честолюбия и жадности. Он надеялся на богатое наследство своей жены: не в силах получит его добровольно, он стал груб и вспыльчив, и не только оскорблял Иоланду, но обижал и даже поколачивал. Столь дурное обращение ускорило ее конец; она умерла в Париже, в своем отеле Танкарвиль, и так как она растратила часть своего состояния, герцогиня де Лонгвиль, ее родственница, согласилась принять ее наследство только на определенных условиях. Имя Жоржа не упоминалось ни в связи с этими неурядицами, ни в завещании: лишнее доказательство тому, что он не был сыном Иоланды.

Жорж д’Арманьяк был посвящен церкви и отдан под надзор кардинала д’Обюссона, а не кардинала д’Амбуаза, как это утверждают Cia­conius и почти все биографы, так как тот умер в 1512 г. Вначале он получил должность декана[7] в Мо и аббатство Сент-Амбруаз в Бурже. Герцог д’Алансон, которому Пьер, умирая, поручил его, испытывал к нему особую привязанность. Маргарита, его жена, позже разделила эти чувства и призвала его ко двору Франциска I, который в 1529 г., согласно конкордату, поручил ему епископство Родез; это было первое назначение, сделанное таким образом в этой церкви. Капитул не захотел его признать и избрал, в свою очередь, Жана д’Эстена[8]; но королевская власть возобладала, и Жорж занял кафедру.

Пока король и королева Наварры, сопровождаемые всеобщей радостью и ликованием, объезжали свои земли и принимали оммаж своих подданных и вассалов, возобновилась война в Италии[9]. Лотрек, который уже провел там кампанию, и яркие недостатки которого никак не умаляли его высокой репутации храбреца и умелого капитана, вторично возглавил французские войска. Монлюк, Граммон, Люппé, д’Оссен, Монпеза, Лабастид-Сабайян, барон де Беарн, и многие гасконские дворяне, всегда готовые к сражению, встали под его знамена. Нашим бойцам предстояло смыть позор катастрофы последней экспедиции. Вначале ничего не могло устоять против их оружия: Генуя и Александрия оказали самое незначительное сопротивление; Павия была взята штурмом и дорого заплатила за свое имя, связанное с пленением Франциска I.

Лотрек мог атаковать Милан; но предпочел идти на Неаполь, под стены которого он прибыл, покорив силой или умелыми переговорами почти всю Италию; но радость победы ослабила армию. Первое подкрепление, посланное к нему по суше, не дошло до него; приготовили второе, более слабое, чем первое, и погрузили его на корабли, собранные наспех; его вел Шарль д’Альбре, брат короля Наварры; но с ним было только несколько молодых сеньоров, примерно его возраста, причем почти все они были связаны с ним лично или пришли из земель, принадлежащих его дому. Это подкрепление было столь слабым, что когда оно высадилось в Ноле, оно не рискнуло в одиночку проследовать во французский лагерь, и пришлось просить сопровождения у Лотрека. Тот направил[10] Шарля де Фуа-Кандаля, старшего сына графа д’Астарака, с шестью прапорщиками, трое из которых были гасконцами. Неосторожность молодого военачальника погубила все подкрепление. Брат короля Наварры спасся только благодаря прыти своего коня. Шарль де Фуа, которому повезло меньше, с раздробленной аркебузным выстрелом рукой, попал в плен к имперцам. Разгром мог быть еще более страшным, если бы не доблесть и хладнокровие Монлюка, который командовал частью отряда. Кандаль прожил только неделю после своего ранения. Враги, видя, что он близок к смерти, отослали его к Лотреку, ближайшим родственником которого он был: так и случилось, добавляет Монлюк[11], он скончался на следующий день и был похоронен в Брессе. Это был, рассказывает далее гасконский хронист, один из самых смелых и честных сеньоров, какие когда-либо принадлежали к дому де Фуа. Я никогда не знал человек, столь же тщательно и охотно изучающего войны старинных капитанов. И сам Лотрек всегда говорил, что из него вырастет великий капитан, и действительно, когда его принесли, вышеупомянутый граф целовал его со слезами на глазах.

