Том 5. Книга XVIII.

ГЛАВА III.

Епископы Дакса, Лескара, Олерона, Байонны, Базá, Ломбеза и Кондома. – Маргарита Наваррская склоняется к протестантизму. – Снисходительность Генриха д’Альбре по этому поводу. – К Жанне, их единственной дочери, сватается наследный принц Испании. – Ее обручение с герцогом Клевским. – Успех протестантства в Гаскони. – Смерть кардинала де Клермон-Лодева. – Кардинал де Турнон сменяет его в Оше. – Жерар Руссель, епископ Олерона. – Маргарита и Генрих искренне возвращаются в католицизм. – Волнения в их государствах, возбужденные новыми учениями. – Смерть Франциска I.

Епископ Дакса, Жан де Лабори, прожил несколько лет после коронации короля и королевы Наварры, на которой, как мы видели, он присутствовал; но точная дата его смерти не известна[1]. Его епископат никогда не был мирным; начало его было омрачено обвинением в убийстве; а в конце его подозревали в растрате имущества церкви. Он украсил свой кафедральный собор великолепными витражами, на которые он потратил огромные средства. Эти расходы, вероятно, и послужили поводом для клеветы, которая отравила его последние мгновения. Несмотря на эти наветы Арно де Лабори, его племянник, занял его место. Арно был сыном Этьена де Лабори, сеньора де Пуа и де Пенту. Он занимал кафедру, по крайней мере, с 1506 по 1514 гг. и показал много усердия в служении Деве Марии. В отличие от дяди, который всегда сторонился каноников, Арно любил окружать себя своим капитулом и следовать его советам. И верно, капитул в то время насчитывал немало прославленных священников. Особо следует отметить Жана де Пуилео, который ярко и убедительно писал в защиту прав Жана д’Альбре, короля Наварры, против узурпации Фердинанда, короля Испании. Эта апология, обеспечившая ему поддержку дома д’Альбре, стоила ему нескольких дополнительных голосов при выборах епископа Кондома. Историки утверждают, что он был назначен, но так и не получил буллу. Во всяком случае, ему был предпочтен Марр, который и остался мирным владельцем епархии.

Жан де Ламартони сменил Арно де Лабори[2]. Он родился в Бордо и был сыном Этьена де Ламартони, советника парламента, и Изабеллы де Помпадур, и братом Мондо де Ламартони, первого президента парламента Бордо, ставшего первым президентом парижского парламента. Сам он вначале был каноником Сент-Андре, архидиаконом Медока и аббатом Гистра. В Даксе он пробыл только шесть лет. Огорченный падением нравов, охватившим все слои общества, он пытался поставить заслон злу, издавая уставы, исполненные мудрости; но все его усилия были бесполезны в те времена, когда голос религии и добродетели был бессилен. Ранние недуги говорили о том, что близок его конец. Он попросил назначить коадъютором своего брата Гастона, и получил просимое.

Получив хорошее образование, он изучал право в Пуатье и продолжил с новым успехом свои занятия в Тулузе и Кагоре. Затем он занялся теологией; таким образом, он подготовился к занятию места советника парламента Бордо, как его отец и брат. Франциск I дал ему кафедру, чтобы особо отметить его широкую научную эрудицию и глубокие познания в различных направлениях юриспруденции. Епископат Жана[3] де Ламартони длился дольше, чем у его предшественников. Он занимал кафедру тридцать семь лет; но следует отметить, что он часто жил вдали от своей епархии. Во время одного из таких отсутствий, губернатор Аквитании получил приказ Двора укрепить город Дакс и снабдить его боеприпасами, так как опасались осады. Пришлось снести дома, соседствующее со рвами; в их числе оказался и дом каноников[4]. Позже король возместил капитулу нанесенный ущерб и велел казначею Бордо выдать ему тысячу двести ливров. Гастон умер в первых числах октября 1555 г. Вместе со своим епископством он владел аббатствами Гистр и Мадион. Вся его семья достигла значительных высот. Помимо Мондо, у него было еще два брата, один из которых стал интендантом дома короля и послом, а другой – государственным секретарем.

Робер д’Эпине, которого мы оставили на кафедре Лескара в 1480 г., перешел в Нант, и был сменен в 1495 г., Бонифасом Перрюзи, из благородной авиньонской семьи флорентийского происхождения. Перрюзи умер, видимо, в 1512 г., так как 14 мая 1513 г. епархией управлял кардинал Аманьё д’Альбре. После ухода Аманьё был выбран Жан де Лассаль. Мы знаем, что в 1519 г. он входил в совет регентства, учрежденный в Беарне Аленом д’Альбре, опекуном Генриха II; но нам не известен ни год начала, ни год окончания его епископата. Его сменил Поль де Фуа или де Беарн; он был вначале аббатом Сен-Савена, а затем Больбона. В конце 1514 г. Жан и Катрин поручили ему предъявить Льву X их права на королевство Наварру. Два года спустя они направили его ко двору Франциска I для возобновления мирного договора между Наваррой и Францией. Он был еще жив в 1533 г., как о том свидетельствует документ аббатства Сен-Савен. Его сменил один из его родственников, Жак де Фуа, аббат Сен-Волюзьяна де Фуа и Ла Реоля. Со своими церковными санами Жак объединял должности губернатора Беарна и канцлера Наварры. Он без труда согласился с желаниями своего капитула и получил от папы Павла III согласие на его секуляризацию, которая была объявлена в 1537 г. Рассказывают, что этот прелат, явившись однажды в Св. Пятницу просить у Генриха, короля Наварры, проявить милость к виновному сеньору, сослался на то, что в этот день Иисус Христос умер во искупление всех преступлений: прекрасно, ответил принц, я последую примеру извечного Отца, который, во имя справедливости не пощадил собственного Сына!

