Том 5. Книга XX.

ГЛАВА I.

Генрих Наваррский сменяет Жанну, свою мать. – Он женится на принцессе Маргарите. – Варфоломеевская ночь. – Массовые убийства в Кондоме и Даксе. – Виконт д’Орт в Байонне. – Протестанты Юга создают конфедерацию. – Осада Ла Рошели. – Граф де Граммон, губернатор Беарна, взят в плен молодым д’Аррó. – Смерть Фредерика, последнего графа д’Астарака из дома де Фуа. – Несчастья города Тарба. – Лизье, глава протестантов, убивает Бодеана, губернатора Баньера, но вскоре убит и сам. – Протестанты изгнаны из Бигорра. – Смерть короля Карла IX.

Генрих находился в Шонее в Пуату, когда узнал о смерти своей матери. Он тотчас же принял титул короля Наварры и поспешил известить своих подданных и вассалов о печальном событии, которое призвало его на трон. При этом он сохранил за д’Аррó[1] губернаторство Беарна, а за всеми королевскими чиновниками их должности, и предписал им строгое и неуклонное соблюдение церковных ордонансов. Такова была последняя воля Жанны, отмеченная в ее завещании. Траур длился два месяца. По завершению этого срока молодой принц прибыл ко двору, сопровождаемый многочисленной и блестящей свитой. Там было около восьмисот дворян, в основном – гасконцев. Помолвку состоялась в Лувре[2]. Время не изменило настроений Маргариты. Она отказалась подписывать контракт, но ей пришлось уступить. На следующий день, 18 августа 1572 г., в три часа пополудни, она вышла из архиепископства, где провела ночь. Ее голову украшала корона; ее плечи[3] покрывала большая голубая мантия в четыре локтя длиной, которую несли четыре принцессы. Она шествовала, сверкая алмазами и драгоценными камнями, между королем Карлом, своим братом, и королевой Екатериной, своей матерью. Герцоги д’Анжу и д’Алансон, принцы дома Гизов, высшие чины королевства и обладатели самых громких имен монархии шли следом. Генрих снял траур, чтобы облачиться в великолепные одежды. Он появился в сопровождении принцев де Конде и де Конти, своих кузенов, адмирала де Колиньи, герцога де Ларошфуко, и всех самых известных лиц протестантской партии.

У входа в архиепископство, или, как утверждают некоторые, у входа в хоры, поставили помост, покрытый золотым сукном. Церемонией руководил кардинал де Бурбон. Когда он спросил[4] у сверкающей невесты, согласна ли она взять в супруги короля Наварры, Маргарита, продолжая упорствовать, хранила полное молчание. Карл, ее брат, стоявший рядом, надавил рукой ей на голову, заставив ее наклониться. Этот кивок был расценен как знак молчаливого согласия, и брак объявили заключенным. Новобрачную ввели в хоры церкви, а Генрих и его люди удалились в архиепископство, чтобы не участвовать в католических церемониях. Этот день и два следующих прошли в празднествах, балах, представлениях. Видя протестантских принцев и сеньоров, объединенных и смешавшихся с католическими принцами и сеньорами, соперничающих друг с другом в любезности и куртуазности, можно было сказать, что у обе партии забыли обо всех достойных сожаления распрях, которые сталкивали их друг с другом; но это была только передышка или, самое бóльшее, кратковременное забвение. Ненависть и соперничество жили в глубине сердец. Да и сами эти празднества должны были послужить прелюдией к ужасной трагедии. Некоторых сеньоров из свиты короля Наварры одолевали неясные предчувствия того, что готовилось. Рана, нанесенная адмиралу, удвоила их подозрения. Они оставили Париж, или перебрались в пригороды. Среди них были Монферран, де Сегюр, молодой Пардайян, Сент-Этьен, Жан де Феррьер, видам Шартра. Другие, напротив, уступая вероломным советам, расположились вокруг адмирала и стали более легкой добычей для их врагов. Таким образом, мы подошли к самому прискорбному дню старой монархии.