Шарль д’Альбре, невольная причина его смерти, только и успел, образно говоря, увидеть Неаполь. Через три недели после своего прибытия, он стал жертвой эпидемии, которая свирепствовала во французском лагере. Узнав о его приближении, надеялись, что он приведет с собой мощное подкрепление, или, по крайней мере, доставит деньги, необходимые для оплаты войск. Разочарование усугубило всеобщее уныние: голод и болезни множили смерти. Заболевший, в свою очередь, Лотрек, вначале не знал, сколько разрушений принесла смерть вокруг него; но когда он вырвал признание у двух пажей, угрожая высечь их до крови, его охватила такая досада и сердечная боль, что желчь разлилась, сердце разорвалось и он умер[12]. Отважный боец, добродетельный гражданин, разумный и опытный капитан, эти качества омрачены упрямством и гордыней, которые никогда не позволяли ему прислушаться к самому легкому поучению, и еще менее к самому легкому возражению. Часто возглавляя армию, он редко имел успех в своих действиях, но был всегда достаточно велик, чтобы преследующий его злой рок не мог его унизить. Климент VIII организовал ему великолепные похороны и учредил для него торжественную службу в церкви Сен-Жан-де-Латран. Король Франции, не желая уступать папе, велел организовать в Сен-Дени не менее торжественную службу, достойную одного из его сыновей или принца крови. Даже враги открыто воздавали ему должное. Его тело было украдкой помещено в пещере, а затем, без особых почестей перенесено в часовню Неаполя. Несколько лет спустя, герцог де Сесса, внук великого Гонсало, велел воздвигнуть для него мраморное надгробье в церкви Санта-Мария-ла-Нуова.

Лотрек оставил только малолетнего сына, который умер 20 сентября 1540 г. С ним угасла ветвь де Фуа-Лотрек. Шарль д’Альбре не был женат, таким образом, от всего дома д’Альбре оставался только его глава, Генрих, король Наварры. Анна, их сестра, была обручена с храбрым и несчастным Шарлем де Фуа-Кандалем. После неаполитанской катастрофы она вышла за Жана, брата Шарля, который носил титул виконта д’Астарака. Мата, их мать, с детства отличалась[13] гордым и жестоким характером. Ее детям, теперь уже не известно по какому поводу, было нанесено оскорбление в городе Миранде. Обиженная за самых дорогих ей людей, Мата задумала ужасную месть. Вначале она велела убить Жана де Кодера, Гийома Сенака, Жана Пессонлье и Жана Роллана, инициаторов или, по крайней мере, главных участников оскорбления. Затем, поддержанная Жаном, своим вторым сыном, в сердце которого она разожгла ненависть, она начала осаду города во главе нескольких солдат; после ряда атак, не в силах захватить его, она отошла в монастырь кордельеров, стоящий рядом с городом. Укрепив его, она превратила его в крепость, откуда наносила удары по своим врагам; при этом она велела разорять поля, вырубать леса, жечь жнивье и разрушать мельницы. Даже приходская церковь Св. Иоанна не убереглась от ее злости; стены были пробиты, колокольня разрушена.

Жители противопоставили силу силе и мужественно защищались; но не имея сил долго сопротивляться, они обратились в парламент Тулузы. Тот вызвал на заседание Мату и ее сына вместе с их главными помощниками. Это были Кастельпер, оруженосец графини, байли Лассежана, Серо де Сен-Мор, Антуан Доманж, де Бонасье, капитан де Монкассен и Жан Бюрган. Их ожидали три дня, и так как они не явились, 14 августа 1526 г. суд вынес решение признать их виновными в преступлениях, в которых их обвиняли. В связи с этим Мата и ее наследники навсегда лишались любой юрисдикции в городе Миранд и в зависимых от него местах. Жителям присуждалось, помимо восстановления их имущества, четыре тысячи ливров в качестве компенсации; Мате и ее сыну вменялось в обязанность восстановить на свои средства мельницы и колокольню Св. Иоанна, и все здания, уничтоженные во время этой борьбы, и возмещать весь ущерб, нанесенный по их приказам. Кроме того, колокольня кордельеров, на которой Мата установил батарею, должна была быть понижена до такой высоты, чтобы отныне с нее не могли нанести вред городу. Наконец, графиня, ее сын и их сторонники навсегда изгонялись из королевства, и их владения подлежали конфискации, за исключением двум тысячи пятисот ливров, из которых тысяча предназначалась на мессы по четырем жителям Миранда, ставших первыми жертвами ярости графини, тысяча передавалась их вдовам и родственникам, и, наконец, на оставшиеся пятьсот следовало построить молельню около ворот, именуемых Саветье.

Суд назначил своими комиссарами второго президента парламента Гийома де Торноэ и советника Раймона де Морлана. Они прибыли в Миранд и начали приводить решение в исполнение (25 ноября). Мата надеялась, что высокий ранг и могущество ее семьи оградят ее от преследований. Возмущенная смелостью представителей закона, она отказалась подчиниться, и в этом сопротивлении ей помогал ее муж, который до этого оставался в стороне от ссоры. Пришлось против них применять артиллерию. После этого Мата и Гастон уступили, но обратились к королю и получили от него разрешение перенести рассмотрение этого дела в парламент Бордо, где де Фуа-Кандали, один из самых значительных домов во всей Гиени, имели огромное влияние. Жители, подозревая этот суд в пристрастности, в свою очередь получили от Франциска I, в 1529 г., грамоты, которые передавали дело в большой совет. Тот подтвердил предварительно решение, вынесенное судом Тулузы, и обязал Мату, Гастона, ее мужа, и главных обвиняемых предстать через месяц, под страхом десяти тысяч франков штрафа и конфискации их владений; и так как аббатство Бердуе выступало на стороне Миранда, и вызвало таким образом ненависть и злобу дома д’Астарак, большой Совет поместил аббата, монахов и чиновников монастыря под королевскую охрану (4 октября 1532 г.).

