Том 5. Примечания.


Примечание 1, (Книга XVII, глава 2, сноска 3).

Маргарита Салуццкая, невестка Жана де Лекена, написала Людовику XI два следующих письма, которые мы приводим здесь, так как они ранее не издавались, и так как они подтверждают исторический факт.

Сир, с благодарностью к вашей доброй милости и со всем смирением, кое мне надлежит, извещаю вас, что я получил письма, которые вам было угодно мне написать, и в которых вы повелеваете мне выдать мою дочь за Господина д’Обижу. Вам уже было угодно, Сир, выдать меня за вашего доброго слугу, да смилуется над ним Господь. Теперь вы проявляете милость к моей упомянутой дочери. Поскольку я всегда готова исполнить то, что вам будет угодно мне приказать, и чтобы лучше угодить вам, я посылаю к вам Господина приора Оза (Марра), и прокурора Арманьяка, которых прошу соизволить выслушать. Смею напомнить, Сир, что Господин мой муж, да смилуется над ним Господь, поручил мне заботу о других своих детях, в количестве семи, которые у него были прежде, чем я вышла за него замуж, и для этого Господин Ошский, его брат, обещал ему выделять некоторые суммы, и т.д. и т.д. Писано в Советерре, в 8-ой день марта, ваша скромнейшая и покорнейшая подданная. Графиня де Комменж, Маргарита. (Montgaillard, том 1, стр. 462).

Сир, мой муж, ваш слуга, перед своей кончиной поручил своему брату, Господину Ошскому, заботу о своих детях, что в настоящее время он не может исполнить, поскольку, вызвав ваше недовольство, был вынужден покинуть ваше королевства и был лишен всех своих владений, и посему все бремя пало на меня. Поверьте, сир, что Господин Ошский никогда не огорчал вас тем, в чем его обвиняли перед вами, и если вам будет угодно его выслушать, вы найдете его по отношению к вам таким, каким должен быть добрый слуга по отношению к своему государь и повелителю. Но чтобы не утомлять вас словами, я обо всем подробно и тщательно написала Господину д’Альби. Соизвольте его выслушать, и он поведает вам всю правду, и я смиреннейше молю вас соблаговолить, во имя памяти о вашем добром слуге, позаботиться о его братьях и детях. (Стр. 468).


Примечание 2, (Книга XVII, глава 4, сноска 12).

Среди множества гасконских сеньоров, имена которых нам хорошо известны, двое заслуживают того, чтобы мы рассказали о них более подробно. Соперники в доблести, но единые душой, они часто участвовали в одних и тех же сражениях, и оба достигли, хотя и разного, но высокого положения в военной иерархии. Пьер д’Оссен, первый из этих собратьев по оружию, родился в одной из наиболее старинных семей Бигорра. Следуя в Неаполь за Лотреком и Лекеном, его братом, он сумел отличиться даже на фоне прославленных капитанов, порожденных Итальянскими войнами, и с этого момента он, на протяжении почти полувека, с блеском проявлял себя там, где появлялись враги Франции, с которыми надо было драться. Особенно он отличился при Черезоле в 1544 г. Но не всегда человеку удается оставаться самим собой: его обычная неустрашимость, казалось, оставила его на равнинах Дрё. Увлекаемый бегущими, он, на какой-то момент, отступил; но скоро, оправившись, поспешил присоединиться к герцогу де Гизу, и внес немалую лепту в победу, которая увенчала, наконец, католическое оружие. Этот успех не заставил его забыть о своей слабости; он никак не мог успокоиться, что один единственный раз за свою долгую карьеру, показал спину врагу. Напрасно герцог де Гиз, который посетил его на его смертном одре, пытался примирять его с самим собой. Безутешный воин умер через несколько месяцев после сражения (1562 г.).

Поль де Терм сошел в могилу почти одновременно со своим собратом по оружию. Он родился в Кузеране в 1582[1] г., и был сыном Жана де Лабарт-Жискарó и Жанны де Пегийам, дамы де Терм в Астараке, чье имя принял ее сын. Почти с самого рождения его преследовали несчастья. Его предки повелевали четырьмя долинами; но ветвь, к которой он принадлежал, была в весьма затруднительном финансовом положении. Дуэль, на которой он убил любимого королем придворного, еще более осложнила его жизнь, и он был вынужден эмигрировать. Позже, вернувшись во Францию, он вскоре был направлен в Италию под начало Лотрека, но был захвачен берберийскими пиратами и провел два года в столь тяжком плену, что его здоровье было подорвано навсегда. Наконец, судьба утомилась преследовать его. Он вновь появился в Италии и показал себя достойным последователем д’Оссена. В сражении при Черезоле, где он дрался в качестве генерал-полковника легкой кавалерии, успех был во многом определен его доблестью; но когда под ним убили коня, он оказался в плену и получил свободу только взамен трех особо отличившихся вражеских капитанов. Принятие титула маркиза Салуццо (1547 г.) придало ему новую славу. Посланный в Шотландию два года спустя, он поверг в ужас всю Англию, и плодом этого ужаса стал мир. В 1551 г. его направили в Италию, и на протяжении семи лет отважный и опытный командующий поддерживал там честь французского оружия.

Возвратившись, он получил жезл маршала Франции, и взял приступом Дюнкерк и Сен-Вено. Ему несколько не повезло при Гравелине, где он, совсем больной, дрался с пылом юноши. Он проиграл сражение, получил рану и попал под власть врагов. Освобожденный по условиям несчастного мира в Като-Камбрези, он принял сторону Гизов в их борьбе с домом Бурбонов, хотя и не разделял их честолюбивых планов. Принято считать, что он умер (6 мая 1562 г.) от печали при виде всего того, что было готово разрушить величие той Франции, которая была непобедимой в его время. Brantôme говорил (том 3, стр. 17), что никогда дворянин его положения не бывал так часто наместником короля, как он. Маршал де Терм часто терпел удары судьбы; но его доблесть, его неустрашимость, его усердие во имя Государства, покрывали его ошибки или, скорее, его неудачи. Благодаря несчастиям, которые обрушивались на него в первые годы, он приобрел крайнюю осторожность, которая отличала его всю его жизнь, и в Испании, как и во Франции, была распространена поговорка, в которой говорилось: сохрани нас, Господи, от мудрости де Терма и смелости д’Оссена. Оба они обрели славу быть более богатыми честью, мужеством и добрым именем, чем богатствами мира сего, и умерли не более богатыми, чем когда-то пришли из Гаскони для службы королю. (Le baron de Fourquevaux). Мы не смогли бы, все-таки, увязать эти слова с графством Комменж, которое маршал де Терм получил от короля 10 февраля 1555 г. Так как маршал не имел детей, Комменж возвратился короне[2].

На протяжении двух последующих веков Гасконь была не менее щедра на воинов. Их количество не позволяет нам даже бегло рассказать о их жизни; достаточно будет упомянуть, что из семей Гонто-Бирон, Комон, Дюфор, Роклор, Бельгард, Комменж, Монтескью, Гассьон, д’Обтерр, д’Альбре, Навай, д’Эстрад, Монто-Бенак, д’Амбре Вуазен, и т.д. и т.д., вышли маршалы Франции. Не менее богата была наша провинция и на литераторов; мы напомним здесь о самых значительных.

Франсуа де Бельфорé родился в 1530 г. около Саматана, в старинной семье. Вначале он изучал право в Тулузу; но скоро адвокатская деятельность ему наскучила, и он посвятил себя служению музам. Одаренный сверх меры, он прославился среди местного дворянства, которое устраивало в его честь обеды и курило ему фимиам. После девяти лет легкого успеха, он пожелал иной аудитории; он оставил городок Клеман Изор, и отправился покорять своими талантами Париж. Там он посещал знаменитые школы, искал дружбы с воз­вы­шенными умами и проникал в дома вельмож; но ни один из этих путей не смог привести его к успеху. Меж тем он сумел обратить на себя внимание Карла IX и Генриха III, и благодаря этому получить место историографа Фран­ции; но из-за неточностей, которыми изобилуют его труды, почти тотчас же его лишился. Он умер в Париже, 1 января 1583 г. на грани нищеты. Он отметился во всех жанрах, и плодовитость его была столь велика, что говорили, будто у него был печатный станок, помогающий ему штамповать книги. К несчастью не добавляли, что этот станок был хорош. Среди множества трудов, достаточно, впрочем, посредственных, произведенных на свет его пером, в памяти остались только два: История девяти королей Франции по имени Карл, и, главное, общая История Франции. Их до сих пор можно найти в библиотеках.