В Олероне[5] Санш де Казенав умер в конце февраля 1491 г. и почти тотчас был сменен Жаном де Пардайяном, каноником Оша и архидиаконом Англé, который настоял на своем рукоположении в столичной церкви 1 мая 1491 г. Антуан де Корнейян, ссылаясь на буллу папы Иннокентия VIII, капелланом которого он был, оспорил у него кафедру; но капитул, который избрал Жана, настоял на своем выборе. К нему на помощь пришла и семья де Пардайян, очень могущественная в провинции, и кандидат Рима был отвергнут. Летописи Ватикана говорят нам еще о некоем Козимо Паци, итальянце, при понтификате Александра VI, и, вероятно, назначенным им; но когда он занимал кафедру? Был ли он вообще признан? Мы ничего об этом не знаем. Мы готовы предположить, что это был еще один претендент, противостоящий Жану де Пардайяну, чей епископат продолжался до 1498 г. Хартия аббатства Сен-Жан-де-Люз, датированная 1 апреля этого года, упоминает прелата, который, как это принято в подобных документах, указан только инициалом R., и она же называет его избранным и утвержденным прелатом; это был Раймон или Раймон-Арно де Беон, сын Арно-Гийома де Беона, виконта де Сера и сеньора де Девеза. Он уже был архидиаконом при Пардайяне, и был избран капитулом ему в преемники. Вначале папа не признал этих выборов, и буллой, датированной октябрем 1502 г., он назначил кардинала д’Альбре постоянным управляющим епархией; но и на этот раз назначение папы не имело последствий. Раймон-Гийом, или, как его иногда называют, Арно-Гийом, остался владельцем церкви Олерона. В 1504 г. Катрин, королева Наварры, в свои последние часы, выбрала его своим душеприказчиком. Прелат пережил королеву на четырнадцать лет, и умер только в 1518 г. Тогда, при посредничестве Франциска I, епископство Олерон досталось кардиналу Жаку Сальвиати, племяннику по матери папы Льва X. Сальвиати поручил Казобьелю, одному из своих генеральных викариев, управлять епархией от своего имени, а через три года окончательно отказался от нее, передав ее Жаку или Жану де Фуа, которого в 1528 г. сменил Гастон де Фуа, один из его родственников.

Жан де Лабаррьер, епископ Байонны, прожил десять лет после коронации короля Наварры и умер в 1504 г. Его преемником был Бертран де Лае, из благородной и старинной семьи Лабура[6]. Бертран был каноником кафедрального собора и генеральным викарием капитула, когда выборы его коллег возвысили его в епископский сан. Эти выборы были последними: протокол сохранился. Капитул собрался 8 июля, в обычном зале. Все члены прежде, чем приступить к голосованию, причастились, а когда результат был объявлен, они процессией удалились в хоры под пение Te Deum и звон всех колоколов. 9 августа они послали в архиепископство акт, составленный по этому случаю и получили его подтверждение.

При епископате де Лабаррьера Мондо де Ламартони, в то время первый президент парламента Бордо, прибыл в Байонну, чтобы собрать воедино обычные кутюмы этого города и всего Лабура. Он созвал, 29 октября 1513 г., Генеральную Ассамблею на доме коммуны. Там были епископ, каноники, сеньор де Фонтанé, лейтенант губернатора герцогства Гиень, прево, мэр и капитан города, Роже де Граммон, Гиро Дюпюи, Ожеро де Лагард, Менотон де Бельзенс, Жан де Ларю, Пьер д’Эйенá, эшвены, Пьер де Летор, Пьер де Гарри, Ожеро д’Эр, Жан Пари д’Агий, Мартинон де Саркад, Совá де Талонг, магистраты, и двадцать четыре советника. Страну Лабур представляли Луи д’Юртюби, Жан де Мюнераль, сеньор де Со, Этшеверри, Жан де Иригуайян, Гастон де Гарро, Пьер де Лае, Жан де Соратель, Жан де Аитс, Мартен д’Юальд, Жан д’Эспелет, Нено д’Аррэнг. Еще там было несколько адвокатов и несколько нотаблей. Город уже приготовился к этому; он поручил десятерым самым опытным своим представителям собрать и представить в письменном виде все наиболее древние и документально подтвержденные положения, найденные ими в различных актах, касающийся законодательства, которому они следовали до тех пор. Ассамблея избрала этих десятерых комиссаров, которые работали пять или шесть дней с первым президентом, и все эти положения составили обычное право Байонны. Его записали на двенадцати пергаментах из кожи, которые поместили в мэрии. 9 июня парламент Бордо зарегистрировал его и признал имеющим силу закона.