Жан, главное орудие мести Маты, только что умер, не оставив потомства. Отец сошел в могилу вскоре после него (1536 г.), установив своим наследником Фредерика, старшего из оставшихся у него сыновей. Оставалась только Мата, не собиравшаяся уступать. Она надеялась, что возникнут обстоятельства, которые позволят ей отменить все постановления. Этих обстоятельств пришлось дожидаться довольно долго; но, наконец, вмешался парижский парламент и постановил, что бы графство Астарак было передано молодому Фредерику. Жители Миранда протестовали против этого решения. Их оппозиция длилась долго; тем не менее, ничто не позволяет нам полагать, что она восторжествовала. Мата, которая добилась последнего решения, тут же поссорилась со своим сыном. Она намеревалась лично распоряжаться всеми доходами от графства. Фредерик отклонил ее претензии. Страсти накалялись, но вмешались родственники. Благодаря их участию было заключено соглашение, примирившее сына с матерью: это случилось в 1569 г. Мата, вышедшая замуж в 1509 г., могла быть только в очень почтенном возрасте; вскоре она умерла. Она оставила, помимо Фредерика и трех дочерей, Пьера, умершего холостым, Шарля, сеньора де Вильфранша и де Монкассена, чей сын Гастон женился на Маргарите де Гроссоль-Фламаран, и, наконец, Франсуа и Кристофа, которые последовательно занимали кафедру Эра.

Смерть Лотрека и крах всей экспедиции, последовавший за этой смертью, привели быстрому примирению между Франциском I и Карлом V. Первый устал от войны, которая приносила ему только унижение и катастрофы. Второй не решался искушать судьбу и опасался, что какой-нибудь ответный удар лишит его успехов, на которые он не мог и надеяться. Оба монарха подписали договор в Камбре, одну из самых позорных сделок, которые когда-либо знала Франция. Франциск оставлял всех, кто взялся за оружие ради него, и этот акт подлого и трусливого эгоизма, который отверг бы просто порядочный человек, был без сопротивления принят королем-рыцарем, которого его придворные восхваляли как образец верности и чести; но это время сохранило от старинного рыцарства только блеск, любовь к оружию, пылкую отвагу и другие внешние признаки, а не мужество и строгое достоинство. Элеонора, сестра Карла V, красивая и при том довольно молодая принцесса, стала залогом этого примирения. Король, вдовевший три года после нежной и набожной дочери Людовика XII, отправился встречать ее в сердце Гиени. Брак был благословлен без всякой пышности кардиналом де Турноном в монастыре Бэйрье[14], расположенном в то время у ворот Мон-де-Марсана. Королева-мать, Маргарита Наваррская и кардинал де Бурбон присутствовали там с немногочисленной свитой; надеялись, что Элеонора возвратит короля к более умеренной жизни; но Франциск лишь позаботился окружить свою новую супругу внешними знаками внимания и уважения, и продолжал подавать пример падения нравов, главному источнику и слишком часто печальному предшественнику общественных потрясений.

Лютер, монах-отступник, всколыхнул тогда Германию. Красноречивый голос, говорит[15] наш ученый соотечественник, чьи оценки мы любим цитировать, тем лучше увлекал массы, что удивительная потребность в независимых учениях охватила людей. Древние связи общества были разорваны или ослабли до предела. Все способствовало падению веры: более свободные обычаи, менее серьезная власть, война и мир, церковь, замешанная в политику, интересы религии, перемешанные со светскими интересами, с которыми легче было бороться, труды гуманистов, призывающие обойтись без веры, роскошь, искусство, удовольствия, вся новая жизнь, элегантная и разгульная: все это было причинами моральных революций. Появились сектанты, старающиеся придать новизне некую форму веры и культа; но это было уже следствием больших социальных изменений. Так происходит всегда, людские страсти обретают религиозную форму, людям нужен какой-нибудь, часто бессмысленный или легкомысленный образ, который мог бы стать предметом их энтузиазма или поводом для их гнева.

Религиозный вопрос, говорит в другом месте тот же историк, был лишь предлогом. Целью было разрушение древнего повиновения, которое создало не только церковь, но христианство. Принцы добивались политических перемен, в то время, как монах-расстрига отстаивал свободу своих страстей и своего разгула. Первые не были безразличны к мысли освободиться от грозного контроля со стороны папства, который, не уничтожая недостатков, вещь невозможная, хранил строгость обычаев. Что касается народов, то уже не в первый раз они позволяли увлечь себя новым учением в христианстве, или, точнее, призывом к мятежу против могущества церкви. Таков был протестантизм. История едва осмеливалась говорить это вплоть до наших дней; а истина не может открыться без тщательного изучения. Теперь факты стали столь очевидны, что история приобрела право говорить о них без всякого стеснения. Хотели сделать из протестантизма религию; сомнительно, что из него получилась хотя бы ересь; так как едва успевали сформулировать какое-нибудь учение, как оно тут же обрастало противоположными мнениями. Для истории протестантизм остается политической революцией, но революцией, не имеющей предшествующего примера, так как вместо единичного проявления анархии, он утвердил бесконечное право анархии во всех государствах.

