Том 5. Книга XX.

ГЛАВА III.

Королева Екатерина Медичи и Маргарита, ее дочь, оставляют город Ош. – Мир, подписанный в Нераке. – Протестанты оставляют Марсиак. – Королева Маргарита поселяется в замке По. – Генрих Наваррский заболевает в Озе – он берет Кагор – разбивает врага под Вик-Фезансаком – занимает л’Иль-Журден. – Бирон атакует Нерак и берет Мезен. – Пуайян захватывает Мон-де-Марсан. – Валанс взят и оставлен. – Взятие и потеря Бомарше. – Жан Луи де Лавалетт, герцог д’Эпернон. – Генриху Наваррскому, ставшему наследником короны Франции, настойчиво рекомендуют отречься от протестантизма. – Генрих III идет на соглашение с Лигой и объявляет войну королю Наварры. – Проявления геройства. – Лизандр де Леберон. – Виньоль. – Взятие и потеря Вик-Фезансака и нескольких других городов. – Герцог де Майенн в Гиени. – Генрих Наваррский утверждается в Озе – он ускользает от де Майенна. – Пердайян-Гондрен разбивает и убивает перед Монкрабó трех сыновей барона де Трана. – Католики забирают Вик-Фезансак. – Сражение при Кутрá. – Генрих III примиряется с королем Наварры – он призывает его к себе на помощь. – Смерть Генриха III.


Королева Екатерина и Маргарита, ее дочь, оставили Ош 9 декабря; они проследовали через Кондом и направились в Нерак, где, наконец, 28 февраля 1579 г. был подписан мир. Согласно условиям договора, город Марсиак передавался королю Франции. Де Лон и Беголь, которые занимали его уже более восьми месяцев[1], отказался его отдать. Чтобы принудить их к этому, пришлось отсчитать им шесть тысяч ливров. С тех пор жители отмечают это событие процессией, которая до сих пор проводится 8 мая. Впрочем, по своим последствиям мир в Нераке ничем не отличался от предыдущих. Вместо того, чтобы сблизить сердца, он только усилил подозрительность и недоверие. Сражения, это верно, прекратились; но единственный реальный результат, которого достигла Екатерина, заключался в том, что она привлекла на свою сторону некоторых из преданейших слуг своего зятя, среди которых следует упомянуть Граммона и Дюрá. Когда мир был подписан, ничего больше не задерживало королеву-мать в Гаскони. Она уехала из Нерака, посетила Ажан, вновь побывала в л’Иль-Журдене и объехала страну Фуа. Ее зять и дочь сопровождали ее. Генрих хотел, среди прочих развлечений, показать королеве-матери и ее свите охоту на медведей[2]; но дамам не понравилось подобное развлечение из-за произошедших несчастных случаев. Несколько разъяренных медведей порвали лошадей и покалечили всадников. Еще один, получивший несколько ран и обложенный на вершине скалы, бросился на семерых или восьмерых охотников, обхватил их и раздавил.

После этих празднеств оба двора вместе двинулись к Кастельнодари: там Екатерина простилась с дочерью; она продолжила свой путь через Прованс и Дофине, тогда как Маргарита возвратилась в По с Генрихом, своим супругом. Католическое богослужение в Беарне было запрещено. Только для королевы выделили маленькую часовню, расположенную у входа в замок, имеющую едва ли три или четыре шага в длину[3]; кроме того, перед началом массу следовало позаботиться о поднятии подъемного моста, чтобы местные католики не могли принять участия в службе. Несмотря на эти предосторожности нескольким из них удалось пробраться туда в Троицын день; но, застигнутые до окончания службы, они были грубо выдворены и брошены в тюрьму, где оставались довольно долго, и откуда вышли только заплатив огромный штраф. Маргарита посчитала себя, вполне справедливо, оскорбленной этим насилием. Генрих успокоил ее, отвезя ее в Монтобан. Во время этой поездки принц был сражен в Озе[4] жестокой лихорадкой, которая уступила искусству врачей только на семнадцатый день. Тем не менее, вскоре он восстановил свои силы, и, свободный от забот о войне, целиком и полностью предался разгульной жизни, которую не потерпели бы наши общественные нравы, и которая заставляет забыть все чудеса его правления. Это распутство заставило его лишиться Ажана и Вильнева, и принудило его перевести свой двор вначале в Лектур, а затем – в Нерак.

Генрих, вместо того, чтобы винить в этих двух потерях свое распутство, обвинил во всем маршала де Бирона, который сменил маркиза де Виллара на посту губернатора Гиени, и который привел эти два города в повиновение королю Франции. Еще больше он был обижен на самого короля Франции, который поливал грязью, на глазах всей Франции, его жену Маргариту, слишком прославившуюся своим поведением, руководя двором в Нераке. Возобновилась война. Генрих напал на Кагор и захватил его после пяти дней почти непрерывных боев, в которых сам король дрался как простой солдат. После этого блестящего военного подвига, он вновь полетел в Арманьяк, где все дворянство вооружалось по призыву Бирона. Он разбил несколько формировавшихся частей около Вик-Фезансака; мимоходом разгромил под стенами Бомон-де-Ломаня большой отряд аркебузиров, устроивших в виноградниках засаду, поджидая его, и 11 июня, неожиданно для всех, подошел к л’Иль-Журдену во главе трехсот всадников и кое-какой пехоты. Он сходу захватил коллегиальную церковь и монастырь кордельеров, и без всякого уважения к религиозному назначению обоих зданий разместил там по сто аркебузиров в каждом. Тем же вечером он получил довольно значительное подкрепление, а вскоре Сабайян привел к нему из Лектура пятьсот аркебузиров, несколько кавалеристов и три орудия. Его внезапное появление и воинственное окружение не могли не встревожить Парламент Тулузы. Принц поспешил успокоить его, написав ему, что он удалится через два дня и что оставит город в том же состоянии, в каком он его нашел. Тем не менее, несмотря на эти заверения, он не спешил уходить, ожидая, без сомнения, что страна примет его сторону, и прежде, чем уйти, он удалил оттуда религиозные службы и позволил своим солдатам грабить не только храмы, но и частные дома[5].

Бирон угрожал стране. Дворянство Арманьяка, на какой-то момент рассеянное, вновь собралось. Баратнó сформировал свою компанию в Барране. Ларрок д’Ордан, д’Антрá, Бодеан, Сент-Оран, Массé, сын или брат того, кто погиб под стенами замка Сен-Жюлльян, приняли участие[6] в этой кампании и двинулись на соединение с Бироном к Марманду. Король Наварры бросился к Тоннену, и, полный решимости пустить в ход шпагу[7], он направил барона де Люсиньяна, который рискнул приблизиться вплотную к воротам вражеского города. Этот пыл не мог компенсировать количество, и король был вынужден уйти в Нерак, гарнизон которого едва ли насчитывал сто всадников, когда Ларошфуко привел туда еще восемьдесят двух, а так же двести аркебузиров, разделенных на семь компаний.