Бертран де Лае жил до 1519 г. Тогда в Байонне вспыхнула чума; прелат надеялся избежать бедствия, возвратившись в Бассюррари, в свой дом в Монгэ, но смерть, от которой он бежал, настигла его там 5 августа. Вначале его похоронили без всякой пышности в Бассюррари. Четыре месяца спустя извлекли его тело и перевезли в Байонну, в склеп, предназначенный для епископов. Король, в силу конкордата, назначил Эктора д’Эйи де Рошфора, парижского каноника. Эктор занимал кафедру только четыре года; он сложил с себя свои обязанности, и был почти тотчас же назначен епископом Туля. Как и многие епископы провинции, он участвовал в дипломатической работе. Жану де Белле[7], его преемнику, суждено было придать новый блеск церкви Байонны.

Родившийся в 1472 г., в замке Глатиньи, в Перше, в семье, известной с первых веков монархии, Жан рос с Гийомом и Мартеном де Белле, своими братьями. Их воспитание было прекрасным; им дали глубокие познания в древней литературе, до того почти чуждой молодому дворянству. Они приобрели, таким образом, превосходство, которое обеспечило им впоследствии самое быстрое продвижение. Старший принял имя де Ланже и предназначался для военного поприща, как и Мартен. Жан, чьи склонности были более серьезны, избрал церковь. Они были еще очень молоды, когда в 1515 г., появились при дворе Франциска I. Этот государь, находивший в литературе самое приятное времяпрепровождение, допустил их к своим развлечения и своим занятиям. В 1526 г. он дал Жану епископство Байонны, а в следующем году направил его в Англию, чтобы убедить Генриха VIII объединиться с Францией против Карла V. Жан добился успеха в переговорах, и с этого момента его привлекали к самым важным делам государства и церкви; но он не долго занимал кафедру Байонны. Ее таланты, ловкость и благосклонность хозяина не могли не привести его к самым высоким санам. В 1522 г. он стал епископом Парижа, в 1525 – кардиналом, в 1541 – епископом Лиможа, в 1544 – архиепископ Бордо, и в 1546 – епископ Мана. Наконец, перед смертью в 1560 г. он был деканом Священной Коллегии и епископом Остии[8].

Переводя Жана де Белле из Байонны в Париж, король дал ему в преемники Этьена Понше, уроженца Тура; Жан Понше, отец Этьена, был казначеем накоплений. Его дядя, которого так же звали Этьен, вначале епископ Парижа, а затем архиепископ Санса, был долго хранителем печатей, в 1551 г. перешел в архиепископство Тур, на свою родину. В отличии от епископов Дакса и Олерона, которых обвиняли в снисходительности к ереси, епископ Байонны делал все, чтобы помешать ей проникнуть в его епархию. Под подозрением оказался некий столяр, который там женился, о нем собрали сведения, подтверждающие его виновность. Дело тотчас же было передано в парламент Бордо. Тот приговорил виновного к публичному покаянию перед Богом, королем и правосудием, с босыми ногами, обнаженной головой, в одной рубашке, с горящим факелом в руке и вязанкой дров на плечах. В таком виде его привели к собору, где он выслушал на коленях, на эшафоте, слова, соответствующие такому случаю. Приговор добавлял, что он приговаривался к порке палачом на перекрестках города, лишению языка, и изгнанию; что и было исполнено в 1545 г. к великому поучению народа, добавляет рукопись, которая передала нам этот рассказ[9].

После смерти Жана Бонно, случившейся в 1503 г., кафедра Базá пустовала до 1509 г., когда ее занял кардинал д’Альбре; тем не менее, он принес клятву капитулу только 13 января 1512 г. Не похоже, чтобы он когда-либо именовался иначе, чем управляющий епархией Базá[10]. Он получил от Франциска I подтверждение разделения прав, заключенного между одним из его предшественников и королем Англии, в то время суверенным герцогом Аквитании. После его смерти его преемником стал Симфориан де Бюльу, который последовательно был каноником Сен-Жюста в Лионе, на своей родине, советником от духовенства парижского парламента, капелланом короля и, наконец, епископом Гландева. Король Людовик XII посылал его в Милан, чтобы заключать там различные соглашения с парламентом, созданным французским правительством в этом городе. Затем он был направлен к папе Юлию II. Наконец, при Льве X, он присутствовал на Латранском Соборе от имени короля, своего господина.

Франциск I, желая вознаградить его, перевел его в Базá. Строительство собора было далеко от завершения, Бюльу занялся алтарем и украсил его великолепными бронзовыми колоннами, увенчанными коленопреклоненными ангелами. Меньше внимания он уделял кровле своей церкви; парламенту Бордо даже пришлось указать ему на это. Разногласия, возникшие по этому поводу между его капитулом и им, стали причиной того, что он с радостью принял новое назначение. В 1528 г. он обменялся епархиями с Фуко де Бонневалем, епископом Суассона. Тот очень быстро испытал отвращение к новой кафедре, и четыре года спустя, в свою очередь, поменялся с Жаном де Пла, епископом Перигё. Жан родился в Лимузене, и был сыном Антуана де Пла и Мари де Мирамон. Он прославился как большой эрудит и стал деканом академии в Пуатье. На его успехи обратили внимание при дворе, который неоднократно использовал его таланты. Вначале ему поручили деликатную миссию в Аквитании. Речь шла о мерах, которые вели к увеличению налогов. Жан довел ее до нужного конца, не вызвав общественного недовольства, благодаря чему ему было доверено посольство в Англию. Он не захотел сохранять сан пастыря, удаляясь от паствы, и перед отъездом, в 1543 г., отказался от кафедры в пользу своего брата, Аннé де Пла, аббата монастыря ла Куронн.

