Том 1. Книга III.

ГЛАВА I.

Происхождение гасконцев. – Жениалис, Эньян, Аман. – Король Хариберт. – Митрополиты Оза. – Епископы Оша и Эра. – Св. Филиберт. – Хильдерик, Бертрам и Боггис.

Происхождение гасконцев вызывало и до сих пор вызывает споры ученых. Некоторые считают их потомками древних кантабров, столь прославившихся при римлянах мужеством и неукротимым сопротивлением. Среди тех, кто придерживается этого мнения, нам особенно приятно отметить автора слишком мало известного труда[1]. Другие увидели в гасконцах только пришлое племя, в былые времена покоренное римлянами, обычаи и язык которых оно приняло, и не имеющее с Scualdunac[2] ничего общего, кроме части общей территории. Так высказывается ученый Юга[3]. Есть и третье мнение, которое выдвинули в наши дни Humbold, Guizot, Thierry, и которое принято почти всеми современными школами. Оно видит в гасконцах истинных иберов[4] тех самых, которые в античные времена населяли равнину до Гаронны, настоящих Scualdunac, как они себя называют и всегда называли. Заселив вершины Пиренеев или испанские склоны, изолированные от других наций, они постоянно хранили и чистоту своей расы и свою независимость[5]. Когда германцы в своем великом переселении устремились на полуостров через ущелья их гор, они на какое-то время как бы исчезли, чтобы вновь появиться, все теми же, как только поток схлынул. И что же, теперь им приходилось отвоевывать страну, где кровь иберов могла исчезнуть на их глазах из-за стольких последовательных нашествий, или раствориться в других народах, как всегда бывает при подобных нашествиях? Обычно историки так и преподносят. Что касается нас, то мы предпочитаем полагать, что они пришли на помощь братьям и вместе с ними боролись против господства франков, подчинение которым, несмотря на покорность, выраженную Хлодвигу, всегда было достаточно номинальным. Ни один из известных нам документов не свидетельствует о том, чтобы жители Новемпопуланы оказывали хоть какое-то сопротивление приходу племени иберов, а тем более присоединялись к франкам, чтобы отразить его. Напротив, мы видим, как Сенок, епископа Оза, убеждал призвать их, и еще мы видим, как позже новемпопуланцы объединялись с ними против военачальников Дагоберта[6]. Как объяснять апатию или, по крайней мере, полное равнодушие перед лицом иностранного вторжения народа, доблесть которого всегда признавалась всеми? И, тем более, как объяснить общее стремление и объединение нации, отполированной долгой цивилизацией, с суровым и полу-варварским племенем, если не допустить общего происхождения, признаваемого обеими сторонами, единой цели, достигаемой только объединенными усилиями?

Истинные ли это предположения, или только правдоподобные, решайте сами. Так или иначе, Хильперик был первым, кто в 581 году попытался покончить с их набегами. Чтобы крепче наказать их дерзость, он послал герцога Бладаста атаковать гасконцев в их горах[7]. Бладаст, со всей беспечностью, которая возникает иногда при несомненном превосходстве в силе и полной уверенности в легкой победе, вторгся в их страну, почти не соблюдая никакой предосторожности. Но ему тут же пришлось раскаяться в своей самоуверенности. Атакованный со всех сторон, непрерывно преследуемый и разбитый наголову, он потерял бóльшую часть армии со всеми обозами, и сам уцелел чудом, если только, как написано у Frédégaire, не погиб в этом походе.

Окрыленные своим успехом или озлобленные ущербом, нанесенным франками их землям, гасконцы вскоре возобновили свои набеги и увеличили их дальность. Возможно, они доходили даже до ворот Тулузы. Австровальд, которого король Гонтран только что назначил губернатором, бросился за ними в погоню во главе всего ополчения своего губернаторства, но не смог их догнать[8]. Они возвратились в свои горы, нагруженные трофеями и ведя за собой множество пленных. Австровальд не долго управлял Тулузой и Нейстрийской Аквитанией, столицей которой она была, так как немного спустя, это губернаторство уже принадлежало герцогу Серенусу, отцу Св. Аманда, епископа Маастрихта, и Амантии, которая позже станет женой знаменитейшего из герцогов Гаскони.