Бирон, пользуясь своим преимуществом, пересек Гаронну в Пор-Сен-Мари, имел под Лаплюмом стычку с авангардом, прошел под стенами Франсескá и занял позиции перед Нераком, где находились Маргарита и весь ее двор. Он хотел только посеять там тревогу[8]. Поэтому он довольствовался тем, что приказал произвести пять или шесть неприцельных выстрелов из орудий. Королева, Екатерина Наваррская, ее золовка, и придворные дамы готовились к более серьезному делу. Они поднялись на башню, чтобы полюбоваться на сражение; но их любопытство не было удовлетворено. Ядро, выпущенное наугад, упало у подножья башни, а кавалеристы их партии не показали никакой готовности схватиться с врагом. Удовлетворенный высказанным пренебрежением к королю Наварры на глазах его двора, Бирон ушел в Мезен, который взял без особого труда, затем захватил Монреаль, чтобы развязать руки губернатору Дакса, Бертрану де Бейлану, сеньору де Пуайяну.

Этот дворянин, один из самых смелых в Гаскони, постоянно следил за всеми действиями протестантов и не пренебрегал ни одним случаем, чтобы отличиться. Узнав, что из-за ссоры, возникшей между Антуаном де Мемом, губернатором Мон-де-Марсана, и капитаном Пуданом, часть гарнизона приняла сторону последнего и ушла вместе с ним, он понадеялся, что сумеет завладеть этим городом[9], самым мощным во всей округе. Накануне дня, на который он назначил операцию, Мем направил капитана Кастеньона, поручив ему разведать окрестности. Кастеньон захватил вражеского солдата, который, спасая свою жизнь, рассказал ему обо всем, что замышлялось; но Мем, уже неоднократно обманутый подобными предупреждениями, не захотел поверить его рассказу. Эта недоверчивость нанесла ущерб Мон-де-Марсану. На следующий день, до рассвета, Пуайян с тридцатью своими укрылся на мельнице, по соседству с главным караульным помещением, и когда ворота открылись, он бросился вперед, поддержанный примерно двумястами солдатами, перешедшими Мидуз вброд, вырвался на улицы, разогнал перед собой всех, кто попытался оказать хоть какое-то сопротивление, и завладел городом. Мему, застигнутому врасплох, оставалось только уйти в замок со всем его войском. Пуайян не оставил ему времени осознать малочисленность врага. Он спешно обратился к Бирону за орудиями и подкреплением, а когда они подошли, атаковал замок. Мем не стал дожидаться разгрома: он сдался при условии, что он, его офицеры и все его всадники выйдут со всем имуществом, а пехота только со шпагами и аркебузами. У Пуайяна было достаточно претензий к жителям. Тем не менее, он не дал воли своему злопамятству и не позволил, чтобы им был нанесен малейший ущерб. Эта победа стоила ему всего лишь 25 человек. Потери реформаторов были гораздо значительнее. Барон де ла Ари, один из их главных командиров, получил там рану в бедро, от которой на всю жизнь остался увечным.

Король Наварры был очень огорчен потерей Мон-де-Марсана; он предпринял несколько попыток отвоевать его, но ему это не удалось. Успехи самого Бирона близились к концу. После взятия Мон-де-Марсана он двинулся в Лангедок, чтобы попытаться завладеть л’Иль-Журденом; но когда он объезжал позиции, его лошадь упала на скользком месте, и у неудачливого командующего, который и так уже был хромым, бедро оказалось сломанным в двух местах. Этот несчастный случай вынудил его отказаться на некоторое время от командования своими войсками. Под его началом служило немало сеньоров с громкими именами и значительными заслугами. Все они стремились занять его место. Зависть могла привести к разладу между ними. Чтобы избежать соперничества, Бирон передал свою власть в руки Шарля, своего старшего сына. Шарлю в то время было не более пятнадцати лет; но заслуги и репутация его отца заменяли ему его личные заслуги: впрочем, никто из претендентов не посчитал позором повиноваться ребенку, с которым они не могли равняться, тогда как каждый посчитал бы себя униженным, если бы ему пришлось подчиняться командам соперника. Ги Дюплей, отец историка, выполнял обязанности полевого маршала при юном командующем; но он занимал это место только три месяца. Когда армия шла через Кондомуа, Дюплей[10] решил навестить свою семью. В то время там свирепствовала эпидемия, известная в истории под названием коклюша. Она, казалось, дожидалась, пока Дюплей возвратится в свой замок, чтобы сразить его. Болезнь передалась его жене, и через несколько дней оба супруга вместе сошли в могилу, угаснув в расцвете лет, не столько, возможно, от болезни, сколько от незнания или злой воли врача-протестанта, присланного к ним из Кондома. Эта двойная смерть оставила беззащитными малолетних сирот. Один из вождей реформаторов, капитан Риссан или, скорее, Ризон, воспользовался этим, чтобы разграбить их замок, а затем ушел в Валанс, расположение которого облегчало его оборону. Бирон, к тому времени немного оправившийся от своего двойного перелома, не захотел позволить ему воспользоваться плодами его разбоя. Он атаковал Валанс, но встретил там более упорное сопротивления, чем то, на которое рассчитывал. Он смог удалить Ризона только гарантировав ему жизнь и имущество[11]. После ухода этого капитана, он продвинулся к северу и подступил к Сен-Базею. Осада затянулась. В лагере уже начинали ощущаться лишения, когда там вспыхнула эпидемия и вынудила командующего распустить его армию.

Д’Антрá к тому времени возвратился в Марсиак; там его ожидали новые бои. Гарнизон Кастельно-де-Ривьер-Ба, пользуясь отсутствием части гасконских сеньоров, совершал рейды по окрестностям, неся разрушения. Барон де Лангрó[12] особенно страдал от их разбоя. Как только возвратился д’Антрá, он, потребовав от него помощи, вышел искать врага на берега Адура; но смог лишь обменяться с ними несколькими выстрелами. Через несколько дней он встретился с капитанами Ларрок-Бенаком, Жансаком и Итоном, и навязал им довольно жаркий бой, который кончился его преимуществом. Это поражение, хотя незначительное, заставило протестантов прекратить рейды; но спокойствие длилось не долго, и их набеги вскоре возобновились.