Франциск I рано осознал[16] все опасности для монархии, которые несли эти учения, и строго их преследовал. Королева Наварры не разделяла его опасений: ее сердце возобладало над осторожностью; она старалась предоставить убежище всем последователям нового учения. Клеман Маро, Лефевр, Ватабль, Руссель и даже сам Кальвин, продолжатель Лютера, укрылись при ее дворе[17]. Принцесса, находя в их беседах те разнообразные знания, до которых была столь охоча, не испытывала никакого недоверия к людям, которые, скрывая, как правило, свои религиозные чувства, разделяли с ней хитроумные развлечения, помогали ей в ее занятиях и, казалось, открывали ей все тайны науки; возможно, она втайне гордилась, что защищает угнетаемых.

Король, узнав о ее поведении, пригласил ее к своему двору и упрекнул ее за неосторожность; но она легко оправдалась[18] перед братом, который ее нежно любил; и присоединив к ласковым словам влияние, которое имела на него, без труда рассеяла его недовольство. Тем не менее, события не замедлили осудить слепую доверчивость принцессы. Семена, разбросанные вокруг нее, пустили тайные ростки. Новые учения нашли в ее Государствах, и особенно в Беарне, многочисленных сторонников. Их существование проявилось самым возмутительными образом. Охваченные фанатизмом, они собирались толпами, хотя не было ничего, что могло бы спровоцировать это буйство, проходили по стране, грабя и сжигая церкви, оскорбляя и обижая священников и монахов, сея опустошение на своем пути. Генрих был тогда в Фонтенбло, куда он сопровождал свою жену. При первом же известии об этих беспорядках, он отдал строгий приказ, который прекратил эти печальные сцены и предупредил на некоторое время их возобновление.

Этого было недостаточно, чтобы открыть глаза Маргарите; она продолжала окружать себя сторонниками нового учения, и не щадила в своих насмешках католическое духовенство, которое она обвиняла главным образом в невежестве. Этот упрек, распространенный по всей Европе, был таковым, бросить который было проще простого. К духовенству той эпохи, как нам кажется, можно было его применить только потому, что оно не хотело следовать увлечению века. Литература, так или иначе, была причастна к ереси; духовенство не желало ее принимать. Отсюда и это обвинение. Более справедливыми были бы обвиняя в падении нравов, которое из-за общего состояния общества дошло и до алтарей. Слишком частое пребывание высших должностных лиц церкви при дворе или во дворцах принцев, их слишком активное участие в политических событиях, и, наконец, множество бенефиций, которыми они владели, вот настоящие раны духовенства, и не так называемое невежество. Церковная провинция Оша никогда не имела одновременно столько, без всякого сомнения, талантливых прелатов, как в этот век.

Архиепископ Оша, Франсуа де Клермон, уже давно примирившийся с суверенным понтификом, занимался в то время благоустройством своей метрополии[19]. Ему обязаны креслами со спинкой в хорах, произведениями искусства, равных которым не было во Франции, и витражами, которые входят в число самых красивых витражах королевства. Витражи были закончены в 1513 г., как это видно из надписи, в которой Арно де Моль увековечил свое имя. Установка кресел со спинкой заняло больше времени; они были закончены только в 1518 г.[20]. В этом же году архиепископ договорился с Марром, епископом Кондома, которому он передал взамен Вопийона приход Кассэнь, ставший резиденцией его преемников. Меньше ему повезло с несколькими сеньорами, которые присвоили часть имущества его церкви. Все его усилия потерпели неудачу перед их упрямством; пришлось обращаться в Рим. Климент VII издал буллу, в который отлучал от церкви захватчиков, и поручал Пьеру-Раймону де Поластрону, аббату Пессана, объявить отлучение. Аббат передал эту трудную и деликатную миссию приору Сент-Орана, который и обеспечил выполнение буллы.