Меж тем Гонтрана сменил Хильдеберт, его племянник, а Хильдеберта два его сына, Теодеберт и Тьерри, или, скорее, Теодорих (591 г.). Пользуясь волнениями, порожденными этой сменой, гасконцы заняли всю страну вплоть до правого берега Адура[9]. После нескольких поспешных экспедиций, оба государя серьезно задумались о том, чтобы отомстить за честь французского оружия; и, понимая после поражения Бладаста, что им предстоит бороться не с разрозненными ордами, спустившимися с гор, неорганизованными и недисциплинированными, а с солдатами, закаленными в боях и привыкшими побеждать, они объединили свои силы и направили против них[10] значительную армию. Успех не соответствовал размаху приготовлений. После нескольких легко доставшихся побед, они оставили гасконцам захваченную ими страну при условии, что они заплатят дань и примут своим главой франка по имени Жениалис, который стал именоваться герцогом Гаскони. Жениалис, хотя и был навязан силой, сумел заставить уважать свою власть даже таких непокорных народов, какие ему были поручены; а когда он умер, Хлотарь II, в то время единственный владетель всей французской монархии, заменил его Эньяном[11] или Эгинаном, тем самым, которому наша старинная хроника обычно приписывает основание города, носящего его имя.

Новый герцог, уроженец Саксонии, был одним из главных сеньоров при дворе Хлотаря и пользовался полным доверием своего хозяина. Возможно, именно эта высокая милость настораживала гасконцев, которые восстали против его власти. Сенок, епископ Оза, и Палладиус, его отец, если верить одним – организаторы мятежа, а согласно другим – вовлеченные в него, во всяком случае, активные его участники, были изгнаны их провинцией. Этот факт, который Frédégaire приводит без каких-либо подробностей, доказывает, что в этому времени (626 или 627 гг.) гасконцы перешли на правый берег Адура, и занимали всю Новемпопулану, которую современные авторы отныне будут именовать не иначе, как Гасконь. Эти волнения не прибавили любви придворного к его должности, которая удаляла его от повелителя, причем на самый край королевства. И то ли потому, что Эньян отказался сам, то ли потому, что был отозван, но на следующий год мы его видим уже в Клиши, где он возглавил одну из партий, на которые разделился двор, и где он своими руками убил Эрминера, воспитателя Хариберта, младшего сына Хлотаря[12].

Столь дерзкое убийство вызвало возмущение и ярость противоположной партии. Но вместо того, чтобы наказать его по заслугам, король, всегда расположенный к своему фавориту, велел ему удалиться и переждать бурю, и даже предоставил охрану, чтобы прикрывать его бегство и охранять его на Монмартре, в то время находящемся вне Парижа. Узнав вскоре после этого, что Брюнульф, дядя Хариберта, и несколько других сеньоров собираются отомстить за оскорбление, нанесенному юному принцу в лице его воспитателя, он вызвал их к себе[13] и пригрозил им своим гневом, если они возьмутся за оружие. Этот фаворитизм, первый, о котором упоминают наши летописи, окончился (в 628 г.) вместе с жизнью государя[14], которого памятники тех времен именуют иногда великим, а иногда добродушным. Его сын стал родоначальником графов, которые правили почти всей Гасконью. С этого момента начинается новая эра для нашей страны; ее история отделяется от общей истории Франции; но перед этим давайте бросим быстрый взгляд на тех редких прелатов, которые все еще занимали две или три оставшихся кафедры.

Если Собор в Реймсе проходил в 630 г., то значит митрополит Сенок смог быстро доказать свою невиновность или был прощен, так как он на нем присутствовал[15] вместе с епископом Оша, чего никак не смог бы сделать изгнанный прелат. Те же, кто относят эту ассамблею к 625 г., напротив, утверждают, что он долго страдал в своей ссылке, но что перед смертью он вернулся к своей пастве. Он был еще жив в 634 г.[16]. После Сенока известен Патерн II[17], который в 662 г. подписал привилегию аббатства Корби. На нем заканчивается череда митрополитов Оза; а несколькими годами позже и сам Оз падет под топорами испанских сарацин.