Несколько солдат захватили церковь Сен-Жюстен около Орьебá и укрепились там. Узнав об этом, д’Антрá, сопровождаемый сеньором де Жюйяком, немедленно захватил церковь и перебил всех святотатцев. Их судьба не напугала беарнцев, которые по-прежнему занимали Кастельно: спустя несколько дней они завладели церковью Бомарше, откуда они намеревались захватить башню Марсейян и аббатство Лаказ-Дьё; но д’Антрá и сеньор де Жюйяк не дали им на это время; они тотчас же пришли по их следам, и, узнав, что часть этих мародеров спустились из церкви в ложбину между Бомарше и Лаказ-Дьё, перекрыли им дорогу и вынудили отступить в лес, где те были пленены. Не имея достаточно сил, чтобы охранять свою добычу и одновременно осаждать церковь Бомарше, они призвали на помощь маркиза де Кампаня и сеньоров де Ло, д’Арблада и де Бланкастета, которые поспешили явиться с некоторыми из своих соседей. Беарнцы решили, что сопротивление бесполезно, и хотя их было около двухсот сорока, они предложили капитулировать. Их предложение было принято, и их проводили до границы Беарна. После их ухода решили сломать церковь, чтобы она больше не могла послужить укрытием для других врагов. Остальные беарнцы оставались в Кастельно. Маркиз де Монтеспан тщетно пытался их прогнать; он не смог ни захватить город, ни заставить их выйти для сражения.

Война порождала себя саму: после нескольких месяцев всеобщее утомление привело к подписанию мира (26 сентября 1580 г.). Возвращались самые мрачные дни феодализма. Францию бросало из стороны в сторону по воле страстей или интересов нескольких грандов, которые вели себя в провинциях почти как суверенные хозяева. Королевская власть, ослабленная удовольствиями, о скандальность которых история вынуждена умалчивать, отступала все далее. Она раздаривала нескольким фаворитам почести, звания и то малое количество денег, которое прибывало в казну. Жан-Луи де Лавалетт[13] дольше всех остальных этих фаворитов жил в сердце своего повелителя, и был оделен наиболее щедро. Он родился в 1554 г. в красивом замке Комон около Саматана от Жана де Лавалетта, того самого губернатора Верхней Гиени, о котором мы много раз говорили, и Жанны де Сен-Лари, сестры маршала де Бельгарда и племянницы маршала де Терма. Наделенный от природы теми же достоинствами, что и маршал де Бельгард, его дядя, он так же, как и тот, стал любимцем Генриха III, и вскоре его уже видели герцогом д’Эперноном, пэром Франции, генерал-полковником пехоты, губернатором города и земли Меца. Король даже предложил ему руку Екатерины де Водемон, своей свояченицы; но у опытного куртизана хватило здравого смысла отклонить предложение скорее блестящее, чем основательное. Генрих только еще больше полюбил его. Он поручил ему деликатную миссию. Только что умер герцог д’Алансон (10 июня 1584 г.). Так как у Генриха III не было детей, король Наварры становился наследником короны Франции. «Такая перспектива пугала католиков[14]; для тех, кто видел, как кальвинизм распространяется по всему государству в целом, это была угроза угнетения; для тех, кто помнил об основах монархии, это было низложение древних законов, Незамедлительно все сердца объединились в оппозиции. Католицизм придал ей энергии, и Лига приняла совсем непредвиденный характер. Ассоциация стала полностью политической, а вступив однажды на этот путь, свернуть уже было невозможно». Всеобщим движением руководили Гизы; но так как их время выступить на первый план еще не наступило, они выдвинули, как наследника Генриха III, старого кардинала де Бурбона, дядю короля Наварры: прикрываясь этой условной фигурой, они могли плести свои заговоры.

Король, напуганный их планами, решил сблизиться с королем Наварры. Он направил к нему д’Эпернона, чтобы попытаться возвратить его в католическую религию и таким образом устранить главное препятствие, которое их разделяло. Король Наварры был тогда в стране Фуа. Он выехал навстречу д’Эпернону[15] к Савердену, где состоялась первая конференция; вторая прошла в Памье. Д’Эпернон прибыл туда в сопровождении толпы гасконских сеньоров, спешивших засвидетельствовать ему свое почтение. Генрих не стал немедленно принимать решение: он пригласил посланника посетить его в По и Нераке; казалось, он не очень противится смене религии. Роклор и некоторые значительные лица из его окружения укрепляли его в этом намерении, но протестантские пасторы, с которыми он советовался, и преобладающее большинство его офицеров отклоняло его от этого. Их мнение возобладало, Генрих ответил на послание короля Франции заверениями своей приверженности и верности, и сохранил свою ересь. Лига сделала вид, что обеспокоена этими безрезультатными переговорами. Надо было, что бы Генрих III заявил о своей позиции. После долгих размышлений, он подписал договор в Немуре, который ему навязали лигеры, освящая, тем самым, их ассоциацию и провозглашая их дело святым и политическим.

Первое известие об этом договоре принесло королю Наварры тяжкие огорчения. Он сам позже рассказал Лафорсу, что от этих мучительных размышлений, не покидающих его ни на минуту, его усы наполовину побелели[16]. Но слабость быстро прошла; и мужество возвысилось до высот опасностей, которые этому угрожали. Его проворство разрушило все планы его врагов. Епископ Комменжа, Юрбен де Сен-Желе, горячий сторонник Лиги, имел виды на Мон-де-Марсан, где все еще командовал Пуайян. Генрих опередил его[17]. Он тайно оставил Нерака и остановился на ночь в Сен-Жюстене, откуда направил впереди себя своих гвардейцев и нескольких дворян, столь же смелых, как и преданных. Маленькое отряд скрытно подошел к стенам Мон-де-Марсана. К ним присоединились два члена семьи дю Лион. С их помощью, и благодаря ужасной буре, которая разразилась, пока готовилась операция, они сумели захватить город почти без осложнений. Принц вступил туда так же мирно, как если бы входил в Нерак.

За этим предприятием последовали несколько других; но во всей этой кампании он довольствовался только подчинением мест, которые ему принадлежали, он уклонялся от нападения на города, находящиеся под властью короля. Таким образом, он ограничился обороной. Ненависть и ревность, которые разделяли даже под его знаменами протестантов и католиков, не позволяли ему предпринять что-либо более серьезное. Виконт де Тюрен, Монгомери, Люзиньян, Фавá, Пардайян и другие вожди протестантов не скрывали своей неприязни к Лавардену, Миоссану, Граммону, Дюрá, Сен-Коломбу, Бейлану, Роклору, Пуайяну и некоторым другим офицеров, не менее верных старому культу, чем своему законному сеньору. Это недружелюбие партий порождало в совете принца постоянные споры и склоки, которые могли погубить самые лучшие намерения.