Арно Уайенар не искал славы Бельфорé, она сама нащла его. Он родился в Молеон-де-Суль в середине XVI века. Он был адвокатом парламента Наварры, и делил свой досуг между углублением познаний в своей профессии и исследованием древностей южных провинций. Его можно считать отцом Истории Наварры и Гаскони, в хаосе сведений о которых он с успехом смог разобраться. Суждения его было столь же точны, как обширны его познания. Notitia utriusque Vasconiœ, его главный труд, появился в 1638 г.; к этому он добавил Пословицы басков (1657 г.). Помимо этих двух работ, он оставил многочисленные рукописи, бережно хранимые в национальной библиотеке, с которыми постоянно сверяются историки.

Антуан Монгайяр, родившийся в Обьé около Жимона, следовал по стопам Уайенара. Как и тот, он искал истоки Гаскони; но в основном его исследования ограничились церковной провинцией Оша. Став в молодости иезуитом, он долго преподавал словесность в коллеже Оша, ректором которого позже стал. Именно там он написал историю, к которой мы неоднократно обращались. К несчастью, смерть помешала ему закончить его работу. Только это помешало широкой публике познакомиться с его стилем – ясным, благородным и гармоничным. Чтобы быть более известными и оттого лучше оцененными, Уайенару и Отцу Монгайяру следовало бы писать на французском языке; но наш язык тогда только формировался, и они предпочли ему латынь.

Сипион Дюплей сумел этого избежать. Он родился замке Куранзан около Кондома, и был вторым сыном Пьера Дюплея, того самого, что был избран в помощь молодому Бирону во время гиеньской кампании. Несмотря на преждевременную смерть своих родителей, он получил блестящее воспитание, и с рожденья в нем проявлялся интерес к наукам и литературе, который не угас с сединами. Представленный к Неракскому двору, он приглянулся королеве Маргарите, и последовал в Париж (1651 г.)[3] за принцессой, которая позже назначила его докладчиком прошений своего отеля. Он вступил на литературное поприще с философским трактатом на французском языке: этот трактат, ясный, методичный, превосходящий все, что появлялись до сих пор, и, главное, написанный на языке, который все понимали, и который пока не решались использовать, выдержал большое число изданий. Тем не менее, молодой автор оставил философию ради истории, и составил записки о Галлии, от потопа до учреждения французской монархии. Это, бесспорно, наилучший труд и по объему, и по исследованию, и по точности, хотя содержит немало слишком смелых утверждении, иногда слабо обоснованных. Людовик XIII вознаградил его за это, назначив своим историографом, и вскоре поручил ему продолжить историю Франции плоть до своего правления. Дюплей повиновался, и его произведение составило пять томов ин-фолио. Три первых были очень хорошо встречены публикой: в них чувствовалась четкость и методичность; но у сухой и бесцветный стиль обнажает все недочеты его века, которые не искупает ни та наивность, ни та цветистость, которые дарят привлекательность многим произведениям той эпохи. Уже в довольно преклонном возрасте Сипион занялся трактатом о правах Галликанской Церкви. Канцлер Сегье, которому он предоставил рукопись, чтобы получить разрешение на ее печатанье, быстро просмотрел ее в присутствии автора и бросил ее в огонь. Дюплей был так возмущен столь оскорбительным поступком, что оставил двор и удалился в Кондом, где вскоре умер в возрасте девяносто двух лет. До сих пор трудолюбивый писатель не знал недугов и до конца своих дней сохранил ясность ума и бодрость тела. Помимо трудов, о которые мы упомянули, у него имелись и другие, менее известные и менее достойные внимания. У Дюплея было два брата; старший, которого тоже звали Сипионом, был разумным, осторожным, просвещенным судьей. Его немало ценили на его родине, где его потомство до сих пор с честью существует. Последний, по имени Франсуа, оставил трактат о Праве, написанный стихами на латинском языке; но латинские музы умерли с римской империей, и не имело никакого смысла пытаться их воскресить.

Гийом де Салюст, более известный под именем Дю Бартá по названию земли, расположенной между Колонем и Мовзеном, обладал бóльшим вдохновением, чем Франсуа Дюплей. Он появился на свет в 1544 г. около городка Монфор, и был сыном казначея Франции. Посвятив себя оружию, как и все дворянство его эпохи, он воевал в Гаскони во время религиозных войн. Генрих IV, дело которого он защищал своей шпагой, и доблесть которого он воспевал своей лирой, приблизил его к себе в качестве камер-юнкера, и посылал его с посольством в Данию, Шотландию и Англию. Иаков Стюарт хотел оставить его при себе; но Дю Бартá отклонил все его предложения. Он возвратился в Гасконь и возглавил компанию кавалерии под началом маршала де Матиньона. Командуя ею он участвовал в битве при Иври, а потом воспел победу, для которой немало потрудился. Все время, свободное от поручений и военной службы, он проводил в своем замке Бартá: там он и умер в июле 1590 г. от тяжелых последствий нескольких плохо залеченных ран. Именно в этом замке, который до сих пор носит следы его пребывания, среди пышной растительности, он слагал свои длинные и многочисленные поэмы, из которых только Шестоднев[4] до сих пор живет в общественной памяти. Современники приняли эту поэму с восторгом; менее, чем за шесть лет, она выдержала более тридцати изданий. Ее перевели на латинский, итальянский, испанский, немецкий и английский языки. Сейчас, конечно же, трудно поверить в тот восторг, который окружал ее появление, но это не повод чернить и высмеивать ее, как теперь принято. Цветистые и подчас смешные метафоры, сложные слова в греческом и латинском духе, честолюбивые сравнения, которые встречаются слишком часто, принадлежат не столько автору, сколько веку, в котором он писал. Божественный Ронсар, Теофиль, сам Клеман Марó и все поэты, его современники не скупились на столь же безвкусные украшательства.

С бóльшим уважением потомки принимают труды Доссá. Он родился в безвестной семье, в деревне Ларок-Маньоак, 28 августа 1539 г., и в раннем детстве остался без отца. Бертранда Контé, его мать, намного пережила своего мужа; она была родом из деревни Кассаньябер, и, видимо поэтому большинство биографов, указывают это место как родину кардинала. Каноники Три, тронутые тяжкой нищетой юного Арно, и восхищенные его разумом, выделили его из числа мальчиков-певчих и взяли на себя заботу о его начальном образовании. Скоро, по их рекомендации, соседний сеньор, Тома де Маркá, приставил его к Жану де Маркá, своему племяннику и воспитаннику, и привлек его к обучению юного дворянина. После нескольких месяцев, проведенных в феодальном замке, он направил обоих детей в коллеж Оша, находящийся в то время на пике своей популярности. Старания и таланты не замедлили разделить двух соучеников, и Доссá стал наставником своего бывшего одноклассника. Уже тогда, без сомнения, он вошел в круг преподава­телей, и тогда же он произнес в кафедральном соборе метрополии синодальную речь, вызвавшую восторг всей аудиторией; по крайней мере, в тот период он принял постриг (26 декабря 1556 г.) от Доминика де Вигорра, генерального викария архиепископа Оша. Три года спустя, ему было поручено сопровождать Жана де Маркá в Париж, куда его опекун послал его для совершенствования образования и учебы в Университете. Два кузена юного де Маркá и сын богатого купца из Лектура также были доверены его надзору. Три года Доссá заботился о них; но воспитывая их, он и сам трудился над совершенствованием своих знаний, и извлек немалую пользу из уроков знаменитого Рамуса.

Отослав подопечных в Гасконь, он начал преподавать риторику и философию; но, съедаемый страстью все знать, он вскоре отказался от своей кафедры и занялся изучением математики. Затем, одновременно с этим, он углубился в познание законов. Он отправился в Бурж слушать лекции Кюжá, и два года изучал право у этого знаменитого преподавателя. Возвратившись в Париж, он написал своей матери (8 сентября 1568 г.) и переслал ей четыре экю, сумму, которую он посчитал достаточной, чтобы она обеспечила себя зерном на целый год. Сам он занялся адвокатурой. Поль де Фуа, один из наиболее ученых людей той эпохи, был советником парламента. Он познакомился с Доссá, оценил его заслуги, и принял его в свое ближайшее окружение. Покровитель, которому он стал необходим, взял его с собой Рим (1574 г.), где ему была поручена важная и тонкая миссия; и, заставив его прервать процесс, навязанный ему его завистниками, он подключил его к своим проблемам. С этого времени Доссá вплотную занялся государственными делами, и преуспел в них настолько, что наиболее рассудительные умы считали, что если бы он подольше оставался в Риме, то приобрел бы самое высокое уважение и дошел бы до первых рангов. (Mém. Du Thou, стр. 158.) Когда Поль де Фуа возвратился в Рим в ранге посла, Доссá стал секретарем посольства, а когда смерть сразила его благодетеля, он возглавил дипломатическую миссию. Когда Вильруа впал в немилость, Генрих III предложил ему место этого министра; но д’Оссá, выказав благородство и скромность, отказался сменить человека, который пользовался его уважением. Мы уже видели, что именно благодаря его хлопотам Генрих IV примирился с Папским престолом. Умелый дипломат получил за это должность государственного советника. Остаток его жизни был заполнен политикой. Он играл самую активную роль во всех дипломатических делах, которые велись в Италии. Новые заслуги принесли ему в 1595 г. шляпу кардинала, а в 1601 г. епископство Байё. Он умер три года спустя в Риме, и был похоронен во Французской церкви. Несмотря на высокие ранги, последние свои годы он провел в стесненных обстоятельствах. То немногое, что у него оставалось, он роздал бедным и своим двум секретарям, Пьеру Боссю и Рене Куртену.