Пока древняя метрополия Новемпопулана исчезала без возврата, на кафедре Оша, который однажды наследует все ее достоинства, промелькнули Ситуар, Титуан и Дракоальд[18]. Père Mabillon в своих Annales[19], приводит завещание Св. Бертрама или Бертихрама, епископа Манса. В этом документе, датированном 609 г., святой передает своим наследникам владения (villas) которые он купил, как он сам говорит, у епископа Дракоальда, и которые расположены в городе, где этот прелат был убит. Ученый Mabillon полагает, что речь идет о нашем прелате. Но где, почему и как он был убит? Наши картулярии не говорят этого, а ни один другой известный нам документ об этом не упоминает.

Дракоальда сменил Одрик или Одит, который, согласно Flodoard, сопровождал митрополита на Собор в Реймсе. Маленькая церковь нашей епархии, алтарь и часовня Девы которой являют нам чистый романский стиль, во всей красе своих зубчатых карнизов, церковь Крут около Плезанса, некогда пышно отмечала 24 августа праздник Св. Озита, реликвии которого находились под ее главным алтарем в каменной гробнице[20]. У окончания портика еще недавно можно было видеть развалины часовни, соразмеренный свод которой уцелел в части здания. Принято полагать, что реликвии Св. Озита вначале находились в этой часовне и только потом были перенесены в нынешнюю церковь. Недалеко видны многочисленные обломки зданий и множество развалин. Бесценная рукопись, с которой мы любим сверяться[21], предполагает, что там когда-то было аббатство Таск или, по крайней мере, церковь или монастырь от него зависимые. Это подтверждается тем, что с незапамятных времен и до 1793 г. аббат Таска имел право приходить туда отмечать праздник Св. Озита со всеми своими монахами, и в этот день он принимал все подношения, сделанные верующими, часть которых он отдавал не кюре Крута, а сеньору де Лассераду, владеющего землей по-соседству, от которой зависел Крут. Сам этот сеньор был обязан обеспечивать охрану во главе своих вассалов накануне и в день праздника. Несмотря на эти обычаи мы полагаем, что Крут – это бывший город Серрот (villa Serrœ altœ), который, как мы увидим, будет разрушен во время войн между домами де Фуа и д Арманьяк; но Св. Озит, который там почитается, безусловно является тем Одриком, который присутствовал на Соборе в Реймсе. Возможно, что вынужденный бежать при одном из набегов варваров, он был настигнут и убит около Аррó[22], где позже почитали его имя и поклонялись его святым мощам[23]. Впрочем, мы знаем, что в 634 г. он был жив. После Одрика Dom Brugelle указывает на кафедре Оша некоего Домнина, чье существование довольно спорно, и Лицериуса, который, как и предыдущий, не упоминается в картулярии нашей метрополии, но который оставил свою подпись под решениями шестого Собора в Толедо и, возможно, также Собора в Шалон-сюр-Сон в 668 г.[24]. Дракоальда II и Терторада, которые шли следом, сменил Св. Леотад или Леотод, один из наших четырех великих прелатов, удостоенных всеобщего почитания[25].

Пока пастыри скоротечно занимали кафедру Оша, Эр, единственное епископство провинции, не считая нашего, позаимствовало Филибода у столичного города. Он родился там в знатной семье и получил губернаторство или графство Эр[26], где женился, и где у него родился сын, Филибер, которого он рекомендовал королю Дагоберту. Правление его было столь отеческим, что после смерти своего епископа жители Эра единогласно попросили его стать его преемником. Это все что мы знаем о его епископате. Мы упомянули Св. Филибера; мы уверены, что нашим читателям будет приятно знакомство с ним. Дети нашей земли, отличившиеся в каком бы ни было качестве, но благодаря своим достоинствами, имеют право на нашу память. Выросший на глазах отца, сын Филибода получил блестящее воспитание, согласно выражению своих сограждан; вот замечание биографа[27]: juxtà morem suœ gentis. Скоро он был послан ко двору Хлотаря II. Именно пребывании в этом мирке удовольствий и почестей отвратило молодого аквитанца от света и всех преимуществ его ранга и происхождения. Ему было едва ли двадцать лет, когда он укрылся в монастыре Ребэ около Мо, который только что был основан Св. Уаном, пример и наставления которого сыграли важнейшую роль в его решении оставить мир и уйти в монастырь.