Маршал де Матиньон, который сменил Бирона, со своей стороны не сделал ничего из того, чего следовало бы ожидать от значительных сил, собранных под его командованием. Снабдив продовольствием и боеприпасами города Кондом, Флёранс и Бомон-де-Ломань, он ушел в Бордо, где мирно проводил время, так что лигеры, не без основания, обвинили его в сговоре с врагами, против которых он был послан. Провинция была выжата до предела чрезвычайными поборами, налогами и, главное, грабежем солдат, так как эта борьба была не столько войной, как постоянным разбоем. У бóльшей части капитанов не было иной цели, чем разграбление нескольких городов или нескольких замков, или выкуп за какого-нибудь богатого пленника; и если они участвовали в каком-либо сражении, то это было скорее по необходимости или из-за случайной встречи, чем заранее задуманным намерением. Чаще всего даже самые сильные позволяли уходить самым слабым, чтобы заручиться подобной куртуазностью на случай, если удача им изменит. Такой род войны воодушевлял личное мужество. История сохранила для нас несколько подобных примеров, явленных сынами Гаскони.

Лизандр де Желá[18], маркиз де Леберон, оставил двор после смерти герцога д’Алансона, своего повелителя, под началом которого он неоднократно доказывал свою доблесть, особенно при Камбре, где он, с помощью всего лишь одного храбреца сдержал напор целой компании. Пересекая Перигор, он встретился в лесу Пербетон с Пием, который шел во главе четырехсот пехотинцев и сорока кавалеристов. С ним было только два его брата, один из которых позже стал епископом Валанса, Гоа и еще восемь всадников; солнце только вставало, небо было пасмурным, и густой туман не позволял обоим отрядам оценить силы противника. Леберон и его люди так внезапно налетели на вражеских всадников, что те врезались в ряда своей пехоты, убили пятерых или шестерых, нескольких ранили, в том числе и самого Пия, и даже захватили пленных; но когда они узнали от них о численности противника, то развернулись и поспешили убраться, пока туман окончательно не рассеялся. Пий, не видя преследования, понял, что нападающие были не так сильны. Он собрал своих разбежавшихся солдат и в надлежащем порядке двинулся вслед за победителями. Леберон прикрывал отход. Возвышаясь на добром испанском коне, он с такой отвагой поражал каждого, кто имел неосторожность к нему приблизиться, что Гоа со своим маленьким войском имел достаточно времени, чтобы укрыться в расположенной неподалеку церкви, где вскоре к ним присоединился и сам отважный всадник. Пий даже не пытался штурмовать это укрытие, и позволил католикам продолжить их путь.

Возвратившись в свой замок Леберон, Лизандр предался развлечению охотой, обычному времяпрепровождению дворян того времени, когда они не воевали. Один сеньор, принадлежащий к противоположной партии, д’Эстиньó, понадеялся его захватить. Он сел в засаду около его замка с тремя кавалеристами и тремя аркебузирами; но они были обнаружены. Лизандр тотчас же вскочил на коня, и, не дожидаясь троих своих людей, которые собирались за ним последовать, помчался к месту засады и с такой яростью обрушился на врага, что при первом же натиске стоптал одного конем, а шпагой ранил д’Эстиньó. Тотчас же началась схватка с пятью оставшимися, который дрались с большим мужеством. Получив два мощных удара, Лизандр мог погибнуть, если бы его враги не пытались захватить его живьем, чтобы взять с него выкуп; но пока они пытались свалить коня, еще двое из них были выведены из строя. Трое последних, начиная сомневаться в исходе боя, принялись за всадника; но было уже слишком поздно. Приближались люди Лизандра, и когда они подоспели, то нашли только распростертых д’Эстиньó и его товарища по несчастью; остальные бежали; Лизандр велел унести обоих раненых в свой замок и заботиться о них как о себе самом. После их выздоровления король Наварры попросил их у него в обмен на нескольких пленных католиков, но Леберон, столь же щедрый, как и отважный, отослал их к нему без выкупа и какого-либо вознаграждения.

В партии его противников прославился Виньоль[19], которому едва минуло девятнадцать лет. Город Вик несколько раз переходил из рук в руки, пока его не взяли католики, в руках которых он оставался до 1585 г. Теперь реформаторы вновь появились под его стенами, и после тяжких усилий они пробили брешь на левом берегу Оссы, около улицы Нотр-Дам, захватили город и подвергли его всем ужасам войны. Католики вновь освободили его, но тотчас же потеряли. Победители, чтобы закрепить его за собой, оставили в нем небольшой гарнизон Парабера, набеги которого беспокоили соседей. Католическое дворянство не могло долго терпеть этот разбой. Они объединились и с помощью нескольких отрядов, присланных им маршалом де Матиньоном, начали осаду города. Виконт де Тюрен, который в то время руководил страной от имени короля Наварры, хотел помочь, и не имея достаточно сил, чтобы сразиться с осаждающими, попытался хотя бы затянуть осаду и усилить гарнизон. Самые опытные капитаны, которым он предлагал эту почетную миссию, отказывались от нее, столь трудной и опасной она им представлялась. Виньоль, более смелый, вызвался сам. Он взял сто пятьдесят солдат, и повел их с такой скоростью, что оказался в ретраншементах раньше, чем узнали о его приближении. Затем он умело воспользовался ужасом и неразберихой, возникших из-за его внезапной атаки, разметал в клочья два сторожевых отряда, которые пытались остановить его, и пересек вражеские линии, не потеряв никого из своих. Католики, восхищаясь его доблестью и отчаявшись захватить город, который он защищает, сняли осаду.

Парабер охранял Вик два года. Король Наварры, в ответ на эдикт короля Франции, запрещавший протестантизм и грозящий конфискацией его сторонникам, запретил католицизм и объявил конфискацию имущества его приверженцев. Парабер[20] неуклонно выполнял все приказы своего повелителя; он выслал всех католиков и предал огню и разграблению едва восстановленную церковь. В то же время он позаботился восстановить стены и добавить несколько новых укреплений к старым. Теперь он мог не опасаться врага. Ободренный их бездеятельностью, он осмелился совершать дальние набеги и нести разрушение всей округе.