Франсуа любил пышность и блеск в религиозных церемониях. По его просьбе Лев X в 1520 г. присоединил к капитулу архидьяконство и приход в Сен-Пуи, чтобы содержать органиста, регента и шестерых детей-певчих[21]. Все это было задумано еще сто лет тому назад архиепископом Беранжером; но так и не было исполнено. Позже, движимый тем же чувством, Франсуа де Клермон дополнительно присоединил в капитулу архидьяконство Пардиак, чтобы использовать его доходы для учреждения четырех пребенд кантора. Прелат, желая оставить что-то достойное его, основал коллегию[22] в Барране; церковь, недавно построенная, возможно, даже им, была просторной и красивой. Приход признавал его своим сеньором, разделяющим права с королем. В время чумы, которая только что опустошила город Ош, он перенес туда свою юрисдикцию. Наконец, Пьер де Клермон, его брат, предоставил две тысячи турских ливров, в виде ренты. Все это и определило решение архиепископа. Он учредил капитул из двенадцати каноников, среди которых были декан и кюре, имеющий двойное жалование, и передал им все права и доходы, которыми владел как архиепископ в городах Барран и Ригепё (in villâ de Rigapello), в Кастаньере и нескольких других небольших городках. Каноники метрополии захотели участвовать в этом деле; они передали своим новым коллегам все, что они получали с Баррана по праву fournage[23]. Они оговорили только, что когда один из их членов окажется в Барране, ему будет отведено первое место в хорах, и что, если в городе Оше вновь будет эпидемия чумы, столичный капитул сможет переехать в новую коллегию и разместить там свои службы.

Франсуа де Клермон заканчивал свой труд, находясь в Конта-Венессене. Климент VII, не разделяя предубеждений Юлия II, поручил ему дипломати­ческую миссию в Авиньоне почти в самом начале своего понтификата, и с этого момента этот прелат пребывал обычно в замке Пон-де-Фург. Там он и подписал акт об основании 23 марта 1520 г.

Епископ Комменжа[24], Жан де Молеон, по примеру своего архиепископа, занялся украшением своего собора. Он велел установить там орган и кресла со спинкой в хорах, сделанные по образцу кресел Оша, но уступающие им в художественной ценности. Этот прелат принадлежал к семье виконтов де Молеон. Жан еще в детстве принял постриг у кордельеров Валкабрера, и долгое время был аббатом Боннефона, когда в 1519 г. был призван капитулом Св. Бертрана сменить Гайяра де л’Опиталя, умершего два года назад. Король опередил каноников, и, в силу конкордата, назначил на это место Луи Дувиля. Оба конкурента боролись четыре года; но, наконец, Дувиль отказался за ежегодную пенсию, установленную с епископального имущества, и Молеон, наконец, получил в 1523 г. буллу папы Адриана VI. Вместе с епископством он сохранил за собой свое аббатство, в котором ему нравилось жить, и где он восстановил монастырь. Еще он построил епископский дворец Сен-Годан. Эти работы и административные заботы заполнили весь его епископат, который продолжался до 1551 г. Он хотел покоиться в церкви, где принес свой первый монашеский обет, и был похоронен в Валкабрере.

За время долгого правления Жана де Молеона, на епископской кафедре Кузерана сменились два брата, которых ожидали самые высокие церковные посты; они были сыновьями Жозефа де Граммона, который, как мы видели, мужественно оборонял город Бидаш от испанцев. Шарль, старший, сменил доброго епископа Жана де Кура, или де Лакура, который, чувствуя груз лет, не дожидаясь смерти, сложил с себя обязанности в 1515 г. Шарль, следуя его примеру, так же отказался от кафедры в 1520 г. в пользу Габриеля, своего брата; но король тотчас же поспособствовал ему занять кафедру Эра. Антуан д’Апинияк, преемник Бернара д’Амбуаза, занимал ее едва ли только год. Он умер в 1516 г. Арно-Гилем д’Эйди, из виконтов де Риберак в Перигоре, исполняющий обязанности аббата Сен-Севера, Сен-Жирона и Понтó сменил его к концу этого года. Арно-Гилем пробыл там только шесть лет. После него капитул избрал Пьера де Биэ, канцлера Фуа и Беарна. Эти выборы не были утверждены; двор назначил Шарля де Граммона, который оставил кафедру Кузерана Габриелю, своему брату. Шарль встретил довольно твердую оппозицию и смог занять свое новое епископство только в 1528 г. На церемонии присутствовали два архидиакона, Марсана и Шалосса, и каноники Оде де Барадá, Жан-Антуан де Кастельно, Пьер де Бету, Пьера д’Аму и Симон де Базоден. Это были почти все сторонники Шарля де Граммона в капитуле. Клятва, принесенная канониками по этому случаю, сохранилась. Мы приведем ее, так как она послужила причиной или поводом для длительных ссор[25].