Едва миновала полночь[5], как Гиз первым вышел на охоту. Таван, Кардайяк, виконт де Сарлабý и капитана Коссан, не менее его жаждущие крови, подошли каждый со своей стороны. Коссан начал резню, нанеся удар Лабому, дворецкому адмирала. Вскоре добрались до самого адмирала, который пал, пронзенный многочисленными ударами. Тогда зазвонили часы дворца: это был сигнал к убийству; все хлынули на улицы. Лафорс, захваченный в постели рядом с двумя сыновьями, был зарезан вместе со старшим. Младший затаился меж телами отца и брата, и притворился мертвым. Барон де Монтамá, соратник Монгомери и палач католиков, Ларошфуко и бесконечное множество других пали в этой бойне.

Резня осквернила жилище короля. Старший Пардайян, Сен-Мартен, Бовé, Пиль, были разоружены у ворот Лувра, отведены к швейцарцам и там зарезаны. Пиль, видя, как падают его товарищи, воскликнул: так вот каков мир и слово короля? Отомсти, Боже, за это вероломство. С этими словами, он обнажил грудь и кинулся на алебарды. Гастон де Леви, виконт де Леран, был вместе с ними; но после первых ударов, он поднялся, пересек коридоры, преследуемый гвардейцами, ворвался в комнату королевы Наваррской и бросился к ее постели. Внезапно разбуженная Маргарита[6] в одной рубашке бросилась к стене. Несчастный Леран схватил ее руками, надеясь найти в ней защиту. Маргарита, ничего не понимая в происходящем, отбивалась от его объятий, когда на ее крики прибежал Нансей, капитан гвардейцев. Он прогнал солдат и не смог удержаться от смеха, видя королеву полунагую, с растрепанными волосами, покрытую кровью, обнимаемую человеком, который не хотел умирать. Не убивают тех, кто вызывает смех; Лерана не тронули. Еще Маргарита добилась пощады для Миоссана и д’Арманьяка, первого дворянина и первого камердинера короля, ее мужа.

Ферваку повезло менее; ему не удалось спасти Лавардена, убитого на его глазах. Молодой принц де Конде повис на шее Бреý, своего воспитателя. Он попытался прикрыть его своим телом и отталкивал смертоносную сталь своими маленькими руками: воспитателя убили на его руках. Среди этих жестокостей, несколько проявлений человечности готовы утешить французские сердца и напомнить о старинной национальной чести. Де Везен, губернатор Керси, смертельный враг протестанта Рейнье, своего соотечественника, вытащил его из его жилища и отвез его на родину, не говоря ни слова. Когда он убедился в его безопасности, он лишь сказал ему[7]: теперь, когда я спас тебя от всякой опасности, я предоставляю тебе решать, быть мне другом или врагом; и он удалился, не дожидаясь ответа. Маркиз де Виллар спас жизнь виконту де Монклару и барону де Полену. Вначале подумывали о том, чтобы вместе со всеми убить и короля Наварры, несмотря на новые связи, соединившие его с домом Франции. Принц де Конде должен был разделить его судьбу. От этих планов отказались; но как только началась резня, король потребовал обоих к себе, и сказал им громовым голосом и с бешенными глазами: месса, смерть или Бастилия[8]. Генрих покорился, Конде выказал больше стойкости. Карл, взбешенный его упрямством, разразился бранью, угрожая лишить его головы, если через три дня он не перейдет в католицизм. Граммон и Дюрá последовали примеру короля Наварры и заслужили помилование своей покорностью.