Документы как всегда умалчивают о церкви Ломбеза. Мы знаем только, что Савари д’Орнезана в 1528 г. сменил Бернар д’Орнезан, его племянник. Бернар сопровождал короля Франциска I, когда в 1533 г. тот совершал свой торжественный въезд в Тулузу. На следующий день он участвовал в заседании ложа правосудия, возглавляемом королем. Мы позаимствовали эту подробность в истории Лангедока. Gaule Chrétienne ограничивается лишь упоминанием, что он умер[11] в 1547 г., и что его сменил Антуан Оливье, брат Франсуа Оливье, канцлера Франции, и сын первого президента парижского парламента.

Преемник Марра на кафедре Кондома[12] более известен. Его звали Эрар, и он принадлежал к благородной и старинной семье де Гроссоль-Фломаран. Еще в молодости войдя в аббатство Кондома, он принял там постриг и обратил на себя внимание своей ученостью и набожностью. Марр привлекал его к управлению епархией и в 1515 г. назначил его своим генеральным викарием. После смерти прелата все голоса были отданы ему; но король отменил выборы и назначил Жана Дюмулена. Тот пытался отстоять свои права; конфликт продолжался два года. Наконец, он снял свои претензии в обмен на пенсию. Оставшись владельцем епископства, Эрар продолжил труды, столь дорогие сердцу его предшественника, и так рьяно занялся строительством собора, что закончил его менее, чем за десять лет. Еще он построил часовню Св. Николая для приходских служб. Наконец, он установил кресла со спинкой в хорах, но все это на средства, завещанные Марром[13]. Когда он закончил одно из наиболее значительных религиозных зданий Гаскони, то захотел его торжественно освятить. Церемония была назначена на 15 октября 1531 г. Там были консулы и около пятнадцати сотен лиц разного ранга; особо следует отметить Жана де Галлара, Луи д’Арзака и Жана де Годаля, аббатов Симорра, Вопийона и Буйá, Марка-Антуана де Гроссоля, сеньора де Бюзé, Бертрана де Гроссоля, сеньора де Фламарана, и Франсуа де Помбриана, сеньора де Помбриана. Все они были его племянниками. Набожный прелат прожил около тринадцати лет после этой церемонии; но точная дата его смерти неизвестна. Знаем только, что он был похоронен в часовне Сорока Мучеников, и что его преемником был Жан де Писселё[14]. Слава о его учености вышла за пределы Франции. Эразм посвятил ему свою знаменитую exégèse или исповедь веры.

Таково было духовенство, которое двор Наварры обвинял в глубоком невежестве, и которое Маргарите нравилось выставлять в смешном виде. Она написала высмеивающие его Сказки королевы Наварры, непристойный труд, за который наша эпоха осудила бы самую легкомысленную женщину, и который ее век простил принцессе, чье поведение всегда было самым добродетельным, и у которой сердце, как говорит Brantôme, всегда было искренне предано Богу. В противовес этой работе, более, чем незначительной, она написала в стихах Зеркало грешной души, произведение, полное того неясного мистицизма, которым отличалась Реформа при ее зарождении. Своеобразие темы и имя автора принесли большую известность этой книге. Этот успех[15] обратил на нее внимание Сорбонны, которая, не позволив запугать себя могуществом принцессы, осудила ее как опасную. Но Маргарита пожаловалась брату, Франциск вызвал к себе ректор университета; это был Николай Скоп. Робкий душою, он поспешил трусливо от всего отказаться и, таким образом, подставил под королевское недовольство Ноеля Бедá, который подписал решение. Не довольствуясь своими сказками, королева Наварры ставила на сцене комедии в своем духе, взятые из Священного Писания, и почти всегда несущие злую сатиру на монахов, епископов и папу. Вольности такого рода продвинулись так далеко, что кардинал де Граммон, посетивший этот двор, не посчитал приличным для себя оставаться там доле, и поспешил оставить его. Генрих, всегда добрый и расположенный к королеве, своей жене, не мешал этим развлечениям: он часто бывал на спектаклях в ее апартаментах, где их ставили; иногда даже, тайком от своих слуг, под покровом ночи, он принимал участие в мистических службах нового культа; но так им двигало только любопытству, он вскоре вернулся к поведению, более достойному короля, и всегда оставался непоколебим в вере своих отцов[16].