Хотя вскоре он был избран начальником зарождающейся общины, он почти сразу оставил ее, чтобы посетить монастыри, построенные Св. Коломбаном, пожалуй, самым удивительным человеком того удивительного века, и, наконец, обосновался в Нейстрии, Нормандии наших дней. Через несколько лет Хлодвиг II и его супруга подарили новому отшельнику просторное место в лесу Жюмьеж. За несколько месяцев на месте вековых деревьев вырос огромный монастырь, где проживало более девятисот монахов, соединяющих активную жизнь с созерцательной. Прославленный учредитель навязал им занятия столь же полезные, сколь и тяжелейшие. По его распоряжению, говорит нам историк, которому мы следуем, они осушали болота, которые покрывали страну, расчищали дикие заросли, возрождали уже давно запущенные и заброшенные земли. Двадцатью годами позже Филибер, вынужденный вновь появиться при дворе, осмелился осуждать Эбруана, всемогущего министра того времени, или, скорее, абсолютного хозяина самой большой части французской империи, и без всякого страха обличал его преступления и его несправедливость.

Эбруан не привык к такому обращению; но не осмеливаясь открыто бороться со столь прославленным человеком, окруженным всеобщим почтением, он начал тайные интриги, распространял клеветнические вымыслы о его жизни, настроил против него Св. Уана, обманув слишком доверчивого старца, и, наконец, добился его осуждения на синоде, по приговору которого он надолго был брошен в темницу. Но вскоре Св. Уан признал невиновность нашего усердного монаха и открыл перед ним двери его карцера. Но Филибер, не веря в свою безопасность в Нейстрии, удалился в Пуату, где на маленьком острове Эр построил новый монастырь, который вначале назывался Эрмутье, затем Нермутье, а потом Нуармутье, и, наконец, это имя распространилось на весь остров. Это был тот самый Нуармутье, столь печально прославленный во время наших последних гражданских распрей. Филибер закончил там свою долгую жизнь в 684 году.

После Филибода церковь Эра окружена молчанием, как и другие церкви Гаскони; только Ош сохранил о себе некоторые сведения. Политические события известны лучше и более разнообразны, чем религиозные. Мы собираемся продолжить рассказ.

Хлотарь II оставил только двух сыновей от своих двух первых жен. Дагоберт[28], старший, предмет слепого предпочтения отца, уже давно получил королевство Австразия и жил том под опекой знаменитых Арнуля из Меца и Пипина Ланденского. Так что только Кариберт, Хариберт[29] или Шереберт, историки используют для него все эти имена, второй, молодой принц примерно двадцати лет, принял последний вздох своего отца. Это обстоятельство, казалось, должно было обеспечить ему более значительную долю в отцовском наследстве, чем это полагалось по законам и обычаям франков; так как в те давние времена монархи вели кочевую жизнь, разъезжая между вассалами или верноподданными, и королевская казна следовала всегда за монархом и находилась в каждой из обители или резиденции, где тот в данное время находился. Имея немного больше смелости или решительности, Хариберт мог легко ею завладеть. Имея все золото, накопленное за довольно долгое господство, он мог сделать на него многое. Он мог привлечь на свою сторону грандов и армию, и водрузить на свою голову двойную корону Нейстрии и Бургундии. Но молодой принц не воспользовался удобным случаем, то ли уверенный в правоте своего дела, то ли, как утверждали враги, из-за своей недалекости[30]; и то ли потому, что франки начинали понимать, что эта раздробленность, повторяемая почти в каждом поколении, только ослабляла монархию, сеяла раздор и вела ее к скорому краху, то ли потому, что мягкий и мирный нрав принца не казался достойным скипетра в глазах суровой и воинственной нации, или, наконец, потому, что Дагоберт, не менее ловкий, чем честолюбивый, уже давно привлек сердца и обеспечил голоса, имя Хариберта так и не было произнесено, и только Дагоберт был признан вначале прелатами и баронами Бургундии, а затем и баронами Нейстрии, несмотря на все предубеждения и соперничество, которые разделяло их с Австразией[31].