Кардинал Доссá был человеком редкой проницательности. Он столь тщательно обдумывал свои действия, что во всех делах и переговорах, которые ему поручались, невозможно найти ни одного неверного хода. Он умел соединить высшую политику с порядочностью, обилие должностей и знаков отличий со скромностью. После него осталось большое количество писем, которые слывут, и справедливо, за шедевры политики, и которые можно назвать учебником дипломатии, в них мы видим дипломата разумного, умелого, основательного, привлекают внимание его взгляды и обороты его языке. Доссá оставил также несколько небольших по объему трудов, из которых только два увидели свет.

В заключении этого перечня, хочется упомянуть еще два имени, не столь известные, как предыдущие – Спонд и Отец Амбруаз. Первый из них родился в 1569 г. в Молеоне, столице ла Суля, и был воспитан в протестантской религии. Он был докладчиком прошений, когда полемические книги кардиналов Дю Перрона и Белармена тронули его сердца и осветили его разум. Он тотчас же отрекся от ереси и вскоре принял церковное состояние. Став епископом Памьера в 1726[5] г., он отличался всеми достоинствами, которые заставляют любить и благословлять духовенство. Епархия обязана ему несколькими полезными учреждениями. Добродетельный прелат закончил свои дни в Тулузе, в 1643 г. Его главным трудом был Обзор Анналов Барониуса, и их продолжение, охватывающее период с 1127 по 1622 гг.

Отец Амбруаз родился в Ломбезе 20 марта 1728 г., в почтенной семье де Ла Пейри, до сих пор существующей. С молодости испытывая тягу к монастырю, он стал капуцином к концу 1754 г., и был последовательно преподавателем теологии, надзирателем и помощником генерала ордена. С большим усердием он трудился над духовными наставлениями, к чему у него был редкий талант. Он умер на водах Сен-Север 25 октября 1778 г. и был похоронен на следующий день на кладбище Люза. Он оставил трактат о Радости Души, духовные Письма, и, главное, трактат о Внутреннем Мире, настоящий шедевр своего рода, неоднократно переиздаваемый.

Но наиболее возвышенная слава и даже наиболее прекрасная во всей Гаскони принадлежит, бесспорно, святому Венсану де Полю. Он родился в городке Пуи около Дакса 24 апреля 1576 г. Мы не будем рассказывать здесь о его жизни; ее можно найти в Житиях Святых провинции Оша, которую мы намереваемся скоро закончить. Имеются, впрочем, немало людей, имена которых знакомы каждому. (Извлечение из Biographies de Michaud и Feller, и Mémoires du Temps).


Примечание 3, (Книга XVII, глава 4, сноска 35).

Ошибка Père Montgaillard и dom Brugelles несомненна. У них выходит, что Луи де Ла Тремуй умер раньше кардинала, своего брат, в то время как он погибнет только в сражении при Павии в 1524 г., и что он был женат на Маргарите Салуццкой, вдове маршала де Комменжа, в то время как его женами были только Габриель де Монпансье и Луиза Борджиа. Они указывают в качестве конкурента Жана де Ла Тремуйя кардинала де Фуа, Пьера Молодого, умершего раньше, чем Жан был призван на кафедру Оша. Письмо, написанное Маргаритой Салуццкой в защиту своего деверя, говорит о бедственном положении многочисленного потомства ее мужа, а Луи де Ла Тремуй оставил только одного сына, Франсуа, возможно самого богатого наследника во всем королевстве. Наконец, кто не знает, как благородно Ла Тремуй был принят Людовиком XII, и о той высокой и постоянной благосклонности, которой он пользовался в правление этого государя? Зато все подробности, рассказанные обоими историками, соответствуют Жану де Лекену. Все это заставляет нас предположить, что в оригинальной рукописи Père Montgaillard были перепутаны страницы, скорее всего, по вине переписчика, которому мы обязаны тулузской рукописью. Что касается dom Brugelles, недостатки которого хорошо известны, то он просто слепо следовал этому тексту.


Примечание 4, (Книга XVII, глава 4, сноска 46).

На следующий день, который был воскресеньем, 2 декабря 1507 г., был заключен брак между Монсеньором д’Алансоном и Мадемуазель д’Ангулем. И всюду их сопровождала королева, и как подружка в часовне, и на обеде, и когда накрывали к обеду, поставили длинный стол, почти на всю длину зала, и был он накрыт только с одной стороны, и королева была в середине, на своем троне, а в по правую руку от нее, чуть в отдалении была новобрачная, а потом архиепископ Санса, который читал мессу и вел обряд бракосочетания. И затем сидели послы. По левую руку от королевы, рядом с ней находилась старая мадам де Бурбон, чуть дальше, в следующем порядке, сидели старая мадам д’Алансон, молодая мадам де Бурбон, мадам д’Ангулем, герцогиня де Лонгвиль, мадемуазель де Бурбон, мадемуазель принцесса Оранская, мадам де Ла Тремуй, маркиза де Ротлен, принцесса де Тальмон, и у королевы было свое отдельное блюдо, а также у невесты и у старой мадам де Бурбон; у других они были общими, как у мужчин, так и у дам, и три особых блюда, королевы и новобрачной и мадам де Бурбон, и также те, что были у послов, и остальная посуда, были из золота, а у других из серебра; и на другой стороне зала, более низко, был другой стол, где находился новобрачный, Монсеньор д’Ангулем и другие принцы крови, и с ними остальные дамы; и вручила королева герольдам и трубачам большую вазу, говорили, что золотую, но, по крайней мере, позолоченную, и пошли они, крича «щедрость!» меж столами. После обеда немного потанцевали. Когда танцы закончились, нам предоставили отдельное помещение, чтобы наблюдать за поединками, которыми руководил Господин д’Ангулем с семью сотоварищами, он был одет в золотое сукно, а его компаньоны в желтый шелк. (Lettres de Louis XII, том 1, стр. 106, 107 и 108).


Примечание 5, (Книга XVII, глава 4, сноска 56).

Избыток материала вынуждает нас опустить многие интересные подробности, приведенные в Mémoires de Bayard, касающиеся молодого Гастона де Фуа и фатальной битвы при Равенне.


Примечание 6, (Книга XVIII, глава 1, сноска 45).

Церемония лишения рыцарской чести.

Во-первых, собирались двадцать или тридцать старых безупречных рыцарей, перед которыми преступный рыцарь обвинялся в измене и вероломстве герольдом и герольдмейстером, которые подробно излагали дело и назначали свидетелей, защитников и советников. Вышеупомянутые рыцари осуждали обвиняемого на смерть, но прежде оной его лишали рыцарской чести, а его гербы уничтожались и разбивались.

Для выполнения этого приговора возводили два помоста или эшафота, на одном из которых сидели рыцари-судьи в сопровождении герольдмейстеров, герольдов и их помощников в соответствующем облачении. На другом находился осужденный рыцарь, в полном вооружении и со своим щитом, окрашенным его цветами и несущим его гербы, укрепленном на столбе перед ним, но вверх ногами. По обе стороны от рыцаря и вокруг него сидели двенадцать священников в стихарях, окружая со всех сторон стоящего рыцаря, осужденного судьями.

Священники читали службу по усопшему от Dilexi до Miserere, и громко пели, после чего герольд оглашал приговор судей-рыцарей. В конце каждого псалма священники прерывались, и в это время герольдмейстеры снимали с осужденного части его вооружения, начиная со шлема, и продолжали это до тех пор, пока он не будет полностью разоружен. По мере того, как они снимали что-то, герольд громко объявлял: вот шлем предателя-рыцаря, вот ожерелье или золотая цепь, гербовая кота, перчатки, пояс, шпага, шпоры, и так доходили до щита, который молотком разбивался на три части. После последнего псалма священники вставали, и пели над головой бедного рыцаря сто девятый псалом Давида, Deus laudem meam ne tacucris, в котором осуждался и проклинался предатель и отступник Иуда и ему подобные.