Шарль хотел лучше узнать духовенство своей епархии. Он собрал синод, на котором показал себя более требовательным, чем его предшественники. Там было установлено, что все имущество священников, умерших без завещания, принадлежит епископу. Мартен де Фоссез или де Ла Фосс на синоде 1299 г. постановил, что имущество должно быть разделено на три части, одна из которых идет епископу, другая – церкви, а третья остается у родственников; и при этом в декрете Мартена речь шла только о движимом имуществ, все недвижимое по полному праву принадлежало семье. Постановление Шарля де Граммона выполнялось не дольше, чем продолжался его епископат, который кончился через два года. После смерти Жана де Фуа освободилась кафедра Бордо. Капитул приступил к выборам его преемника, но голоса разделились. Габриель де Граммон получил пятнадцать из них, а девять были отданы Бертрану де Галар-Брассаку. Папа отменил выборы, как нарушающие конкордат. Тем не менее, он согласился с кандидатурой и своею властью передал архиепископство Габриелю. Тот, то ли потому, что его не устроило назначение подобным образом, то ли потому, что он не хотел опережать своего старшего брата, отказался в пользу Шарля, которого в Эре сменил Габриель Салуццкий, младший из сыновей Луи, маркиза Салуццкого, и Маргариты де Фуа-Кандаль. Габриель был еще слишком молод: он не только так и не был рукоположен, но даже не вступил в Орден, а после смерти трех своих старших братьев, став главой своего дома, он отказался от епархии и женился на Мадлен, дочери маршала д’Аннебо[26]. Авторы Gaule Chrétienne утверждают, что Пьер де Биэ заставил, наконец, признать свои права после ухода Шарля де Граммона; но их мнение не подтверждено ни одним достоверным документом; ничто не говорит и о том, что Пьер хоть когда-то получил епископское рукоположение. Вполне вероятно, что он обменял свои претензии[27] на аббатство Люк.

Габриель де Граммон[28] уже не был епископом Кузерана, когда его избрал капитул Бордо. С 1522 г. или, скорее, с 1524, он сменил свою епархию на Тарб; но двор Франции, который ценил его ловкость в делах, не позволил ему находиться в этой епархии. После сражения при Павии, он был послан в Испанию, чтобы вести переговоры об освобождении Франциска I, а когда оковы его хозяина пали, он был вынужден остаться при Карле V. Это пребывание было небезопасным. Испанский монарх, видя, что его бывший пленник ищет союза с Генрихом VIII, королем Англии, велел арестовать Граммона, который обрел свободу только после того, как подобные меры были предприняты против испанских послов. Возвратившись во Францию, епископ Тарба получил приказ ехать в Англию. Тайные инструкции обязывали его воспользоваться удалением Генрихом VIII его супруги, Екатерины Арагонской, чтобы обратить его внимание, но не на Маргариту д’Алансон, как это утверждает большинство историков, так как она уже была женой Генриха Наваррского, а на Рене Французскую, вторую дочь Людовика XII и свояченицу Франциска I. Граммон, забыв о том, что прежде всего он должен следовать принципам религии, слугой которой он был, высказался за развод, произнося торжественную речь перед английским монархом, в окружении его двора и всего парламента. Он даже представил этот акт безнравственности как поступок, соответствующий чести и разуму. Развод действительно состоялся; но Генрих женился на Анне Болейн, которую очень любил, и французскому прелату пришлось страдать от того, что он посоветовал меру, большие последствия которой оказались столь фатальными для Церкви, не получив того единственного преимущества, из-за которого он пошел на сделку с совестью. Тем не менее, этот поступок, столь достойный осуждения, не поссорил его с римским двором, и не заставил потерять уважения к его епископскому сану. Вскоре папа Климент VII поспособствовал ему в архиепископстве Бордо, а когда тот уступил это место своему брату, он облек его в пурпур (1530 г.).

В следующем году, король направил его в Рим, чтобы просить суверенного понтифика изменить условия соглашения, которое исключало из королевского ведения бенефиции, имеющие особые привилегии. Ловкий дипломат преодолел все препятствия, и Святой отец предоставил государю уступку, о которой тот настойчиво просил; при этом, он ограничил ее действие жизнью Франциска I; но когда соглашение заключено, продлить его намного легче. Короли Франции всегда этим пользовались, начиная с этого времени. Кардинал Граммон принял участие в переговорах, состоявшихся в Болонье между Климентом VII и Карлом V, и вызвал всеобщее восхищение как своей высокой осторожностью, так и тонкостью и ловкостью. Он вел переговоры о браке герцога д’Орлеана, будущего Генриха II, с Екатериной Медичи, племянницей папы. Он даже убедил Святого отца, которому этот союз был особенно лестен, отправиться в Марсель, где тот встретился (1 августа 1533 г.) с королем Франции. Франциск I, чтобы вознаградить Граммона за его услуги, в 1532 г. дал ему епископство Пуатье, а в 1534 архиепископство Тулузы, сохранив за ним его первую кафедру[29]. Но хлопоты подорвали его здоровье. Чахотка окончательно лишила его сил; он угас 26 марта 1534 г. в замке Бальма, загородной резиденции архиепископов Тулузы. Двор потерял в нем верного министра и ловкого политика, Священная Коллегия – одно из своих главных украшений, а Франция защитника своих интересов и своей славы; но забыв в политических хлопотах о Церквях, которые ему были поручены, он ничем не заслужил их сожаления. Его тело было перевезено в Бидаш и похоронено в семейной усыпальнице. В королевской библиотеке сохранились многие письма, касающиеся его различных посольств.