Война продолжалась в другом месте[21], с переменным успехом. Маршал де Матиньон, оставив Бордо, проследовал вдоль Гаронны, которую пересек в Ажане, и расположился в окрестностях Лаплюма. Дав своим войскам два дня на отдых, он атаковал Нерак. Генрих вышел навстречу; схватка была суровой. Король Наварры, видя некоторое колебание среди своих, собрал вокруг себя нескольких самых отважных собратьев по оружию и бросился в гущу схватки, забыв на время о том, что он наследник короны, чтобы стать солдатом. Ремешок его шпоры с куском подошвы его сапога были снесены мушкетной пулей; но, наконец, маршал увел свою армию и свернулся на Кастет.

В это время Фавá забрал у короля Франции Ла Реоль, который он захватил, поднявшись на замок по веревочным лестницам, и средь бела дня разрушил Пельдорá, который предал огню, и где уцелела только одна полу­обгорев­шая женщина. После этих двух подвигов он напал на Лангон. Отважный Лассаль дю Сирон, который был там губернатором, укрылся в замке, куда гарнизон отказался за ним последовать. Несмотря на это, опираясь на помощь воодушевлявшей его жены, столь же отважной, как он, он отказался сдаться и погиб, защищаясь. Эти успехи окрылили Фавá. Почти одновременно, словно раздвоившись, он набрал в нескольких деревнях графства Бенож шесть штандартов басков, разбил компанию тяжелой кавалерии, принадлежащую Везену, сенешалю Керси, и освободил Мейян. Католики надеялись получить реванш. Матиньон начал осаду Кастета, имея четыре тысячи пехоты, четыреста пятьдесят кавалерии и тринадцать орудий. Но там командовал Лабаррер, смелый и опытный капитан; как и Фавá, он окружил город надежными укреплениями, обильно запасся продовольствием и не испугался этой атаки; он даже осмелился на мощную вылазку, во время которой погиб Пуиферрé. Король Наварры находился в Монтобане. Узнав об этой осаде, он поспешил на помощь во главе всех сил, которые смог собрать: это было восемнадцать сотен аркебузиров и двести пятьдесят кавалеристов. Несмотря на такое неравенство сил, Матиньон не стал его дожидаться. Не уверенный в своих солдатах, бóльшая часть которых стояла за Лигу, он предпочел удалиться.

Герцог де Майенн приближался еще с одной армией, чтобы воевать с королем Наварры; но это не напугало принца. Я знаю Майенна, говорил он; он не настолько плохой мальчик, чтобы помешать мне некоторое время гулять по Гиени[22]. Исполненный этой уверенности, он отдал губернаторство в Кастете графу де Кюрсону, своему родственнику, и направился в Беарн, куда его влекла страсть к Коризанде д’Андуен, вдове молодого графа де Граммона. Эта беспечность чуть не погубила его. Герцог де Майенн прибыл в Бордо и присоединился к Матиньону под стенами Кастета, вновь осажденного после ухода Генриха. Граф де Кюрсон, менее смелый, менее опытный, или, возможно, как его обвинили потом, менее верный, чем Лабаррер, сдал город герцогу по соглашению, заключенному с ним без ведома Матиньона. Тот посчитал себя оскорбленным тем, что его обошли, и после взятия Сен-Базейя и Монсегюра возвратил свои войска к Нераку. Майенн, казалось, не предавал особого значения захвату нескольких городов, бóльшую частью беззащитных: он стремился настичь короля Наварры и захватить его. Поездка того в Беарн показалась ему самым благоприятным случаем для этого. Он направил виконта д’Отеберра в Ласоветá на Дро, послал Пуайяна к Ландам, а сам двинулся на Комон, где узнал, что Генрих намеревается переправиться через Гаронну. Принц немедленно осознал свою ошибку; он провел в Беарне только неделю. Он писал из Ожетмо де Батсу, бывшему губернатору Оза: «Они обложили меня, как зверя, и полагают, что я окажусь в их сетях. Что касается меня, то я намерен пройти через них или проползти на брюхе; со мной достаточно моих добрых рубак». Он провел ночь в Ногаро и, узнав, что город Оз не слишком надежен, решил прибегнуть к хитрости, чтобы обезопасить себя.

Он велел переодеть в лакеев[23] двадцать пять молодых дворян, которые делали вид, что просто сопровождают своего хозяина. За ними двигалась обычная свита. Но он сам чуть было не погубил свой план. Разогнав своего коня при въезде в город, он оторвался от своих, и как только он и еще пять или шесть его всадников миновали ворота, решетка упала, а подъемный мост поднялся. Через секунду, весь гарнизон уже был при оружии. Генрих, не смущаясь, развлекал речами капитанов города. Те, в свою очередь, храня уважение к королевскому величеству, толи ценя отвагу принца, толи опасаясь, что у него в городе имеются некие тайные сторонники, не осмелились предпринять чересчур смелых действий. Тем временем Лавардан, один из шести всадников, пробрался к другим воротам и, сломав засовы с помощью некоего единоверца, который оказался у рядом, дал проход так называемым лакеям и всей остальной свите. Генрих, чувствуя свою силу, велел гарнизону покинуть город и завладел им, позаботившись оградить его от любого насилия. Только один солдат был схвачен; он целился в короля, говоря, что очень хорошо стреляет по белому[24], намекая на цвет камзола, который был на принце в этот день; и он выполнил бы свою угрозу, если бы его товарищи не помешали бы ему. Генрих велел его немедленно повесить; но когда он увидел его на вершине лестницы, его сердце дрогнуло, и он его помиловал.

Принц остановился в Нераке; позаботившись о том, чтобы всем стало известно, что он уходит в Лектур, он уехал на рассвете, сопровождаемый примерно сотней кавалеристов и таким же количеством аркебузиров, и направился к Барбасту; затем он свернул к Дамазану, где около часа отдыхал. Там он отобрал двадцать всадников, самых отважных и лучше других снаряженных, и, передав остальной эскорта под командование де Лону и де Ларокку, назначил им для встречи город Сен-Фуа. Он тотчас же направился к Кастельжалу через surriers[25] и pynadas[26], тропками, которые хорошо изучил во время охоты. Сделав доброе полу-лье влево, он свернул вправо и вошел в Комон, где после ужина прилег в ожидании рассвета; но в полночь Лакомб, один из его дворян, вошел в его комнату и с испугом сказал, что герцог де Майенн стоит у ворот города. Анри едва успел одеться: он и Лакомб спустились на берег Гаронны; там они нашли привязанную бесхозную лодку: они вскочили в нее, переправились через реку, обогнули Марманд, прошли мимо ворот Ласоветá, Эймé и Дюрá, и около двух часов были в Сен-Фуа, где Генриху посчастливилось уже к вечеру того же дня собрать всех его спутников, которые разделились, чтобы пересечь Гаронну. Несколько дней спустя появился и весь его остальной эскорт, не потерявший ни одного слуги, ни лошади, ни имущества. Виконта д’Обетерра обвиняли в том, что он приложил руку к этому побегу; но обвинение не было доказано. Более вероятным кажется предположение, что принца предупредил о том, что готовится, Монлюк, внук маршала, который направил к нему дворянина из Кондомуа.