Брюнульф, тот самый брат королевы Беретруды, который, как мы уже видели пытался отомстить за оскорбление, нанесенное его племяннику в лице его наставника, пытался, но напрасно, отстоять права отвергнутого принца. Увидев, что его действия ни к чему не привели, он увез его к Аманду, герцогу гасконцев, на единственной дочери которого, по имени Жизель[32], он его вскоре женил. Каково же было происхождение этого Аманда? Как он оказался во главе народа, которым правил? Мы пытались найти это у всех авторов, которыми располагаем, но наши исследования были безуспешны. Нашим читателям не стоит этому удивляться, поскольку Aimoin, Frédégaire и другие наши хронисты в основном передают только житие святых, сказания франков или последовательность прелатов. Если будет позволено компенсировать замалчивания истории предположениями, то мы могли бы сказать, что Аманд родился в Гаскони, где был одним из главных сеньоров, так как получил руку Амантии[33], дочери Сиренуса, герцога или правителя Нейстрийской Аквитании, и сестры знаменитого Св. Аманда, епископа Маастрихт. По крайней мере, его имя не франкское и не тевтонское, оно, скорее, римское[34]; но известно, что пиренейские народы часто использовали римские имена. Мы могли бы добавить, что гасконцы сами выбрали его своим вождем, возможно, во время своего выступления против герцога Эньяна; а король Хлотарь вместо того, чтобы затевать дальний и опасный поход, предпочел признать его, навязав ему, тем не менее, некоторую небольшую дань. Наши предположения основаны на том, что мы видим, как часто он выступает с оружием против королей Франков, чего он никак не стал бы делать, если бы был обязан им своим положением, передает свое герцогство своим внукам и постоянно связывает свою судьбу с судьбой своих народов. Беспокойные или, скорее, не терпящие никакого ярма, какими они были, они не проявили бы столько верности никому, кроме человека, выбранному ими самими из своего народа.

Как бы то ни было, надежды Брюнульфа оправдались. Зять Аманда, муж внучки Сиренуса, встретил живые симпатии возле Пиренеев. Народы открыто поддержали его и провозгласили его своим правителем. Занятый принятием клятвы верности от провинций, которые ему достались, Дагоберт не мог вначале воспрепятствовать происходящему, и дал своему брату время укрепиться в новом положении. Позже, опасаясь слишком большого сопротивления, он отказался от применения силы и решил хитростью лишить брата главного из сподвижников. Он выразил желание помириться с Брюнульфом, обманчивыми обещаниями привлек его к своему двору и оказал ему самый доброжелательный прием; но через несколько дней герцоги Амальгер и Хереберт, и патриций Виллибальд ночью проникли в дом жертвы, и зарезали его в его ванне[35]. Столь ужасное убийство требовало мести от Хариберта, который, слишком слабый, чтобы требовать возмездия с оружием в руках, был вынужден сдерживаться и ограничиться переговорами. Король Австразии, довольный, что покончил с министром, на которого давно таил зло, прислушался к мнению своих разумных советников; и, либо из сострадания к обездоленному брату, как это преподносит бóльшая часть историков, а скорее всего от невозможности что-либо изменить, он принял условия, которые ему предлагали. Торжественный договор между братьями был подписан в конце апреля 630 г., примерно через восемнадцать месяцев после смерти их отца.