Их брак принес потомство; но из четырех родившихся детей, выжила только Жанна, которая и должна была унаследовать все владения домов д’Альбре, де Фуа и д’Арманьяк, и несколько других сеньорий, входящих в приданное ее матери: таким образом она была одной из самых выгодных партий Европы. Карл V искал ее руки для своего сына Филиппа[17] и пытался заинтересовать этим проектом Франциска I. Когда он потерял надежду победить отвращение, питаемое французским монархом к браку, который передавал Испании все проходы через Пиренеи и всю Гасконь, он тайно обратился к отцу и матери принцессы, соблазняя их двойным преимуществом: увидеть свою дочь на одном из самых великолепных тронов мира, и с честью закончить долгую ссору по поводу завоевания Наварры. Генрих и Маргарита, казалось, склонялись к этому предложению, но переговоры были раскрыты Шарлем де Граммоном, архиепископом Бордо, который был наместником короля Наварры, как губернатора герцогства Гиень. Франциск, узнав об этом, захотел сам стеречь молодую принцессу и потребовал, чтобы она была доставлена к его двору, где она воспитывалась бы с принцессами, его дочерьми. Скоро, движимый политическими интересами, он выбрал ей в супруги Гийома де Ламарка, герцога Клевского и Юлихского. Генрих и Маргарита не были в восторге от союза, который удалял их дочь из Франции в глубь Германии, далеко от ее подданных и вассалов. Кроме того, оставались еще Штаты Беарна. Согласно старинным fors, сеньор не мог заключать брак ни одного из своих детей без их согласия, тем более, когда речь шла о наследнике. Штаты единогласно[18] отклонили кандидатуру герцога Клевского; но Франциск I не услышал ни их протеста, ни недовольства своего зятя и своей сестры, и, не дожидаясь согласия Генриха, велел заключить брак[19] в замке Шательро (16 июля 1540 г.). Сама Жанна была против. По совету людей из своей свиты, она заявила протест против насилия короля в присутствии Жана, сеньора д’Абера, Франсуа Наварра, своего врача, Гизэна, секретаря Генриха, и Никола Бурбона, своего наставника. Франциск пытался задобрить ее, окружив ее пышностью и великолепием: он украсил ее парчовые платья золотом и серебром, он осыпал ее драгоценными камнями, да так, что под весом столь роскошных нарядов маленький ребенок не смог даже идти к алтарю, тогда он приказал коннетаблю де Монморанси, врагу наваррского дома, взять свою племянницу за воротник и отнести ее в церковь. Этот приказ удивил двор, который нашел это дело не совсем приемлемым для коннетабля. Маргарита, вынужденная присутствовать при церемонии, которая разбивала ее материнское сердце, не смогла удержаться от улыбки, видя это: вот, сказала она, тот, кто хотел унизить нас перед королем, моим братом, тот теперь используется, чтобы носить мою дочь в церковь[20]. Впрочем, Жанна еще не достигла брачного возраста, и брак так и не был осуществлен.

Празднество продолжались несколько дней: особо запомнились великолепные турниры, на которых соблюдались все церемонии, заимствованные у рыцарей Круглого стола. Охотничьи угодья замка служили театром этих игр. «Воздвигли там, рассказывает Paradis, из естественной зелени, залы, проходы, триумфальные арки и старинный дворец, внутри которого находились вооруженные рыцари, готовые сразиться во имя чести своих дам... по соседству стояли своды из зелени с гротами, увитыми бархатом зеленого, серого и других веселых цветов, которые давали приют другим рыцарям, желающим разделить с ними их приключения. С другой стороны были некоторые дамы в нарядах Нимф и Дриад, сопровождаемые их карликами, все были одеты по моде и фасону рыцарей прошлого, и стало вышеупомянутое развлечение из-за новизны и великолепия самой памятной вещью, которая была бы сделана или услышана в наше время. И происходили вышеупомянутые встречи весь день, и чтобы не прерывать их на ночь, были построены перила, внутри которых велись поединки ночью, при свете факелов, чего ранее не знали во Франции»[21]. После столь блестящей и, как выяснилось, напрасной церемонии, герцог Клевский возвратился в Германию, куда его новую супругу должны были доставить позже, и где император уже был готов наказать его за сближение с Францией. Борьба была слишком неравной. Обойденный удачей и лишенный почти всех своих земель, несчастный был вынужден принять унизительный мир, выступая против Франциска I. Генрих Наваррский воспользовался этим случаем, чтобы разорвать брак, навязанный силой его ребенку, и предъявив на свою дочь права, дарованные ему природой, он заставил ее оставить двор и возвратиться с ним в Гасконь.

Пока Карл V расправлялся с герцогом Клевским, Франциск собрал три армии: одна, возглавленная Дофином, должна была завоевать Руссильон. Она насчитывала в своих рядах наибольшую часть французского дворянства, привлеченного желанием воевать на глазах наследника престола. Король Наварры увеличил ее пятью тысячами гасконцев, почти полностью набранных в его Государствах. Ничего более блестящего не видели с начала этого царствования. Франциск хотел воодушевить своим присутствием свое смелое дворянство; он посетил лагерь. Генрих и Маргарита д’Альбре, которым подарили надежду, что после завоевания Руссильона и Сердани займутся Наваррой, кардиналы Лотарингский, Феррарский и дю Белле, принц Мельфи и часть двора сопровождали[22] монарха. Эта не слишком воинственная свита не могла испортить настроения солдатам. Король похвалялся, как говорят, встретиться с императором на поле битвы и померится с ним силами врукопашную; но эта надежда и та, что порождала армия, были полностью развеяны. Пришлось распустить войска, даже не встретившись с врагом. Франциск ушел в Лангедок, и, отдохнув в Тулузе, отправился с двумя своими сыновьями отмечать Праздник всех святых в Нерак[23]. Король и королева Наварры встретили их с пышностью и великолепием. Особенно Маргарита не упустила ничего, чтобы засвидетельствовать брату, которого она любила, всю радость от его посещения. Эти празднества и заботы военного похода не помешали королю уделить внимание неурядицам правосудия. Познакомившись с процессами, предстоящими парламенту Тулузы, он выбрал 22 июля 1542 г. Дюрана де Сентá, второго президента парламента, и двенадцать советников, и поручил им провести в середине сентября большие дни[24] в городе Флёрансе[25]. Им вменялось исправить ошибки королевских чиновников, вынести приговоры по всем уголовным делам, обращая особое внимание на уничтожение презренной лютеранской секты, и, наконец, заняться делами сенешальств Арманьяк и Бигорр, судебных округов Гор, Комменж, Верден и Ривьер, графства Фуа, виконтства Кузеран и сеньории Аспект, то есть всей части Гаскони, которая находилась в компетенции парламента Тулузы.