Мено де Мартори, де Мартр, или, возможно, де Ламмартонье, с которым Габриель де Граммон обменял Кузеран на Тарб, бурно провел бóльшую часть своей жизни. Родившись в Беарне, он был привязан к дому де Фуа, и ему он обязан своим возвышение. Он следовал за молодым Андре в его коротком и неудачном походе в Наварру, будучи несколько дней губернатором Памплуны, он спешно бежал перед победоносными войсками Карла V и с большим трудом добрался до Франции. Этот разгром не отвратил его от дальних походов. В следующем году он сопровождал в Италию двух братьев Андре, Оде и Тома, более известных: первый под именем де Лотрека, а второй – де Лекена. Этого второго вначале хотели посвятить церкви, он получил епископство Тарб после смерти Мено д’Ора в 1505 г. Он владел этим епископством около десяти лет, так и не приняв постриг. В конце этого срока, чувствуя призвание к оружию[30], он скинул рясу, одел кирасу и отличился горячим и бурным бесстрашием. Оставляя свою кафедру, он передал ее Мено де Мартори; но это назначение не было принято. Роже де Монто, которого часть капитула противопоставила Тома, но который не смог добиться своего, надеялся, что ему больше повезет с его преемником, и предъявил свои претензии. Оба конкурента старались привлечь на свою сторону капитул, благоприятствуя его секуляризации. Мено дал свое согласие на это 7 декабря 1514 г., а Роже 29. В этом акте Монто именовался избранным и утвержденным епископом; тем не менее, был назначен Мено[31], и его власть, наконец, была признана всей его паствой.

Пока длились эти дебаты, Мено оставался в Италии со своими покровителями; и когда Лотрек, а после него Тома, ставший маршалом Франции, управляли Миланом, ему было поручено от имени короля руководить церковными делами герцогства. Его деятельность стала причиной, или послужила предлогом, того, что Лев X, разорвал свой союз с Францией. Вынужденный вернуться через горы после потери Милана в 1522 г., Мено отныне отказался от всякой политики и полностью посвятил себя своему служению. Не слишком привязанный к своей пастве, которую он почти не знал, он перешел из Тарба в Кузеран и управлял этой Церковью двадцать четыре года. Он умер в 1548 г., в преклонном возрасте. Поэт Никола Бурбон, который посвятил ему одну из своих поэм, восхваляет его заслуги и набожность.

В отличии от большинства прелатов, которых мы только что вспомнили, епископы Лектура все свои силы отдавали управлению церковью. После смерти Юга д’Эспаня в 1487 г., каноники избрали Бертрана де Роклора, одного из своих коллег, исполняющего обязанности аббата Буйá; но папа опередил их и назначил на эту кафедру Пьера д’Абзака де Ладуза[32], епископа Рьё, и избранник капитула был вынужден уступить власти главы Церкви. Д’Абзак родился в старинной семье Перигора. Вначале монах и казначей Сент-Жан-д’Анжели, он стал аббатом Лаграсса в епархии Кагора и Аллё в Пуатье, где он прославился, блестяще преподавая в университете этого города. Его таланты и происхожде­ние возвысили его до епископского сана. Он занял кафедру Рьё, откуда перешел в Лектур в 1487 г. Он совершил свой торжественный въезд в этот город в воскресенье 5 августа. Рассказ об этой церемонии сохранился[33]. Было только шесть часов утра, когда прелат появился у ворот Порте-Пейн, называемых прежде Ла Бакуер, сопровождаемый примерно двумястами пятьюдесятью нотаблями, среди которых упомянуты Жан де Буарон, барон де Ларок и д’Арман, камергер короля и сенешаль Арманьяка, Бернар де Бассабá, сеньор де Пордеак, Жан дю Тастé, верховный судья, и шесть консулов Лектура, Гийом де Витрак, лиценциат права, Жак Онед, Этьен де Ломе, Аспен де Фожерак, Бертран Абед и Жеро де Сен-Лан. Он восседал на муле, и вся его свита следовала за ним верхом.

Пьер де Галар, со-сеньор де Кастельно-д’Арбьё, пеший, без воинской коты и обутый только в испанские сандалии, ожидал его в окружении примерно шестидесяти пажей, каждый из которых держал в руке большую белую палку. Он подошел к д’Абзаку и пояснил ему, что вот уже сорок, пятьдесят, шестьдесят, сто лет и более, его предки и он имеют право вводить избранного и утвержденного епископа, когда он входит в город в качестве епископа и сеньора четвертой части Лектура. Он попросил разрешения воспользоваться привилегией, подтвержденной кутюмами с незапамятных времен. Прелат удовлетворил его просьбу, сочтя ее законной и справедливой. Исполняя эту обязанность, Пьер де Галар, строго следуя тому, как она осуществлялась ранее, взял под уздцы мула, и, предшествуемый своими пажами, провел епископа по прямой улице до церкви Св. Духа. Затем, по другой улице, он довел его до портика собора. Там он подал епископу руку и помог ему спуститься с мула. Но как только д’Абзак ступил на землю, Пьер де Галар сел верхом и возвратился к воротам Порте-Пейн вместе со своими пажами. Он вновь проделал с ними весь путь, по которому только что проследовал кортеж, а когда появился перед собором, он приветствовал епископа, и покинул город, уводя мула, который отныне принадлежал ему.