Такова была эта знаменитая Варфоломеевская ночь (24 августа 1572 г.), названная так по имени Святого, праздник которого приходился на этот день. Напрасно философская школа прошлого века хотела приписать ее религии, как будто бы корона когда-либо прислушивалась к советам религии больше, чем к мирским, и как будто бы эта бойня не была очевидным проявлением политики. Убивали всю ночь; убивали весь день и на следующий день; но убивали из-за ненависти, жадности, мести, страха. Вспоминали о разнице в культе только чтобы иметь повод или скорее наживку, которую надо было кинуть для разжигания страстей толпы. Религия была орудием и знаменем, но она не была ни движущей силой, ни вдохновителем; а, впрочем, кто не знает, что чуждая страстям и заблуждениям времени, эта божественная дочь вечности первой осуждает преступления, даже те, которые были бы совершены во имя нее. Так и наше перо, перо священника ни на минуту не сомневалось в том, чтобы напомнить об убийствах этого дня, которые связаны с историей Гаскони.

Парижские сцены с не меньшей жестокостью повторялись в провинциях. Везде имелись обе политические партии. В Кондоме[9] католики, тайно подстрекаемые Монлюком, который направил к ним капитана Пуи, хотели отомстить за все, что им пришлось пережить во времена Монгомери. Тогда те из их сограждан, кто принадлежал к Реформации, проявили к ним еще больше жестокости, чем вражеские солдаты. Теперь роли поменялись. Жертвы, став палачами, тащили протестантов на мост Кармелитов; и, нанеся каждому из них удар топором по голове, их, связанных по рукам и ногам, сбрасывали в Баиз. В Даксе реформаторы[10], в надежде более надежно спасти свои жизни, отдались под охрану закона. Мужчины, женщины и дети добровольно шли под арест; но эта лишь облегчило их гибель. Бешенство их врагов разбило двери тюрьмы и безжалостно истребило всех, невзирая ни на слабость пола, ни на невинность лет. Напуганные этими зверствами, которые молва еще более увеличивала, травимые со всех сторон, несчастные сектанты не могли найти достаточно земли, чтобы скрыться. Некоторые стали католиками или притворились, что стали ими; но большинство бежало в Беарн, где протестанты, оставаясь в меньшинстве, были хозяевами, и где, следует отметить, если верить рукописям, справедливо подозреваемым в пристрастии, они не прибегали к репрессиям. Они довольствовались только высылкой главных католиков из По и всех городов, где их присутствие могло нанести ущерб их секте.

Принято рассказывать[11], что Байонна с честью избежала этого безумия, и что д’Орт, который ею командовал, на приказы двора ответил следующее: «Государь, я передал распоряжение вашего величества вашим верным горожанам и воинам гарнизона; я нашел здесь только добрых граждан и доблестных солдат, но не палачей. Во всем прочем они и я смиреннейше молим ваше вышеназванное величество соизволить распоряжаться в любом деле, даже самом рискованном, нашими руками и нашим жизнями». Добавляют, что его письмо было признано изменническим, а сам он некоторое время спустя умер от яда[12]. Пока Франция захлебывалась кровью, король Наварры, уступая не столько своим убеждениям, сколько страху и необходимости, торжественно отрекся от протестантизма; и чтобы лучше скрыть свои истинные чувства, он восстановил[13] старый культ в Беарне и во всех подчиненных ему землях, откуда королева Жанна его изгнала. Этот эдикт не только возвращал католическое духовенство, но и признавал за ним все его имущество, удалял протестантских пасторов и отменял отправление нового культа. Его выполнение было поручено Антуану д’Ору, графу де Граммону; но Штаты Беарна отказались принять королевского комиссара и подчиниться приказам, которые он доставил. Они расценили эдикт как результат насилия над узником. Собрали синод, на котором постановили, что пока Бог не обратит сердце их повелителя, или не дарует им совсем иного суверена[14], именно он будет осуществлять руководство страной. В итоге назначили отдельных руководителей, которых подчинили общему руководителю, наделенному диктаторскими полномочиями. Наконец-то Реформация скидывала незримую пелену, которой укрывалась с момента своего рождения. Ее дух звал к мятежу против религиозной власти; но этот дух должен был со временем перейти с поля религии в область политики. Вера сильнее закона.