И подобно тому, как вечером перед посвящением в рыцари следовало купаться и мыться, чтобы очиститься, и провести ночь, молясь в церкви, то есть подготовить душу и тело к принятию рыцарской чести, после окончания проклинающего псалма, помощник герольда выносил позолоченный таз, наполненный теплой водой, и герольдмейстер трижды спрашивал имя лишенного чести рыцаря, и помощник называл имя, прозвище и сеньорию, на что герольдмейстер отвечал, что он ошибается, и что тот, которого он только что назвал, был вероломным предателем и отступником, и чтобы показать всем, что он говорит правду, он громко обращался за подтверждением к судьям-рыцарям, и старший из них громко и отчетлива отвечал, что множеством голосов истинных рыцарей было решено, что тот вероломный, которого помощник только что называл, недостоин звания рыцаря и за свои злодеяния лишен дворянства и осужден на смерть. После этого герольдмейстер выплескивал на голову лишенного чести рыцаря принесенную воду. Судьи-рыцари спускались, одевались в траурные платья и капюшоны и отправлялись в церковь. Лишенный чести спускался с эшафота одновременно с ними, но не по лестнице, а на веревке, затем его клали на носилки, накрывали траурным покрывалом и относили в церковь, при этом священники громко пели заупокойные и призывали молиться по усопшему. После этой церемонии лишенный чести передавался в королевский суд, и служитель правосудия, исполняющий приговоры, делал свое дело. Ежели король милостиво даровал ему жизнь, он навсегда или на время изгонялся из королевства. После всего этого герольдмейстер объявлял детей и потомков лишенного чести простолюдинами и разночинцами, запрещая им носить гербы, оказываться и появляться на поединках, турнирах, в армии, при осаде, при дворе и на ассамблеях короля, принцев, сеньоров и дворян, под страхом порки в голом виде, как поступают с мужланами и плебеями, каковыми они теперь становились. Старинная церемония была применена к капитану Франжé в Лионе. (Favin, стр. 731 и 732).

В первые века монархии свободный человек, приговоренный к смерти за разбой, убийство или мятеж, должен был, прежде, чем подвергнуться казни, обойти места своих преступлений, неся на плечах собаку, и, если верить Оттону Фрейзингенскому, это следовало из старинного обычая франков, согласно которому приговоренный к смерти проходил из графства в графство неся на плечах собаку, если он был дворянином; стул или кресло, если был слугой, и колесо своей повозки, если был земледельцем.


Примечание 7, (Книга XVIII, глава 2, сноска 19).

Когда печатались последние страницы этой Истории, г-н аббат Канетó, которому мы обязаны археологическими заметками ко второму и третьему томам, сообщил, что он собирается опубликовать Монографию о Церкви Св. Марии в Оше. Посему мы отменяем то, хотели поместить Примечании 7, и мы счастливы, что можем отослать наших читателей к этой монографии.


Примечание 8, (Книга XVIII, глава 2, сноска 25).

In nomine Domini amen. Noverint universi quòd anno ab Incar­natione Domini mcccccxxviii et die xiii mensis aprilis in ecclesià cathedrali Adurensi et in capellâ capitulari ejusdem ecclesiæ ecxisten­tes et personaliter constituti reverendus in Christo pater et dominus Carolus de Acromonte, M. D. Adurensis episcopus, venerabiles et discreti viri domini Claudius Cotini, archidiaconus Marsani, Arnal­dus d’Habata, archidiaconus Chalossæ, Odetus de Baradato, Joannes Antonius de Castronovo, Petrus de Bethone, Petrus de Amore et Simon du Bazauduno,ecclesiæ prædiotæ canonici ibidem more solito capitulantes et capitulariter congregati… per organum dicti R. D. episcopi fuit narratum quòd volebat præstare juramentum dictis canonicis, cùm hoc tamen quòd omnes prædicti canonici sibi facerent juramentum fidelitalis : quòd quidem juramentum rever. dom,epis­copus gratis libère et spontè. de et super quodam breviario existente in manibus prædicti Cotini aperto , fecit et præstitit dictis dominis canonicis videlicet quòd erit ipsis ut et tanquàm bonus prælatus, bo­nam et rectam justitiam iisdem faciet, ipsosque tueri et defendere promisit necnon omnia statuta capituli legitima et approbata nunc de novo tenere, complere et observare promisit et juravit… Omnes domini canonici dixcrunt quòd ipsi volebant præstare dictum juramentum sine tamen præjudicio processuum existentium in curià metropolitanâ... et in continenti prænominati omnes domini cano­nici de et super codem breviario existente inter manus præfati reve­rendi domini episcopi aperto unus post alium fecerunt et præstiterunt juramentum fidclitatis jàm dicto domino reverendo episcopo, videli­cet quòd ipsi erunt sibi fideles. Item quòd non erunt in consilio, auxilio, vel facto quòd ipse amittat vitam, vel membrum, aut amittat aliquem honorem quem nunc habet, vel in futurum habebit, et si ipsi sciverint vel audiverint ab aliquo qui velit aliquid istorum contrà ipsum facere aut perpetrare, sibi denunciabunt secretaque sua nulli manifestabunt. Et aliter aliàs juraverunt proùt cavetur in capite de novâ formâ fidelitatis. Acta fuerunt hæc anno, die et mense quibus suprà, præsentibus, etc. etc.


Примечание 9, (Книга XVIII, глава 3, сноска 14).

Именно при Шарле де Писселё был секуляризирован капитул Кондома. Прелат и Бернар де Феррабук, приор монастыря, уполномоченный всеми монахами, заключили первое соглашение в Рамбуйе 4 марта 1546 г. Было решено, что вместо приорства Нерак, отныне упраздняемого, капитул будет состоять из превотства и двух архидьяконств, приносящих по семьсот турских ливров дохода каждое; что приорство Кодрó также упраздняется, и что вместо него учреждается служба кантора, который будет постоянно находиться при капитуле; из этих четырех санов превотство было первым, а старшинство трех других определялось пожеланиями епископа. Что приорства Лассоветá и Лагролé упраздняются, подобно приорствам Нерак и Кодрó, и их доходы присоединяются к другим доходам от аббатства, и разделяются между двенадцатью канониками, один из которых должен быть теологом. Под началом этих каноников учреждались шестнадцать пребенд, назначение на которые производилось дежурящим каноником; назначение каноников и чинов капитулярия оставалось исключительно за епископом, который мог распоряжаться ими по своему усмотрению, за исключением места теолога, в отношении которого он был обязан соблюдать постановления Базельского Собора. Вакантные должности временно распределялись между остальными членами капитула. Юлий III освятил это соглашение своей буллой о секуляризации, датированной 20 февраля 1548 г.


Примечание 10, (Книга XVIII, глава 4, сноска 5).

Старинная рукопись сохранила для нас некоторые события той эпохи. Мы почерпнули оттуда следующие подробности, которые, как нам показалось, заслуживают быть упомянутыми, благодаря своему своеобразию.

При въезде кардинала некий пребендарий, ослушавшийся распоряжения каноника, был наказан штрафом в размере меры зерна, бочонка вина и малого серебряного экю. Капитул сумел заставить уважать свои права даже кардинала. Похоже, прелат выразил нежелание клясться в выполнении уставов метрополии. Узнав об этом, каноники собрались и постановили, что вообще не будет никакой встречи, если он не принесет клятву, какую до него приносили все его предшественники. Архиепископ не осмелился пренебречь их настойчивостью, и подчинился. Это легкое недоразумение быстро рассеялось, и между прелатом и капитулом всегда царило самое полное согласие. С ведома своего первого пастыря капитул отклонил назначение пребендарием г-на Видó, пока тот не соизволит сбрить бороду и не будет способным к церковному пению. Менее требовательным он проявил себя в отношении г-на д’Орнезана, одного из своих членов; ему разрешил носить бороду во время поездки в Париж, которую предпринял этот каноник.

За два года до этого (1545 г.) капитул отметил себя деяниями, более достойными. В Оше свирепствовал голод. Капитул дважды в день раздавал хлеб, вино и compaygnage[6], всем бедным, которые приходили в приемный дом, не уменьшая при этом милостыни, выдаваемой паломникам. Скоро он стал распределять между неимущими по пятьдесят мешков зерна в месяц. Его милосердие росло с потребностями общества, он предложил консулам кормить и давать приют всем бедным. Что может быть благороднее, как возвращать Богу то, чем он одарил[7].

В том же году мельница Шелер была взята в аренду за восемьдесят conques зерна или триста двадцать мешков; но мешок продавалась всего за двенадцать солей. Позже цена еще опустилась; так по предложению кардинала де Турнона, утвержденному постановлением большого совета, пребендариям полагалась только десятая часть, из расчета, что мешок зерна стоил десять солей, а бочонок вина шесть ливров. Месса, учрежденная в то же время в метрополии, хотя и служилась ежедневно пребендарием или другим священником, приносила только два соля.


Примечание 11, (Книга XIX, глава 2, сноска 4).