Майенн, обозленный тем, что добыча ускользнула, напал на войска, которые вышли из Комона и Клерака, чтобы обеспечить проход короля Наварры, и разнес их в клочья. Затем, почти не останавливаясь, он захватил Дамазан и Ма-д’Ажене, порученные Параберу, в то время отсутствующему, Тоннен, который капитан л’Эстель не осмелился защищать, и Мейян, где командовал капитан Меслон. Монсегюр оказал бóльшее сопротивление и получил почетную капитуляцию, которая не была соблюдена. После этих завоеваний и нескольких других, столь же легких, Майенн распустил свою армию и возвратилась ко двору, оставив Матиньона и нескольких отдельных сеньоров продолжать войну. Барон де Пуайян подступил к Тартá и проник в нижний город; но он не смог там удержаться, и был вынужден отступить с потерями. Эктор де Пардайян-Гондрен был более удачлив: покидая Кондом, чтобы идти к Франсескá на соединение с маршалом де Матиньоном, он узнал, что три сына Жермена-Гастона де Фуа, маркиза де Трана, атакуют башню Монкрабó, где находится Оливье дю Бузе-Рокепин с компанией пехотинцев; но у них было только около тридцати пяти пехотинцев и двадцати пяти всадников, в то время как в компании тяжелой кавалерии Гондрена было сорок два человека, не считая пятерых кавалеристов из Кондома. В тех малочисленных стычках, почти всегда именно кавалерия определяла успех. Неосторожность или отвага трех братьев еще более облегчили победу их врагу. Как только они заметили католиков, они бросились им навстречу во главе своих кавалеристов, и, таким образом, отделились от своей пехоты. Граф де Кюрсон, старший из братьев и командир всей экспедиции, скоро понял ошибку, которую он совершал; обменявшись несколькими выстрелами, он ушел к своим, оставив Гастону, своему второму брату, пятнадцать всадников, чтобы прикрыть его отход и задержать католиков. Гастон начитавшись[27], что когда-то храбрецы охотно вызывали своих противников сразиться на копьях или шпагах, попытался последовать их примеру с пистолетом в руке; но все вышло по-другому, и двойной выстрел сразил его коня и его самого. Его младший брат, видя, как он упал, оставил строй и был убит на трупе брата. Граф де Кюрсон, узнав об этой двойной смерти, забыв о своих обязанностях командира, поклялся отомстить за братьев. Он почти в одиночку бросился в гущу врагов и погиб вместе с теми, кто за ним последовал. Его помощником был отважный Виньоль. После гибели командира он собрал остатки отряда и сумел спасти их. Гондрен потерял только двоих, Аванзака, своего племянника, и Ардана. Монтеспан, старший сын Гондрена, который командовал авангардом, был ранен в лицо. Хотя в то время ему было только двадцать два года, он показал себя в этой схватке не только отважным солдатом, но и разумным капитаном[28].

Примерно в это же время дворянство Арманьяка также одержало верх над реформаторами. То, что Парабер занимает Вик, укрепления которого он восстановил, расценивалось как оскорбление соседними сеньорами. Обида, а скорее всего его постоянные налеты, побудили их снова подняться. Они объединились и, поставив во главе себя капитана Батара, подошли к стенам города. Они привезли с собой четыре орудия и были поддержаны четырьмя тысячами пехоты. Атака была яростной. Парабер и его люди, понимая, что им никак нельзя надеяться на великодушие победителей, оказали упорное сопротивление; но, наконец, количество принесло победу. Католики захватили город и, опьяненные победой, разграбили его. Но этим беды Вик-Фезансака не ограничились; Батар опасался, что не сможет удержать его, и чтобы в дальнейшем реформаторы не смогли там укрепиться, разрушил укрепления.

Все эти незначительные стычки, разорявшие страну, не давали преимущества ни католикам, ни протестантам, и должны были, наконец, привести к генеральному сражению. Герцог де Жуайёз подходил со значительными силами. Король Наварры гордо двинулся навстречу. Обе армии встретились в равнинах Кутрá, и бой был неизбежен. Католическая армия сверкала золотом, вышивками, оружием с богатой насечкой, великолепными плюмажами. На ее стороне была численность, имя и авторитет короля Франции, уверенность в вознаграждении; но она частично состояла из только что набранного ополчения, и повиновалась молодому фавориту, не имеющему никакого опыта. Протестантская армия, напротив, облаченная в стальные латы, демонстрировала только строгое вооружение, колеты из буйволиной кожи, одежду без украшений; но зато в ее рядах была элита партии, ветераны Жарнака и Монконтура, солдаты, закаленные в боях, ведомые столь же смелыми и опытными капитанами, среди которых история отмечает Гондрена, Феррьера, Сен-Жалэ, Виньоля, Фонтения, Панжá, Парабера, Вивана, Мема, Кастельно, Сю, Мадайяна, Арамбюра, Блашона и Лабори. Во главе ее стояли два принца крови, взлелеянные в боях, а главнокомандующим был наследник короны, умевший предвидеть неожиданности фортуны. Все это не позволяло сомневаться в победе.

Король Наварры водрузил на своем шлеме плюмаж из белых перьев, чтобы бать заметным. Давая сигнал к бою, он повернулся к двум своим кузенам, принцу де Конде и графу де Суассону: помните, сказал он им[29], что в вас течет кровь Бурбонов, и славен Бог! я вам покажу, что я ваш старший. А мы, отвечали ему его кузены, мы вам покажем, что у вас есть добрые младшие. Они двинулись вместе. Несколько сеньоров тотчас же сомкнулись вокруг принца, чтобы защищать его и прикрывать: В сторону, я вас попрошу, крикнул он им, я хочу, чтобы меня видели. Первый удар был благоприятен для католиков. Гасконские протестанты, ведомые Латремуем и Арамбюром, отступили. По крайней мере, к этому призывали несколько голосов[30], но ни пуатевенцы, ни сентонжцы не дрогнули. В этом Генрих не раз упрекал своих гасконцев. Его слова остановили бегущих. Монгомери и Бельзенс двинули вперед пехоту: дети, сказали они солдатам, надо погибнуть, но среди врагов; пойдемте со шпагой в руке: забудьте про аркебузы. Положение скоро изменилось, мы не будем рассказывать о всех подробностях сражения; напомним только, что в конце католики были разбиты всюду. Герцог де Жуайёз отдал шпагу Кристофу д’Арку и Виньолю; но налетевший откуда-то Ламот-Сент-Эрей, разрядил пистолет ему в голову и убил его. Сам король Наварры едва не погиб в начале сражения. На него налетели барон де Фюмель и Шаторенар. Фронтенак сразил Фюмеля ударом сабли; Генрих сжал в объятиях Шаторенара, крича ему: сдавайся, филистимлянин[31]. Католический кавалерист поспешил на помощь Шаторенару и уже был готов поразить короля своим копьем; но был убит.