Тем временем по всей стране протестанты начали приходить в себя. Вначале казалось, что Варфоломеевская ночь их полностью уничтожила. Они думали только о бегстве или о том, чтобы скрыться, и если бы воспользовались этими первыми мгновениями, то, без сомнения, с их партией во Франции было бы покончено; но когда они увидели как двор, удивленный и напуганный своей победой, колеблется и почти оправдывается, они успокоились. Скоро, став смелее, они открыто восстали, и чтобы лучше согласовывать свои действия, использовали ассамблеи. Одна из них собралась в Реальмоне, в Альбижуа; на нее пригласили все города Верхнего Лангедока, Керси, Руэрга, страны Фуа и Арманьяка, которые послали туда своих депутатов. Террид, Фонтрай, Комон, Панá, Гурдон, их главные вожди в этих странах, также оказались там. Там поклялись в нерушимом союзе между всеми участниками Реформации, и распределили руководство провинциями[15]. Руэрг был поручен барону де Панá, виконту де Гурдону Верхнее Керси, Терриду Лорагé, Жаку де Кастельвердену страна Фуа, Мишелю д’Астараку, сеньору де Фонтраю, Арманьяк и Бигорр; наконец, Альбижуа отдали виконту де Полену. Эти губернаторы обещали взаимно помогать друг другу и учредили трех казначеев для сбора государственных налогов, которые они присвоили себе[16]. Таким образом, монархия была разделена, и на ее развалинах на Юге была учреждена федеративная и независимая республика.

Ла Рошель, оплот Реформации, была центром всех движений. Герцог д’Анжу, счастливый победитель при Жарнаке и Монконтуре, получил приказ осадить ее во главе двадцатитысячной армии, но мало обученной и плохо снабженной. Все принцы крови, и даже сам король Наварры и принц де Конде, находящиеся под надзором и вынужденные подвергнуться унижению драться со своими собратьями по оружию и недавними единоверцами, Гиз, Таван, почти все капитаны, известные своей доблестью и умением, приняли участие в этой осаде. Даже Монлюк был призван из глубин Гаскони, хотя он не до конца оправился от раны, полученной под Рабатаном, которая отныне вынуждала его скрывать лицо под маской. Но если атаки была яростными, то оборона была еще более упорной. Ларошельцы, воодушевляемые призывами своих пасторов, явили мужество и решительность, которых не могли сломить ни опасности, ни усталость, ни лишения. Даже женщины, разделяя энтузиазм своих мужей, защищали бреши. Все понимали, что существование их партии неотделимо от сохранности города.

Граф де Граммон посчитал, что настал удобный случай для выполнения его миссии. До этого он не решался пренебречь решениями Штатов и оставался в Бордо; но теперь, решив что все силы протестантов собрались под Ла Рошелью, он выдвинулся к Ожетмó, хозяином которого был его сын, благодаря браку со знаменитым Коризандой д’Андуен. Там он призвал к себе на помощь окрестных дворян, которые остались верными короне Франции и католической религии. Они собрались в большом количестве и лишь дожидались нескольких опаздывающих, когда слухи о том, что готовилось, дошли до ушей старого д’Аррó[17]. Старик тотчас же призвал к себе барона, своего сын. Сын мой, сказал он ему, как только его увидел, кто дал вам жизнь? Бог и вы, сударь, ответил барон. Прекрасно! Теперь Бог и ваш отец требуют ее у вас: Бог, который может вам ее сохранить среди самых больших опасностей и который однажды дарует вам славу; ваш отец, который незамедлительно последует за вами, если вы умрете, и кто на земле будет восхвалять ваше мужество и ваше повиновение, и который на небе даст о вас наилучшие свидетельства, представ перед Всевышним и его Ангелами. Идите и не смотрите на малое число ваших соратников, ибо все они храбрецы; и, главное, смотрите на врагов только для того, чтобы их поражать. Вот моя шпага: Бог благословит ее в ваших руках; и протягивая ему сталь, старик обнял его. Барон поклонился и встал во главе маленького войска, готового за ним следовать, и которое состояло всего лишь из тридцати восьми сеньоров, среди которых был молодой де Лон. Через несколько часов они уже были у ворот Ожетмó.