Жорж д’Арманьяк умер только 11 июля 1583 г. Его карьера была столь же блестящей, как и долгой. Вместе с епископством Родез он некоторое время управлял епископствами Лескар и Вабр. В 1541 г. Франциск I поручил ему посольство в Венецию, а затем в Рим, к Павлу III, который облачил его в пурпур в 1544 г. Позже он стал государственным советником, архиепископом Тулузы, со-легатом Авиньона, и, наконец, в 1576 г., архиепископом этого города. Некоторые биографы восхваляют его усердие и набожность; другие описывают его человеком суетным и честолюбивым. С уверенностью можно сказать, что он любил науки и покровительствовал ученым. Семья Корнейян до сих пор хранит его митру, пастырский требник и личный молитвенник, великолепные рукописи на пергаменте, с раскрашенными буквами, его стихарь из венецианских кружев, его миниатюру, написанную маслом на меди, и несколько других ценных предметов. Преемником кардинала в Родезе был Жак де Корнейян, племянник которого, Бернарден де Корнейян, и один из внучатых племянников, Франсуа де Корнейян, также занимали эту кафедру.


Примечание 12, (Книга XIX, глава 2, сноска 10).

Присутствие короля и двора праздновалось всюду. Abel Jouan, в своем труде Itinéraire de Charles IX, оставил нам подробности празднеств, которыми отметили их пребывание в Байонне. Мы сожалеем, что не сумеем привести их здесь.


Примечание 13, (Книга XIX, глава 4, сноска 5).

Помимо жертв, о которых мы уже упомянули, протестанты убили в епархии Эра следующих представителей духовенства: в Пембе трех священ­ни­ков; в Миремоне двух; в Лозé викария; в Сен-Лубуé Гайяра де Лапорта; в Понтó двух монахов – Жана Примá и Жана Дюкурнó; в Мане Тома де Лафитта; в Жоне приора и монаха из Ортеза; в Самадé трех священников, один из которых лежал больным в постели; в Батце Раймона Дютрея; в Пейрó Жана дю Тозена; в командорстве Сент-Антуан-де-Голони Бертрана Мажи и Пьера де Бекена; в Монгайяре и Булене Жана де Ла Мезона и Доминика Жуа, вместе с Бартелеми Дю Брокá; в Виньо викария Мартена Таррида; в Рокфоре Антуана Лантра; в Сарбазане викария; в Мовзене Пьера Гайера; в Эйссине Гильема Тентанна; в Эстанг Пьера Дарка; в Тужузе Жана де Лакруа; в Сен-Канне Бертрана де Ланнелонга; в Кере викария; в Одиньоне Жана де Лафитта; в аббатстве Сен-Жирон Жана д’Аббатья, Доминика де Лапейра, Пьера и Жана де Кастаньон, Жана де Барадá и Арно де Менвиейя, каноников или пребендариев: в Доази Жана Дизé; в Сен-Коломбе Пьера де Руийера; в Мюгроне Жана Дю Перрье, Этьена де Лапорта, Бернара Баррьера и Этьене де Доманжера; в Брассампуи Рамона и Жана де Капдевиль; в Ламоте Этьена Бодига, Этьена Дюброкá и Жана де Бэйля; в Моргá Арно де Лафоркада; в Момиге Этьена Дюфурга; в Буге Раймона де Олонга и его племянника; в Банкé Жана Пескé и Бернара Денона; в Гренаде Жана Дюкурнó; наконец в Вильнёве Виталя д’Эстефана. Протокол констатирует, что от рук реформаторов погибли семьдесят семь священников или монахов, не включая в это число тех, кто будучи ограбленным или захваченным умер от дурного обращения или лишился рассудка. Примерно из двухсот двадцати трех церквей, которые имелись тогда в епархии Эра, сто сорок три были сожжены или разрушены, и сорок восемь полностью разграблены – таким образом, только двадцать три избежали ярости врагов.

В епархии Оша лейтенантом королевского байли города Павье также было проведено расследование. Оно констатировало, что еретики заняли и разрушили всю епархию, за исключением городов Оша, Флёранса и Марсиака; что они пленили каноников Ногаро и Вик-Фезансака, и т.д. и т.д. Но мы не смогли обнаружить протокол этого расследования, зарегистрированный когда-то в архивах метрополии.


Примечание 14, (Книга XX, глава 1, сноска 21).

Рукопись шевалье д’Антрá, которую ее автор озаглавил как «Воспоминания гасконского кадета», тем более ценна, что после Монлюка, умершего в начале царствования Генриха III, ни один из мемуаристов не оставил описания того, что происходило в епархии Оша во время религиозных войн. Пройдя через множество рук, причем никто не позаботился сделать копию, рукопись уже лет через тридцать-тридцать пять, была фактически утеряна. Сохранилось не более сотни страниц. Г-н Клозад, нотариус из Марсиака, а позднее потомки отважного шевалье, любезно предоставили их в наше распоряжение. Жан д’Антрá, сеньор де Паллан, именуемый шевалье д’Антрá, был потомком Бертрана д’Антрá, которому Жеро, граф д’Арманьяк, в 1278 г. передал несколько фьефов за добрую службу как на войне, так и при других обстоятельствах, и у которого был внук, тоже Бернар, канцлер дома д’Арманьяк. Жан родился в 1548 г. от Симона д’Антрá, сеньора де Самазана, и Серен, дочери Бернара де Сарьяк-Канé, сеньора де Лагиана. Он учился в коллеже Оша с восьмьюдесятью или стами дворянами; но когда протестанты в 1569[8] г. начали свои первые боевые действия, он вступил в армию, хотя ему было всего пятнадцать лет. Он купил ландскую лошадку за шесть экю, и с подобной же суммой в своем кошельке отправился в Лангедок, где разгорался огонь войны. В 1564 или 1565 гг. он позволил вовлечь себя в несчастную экспедицию во Флориду, в которой погиб молодой Монлюк. Вернувшись во Францию, он принял участие во всех войнах той эпохи, отличился он и при осаде Ла Рошели (1573 г.), где был ранен в оба бедра, в правую руку и кисть левой руки, и где несмотря на такое количество ран и потерю коня, убитого под ним, он долго сражался с гугенотами, пока не попал к ним в плен; ему на помощь пришли Сен-Лари, Монтескью-Помпиньян и Лаа-Пардиак. Но и сам победитель проявлял особую заботу о своем пленнике. Когда эти раны принудили его на некоторое время к отдыху, он женился на Франсуазе Ла Виолетт, даме де Корнак, от которой у него было восемнадцать детей. Когда он окончательно вылечился, он продолжил служить своей родине с тем же усердием и тем же мужество, по поводу чего он получил несколько лестных писем от Генриха IV. Точная дата его смерти не известна. Она произошла между 1623 и 1627 гг.


Примечание 14', (Книга XX, глава 2, сноска 24).

Герб г. Марсиака с исторической страницы сайта этого города:

 


Примечание 15, (Книга XX, глава 4, сноска 6).

Письма Генриха де Бурбона, короля Наварры, Мессиру Рене де Пену, сеньору де Монбрену, и т.д. и т.д.

Господин де Монбрен, в то время, когда я уже указал и отдал приказ, что бы жители моего города л’Иль-ан-Журдена сами хранили упомянутый город в повиновении королю, моему сеньору и повелителю, не имея иного гарнизона внутри оного, кроме себя самих, тем более, что я особо пекусь о их имуществе и облегчении их тягот, меня известили, что вы намерены войти туда с некоторым количеством людей. Хотя мне не следует в это верить, мне кажется, что я обязан вам написать по этому поводу, чтобы просить вас и заверить, что в случае, если вы намерены предпринять что-либо подобное, то вам не стоит распоряжаться там, что принадлежит мне, как вышеупомянутый город. Иначе вам следует всегда помнить, что я не намерен это терпеть, не воздав должное. Чем я был бы весьма опечален, ибо мне хотелось бы доставлять вам только удовольствие во всем, что в моих силах. Молю Бога, Господин де Монбрен, не оставлять вас своим святым покровительством. Сен-Базей, XXII января 1577 г. Ваш добрый друг, Генрих.

Господин де Монбрен, как я слышал, сьёры де Мирпуа и де Террид не согласны с решением относительно дома и земли Террид, возвращение которых в их руки, может стать причиной нарушения спокойствия в округе, и раздуваемый огонь может распространиться и охватить остальное, посему я был бы вам весьма признателен, желая и считая своим долгом делать все, что в моей власти для учреждения мира, если бы вы, в ответ на мою просьбу, остались бы в вышеупомянутом месте и хранили его вплоть до того, как мой упомянутый сеньор король решит иначе, дабы там не могло случиться какое-либо неудобство для народа с той или иной стороны, и дабы оное место оставалось в том же положении, что и ныне, и я уверен, что вы исполните все, о чем я вас прошу. Мне остается только добавить, что я буду молить Бога не оставлять вас, Господин де Монбрен, в своей святой и достойной защите; Монтобан, 29 августа 1578 г. Ваш добрый и преданный друг Генрих. Имеется пометка: Г-ну де Монбрену, кавалеру ордена монсеньора короля.