Меры, принятые Франциском I были бесполезны. Протестантизм, как это почти всегда бывает, только укреплялся от преследований; особенно он распространился в Беарне, где Маргарита оказывала ему покровительство. Однако, мы не можем умолчать о том, что бóльшая часть последователей нового учения не оправдывало благосклонности принцессы. Это были монахи-расстриги, ложные клирики, бесстыдные священники, из-за распутства присоединившиеся к реформе, которая освобождала их от их обетов. Солон, кармелит-отступник, покинувший монастырь в Тарбе, довел свой цинизм до того, что был женат на пяти женщинах[26], что не помешало ему впоследствии стать министериалом Ортеза. Пожалуй, только один Руссель контрастировал с этим бессовестным сбродом. Добрый, милосердный, щедрый, добродетельный, он пользовался полным доверием королевы, которая вначале выбрала его своим наставником, а затем сделала его аббатом Клерака. Мягкий и умеренный настолько же, насколько Кальвин был желчным и жестким, он говорил о церемониях католического вероисповедания, что следует очищать храм, а не сжигать его. Именно он первым[27] принес ко двору Наварры, находящемуся тогда в По, новые учения. Все-таки королева хотела, что бы его проповеди читались при закрытых дверях и в подземелье замка. Скоро монах осмелел до того, что публично отслужил в церкви Сен-Мартен так называемую мессу о семи пунктах. После проповеди он раздал всем присутствующим причастие обоих видов. Жак де Фуа, епископ Лескара, на глазах у которого происходили эти кощунства, даже не пытался их остановить. Подлый раб двора, заботящийся только о политических интересах, он слишком мало беспокоился о здоровье учения, чтобы беспокоиться о попытках, поддержанных королевской властью. Вскоре Руссель стал его коллегой. Никто лучше волка, ставшего пастухом, не мог бы так опустошать свое стадо.

Епископ Олерона только что умер; право выбора его преемника принадлежало капитулу. Беарн относился к pays d’obédience[28]. Суверены страны никогда не претендовали на распоряжение бенефициями; Генрих д’Альбре присвоил себе эту привилегию, и, по настоянию жены, он назначил Русселя. Вероятно, двор Наварры ввел в заблуждение Папский престол, и еще более архиепископа Франсуа де Турнона, приверженность которого к ортодоксии и каноническим правилам никогда не вызывали никакого сомнения. В 1528 г. Павел III назначил кардинала де Клермон-Лодева, его предшественника, деканом Священной Коллегии. Принимая один из самых высоких церковных санов после папского, он не посчитал себя в праве сохранить свое архиепископство и отказался от него в пользу кардинала де Турнона. Тем не менее, следуя столь частым злоупотреблением той эпохи, он оставил за собой управление епархией со всеми доходами, которые с ней были связаны; так что речь шла только о праве преемственности, но и это скоро понадобилось. Прелат умер в Авиньоне в феврале 1540 г., и был похоронен там в красивой церкви Целестинцев, которую велел построить. Его завещание свидетельствовало о его милосердии; он завещал беднякам Оша половину всего, что получал с епархии.

Милосердие не уберегло его в 1528 г. от серьезного оскорбления, нанесенного ему в его столичном городе. N. д’Анпали, Барбье, Жан-Поль д’Анбакé, Жан де Сен-Жермье, по прозвищу ле Бигурдан, Бернар де Сен-Жермье, нотариус, Жан Кайо, Жак де Собрá, по прозвищу ле Лимузен, Пьер де Вьёзó и Бердо де Каюзак, ночью напали на его дворец и осыпали оскорблениями прелата, в присутствии его матери, двух братьев и невестки, которые были у него в гостях. Такая дерзость не могла остаться безнаказанной; но наказание, которое на них наложили, напоминает строгость первых времен монархии. Виновные были арестованы и переданы парламенту Тулузы, который приговорил д’Анпали, д’Анбакé, обоих Сен-Жермье, Кайо и ле Лимузена, к следующему: их следовало доставить к воротам архиепископства и метрополии, и там, на коленях, с непокрытыми головами, в одних рубашках, держа в руках свечи по два фунта, а ле Бигурдан и Кайо, кроме того, с веревкой на шее, они должны были повиниться перед Богом, королем и архиепископом. После этого публичного покаяния, они должны были быть избиты до крови рукой палача на всех улицах и всех перекрестках города; наконец, они изгонялись навсегда, и их владения подлежали конфискации в пользу их природных сеньоров. Однако, так как полная конфискация была только формулировкой, удержали две тысячи ливров в пользу архиепископа, пятьсот – короля, а половину оставшегося передали женам и детям виновных. Вьёзó и Каюзак были наказаны менее жестоко, чем их сообщники, без сомнения потому что они были менее виновны; тем не менее они должны были тоже принести публичное покаяние, затем обойти три раза вокруг городской площади, избиваемые палачом, отправиться в изгнанию на три года, и, наконец, выплатить королю пятьдесят франков штрафа. Приговор был исполнен 19 августа; а чтобы он остался в памяти потомков, его вырезали на месте преступления; он до сих пор виден на одной из пилястр нынешнего суда Оша[29].