По этому договору Дагоберт уступал брату[36] всю страну, расположенную между Луарой и Пиренеями, с титулом короля или конунга. В нее также входили часть Лангедока, которая составляет сегодня церковную провинцию Тулузы, Арль и кусочек Прованса. За это молодой сын Хлотаря отказывался от любой претензии на остальную французскую монархию, и обещал никогда не требовать ничего из отцовского наследства. Честолюбивому сердцу, без сомнения, было тесно в пределах довольно маленького королевства, которое досталось Хариберту; но не похоже, чтобы этот принц, отличавшийся умеренностью, когда-либо сетовал на людскую несправедливость.

Довольствуясь своей долей, как бы мала она не была, он обосновался в Тулузе, возродив, таким образом, титул короля Тулузы или Аквитании, который некогда носили Валия и его преемники, и который угас вместе с могуществом Готов в Галлии после сражения при Вуйé; и если он не блеснул на троне теми прославленными качествами, которые привлекли бы внимание потомков, по крайней мере он сумел уберечь себя от того безудержного распутства, которое очернило последние годы его брата. Его разнузданность представила случай явить народам братские чувства, царившие отныне в королевской семьи. Вскоре одна из многочисленных сожительниц короля родила Дагоберту сына, и тот, в залог полного примирения, пригласил короля Тулузы стать крестным отцом новорожденного. Хариберт принял приглашением и отправился в Орлеан[37], где тогда находился двор Франции, и где был встречен со всем великолепием, на которое только был способен государь, которому нравилось именовать себя Соломоном своего века.

Едва король Аквитании возвратился в свою столицу, как ему пришлось спешить на помощь тестю, народы которого взволновались. Историки, которые не сообщают нам причины этого мятежа, впрочем, единственного за долгие годы правления Аманда, умалчивают и о подробностях похода. Frédégaire[38] и Aimoin[39] говорят только, что Хариберт проявил там такое мужество, ум и осторожность, которых франки от него никак не ожидали; что он восстановил мир и порядок в Гаскони, и что он раздвинул границы своего государства.

Слава, которой только что покрыл себя государь в свои 25 или 26 лет, казалось, обещает его народам долгое и благополучное правление; но увы! несколько месяцев спустя его забрала могила[40] (631 г.). Так как его смерть была выгодна Дагоберту, принято считать, что король франков ее ускорил. Неизвестно, где Хариберт простился с жизнью; большинство историков говорят о Тулузе, а между тем, им резонно возражает автор Mérovin­giens[41], ни один из надгробных памятников никогда не свидетельствовал о его захоронении там. Мы, вслед за ученым Père Anselme[42], предпочитаем полагать, что он умер в Блэ около Бордо, и что он был похоронен там в церкви Сен-Ромэн. Этот город был в составе его государств, и постоянно, вплоть до катастрофического времени религиозных войн, там можно было видеть могилу короля Хариберта, который был королем Аквитании[43], а не королем Нейстрии, как это долго было принято считать, который умер в Париже в 536 году.

Но если честолюбивый король франков надеялся, что смерть Хариберта предоставит ему его государства, он обманулся в своем ожидании. Старший из сыновей скончавшегося государя[44], Хильдерик[45], хотя ему едва исполнилось три года, был тотчас же признан во всем королевстве Аквитании. Согласно старинным обычаям монархии, все братья имели равное право на салические земли. Тем не менее, Бог-гис и Бертрам[46], младшие сыновья Хариберта, не участвовали в разделе[47]; это, без сомнения, потому, что государства Аквитании были слишком малы для тройной короны, или, возможно, также потому, что за Гаронной римский закон пока часто преобладал над законом франков, или, наконец, потому, что эти принцы были признаны слишком маленькими, Бог-гис еще лежал в колыбели, а Бертрам только что родился. Это нарушение салического закона сохранило, вероятно, им жизнь, так как Хильдерик едва успел появиться на троне. Жестокая смерть, причина которой нигде явно не указана, но которую, скорее всего, вызвал яд, лишила его короны после нескольких месяцев царствования. Подозрения в адрес короля франков, возникшие некогда у гроба отца, с новой силой витали над могилой сына[48]. Некоторые авторы того времени, похоже, даже обвиняют его вполне открыто, а сам он, словно желая подтвердить молву, немедленно приказал, вопреки правам обоих младенцев, захватить Аквитанию и Гасконь и присоединить их к остальным своим государствам[49]. Герцогу Баронту, которому он поручил это, было приказано в первую очередь захватить казну короля Аквитании, находящуюся в Тулузе. Но слуга государя, достаточно подлого и жестокого, чтобы убить ребенка и ограбить двух сирот в колыбели, не мог отличаться высокой порядочностью. Так Баронт обманул алчность своего хозяина и присвоил бóльшую часть денег, похищенных у сыновей Хариберта.