Еще Генрих IV написал Ги де Брюнé, одному из предков виконта де Панá, депутата Жера, следующее письмо: «Крапó, как говорится Не пора ли появиться? Ваш брат того же мнения, и Лаварден столь же силен, как и мы. Присоединяйтесь, и не ссылайтесь на то, что сейчас не сезон; но если вы меня любите, и если вы хотите, чтобы я этому верил, подайте пример другим. Я прошу тебя, Крапó, поспеши и приводи всех, кого сможешь или захочешь, так как с кем бы ты ни появился, ты будешь встречен с радостью. То, что мы делали в графстве до сих пор, ничто по сравнению с тем, что мы сделаем отныне. Прощайте, при встрече узнаете все подробности. Ваш искренне преданный повелитель и друг. Подписано – Генрих. В Сомюре, сего 29 апреля. Пометка: Г-ну де Летелю».


Примечание 16, (Книга XX, глава 4, сноска 22).

В 1562 г. король Карл IX, исполняя папскую буллу, приказал, что бы Французская церковь распродала светское имущество, приносящее в общей сложности 100 тысяч экю ренты. Доля епархии Оша составила 2 500, из расчета 3 ливра 15 солей за экю. Для этого архиепископ продал землю и сеньорию Со за 8000 ливров; право юрисдикции и сеньоральные права в Кальяне за 550 л.; луг Клотр в Марамбá за 230 л.; мызу Бруйá за 6 900 л. Капитул продала мызу Берри за 3300 л. и один луг в Оше за 250 л. Капелланы Морини продали мызу Контé за 1175 л. и мельницу Туар за 1750 л. Архидиакон Со дом, расположенный в Со, за 41 л. Синдики Священников Чистилища в Жегене половину мельницы, расположенной в Кастерá, за 412 л. и половину мызы Аспен в Сен-Поль де Бэйз и полосу земли в Коланже за 70 л. Капеллан Нотр-Дам де Питьé полосу земли за 27 л. Синдики каноников Жегена мельницу со всем, от нее зависимым, расположенную в приходе Сен-Кандид за 1100 л. Каноники Ногаро мельницу в Ногаро за 970 л. Монахи Сент-Орана в Оше мызу Мускер за 500 л. Бенедиктинцы Монто мызу Латеррад за 2500 л. Аббатство Сарамон продало право юрисдикции в Сарамоне за 1200 л., право юрисдикции и фьеф Марсейян за 600 л., и мельницу на Жимоне за 2100 л. Капелланы Сен-Блез в Со продали сад и две полосы земли за 125 л. Капелланы Сен-Плей дом и сад, расположенные в Кейсá, за 200 л.; еще один небольшой дом за 30 л., и два малых сада в приходе Со за 26 л. Ктиторы Сен-Жоржа возле Со домик, сад и два небольших участка земли за 35 л. Все это имущество было выкуплено на протяжении последующих трех лет.

В 1576 г. папа позволил тому же королю продать светское имущество церкви в пределах 50000 экю ренты. Доля епархии Оша была определена в 811 экю ренты или 63258 л. капитала. Архиепископ снова продал землю и сеньорию Со за 5000 экю. Аббат Бердуé амбары Бокардон за 666 экю; земли и лес Лапейрад, расположенные в Сент-Эли за 141 экю. Аббат Фажé половину мельницы Сейсан за 230 л. Аббат Идрака земли, зависимые от аббатства, за 507 экю. Аббатство Жимон мельницу Armitis с лугом на реке Арратс за 333 экю, и земли и сеньоральные права в Годý за 833 экю. Аббат и монастырь Лаказ-Дьё амбары в Сарамбá за 840 экю. Аббат и монастырь Пессан лес Фажé за 933 экю. Аббат и монастырь Симорр земли, именуемые садом аббатства, за 100 экю; право юрисдикции в Мазеретте за 267 экю, и земля и лес Турнан за 100 экю. Аббатство Сарамон различные земли, сад и некоторые части замка Сарамон за 211 экю. Аббат и монастырь Буйа полосы земли и луг Пиньолá за 312 экю. Аббат Бердуé амбары и мельницу в Павье за 2300 л.; амбары в Марре за 400 л., земли Сен-Жан-де-Лезьян за 250 л.; право юрисдикции в Миранде было продано консулам за 300 л. Командор Боннефона в Барране амбары в Боннефоне за 2800 л. Барнабит де Лескар продал при Людовике XV командорство за 22 или 23 тысячи ливров. Капелланы Горголи продали мызу Бурнак в Барране за 1450 л. Аббат Буйа фьефы и agriers[9] в Пойяке, Монтастрюке, Режомоне, Биремоне и мызу в Фрасинé за 2075 л., и фьефы и ренты с мельницы Оранк за 800 л. Каноники Кондома четверть того, чем они владели в Лассоветá, за 800 л. Приор Сен-Люпера в Озе мызу в Пуи, половину мельницы на Желизе и малую мельницу Куп за 1500 л. Капелланы Саррота в Озе полосу земли на 3 поденщиков около города за 30 экю. Капелланы Corpus Christi из той же церкви полосу земли на 5 поденщиков за 60 л., и еще один участок за 40 экю. Капелланы Карпера луг за для 12 экю; виноградник на треть поденщика за 10 малых экю. Капелланы Лавардака дом в городе с небольшим садом за ним за 42 л.; еще один домик за 12 ливров; виноградника на одного поденщика за 21 ливр. Наконец, виноградник с небольшим полем за 41 л. Аббат Фларана амбары и мельницу Жандьё в Монреале за 2000 л.; полосу земли, именуемую Сакристани, возле города Валанс за 80 л.; сеньоральные права, которыми аббат владел в Валансе за 500 л.; амбары и мызу Сейш в Сен-Пюи за 2500 л. Несколько других полос земли в л’Иль д’Орбессан за 230 ливров. Приор Сент-Орана три четверти мельницы и протоку Андуменгý на Жере за 1108 экю, сохранив за собой право на 20 мешков зерна для аббата. Монахи Сент-Орана виноградник за 110 экю. Приор Оза луг Покорó за 81 экю. Капитул Вика половину мельницы в Вике за 253 экю. Архидиакон Пардайяна четверть Марраста за 93 экю; и архидиакон Арманьяка quartels Вьеллá, Лангиана и Момюссона за 46 экю.

В 1586 г. епархию Оша обязали на сумму в 31200 ливров. Архиепископ продал для этого землю, сеньорию и замок Ламаер с доходом от мызы Орейансер (Aureliani Serra) в Барране, и доходом от мызы архиепископа на общую сумму в 6100 л., сохранив за собой право на 5 солей за фьеф и оммаж в виде пары перчаток при каждой смене прелата. Столичный капитул продал мызу Тогей за 9000 л. и мызу Берри за 7600 л. Капелланы Морини продали мызу Контé за 2300 л. Наконец, в 1593 г. архиепископ продал шестую часть мельницы Беллок на Жере за 1004 ливра.


Примечание 17, (Книга XX, глава 4, сноска 26).

Город Ош готовил Леонару де Траппу блестящую встречу; но тот прибыл раньше, чем его ожидали. Приготовления еще не были завершены, когда узнали о его появлении в Ажане. Напрасно пытались задержать его там на несколько дней: он не хотел слышать ни о какой задержке, и назначил свой торжественный въезд на 5 ноября, воскресенье, праздник Св. Леонарда, своего покровителя. 2 числа он оставил Ажан и переночевал в Лектуре. Узнав об этом городской совет собрался и постановил послать ему навстречу четырех консулов и двенадцать нотаблей. Этими консулами были Жеан Маскарá, Жеан Мариоль, Доминик Виван и Этьен Шассай; а нотаблями – Жан Блэньян, Жан Брю, Исаак Лимозен, адвокат, Пьер Питу, королевский прокурор в графстве Фезансак, Пьер Савуа, Жан Сони Буржеуа, Жак Лебé, Бернар Сент-Арроман, капитан, Пьер д’Орель, Жан Монто, Жан Ладри и Пьер Руэд, студент Тулузского университет. Депутация выехала в 3 часа, перед рассветом, проследовала через Флёранс и встретила архиепископа немного не доезжая леса Рамьер. Все спешились. После первых приветствий Маскарá предложил прелату первые поздравительные дары от имени жителей Оша. Монсеньор де Трапп ответил благодарностью и отказом; он добавил, что намерен хранить обычаи и вольности города, и что если потребуется, готов их расширить. После этого все сели на коней.