Франсуа де Турнон[30], которого он выбрал своим преемником, родился в 1489 г. в замке, носящем это имя, на берегах Роны. Он был пятым сыном Жака де Турнона и Жанны де Полиньяк. Выросший под присмотром матери, которая ко всем достоинствам разума и сердца получила от неба возвышенную набожность, он рано вошел в церковное состояние, и уже в возрасте двенадцати лет стал каноником-августинцем в аббатстве Сент-Антуан в Дофине. Таланты и происхождение быстро его возвысили. Его встреча в Лионе с Франциском I, навсегда покорила сердце этого государя, который был поражен его видом и очарован его речами. С этого момента было решено извлечь его из тени монастыря; скоро случай представился. Когда аббатство ла Шез-Дьё оказалось вакантным, голоса всех монахов были отданы Франсуа де Турнону, и король охотно подтвердил их выбор; но новый избранник едва только успел появиться в своем аббатстве. Почти сразу же он оказался на кафедре Амбрена. Франция была близка к развалу, король томился в плену у Карла V; Турнону было поручено хлопотать о его освобождении вместе с Жаном де Пеном, епископом Рьё и несколькими другими участниками переговоров. В качестве главы посольства он подписал позорный Мадридский договор; позже он доставил во Францию принцессу Элеонору и передал ее Франциску I. Архиепископство Бурж и аббатства Турню, Кандей, Сен-Флоран, Феррьер, Сен-Жюльян де Тур, стали наградой за его усердие. Но на этом щедрость короля, который с этого момента доверял ему безгранично, не иссякла. Он украсил его цепью Св. Михаила, и поручил ему свою личную часовню. Прелату недоставало только римского пурпура; Климент VII предоставил ему его (19 марта 1530 г.). Турнон и до этого уже разделял с коннетаблем де Монморанси управление Государством; скоро он стал единственным арбитром и был вынужден противостоять целой Европе, настроенной против его хозяина; но войны стихли, и спокойные дни сменили долгие бури.

Во времена мира основной целью всех усилий министра стало преследование ереси. Реформа проникала во Францию со всех сторон, и у ее идеям прислушивались даже в королевской семье. Турнон, предвидя все беды, которые она несла Франции, решил уничтожать ее, пока она окончательно не укоренилась. Для достижения этого он применил все силы и доводы против снисходительности, которую Франциск I, под влиянием своей сестры, королевы Наварры, испытывал к новизне. Он так крепко изменил его настроения, что государь приказал своим чиновникам выполнять по всей строгости решения, принятые против еретиков, прибавив к этому слова, которые сохранила история: «Ересь мне кажется столь гибельной, что если бы моя рука была заражена этим ядом, я бы отрубил ее в течение часа, и я не пощадил бы моих собственных детей, если бы они имели несчастье позволить развратить себя». Турнон, пользуясь настроением своего хозяина, заставил его издать суровые эдикты против еретиков. Он учредил Огненную палату в Париже, и приказал всем судам королевства преследовать новые учения как государственные преступления. Во всяком случае, он стал бедствием ереси. Не зашла ли его жесткость слишком далеко? Не был ли он иногда министром более усердным, чем осторожным? Мы не беремся судить. Религиозный вопрос, такой, каким он был в начале шестнадцатого века, без всякого сомнения имел две плоскости: политика скрывалась под видом христианства, которое было лишь поводом. Следует добавить, что наши скептические умы и наши мягкие и легкие нравы, возможно, не могут полностью оценить те суровые и жесткие времена, когда борьба шла везде и с переменным успехом.

Именно в такие трудные для Церкви времена кардинал де Клермон-Лодев передал Франсуа де Турнону архиепископство Ош. Франсуа хотел завладеть кафедрой через своего представителя (21 апреля 1539 г.); но капитул этому воспротивился. Еще больше он протестовал против новой попытки, которую предпринял кардинал после кончины своего предшественника. Король Франциск I посчитал, что преодолеет любое сопротивление, лично назначив кардинала в силу конкордата. Эта хитрость имела не больший успех; каноники пренебрегли властью короля, как ранее они пренебрегли властью папы[31]. Они не ограничились только протестом против действий короля; они собрались и избрали, почти единогласно, Жан де Лакруа, архидиакона Пардайяна, который был тотчас же признан всей епархией. Тем не менее, новый избранник даже не пытался получить рукоположения; он решил дождаться окончания событий и достойно ответил на процесс, возбужденный против него кардиналом перед парламентом Тулузы. Этот процесс затянулся надолго.

Меж тем, начиная с 1542 г., все больше и больше каноников принимали сторону Франсуа де Турнона. Монашеская жизнь, которая в кафедральных соборах уже несколько веков заменила монастырскую, требовала дальнейших послаблений; почти все капитулы отклоняли ее. В Гаскони каноники некоторых церквей уже перешли к светской жизни; каноники Оша мечтали о том моменте, когда они смогут воспользоваться подобной привилегией. Кардинал, который часто бывал в Риме, и который пользовался одновременно уважением и дружбой суверенного понтифика и доверием короля Франции, мог как никто другой помочь им в этом. Это соображение, искусно подчеркнутое его сторонниками, принесло ему необходимые голоса. Его конкурент, не менее своих коллег мечтающий о секуляризация, позволил себе отозваться на их просьбы, он отказался выборов, проведенных в его пользу, и от всех претензий. Теперь с какой-либо оппозицией было покончено: Франсуа де Турнон был признан единогласно, но его пост премьер-министра не позволил ему оставить двор; он назначил своим генеральным викарием Франсуа де Копанна, который стал управлять епархией от его имени[32].