Их приняли за прибывшее подкрепление. Благодаря этой ошибке, они беспрепятственно вошли во двор замка. Тогда, выхватив шпаги, они начали наносить удары, раня и убивая всех кого находили. Пользуясь суматохой, д’Аррó добрался до покоев, где Граммон беседовал с Этшаром, президентом суверенного Совета. Он убил президента; и уже занес свою шпагу над Граммоном, когда Коризанда, с плачем, упала к его ногам. Ее слезы, ее молодость, ее красота, ее мольбы, обезоружили победителя; он лишь пленил Граммона и наложил на него оковы. Он был единственным, кого пощадили. Все остальные католические сеньоры, число которых доходило до двухсот пятидесяти, остались распростертыми на земле, или спаслись от смерти бегством. После этого подвига барон поторопился вернуться в Беарн и доставил своего пленника к своему отцу. Сын мой, сказал ему безжалостный старик, не надо было оставлять жизнь этому Амаликитянину; вы пожалели ворона, который выклюет вам глаза. Тем не менее, он не захотел убивать безоружного врага, и Граммон был передан Лаказу, губернатору Беарна.

Маршалу де Дамвилю повезло больше, чем Граммону. Он атаковал и занял несколько мест, и, наконец, появился под стенами Сомьера, небольшого, но хорошо укрепленного города, между Нимом и Монпелье. Анри де Кандаль, ставший графом д’Астараком после смерти Фредерика, своего отца, воевал под его началом во главе двадцати двух компаний, состоящих из гасконцев. Как всегда горячий, он хотел лично возглавить штурмующих, и как только пробили брешь, он первым ворвался в нее. Его отвага и свела его в могилу. Пока он кричал солдатам, чтобы они следовали за ним, его поразила[18] аркебузная пуля, попавшая ему в рот. Его отнесли в Монпелье, где он вскоре умер от своей раны, оплакиваемый всей армии и, особенно, Дамвилем, своим свояком. Триста два гасконца были убиты в той же атаке (3 марта 1573 г.). Анри оставил только двух дочерей, едва покинувших колыбель. С ним прервалась старшая ветвь графов де Кандаль. После этой смерти из всех многочисленных домов, которые, как мы видели, правили Гасконью, единственный, который пережил удары времени, Фуа-Грайи, был представлен только графами де Кюрсон, младшими в младшей ветви. Но Кюрсоны всегда занимали только вторые ряды, и, кроме того, они всегда жили за Гаронной. Таким образом, можно сказать, что вместе с Анри безвозвратно исчезли эти великие имена, которые так долго определяли судьбы провинции. Отныне мы находим в первых рядах только Бурбонов, имя пришлое для Юга, но где ему будет суждено оставить о себе блестящую память. Прежде, чем покончить с прошлым, мы позволим себе еще раз отметить: хотя наши великие фамилии, ускользнувшие от гнева Людовика XI, быстро сошли в могилу, они сходили туда во всем блеске. Почти все ушли со славой. Анри погиб, указывая путь к победе, сражаясь за своего Бога и религию, как герои былых времен.