Скоро к кавалькаде присоединились Франсуа Катель, аббат Идрака, племянник знаменитого историка города Тулузы, Жан де Ногеро, Бернар Дюбарри, архидьякон Арманьяка, и Арно де Мон, архидьякона Савана, направленные капитулом, чтобы передать уважение епархии. Катель произнес речь, а так как время было неустойчивым, оратор, заметив радугу, которая виднелась на горизонте, увидел в ней символ мира, которая должен был воцариться между архиепископом и его капитулом. Прелат ответил, что он ничем не дорожит так, как полным согласием, и собрался продолжать; но приближающаяся ночь прервала его речь и вынудила его продолжить путь. Около старинной часовни Св. Лаврентия их встретили г-н де Баратно с шестью или семью соседними дворянами. Кавалькаду уже составляли от восьмидесяти до девяноста всадников. Так, с разговорами, добрались до маленькой часовни, стоявшей примерно в двухстах шагах от города. Там архиепископа ожидал Жан Эспьо, каноник Оша и ректор Флёранса, которого сопровождали несколько священников, четыре консула Флёранса и двести или триста лиц обоего пола. Он торжественно проводил его до церкви под пение Te Deum. На протяжении всего пути два старейших консула Флёранса шли по обе стороны архиепископа.

После службы консулы и нотабли проводили прелата к м-м де Батар, где он ужинал и где принял консулов Оша, с которыми решил провести следующую ночь в Павье. На следующий день он отслужил мессу во Флёрансе, обедал в Баратно с десятью или двенадцатью дворянами и консулами Оша и Флёранса, и затем вновь сел на коня; перед Кастельжалу его встретил Бернар д’Эньян, поспешивший несмотря на свои семьдесят лет, вместе с примерно тридцатью горожанами Оша, сложить к его ногам изъявление чувств, которыми жил весь город. Немного ближе замка Кастельжалу встретили барона де Монто, ребенка лет десяти или двенадцати, которого сопровождали или, скорее, вели восемь-десять дворян. Кавалькада, увеличенная таким образом, благополучно прибыла к воротам Оша между четырьмя и пятью часами вечера, и, не останавливаясь, проследовала вдоль стен города и проводила прелата до Павье.

На границах этого прихода находились г-да де Кампей, де Саленав, Ла Вакан и де Серийяк, ближе к мосту консулы Павье, и, наконец, чуть дальше, почти все жители городка, которые общей процессией проводили архиепископа до церкви. После службы консулы отвели своего гостя в дом Гийома Абадика, местного горожанина. Там они предложили ему фрукты и вино; сразу же после ужина архиепископ оставил дом, который был готов его принять, и отправился ночевать в монастыре кармелитов.

На следующий день восемь консулов в торжественном облачении выехали из Оша около семи-восьми часов. Их сопровождали восемьдесят горожан, верхом, как и они, а впереди шли их гвардейцы и служители, перед которыми двигались четыре трубача и шесть музыкантов, играющих на виолах и скрипках. В нескольких шагах от города, напротив мельницы Сен-Мартен, их встретил батальон пехоты, выстроенный в боевом порядке и состоящий из шестисот аркебузиров или мушкетеров, и двухсот человек с длинными древками. Над рядами этой доброй и многочисленной городской охраны реяли на ветру четыре красивых знамени, которые несли Пьер Лаверан, Жан Ладуа, Пьер Икар и Гийом Сантý. Только музыка оставляла желать лучшего; она состояла всего из четырех барабанов и такого же количества флейт[10]. Бернар Дюфор, сьёр де Сен-Кристó, восьмидесятилетний, но еще довольно ловкий и бодрый для своего возраста старик, а под его началом его старший сын и Жак Лебé, командовали городской милицией Оша. При их проходе, консулы приветствовались салютом из аркебуз. На границе прихода они встретили архиепископа, который, увидев их, сошел с коня. Они поспешили сделать тоже, демонстрируя ему службу добрых вассалов.

После первых приветствий все опять сели на коней, и двое из восьми консулов расположились по обе стороны архиепископа, а шесть других, попарно, рядом с архиепископским крестом, который нес капелланом прелата. Когда кортеж приблизился к батальону, командир спросил архиепископа, будет ли ему приятно, если батальон отсалютует ему; монсеньор де Трапп ответил, что оставляет это на его усмотрение, и немедленно аркебузиры дали залп, который длился добрую осьмушку часа. После этой пальбы отряд двинулся и проводил архиепископа до входа в города, после чего распределился вдоль всего пути до столичной церкви. Меж тем архиепископ вошел вместе с консулами в дом наследников Ламезá; там он немного согрелся; затем он облачился в архиепископские одежды и уселся на невысокого черного мула, убранного в фиолетовые цвета; после этого консулы сели на своих коней и заняли свои прежние места, а за ними двинулись верхом дворяне свиты архиепископа и горожане, пришедшие с консулами.

В таком порядке проследовали до ворот Латрей. В нескольких шагах от них возвышалась триумфальная арка, на которой красовались четыре щита с гербами короля, графа д’Арманьяка, архиепископа и города. Вокруг щитов виднелась надпись: Videant consules ne quid détrimenti respublica patiatur. Хотели ли горожане тем самым дать понять, что они не намерены уступать кому бы то ни было в вопросе привилегий своего города, или они всего лишь, без какой-либо задней мысли, использовали общепринятую формулировку? Мы не осмелимся ничего утверждать, так как, соблюдая установленный порядок, наши отцы умели не хуже нас а, возможно, даже лучше, отстаивать и заставлять уважать их права. Все-таки мы склоняемся к тому, что это было только данью традиции, так как все умы жили в мире и согласии, и были едины в проявлении удовольствия и радости. Триумфальная арка позволяла видеть элегантный алтарь, на котором располагались реликвии Св. Орана, на рассвете под дождем торжественно принесенные монахами, которых возглавлял дом Пьер Моро, су-приор монастыря. Архиепископ с трудом сошел со своего мула, настолько велика была собравшаяся здесь толпа. Документ, которым мы руководствуемся, говорит о восьми или десяти тысячах присутствующих.

Поклонившись реликвиям, прелат сел в кресло, а консулы на скамьи. Первый консул Вивé поднялся и начал свою торжественную речь следующими словами: Venisti tandem, tuaque expectata tot annis vicit iter durutn pietas. Затем он выразил радость по поводу окончания пятидесятитрехлетнего вдовства, огорчавшего метрополию. Прелат ответил, что он уже выразил свои чувства в отношении жителей Оша и их привилегий, и что он счастлив повторить свои слова. После этого он встал, возложил обе свои руки на реликвии Св. Орана, Te Igitur, крест и молитвенник, и произнес: Мы, Леонар де Трапп, клянемся уважать вольности, права и писанные и неписанные обычаи нашего города Оша, и обещаем не только соблюдать их, но при необходимости и расширить их. После этого архиепископ взял молитвенник в свои руки, и консулы, опустившись на колени, и возложив руки на святую книгу, пообещали и поклялись от имени всех жителей Оша быть добрыми, послушными и верными вассалами архиепископа.

Когда клятвы были принесены, архиепископ сел на своего мула, а консулы на коней. На мосту их встретил юный де Монто-Вуазен, ведомый сьёром де Миремоном и сопровождаемый примерно сорока дворянами, причем все были опоясаны зелеными шарфами и опирались на белые посохи. Барон предложил прелату услуги, которыми дом де Монто был обязан архиепископам при их въезде[11]. Прелат заметил ему, что при выполнении подобных обязанностей барон должен иметь непокрытую голову и обнаженные до колен ноги. Барон утверждал, что, согласно актам, хранившимся в его замке, достаточно было, что бы на одной из его ног находилась кожаная подошва, привязанная веревками. Спор длился довольно долго; но если судить по двум протоколам, которыми мы располагаем, и которым мы следовали, рассказывая о въезде кардиналов де Турнона и де Клермон-Лодева, обе стороны допускали ошибочные высказывания. У барона при этой церемонии не были, как того хотел монсеньор де Трапп, обнажены ноги, тем более – до колен; но зато, чего совсем не хотел юный барон, он был без головного убора, и на обеих его ногах были испанские сандалии. Наконец архиепископ отказался от своих претензий. Он заявил, что принимая во внимание малолетство барона, холодное время года и грязь, вызванную дождями, он готов довольствоваться тем, что есть, но это не должно относиться к его преемникам. Тогда юный барон взял белый шарф, привязал его к узде мула, затем привязал его к своей руке и таким образом довел прелата до Св. Марии, причем ему предшествовали дворяне, идущие парами с белыми посохами в руках, а два первых консула поддерживали с обоих сторон архиепископа.

На большой площади Латрей процессию встретил капитул в парадном облачении, которому предшествовали шесть певчих с их посохами. Архиепископ спешился, чтобы поцеловать крест, поднесенный дежурным каноником, и вновь сел на муле, тогда как монахи Сент-Орана с их реликвиями крестным ходом возвратились в свою церковь. После этого разделения, кортеж проследовал далее в следующем порядке. Вначале шли францисканцы и доминиканцы, затем чиновники духовной и светской юрисдикции архиепископа, затем дворяне барона де Монто. Далее следовали члены капитула, а за ними архиепископ в окружении консулов. Завершало процессию большое число окрестных дворян и горожан Оша, все ехали верхом. Давка была столь велика, что едва смогли пройти через портал больницы и портал Казанав, которые тогда прикрывали вход в хоры со стороны города. На Новой Площади возвышалась триумфальная арка, поддерживаемая четырьмя высокими колоннами и украшенную такими же щитами, что и триумфальная арка в Латрей. На верху располагался герб короля; ниже, бок о бок и на одном уровне – гербы графа и архиепископа, и еще ниже – герб города. Эти щиты окружали слова, выведенные большими буквами: In valle clara erit sedes ejus. Когда кортеж проходил под этой аркой, аркебузиры дали столь громкий залп, что лошади испугались и одна из них чуть было не ранила архиепископа и юного барона, который его вел, но это не помешало им продолжить свой путь до портала девяти церквей. Там, прелат спешился со всей своей свитой, прямо перед алтарем, поставленным у дверей, на котором находились реликвии.