Будущая судьба принца едва начала проявляться; победа была полной. Четыреста католических дворян и три тысячи их солдат устилали землю. Все их орудия и обозы были потеряны. Кутрá отомстил за Жарнак и Монконтур. Генрих отметил победу умеренностью и великодушием; он велел позаботиться о раненых и воздать последние почести герцогу де Жуайёзу. Он отпустил почти всех пленных без всякого выкупа: он даже одарил некоторых самых значительных из них; но он не сумел воспользоваться своим преимуществом. Фатальную страсть, которая слишком часто господствовала над ним, он предпочел политике, и вместо того, чтобы преследовать врагов до полного поражения, он поспешил сложить к ногам Коризанды знамена, которые он только что завоевывал.

Смерть герцога де Жуайёза обратила на герцога д’Эпернона всю милость Генриха III, который передал ему две главных должности его бывшего конкурента, адмиральство Франции и губернаторство Нормандии. У государя оставалось немного времени, чтобы обеспечить своему фавориту руку Маргариты де Фуа[32], старшей дочери Анри де Фуа, графа де Кандаля, де Беножа и д’Астарака, погибшего, как мы видели, при осаде Соммьера. Это, бесспорно, была самая богатая наследница королевства. Брак был заключен потихоньку в часовне Венсенского замка; но брачный пир был блестящим и состоялся в отеле Монморанси, где Маргарита росла под присмотром вдовы коннетабля, своей бабушки. Король появился там со всем своим двором, и, если верить автору тех времен, привнес туда ту чудовищную смесь монастырской набожности и вызывающей светскости, которые делают этого государя самой странной королевской фигурой во всей нашей монархии. Он явил на балу большое веселье, тем не менее, не расставаясь со своими четками из черепов, привязанных и повешенных к его поясу, пока длился бал[33]. В этот день он подарил невесте ожерелье из ста жемчужин, оцененное в сто тысяч экю. Д’Эпернону было пожаловано вознаграждение в размере четырехсот тысяч экю; но из-за полного истощения королевской казны он его так и не получил. У Маргариты де Фуа была младшая сестра: д’Эпернон настоял, чтобы ее передали под его покровительство, ссылаясь на необходимость защиты ее молодости и неопытности, но в действительности он хотел помешать ей предъявить свои права и, главное, выйти замуж.

Вскоре события резко изменились. Генрих III, вынужденный оставить Париж в знаменитый день Баррикад, отомстил герцогу де Гизу, вождю Лиги, велев убить его во время вторых Штатов[34] в Блуа (22 декабря 1589 г.). Этот акт правосудия, слишком смахивающий на преступление, всколыхнул Париж и провинции. Ответом на эту новость послужил всеобщий взрыв боли, горя и ярости. У ненавидимого и отвергнутого всеми, трусливого и вялого монарха не было другого выхода, как броситься под защиту короля Наварры, рискуя, тем самым, подтвердить всю клевету, которой его чернили. Генрих тотчас же явился и предоставил ему свою шпагу. С этого момента положение резко изменилось. Тогда как Лига приняла все демократические идеи Реформации ради спасения веры и национальных институтов, протестанты отступили от партийных принципов во имя спасения полу деспотичного короля, который уничтожал их в Варфоломеевскую ночь; они борются за королевскую власть, тогда как их противники объявляют себя защитниками народовластия; так как Лига была ничем иным, как национальным суверенным противодействием погрязшей в наслаждениях короне. Уже не в первый раз интересы подменяли принципы. Следует добавить, что смена ролей, вместо того, чтобы призвать обе партии к умеренности, лишь еще больше озлобили их. Никогда их не разделяла бóльшая ненависть. Война оживилась всюду: начало было благоприятно для королевской власти, все, казалось, идет к ее восстановлению; но драма, начавшаяся с убийства, должна была и закончиться убийством. Уже готовый вступить с победоносным видом в свою столицу, откуда он был изгнан как безбожник, Генрих пал под кинжал доминиканца Жака Клемана; по крайней мере, ему посчастливилось явить на смертном одре мужество его первых лет с верой и набожностью его отца и предков.

Таким образом, говорит нынешний историк[35], грустно закончилась на трех братьях, как и у Капетингов, эта династия несчастных Валуа, столь гибельных для Франции, и которых стоило бы проклинать, если бы не их искусный талант скрывать свои недостатки и ошибки.



[1] Dom Brugelles утверждает, что эта передача Марсиака произошла в 1569 г.; но его дата явно ошибочна. Шевалье д’Антрá добавляет к нашему рассказу: после их ухода пошли слухи, что если бы они задержались до следующего дня, они остались бы надолго, согласно распоряжению, которое к ним прибыло, и которое выражало им несказанное неудовольствие, и там, я полагаю, они устроили бы вторую Ronchelle (Ла Рошель), добавляет он, с преувеличением, в котором чувствуется бывший губернатор.

[2] Sully, кн. 1, стр. 120. D’Aubigné, стр. 979.

[3] Mémoi­res de Marguerite de Valois, кн. 3, стр. 165.

[4] Там же, стр. 168.

[5] Dom Vaissette, том 5, стр. 382.

[6] Mémoires du cheva­lier d’Antras.

[7] D’Aubigné, стр. 1001.

[8] Sully, стр. 134. D’Aubigné. Du Thou, кн. 72, том 6, стр. 17.

[9] Du Thou, стр. 14. Dupleix, стр. 81.

[10] Dupleix, стр. 82.

[11] То же. Перед тем, как удалиться, Бирон разрушил Валанс. Монтеспан заделал бреши, добавил несколько укреплений и разместил в городе гарнизон от имени Лиги. Но это продолжалось не долго. Во время мира специально нанимали рабочих для разрушения всех этих небольших укрытий, которыми пользовались, чтобы разорять страну. Валанс был вновь разрушен, и на этот раз безвозвратно.