Принимая епископский сан, д’Абзак отказался от аббатства Аллё в пользу своего племянника, Юга д’Абзака, но сохранил за собой Лаграсс. Он освятил большой алтарь в 1491 г., 5 октября, которое, как утверждают авторы новой Gaule Chrétienne, выпало на воскресенье в октаву Праздника Тела Господня. На следующий год, он возобновил уставы своего капитула. Вскоре Карл VIII призвал его ко двору; он поручил ему вести переговоры о мире с Фердинандом, королем Кастилии. Мир вскоре был заключен, и хотя его условия не были благоприятны для Франции, так как ей пришлось отдать Руссильон и Сердань, король захотел вознаградить участников переговоров и предоставил ему архиепископство Нарбонн, вакантное после перехода кардинала д’Амбуаза в архиепископство Руан. Удаляясь, он оставил на память своему капитулу певческие книги на четыре голоса, способ который начинал тогда распространяться[34], и зал, который называют залом Господина де Нарбонна, который он приобрел за время своего епископата. Dom Martenne говорит о некоем кардинале Антуане, епископе Лектура, который умер в 1498 г. Это все, что мы знаем об этом прелате. Ни Frison, ни Duchène не упоминают ни одного кардинала, занимающего кафедру Лектура. Что более точно, так это то, что Луи По, аббат Сен-Ломера, затем Мармутье и, наконец, епископ Турне, был переведен в Лектур, где находился с 21 декабря 1500 г. до 1505 г.[35]. Братья de Ste-Marthe указывают его преемником Антуана де Корбонна, Корбона или Корбонно, избранного 27 декабря 1505 г.; но эти выборы были отменены. Капитул собралась снова и отдал свои голоса Пьеру Дюфору, побочному сыну Гратьяна Дюфора, сеньору де Сен-Жорри.

Он уже был доктором канонического права, каноником Лектура, протонотарием папы, советником короля и президентом парламента Тулузы, когда в 1480 г. стал исполняющим обязанности приора Сент-Орана. Двадцать пять лет спустя его коллеги выбрали его своим главой; но изнуренный возрастом и своими заботами, он прожил только три года после своего избрания и был сменен Бертраном де Люстраком, аббатом Сен-Морена в епархии Ажана. Бертран отметил свое правление восстановлением стен своего аббатства. Монахи не позволили ему сложить с себя этот сан; он сохранил аббатство, принимая епископство. Там он умер 17 апреля 1511 г., и там же был похоронен на следующий день, по правую сторону от главного алтаря. Его сменил Поль, который присутствовал в 1512 г. на третьей сессии Тридентского собора. Только акты этого Собора говорят о его существовании; его имя совсем не упоминается в документах его церкви. Братья de Ste-Marthe рассказывают о Рене де При, который, как они говорят, был переведен в Лимож, а затем в Байё. Меж тем Рене был епископом Байё с 1502 г. Возможно, он так и не занял кафедру Лектура, хотя она была ему предоставлена. Рукописная история St-Augustin de Limoges сообщает нам, что Гийом де Бартон уступил свои права на епископство Лимож Рене де При, и получил взамен претензии того на епископство Лектур.

Независимо от того, насколько правдив этот рассказ, Гийом де Бартон занял кафедру Лектура в 1512 г. Он был братом Бернара, виконта де Монбá, Жана, епископа Лиможа, и Пьера, аббата монастыря Сент-Огюстен, о котором мы только что говорили. Утомленный своим епископатом почти тотчас же, как он его получил, он отказался от него в пользу своего племянника. Жан де Бартон, так того звали, уже был исполняющим обязанности аббата Сент-Огюстена и епископом Афин, когда в 1513 г. он сменил своего дядю. Вначале он занялся восстановлением хоров своего собора, а после этого он предпринял еще одну работу, не менее важную. Не считая неф достаточно просторным, он разрушил его[36] и потратил огромные средства на строительство нового, но так и не испытал радости от его завершения, хотя его епископат продолжался очень долго. В 1529 г. несколько каноников хотели его заменить на Жоржа д’Арманьяка. Поводом этому послужило то, что Жан де Бартон отказался перед Климентом VII от епископства в пользу своего племянника; но прелат опроверг свою так называемую отставку. Он был поддержан остальными членами капитула, которые протестовали против любых внеочередных выборов, и Жорж был вынужден отказаться от своих претензий. Жан де Бартон умер на своем месте 21 декабря 1544 г.