Осада Ла Рошели продолжалась с переменным успехом, и трудно было предугадать исход, когда событие, принятое Франция достаточно холодно, но которое в лучшие времена она приветствовала бы с энтузиазмом, спасло честь оружия короля. Герцог д’Анжу был призван на трон Польши. Молодой принц, спешивший показаться своим новым подданным, предоставил ларошельцам условия капитуляции, которые обеспечивали им почти все преимущества победы, и оставляли протестантам широкое поле для новых мятежей. Они почти тотчас же вспыхнули повсюду. Собирались новые ассамблеи, укреплявшие конфедерацию, подобные той, что состоялась в Реалмоне, и стремившиеся оторвать от монархии все больше провинций Юга. Скоро ассамблеи сменились выступлениями. Война приближалась к городу Тарбу, который едва начал возвышаться над своими развалинами. Наученные своим общим горем, жители отреклись от ненависти партий и жили за теми же стенами если не в полной гармонии, то, по крайней мере, в покое. Барон де Сарлабý, клеврет герцога де Гиза в Варфоломеевскую ночь, явился посеять среди них зерна раздора. Смертельный враг протестанта Казá, который занял в суде Бигорра его место верховного судьи, он проник в город под покровом ночи; но жертва, которую он преследовал, от него ускользнула.

Казá, вовремя разбуженный[19], вскочил с постели, вплавь пересек ров и в одной рубашке добрался до Гажана, откуда ушел в Беарн. Там он сумел посеять зерна своей мести в сердцах окружающих, и скоро пошли слухи, что готовится новый поход против города, который ничем не был виноват в уловке Сарлабý. Слишком хорошо знали о всех бесчинствах, без которых не обходились подобные походы; поэтому постарались перевезти в соседние места все, что представляло хоть какую-то ценность. Дни проводили в домах, тоскливо поддерживая заброшенные очаги; а ночью расходились по округе и вставали лагерем меж изгородей или в лесу. В этих страхах прошло три месяца. Жан де Лавалетт, губернатор Верхней Гиени, был вынужден направить в Тарб компании Граммона, Монтескью и Ларбуста. Это не помешало беарнцам с д’Аррó во главе дойти до Лурда; они взяли и разорили город, но не смогли захватить замок. Узнав об этом, за оружие взялись долины; Вьёзан, Аррá, Дорý, Казобон, Эстивэр и Понтак объединили свои силы. Д’Аррó их поджидал; но приняв неравный бой, он потерпел поражение и вернулся в Беарн.

Протестанты добились реванша на другом конце Гаскони. Они захватили Юзест, осквернили могилу Климента V и вышли на берега Гаронны, угрожая одновременно Бордо и Либурну. Так прошел год. За каждое поселение, каждый город, каждый поселок, каждую деревню, сколько-нибудь важную, шли бои. Вся провинция стала полем битвы. Франция внезапно увидела, как возродились самые мрачные дни ее истории; и тогда, на заре феодализма, когда Европа была всего лишь стойбищем, нападающий враг приходил из соседнего поселения. Перед этой катастрофической эпохой, когда жестокие норманны хозяйничали на землях слабых каролингов, именно они принесли войну из глубин Скандинавии, приплывая за добычей на своих варварских лодках. Но теперь, сын одного с тобой солнца, выросший вместе с тобой, твой товарищи по детским играм, вот враг, от которого приходилось защищаться; и это после правления Франциска I и Генриха II, когда в Европе воцарилось просвещение; насколько же глубоко пали нравы, как бы доказывая, что только одно просвещение не в силах обеспечить покой народов!