[12] Manuscrit du chevalier d’Antras. Duco.

[13] Grands Officiers, том 3, стр. 856. Biographie de Michaud. Mémoires du Temps, и особенно, l’Hist. du duc d’Epernon par Girard.

[14] Laurentie, стр. 502.

[15] Histoire de d’Epernon, стр. 30. Du Thou, кн. 80, стр. 391. Matthieu, стр. 495. Этот добавляет: Роклор, видя, что министры не высказывают своего мнения, сказал Мармé, министру короля Наварры: Если предложить на выбор пару псалмов и корону, то стоит ли раздумывать над тем, что выбрать.

[16] Matthieu, стр. 501.

[17] D’Aubigné, стр. 1092. Duco. Дю Лионы дю Кампé, которых мы здесь увидим, принадлежали к семье нынешних маркизов дю Лион и, как и они, были потомками Жана дю Лиона, камергера Гастона де Фуа, короля Наварры, и брата Гастона дю Лиона, опекуна и наследника несчастной Изабеллы д’Арманьяк, и Пьера дю Лиона, архиепископа Тулузы.

[18] Dupleix, стр. 122.

[19] Dupleix, стр. 123.

[20] Manuscrit de Vic.

[21] Об этой кампании в Гаскони, см. Matthieu, кн. 8, стр. 505. D’Aubigné, том 3, кн. 1, стр. 27 и далее. Dupleix. Histoire de Henri III.

[22] Sully, том 1, стр. 213.

[23] Dupleix, стр. 119. Этот эпизод слишком напоминает тот, о котором мы уже рассказывали, так что мы подозреваем, что речь идет об одном и том же случае, только отнесенному к разным временам с использованием несколько различных подробностей. На следующий день Генрих IV опять писал де Батсу: мой рубака, привяжи крылья к наилучшему из своих скакунов; я уже сказал Монтеспану, что бы он загнал своего. Зачем? ты узнаешь это от меня в Нераке. Торопись, беги, спеши, лети, это приказ твоего хозяина и просьба твоего друга.

[24] tirer au blanc – стрелять по прямой линии (Прим. переводчика).

[25] Лес пробкового дерева (Прим. переводчика).

[26] Мне не удалось найти значения этого слова (Переводчик).

[27] D’Aubigné, том 3, стр. 49.

[28] От всего дома де Фуа-Грайи оставалась только одна ветвь – маркизы де Тран, и у Жермена Гастона было только три этих сына. Женат был только старший; он оставил двух сыновей, Гастона, умершего холостым, и Фредерика, продолжившего род. Эта ветвь угасла 22 февраля 1714 г. со смертью Анри-Франсуа де Фуа-Кандаля, герцога де Рандана, внука Фредерика. Герцог де Рандан был последним, кто носил имя и гербы своего дома. (Grands Off ., том 3, стр. 388).

[29] Matthieu, кн. 8, стр. 533.

[30] D’Aubigné, стр. 87.

[31] Там же, стр. 88.

[32] Grands Officiers, том 3, стр. 386.

[33] Journal d’Henri III, стр. 93.

[34] Вот имена депутатов Провинции, присутствующих на заседаниях этих Штатов, которые мы смогли узнать. Церковь: Базá – Тома д’Англад, архидьякон, и Жан Норман, каноник. Ажене – Никола де Виллар, епископ Ажана. Ак – Гийом Маньо, каноник. Арманьяк – Арно де Понтак, епископ Базá, и Жак Сальвиатти. Депутаты церкоаной провинции Ош. Кондом, Гасконь – Жеро Меле, великий архидьякон, и Андре Вижье, дуайен Ларумьё. Дворянство : Базá – Эмери де Жобер, сеньор де Баррó, сенешаль Базадуа. Фезансаге – Рене де Пен, сеньор де Монбрен. Комменж – Батист де Ламезан. Кондомуа – Жан дю Бусé, сьёр де Пуденá. Бальяж Берри и Жьян – Франсуа де Кюньяк, сеньор де Дампьер. Третье сословие : Бордо – Тома де Понтак, Фронтон Дюверье, Пьер де Метивье. Базá – Жан де Ловернь, Жак Жанвье. Комменж – Себастьян де Люзалю, Филипп д’Оденак. Арманьяк – Доминик Вивé. Кондомуа – Жан Дюфранк, Арно д’Англад.

Согласно документу, который некогда находился в архивах епископства Ломбез, Батист де Ламезан, кавалер королевских орденов и капитан компании тяжелой кавалерии не стоял в стороне от убийства герцога де Гиза. Ламезан сам рассказывает, что ночью 20 декабря король пригласил в свой кабинет людей из Гиени и Гаскони, которые были ему наиболее верны, и среди которых были его первые защитники. Там долго велись речи за и против, во время которых течение которых Ламезан помалкивал. «Тогда короля, повернувшись к нему, сказал: Чем вы там заняты, сеньор де Ламезан? Добрый сир, эти крикуны помешали бы мне уснуть, буди у меня такое желание. Итак, сказал короля, поскольку вы не спите, скажите, что следует сделать. Он ответил, не сдержавшись: позвольте обоим предателям и тем, кто их сопровождает, прийти сюда, в этот кабинет, и убейте при входе. И не думайте об этом, сеньор де Ламезан, сказал король, меня назовут Нероном. Нерон столько не раздумывал бы, возразил я. Если вы не убьете их, они убьют вас, они слишком сильны... Вы не смогли бы ни арестовать их, ни заставить их осудить, вы, первый судья вашего королевства. Парламентские крючкотворы предают вас, кто Лиге, кто гугенотам... Лотарингские сеньоры в первую очередь виновны в оскорблении величества: велите, чтобы они были убиты, и их убьют. После этого бедный государь долго прохаживался в одиночку, потом переговорил с нескольким, затем помолчал. Через некоторое время он подошел ко мне и спросил меня: кто поможет мне покончить с этими негодными Гизами, если они придут сюда? В ответ я сказал ему: те, кто не ведают страха, сир, тридцать три гасконца из компании моего кузена Темина. Как сказано, так и сделано, и поверьте, мой племянник де Туж был не из последних, кто нанес удар». Бернар де Сарьяк, другой из тридцати трех гасконцев, ответил Генриху III, который предложил ему это убийство: cap de Diou, sire, you lou bous rendi mort.

[35] Lavallée, том 2, стр. 561.



Hosted by uCoz