Дуайен капитула, Франсуа Катель, прежде чем поднести архиепископу крест, который тот должен был поцеловать, сказал ему, как древние из Вифлеема Самуилу, когда тот пришел короновать юного Давида, в ту пору никому неизвестного пастуха, пасшего стада своего отца: Pacificus-ne est ingressus tuus? Архиепископ, заимствуя свой ответ из того же текста, ответил словами пророка Израиля: Pacificus, ad immolandum veni, sanctifica­mini. После чего поцеловал крест. Катель был одним из ученейших людей того века, когда эрудиция была столь же обща, сколь и глубока. «Он обратился к прелату на четырех языках, на иврите, греческом, латыни и французском, произнеся великолепную речь, в которой описал достоинство и весь груз ответственности архиепископа. Особенно чудесен был эпилог, исполненный приветствий от имени капитула; но ответ упомянутого архиепископа был не хуже его речи», то есть архиепископ отвечал на четырех языках и продолжил все цитаты, которые использовал дуайен.

После этого словесного поединка, который, без сомнения, никогда не повторялся на паперти Св. Марии, архиепископ вошел в церковь, ведомый за руку бароном де Монто. Он поцеловал главный алтарь, прочитал короткую молитву и уселся в кресло в глубине хоров, в то время, как музыка играла Te Deum, за которым последовало архиепископское благословение. После церемонии прелат, все также ведомый за руку, спустился по степеням подъезда церкви, вошел в архиепископский дворец и остановился в красной комнате, где архиепископы обычно проживали. Вскоре консулы принесли ему свои поздравления вместе с маленьким традиционным подарком. Затем сели за стол, за которым прислуживал юный де Вуазен. После ужина барон спросил архиепископа, доволен ли тот службой, которую он ему оказал; и получив утвердительный ответ велел закрепить эти слова актом. В то же время он собрал золотую и серебренную посуду и все то, что стояло на столе, обычно именуемым буфетом, и взял все это себе. Так же он поступил с мулом во всем убранстве, на котором сидел архиепископ, после чего удалился. Это был последний въезд архиепископа по старинному церемониалу. Доминик де Вик, который сменил Леонара де Траппа, отказался от подобного чествования, его примеру последовал и Анри де Ламот-Уданкур, и после них средневековье и все, что его напоминало, было полностью отставлено.

Церемониал въезда аббатов Симорра был почти таким же, как у архиепископов Оша. Послушаем, что говорит об этом dom Brugelles на стр. 184: «Когда аббат Симорра делает свой первый въезд в этот город или вступает во владение, барон де Буассед обязан ему службой ожидать его у ворот города обнажив голову, с одной босой ногой, а другой обутой, и, взяв под уздцы его лошадь или мула, довести его до дверей паперти церкви, нести его шлейф и служить ему весь день, как церкви, так и за столом, одетым все тем же образом: в вознаграждение он получает буфет аббата, стоимость которого была установлена в 300 ливров, чтобы избежать спорных вопросов по этому поводу. Еще одна из церемоний этого въезда заключается в том, что аббат приносит клятву жителям Симорра, встречающих его у ворот города, обещая им хранить их привилегии, и немедленно отстраняет консулов; затем он принимает в ла Але клятву верности от жителей и вновь назначает консулов; перед дверями церкви он приносит клятву капитулу, а потом получает ее от каждого из монахов перед часовней монастыря».

Город Симорр чуть было не был захвачен в 1573 г. Во время Св. Недели узнали, что гугеноты, хозяева Мовзена, решили напасть на процессию, которую монахи аббатства проводили каждый год по понедельникам после Пасхи, они направлялись в часовню Святых, брали там серебренный бюст Св. Церата, которые носили со всеми почестями. Ну этот раз страх удержал монахов, и процессия не покинула укрепленных стен. Реформаторы, обманутые в своих ожиданиях, попытались отомстить городу. Несколько дней спустя они, под командованием N. де Вивé, начали его штурм, но Жак де Брюжелль, который командовал в Симорре, успел известить об этом нападении интенданта генеральства Монтобан и Карбона де Лабарт-Лассегана, губернатора страны. Те тотчас же двинули войска, подхода которых было достаточно, чтобы рассеять врагов. Это освобождение, случившееся 15 апреля, жители отметили процессией, которая проводится и поныне.



[1] Опечатка. В 1482 г. (Прим. переводчика).

[2] Fervaques так начинает жизнеописание Поля де Терма. «Совершенно бесспорно и подкреплено многими свидетельствами, что следует предпочесть Гасконь всем другим странам в плодовитости, когда речь идет о добрых воинах и истинном мужестве во имя чести. Я мог бы легко доказать, что начиная с Дагоберта, который первым принял этот смелый народ под свое господство, не было ни одного почетного завоевания вне этого королевства, ни добродетельной обороны в оном, где гасконцы не разделили бы, с выгодой для себя, славы с другими нациями. Они всегда держались той непреложной истины, что оружие, а не книги, ведут людей к мужеству; и их провинция, где всегда использовали больше железа, чем бумаги, служила школой цветущей молодежи, откуда вышло больше добрых солдат, чем великих ученых. Все наши истории полны их подвигов и деяний, и я не могу найти ни одной схватки, стычки или сражения, осады, атаки, обороны или взятия города, где бы не отметились гасконцы». (Les Vies de plusieurs Capitaines français, стр. 45).

[3] Правильнее – 1605 г. (Прим. переводчика).

[4] Помимо Шестоднева, то есть недели Сотворения Мира, Дю Бартá оставил Уранию, Юдифь, Триумф Веры, Девять Муз и Второй Шестоднев. Ему же мы обязаны диалогами в стихах, написанными для встречи в Нераке королевы Маргариты. Там три нимфы, латинская, французская и гасконская, оспаривают, каждая на своем языке, честь обратиться с речью к принцессе. Эта честь присуждена нимфе Гаскони, которая, без сомнения, сама дивится своей победе.

[5] Опечатка. В 1626 г. (Прим. переводчика).

[6] То, что идет в пищу помимо хлеба и вина – Glossaire du Cange (Прим. переводчика).

[7] Примечание к одному из многочисленных сборников г-на д’Эньяна указывает, что каждому канонику полагалось 49 мешков, 3 меры зерна в год. Каждый мешок содержал 44 единиц хлеба. Согласно этому расчету, на каждого каноника приходилось по 7 хлебов в день; но другой документ того же тома указывает, что каноник, отсутствующий на службах на протяжении всего дня, терял 42 единицы хлеба, а именно: за заутреню 3 хлеба, за мессу и малые часы 3 хлеба, за вечерню 3 хлеба, за заутреню Богородицы 1 хлеб, за службы после заутрени и вечерни 4 хлеб, за De profundis для хора 1 хлеб; и, наконец, в случае двойной заупокойной службы 1 хлеб.

[8] Опечатка, на самом деле – в 1563 г. (Прим. переводчика)

[9] Сеньоральная рента, выплачиваемая продуктами (Прим. переводчика).

[10] Будущее воздало за прошлое. Говоря об этих флейтах и барабанах, мы невольно вспоминаем о превосходном оркестре, которым гордится город Ош.

[11] Dom Brugelles так рассказывает об этом въезде: «В день его въезда в метрополию барон де Монто оказал ему обычную услугу; и так как в предыдущую ночь сильно подморозило, барон, из-за холода, прикрыл ногу, которая «должна была быть обнажена, обмотав ее очень тонкой тканью, телесного цвета; но прелат, заметив это (sic), едко выговорил барону перед всеми присутствующими. Тот ответил ему, что не столько чрезмерный холод внушил ему эту уловку, сколько великое уважение, которое он испытывает к прелату, и которое, по его мнению, не позволило ему выставить на его обозрение свою наготу». Этот сильный мороз 6 ноября, на следующий день после дождя, когда была видна радуга, эта ткань телесный цвет, это уважение, которое не позволило выставлять нагую ногу десятилетнего ребенка, все это весьма сомнительно; но и без этого неточностей у бенедиктинца из Симона предостаточно. Впрочем, здесь Dom Brugelles следует за P. Mongaillard, хотя и слишком преувеличивает.



Hosted by uCoz