Как только сошли зимние льды, прошел слух, что беарнцы готовятся возобновить свои набеги. Напуганные этой новостью жители Тарба решили последовать советам графа де Граммона, который получил свою свободу за значительный выкуп. Они направили к д’Аррó баронов де Бенака и де Кастельбажака, чтобы предложить ему полное и нерушимое перемирие меж обеими странами. Предложение было принято, и обе стороны поклялись в соблюдении мира и свободы торговли. Жители Тарба положились на данное слово. Это доверие их погубило. Страна уже несколько месяцев была под гнетом некоего авантюриста по имени Лизье[20], сыном торговца свининой из Монтобана. Лизье с жаром принял новые учения и взялся за оружие, чтобы их защищать. На гражданской войне растут быстро. Его отвага, неустрашимость, хладнокровие в короткие годы возвысили его до чина капитана, одной из высших ступеней в иерархии того времени, и принесли ему место шателена короля в баронии Барбазан-Дессю. Недалеко от Барбазана, в глубине плодородной долины, окруженное зеленью и тишиной, лежало аббатство Сен-Север, защищенное городком, который вырос вокруг него и который принял его имя. Добыча была слишком заманчивой, чтобы не привлечь внимания Лизье: он проник в город с помощью измены, пробыл там семь дней, перебил монахов, разграбил и опустошил монастырь и бóльшую часть домов, прошелся по окрестностям и оставил вокруг одни развалины. Уцелела только церковь монастыря, один из наиболее значительных памятников архитектуры провинции, то ли потому, что она, благодаря своей массивности, устояла от всех попыток разрушить ее, или же, скорее, потому, что Лизье не захотел тратить время на возню с толстыми стенами.

Скоро, подстрекаемый д’Аррó, он тайно подошел к Тарбу. Шесть или семь его аркебузиров, переодетых плотниками, на рассвете подошли к воротам л’Орлож, убили часового и захватили ворота. Один из них тотчас же начал звонить в колокол церкви Сен-Жан. Лизье, поддержанный сеньором де Базьяном, поспешил на этот сигнал и беспрепятственно вошел в город, сокрушая всех и вся на своем пути. Каноники, при первом же известии о том, что происходит, укрылись под сводами собора. Лизье попытался захватить их; но когда он взбирался по узкой лестнице, он был довольно тяжело ранен куском дерева, брошенным в него Галопьо, членом капитула. Когда эта рана поубавила его пыл, он потребовал от каноников сдаться, обещая сохранить им жизнь. Не имея ни оружия, ни продовольствия, несчастные не могли долго сопротивляться; они приняли предложение и выплатили значительный выкуп. Некоторые жители, как и они, выкупили свою жизнь и свободу; некоторые другие бежали; только двое стали жертвами злопамятства молодого Казá, сына верховного судьи.

Граммон, возмущенный вероломством д’Аррó по отношению к доверчивости несчастных жителей Тарба, не хотел оставить его безнаказанным; он испросил помощи у Лавалетта[21], призвал окрестное дворянство, и собрал тысячу пятьсот пехотинцев и семьсот кавалеристов. Он установил свою штаб-квартиру в Суé и разместил свои войска в Турэ, Орейяне и в замках Семеак, Астé и Лафитоль, которые ему принадлежали. Д’Антрá, сеньор де Корнак, привел к нему четыре орудия из города Марсияка, которым командовал. Лизье, в свою очередь, готовился дать ему надлежащий отпор. Он велел исправить укрепления, используя контрибуцию, наложенную им на соседние городки. Один из них, Требон, поддержанный Бодеаном, губернатором Баньера, осмелился ему отказать. Лизье решил отомстить за это самому Бодеану. Узнав, что гарнизон Баньера, состоящий почти целиком из солдат, принадлежащих клану Кампан, возвратился к своим очагам, он задумал принудить Бодеана, отвага которого была ему хорошо известна, к бою вне стен, надеясь, если повезет, захватить и город. Утром он оставил Тарб, сопровождаемый несколькими решительными солдатами, которых он разместил между Пузаком и Тарбом под деревьями, полностью их скрывающими, а сам двинулся дальше, укрытый местным плащом. Бодеан вышел в это утро, в сопровождении двух горожан, у которых, как и у него, были только шпаги; он шел навстречу Сен-Мартену, которого ожидал к обеду. Он принял Лизье за своего гостя и поклонился ему; но тут же понял свою ошибку, а так как он остановился, раздался крик: Бодеан, ты отступаешь? Бесстрашный губернатор в ответ только взялся за шпагу. Вместо того, чтобы последовать его примеру, два его спутника трусливо бежали, оставив его драться с молодым, ловким и, главное, лучше вооруженным противником. Тем не менее, схватка была долгой. Лизье хотел пленить Бодеана; но, в конце концов, не в силах одолеть его, он поверг его наземь пистолетным выстрелом. Видя, как тот упал, он сразу же представил, во что это ему обернется: несчастный! воскликнул он; я только что убил себя сам, и тотчас же повернул назад. Тем не менее, проходя через Требон, он явил свою обычную ярость, велев повесить первого консула, Гийома де Перé, и убивать всех жителей, которых удастся схватить, независимо от возраста и пола. Он удалился только спалив дотла церковь и городок.