Прелат такой закалки не мог согласиться с тем, чтобы во главе одного из подчиненных ему епископств стоял монах, вера которого была более, чем подозрительна, и не дал ему своего согласия; но Руссель воспользовался льготами, которые ему предоставляла эпоха, когда законы старинных уставов были только что изменены конкордатом, и, в то же время, конкордат еще не до конца возобладал над старинными уставами. Таким образом, он сумел одновременно обойти и Рим, и митрополита. Он нашел нескольких угодливых епископов, которые его рукоположили. С этого момента он старался как можно лучше скрывать свои истинные чувства, и даже вроде бы пытался критиковать Лютера, Цвингли и Кальвина, трех главных руководителей нового учения. Это вызвало гнев Кальвина, который написал против него трактат о Николаитах[33]. Чтобы лучше разъяснить свои мысли, вспыльчивый женевский апостол присоединил к трактату письмо, в котором он обрушился на лже-пастырей, которые под видом духовности завладели умом королевы Наварры, и она стала послушной игрушкой в их руках. Письмо было написано стилем, достойным темы, и иногда доходило до оскорблений. Маргарита, вместо того, чтобы отвергнуть или, по крайней, мере ответить презрением на трактат, направленный против нее, забылась до такой степени, что была готово целовать руку, которая его писала. Она ответила Кальвина самым покорным тоном, и постаралась оправдаться в своем поведении.

Эти нападки, столь мало заслуженные, не заставили Русселя порвать с неверным учением. Вопреки издевкам Кальвина, он продолжил подрывать католицизм. Его действия были тем опаснее, что жизнь его была безупречна[34], и что к строгости нравов он добавлял неутомимое усердие. Он очень часто произносил проповеди, присутствовал на всех положенных молитвах, подавал щедрую милостыню, и в то время, как большинство его коллег предпочитало держать своры собак и окружать себя многочисленными слугами, он выделял часть своих доходов на образование молодых людей, которым без труда внушал свои идеи. И посеянные им семена незамедлительно давали плоды.

Слухи о том, что происходило в Беарне, дошли до Франциска I. С каждым днем все лучше понимая последствия того, что творилось, он написал сестре, осуждая ее поведение. Маргарита поспешила успокоить брата и ответила ему, что она никогда не собиралась отказываться от католической религии, которой она была расположена оставаться верной до своего последнего часа. Она сдержала слово, и с этого времени больше не имела никаких дел с приверженцами нового учения. Анри д’Альбре, ее муж, разделял ее чувства, и отныне повел себя еще строже по отношению к ереси. Было самое время обоим супругам одуматься. Зло разрасталось безостановочно и наводнило все части их владений, и особенно – Беарн[35]. Священники, зараженные религиозным ядом, разбрызгивали его с высот кафедр, и их дыхание распространяло неповиновение и гордыню. Народы, взбудораженные ими, возбужденные их дерзкими и безумными наставлениями, воспринимали их по-своему и принимали их, не зная и не понимая религии, многие трудные догмы которой были выше их понимания. Споры вспыхивали везде, на площадях, в полях, в общественных местах, у домашнего очага. Голоса пастырей были бессильны.

Король своей властью поставил заслон ереси; он запретил, под страхом сурового наказания, странствующим проповедникам нести слово божье без разрешения епископов, а всем своим подданным спорить или проповедовать в тавернах, кабаках, общественных местах и частных домах. Наконец, он предписал каждому уважать Церковь и ее божественные службы, освященные веками. Этот эдикт, изданный в Сен-Совене[36] в Лаведане (30 августа 1546 г.), прекратил на какое-то время обсуждения, но не излечил умов. Да и сама королевская власть вскоре начала слабнуть. Франциск I медленно угасал, подтачиваемый сладострастием с неким флером стыдливости, которая как бы прикрывала скандал. Напрасно он пытался увлечением охотой или в краткими, но частыми разъездами смягчить зло, которое его съедало; эти средства только торопили его конец.

Маргарита, которая своей заботой спасла его в мадридской тюрьме, была в Беарне. Сильно встревоженная состоянием своего брата, не подозревая всей его тяжести, она говорила[37] людям своей свиты: «Кто бы ни был тот, кто войдет в мои двери, чтобы сообщить мне о выздоровлении короля, моего брата, любой гонец, каким бы усталым, изнуренным, грязным и потным он не был, я расцелую и обниму его, как самого вымытого принца и дворянина Франции, и если он не найдет постели, где смог бы отдохнуть, я отдам ему свою и буду спать под открытым небом, ради такой новости». Но не успела она закончить свои приготовления к отъезду, как ее брат умер в Сен-Жермен-ан-Ле, среди всеобщей печали (31 марта 1547 г.). Он дал королевству нечто ранее неизвестное: пусть это не было благополучием, но это был блеск, что людям показалось более предпочтительным[38]. Три почетных деяния, говорят Mémoires de Tavannes[39], дали ему имя Великого: сражение при Мариньяно, возрождение литературы и то сопротивление, которое он оказывал всей Европе.