День возмездия приближался. Между ним и жителями Болена возникли разногласия по поводу податей, которые он с них требовал, а сеньоры де Мен и де Любрé, близкие родственники Бодеана, запретили жителям ему платить; и уверенные, что Лизье явится с оружием в руках поинтересоваться причиной этого отказа, они с некоторыми из своих друзей и несколькими отборными всадниками расположились в лесных зарослях, мимо которых вражескому начальнику так или иначе пришлось бы пройти. Их прогнозы подтвердились. Лизье появился, и хотя он был захвачен врасплох, он отважно защищался: под д’Озоном была убита лошадь. Вержé, Лабарт и некоторые другие сеньоры, сопровождавшие Мена и Любрé, были ранены; но силы были слишком неравны. Лизье, видя, что бóльшая часть его людей оказалась вне боя, и заметив, как из замка Семеак против него выступил свежий отряд, бежал с поля боя в направлении Дура. Затем он хотел возвратиться на большую дорогу; но его лошадь попала в трясину. Мен, Любрé, Урý, следовали за ним попятам. Лизье просил сохранить ему жизнь. Вспомни о Бодеане, кричали они, нанося ему удары. Солдаты капитана Форга и жители Требона, которые вскоре подошли, отрезали ему уши, из которых сделали себе ужасный трофей, и убили его лошадь, которую бросили вместе с ее хозяином в наспех отрытую яму.

Брен, лейтенант Лизье, узнав, что его капитан попал в руки католиков, помчался к нему на помощь во главе кавалерии, ведя за собой пятьдесят пехотинцев под командованием Ларроша; но когда он понял, что все кончено, он поспешил вернуться на свои позиции. Вполне вероятно, что если бы католики последовали за ним с теми силами, которые у них были, они могли догнать его, разбить, и даже, возможно, захватить город; но они поспешили к Граммону, чтобы рассказать о своем успехе. Тот тотчас же объединил различные отряды, рассеянные по окрестностям, и повел их под стены Тарба. Протестанты нисколько не казались растерянными от потери своего начальника. Пришлось сражаться за каждое укрепление. 7 мая взяли церковь и монастырь кармелитов, 8-го уничтожили мост, 9-го продвинулись еще; но следующей ночью осажденные, не надеясь, что д’Аррó сумеет им вовремя помочь, оставили город. Граммон завладел им на следующий день и оставил там капитанов Вержé и Тийуза с их компаниями, составляющих около ста восьмидесяти солдат. Замок Кэксон, резиденция епископов Тарба, был занят капитаном Сен-Пе, который совершал оттуда дальние набеги. Пюжó изгнал протестантов. Эта экспедиция, наконец, очистила страну от всех врагов; но так как они могли вновь появиться в любой день, возобновили переговоры между Бигорром и Беарном.

Пока обе страны заключали мир, в котором обе крайне нуждались, сошел в могилу Карл IX (30 мая 1575 г.). Недалекий ум, заносчивый характер, склонность к жестокости, нам кажется, он более заслуживает жалости, чем осуждения историей. Для того, кто стал королем чуть ли не с пеленок, была нужна иная природа, чем его, чтобы избежать влияния, отравленного всем тем, что его окружало.