Как Бог-гис и Бертрам спаслись от жестоких рук, уничтожающих их семью? история об этом умалчивает. Дрогнуло ли варварское сердце Дагоберта перед их младенчеством? Или, овладев их государством и не опасаясь, что они смогут оспорить его власть, он мог позволить себе проявить милосердие[50]? Или, скорее, верные слуги постарались укрыть их и отвезли сыновей и мать к герцогу Аманду, их деду? Мы предпочитаем последнюю версию. Герцог Гаскони, не имея других потомков, кроме этих младенцев, был просто обязан взять их под свою защиту; но слишком слабый, чтобы бороться с могущественным монархом франков, он был вынужден скрывать их в течение нескольких лет. Меж тем его люди ходили по Аквитании. Одним они напоминали мягкость правления Хариберта; другим – скорый и неожиданный конец этого доброго принца, за которым последовала, да так скоро, жестокая смерть его преемника; и всем они показывали страну, угнетаемую и выжатую надменными победителями; они перечисляли права обоих сирот, которых защищала только их невинность и справедливость их дела. Не надо было большего, чтобы взбунтовать страну, которая всегда с большим трудом переносила ярмо германцев. Поднялась вся Аквитания вплоть до Луары. Аманд руководил этим движением. Во главе своих гасконцев, он объезжал, как говорит Frédégaire[51] все государства, которые принадлежали его зятю.

Дагоберт в то время находился в Бургундии. Он не сразу узнал о замыслах своего врага и его успехах. Опасаясь потерять богатую добычу, которая стоила ему стольких преступлений, он поспешил собрать многочисленную армию под командованием Шадуена, своего референдария, самого опытный из своих полководцев. Под началом Шадуена было десять командующих: франки Арьемберт, Амальгер, Лендеберт, Вандальмар, Вальдерик, Эрменрик, Баронт и Ариард, галл Рамлен, бургундец Виллибальд и сакс Аген или Эньян, вероятно, тот самый, который, как мы видели, когда-то правил гасконцами, и который позже запятнал свои руки кровью воспитателя Хариберта. Все эти командующие получили титулы герцогов и руководили отдельными корпусами. Еще под началом Шадуена было большое число графов, которые не были подчинены герцогам.

Сколь грозными не были эти силы, гасконцы приняли бой; но удача от них отвернулась, и им пришлось спешно уходить в свои горы. Командующие Дагоберта начали их преследование и дошли до ущелий Пиренеев[52], сжигая дома, вытаптывая поля, убивая всех, что попадался им под руку. Только герцог Арьемберт, не собираясь опасаться врага, который разбегался перед ним во все стороны, и не приняв мер предосторожности, стал жертвой своей самоуверенности в стране Суль и погиб со всем корпусом, которым командовал. Этот легко доставшийся успех не помешал главным сеньорам Гаскони и ее герцогу Аманду воззвать к великодушию победителя, обещая предстать перед королем франков и принести ему удовлетворение за весь вред, который ему причинили. Шадуена поверил в искренность этих слов, велел прекратить боевые действия и возвратил свою армию в Бургундию.

В следующем году, 15 году правления Дагоберта, гасконские сеньоры со своим герцогом во главе, отправились, согласно данному ими слову, в Клиши-Сюр-Сен, где король держал тогда свой двор; но вначале, не осмеливаясь предстать перед ним, они укрылись в церкви Сен-Дени, видя в ней убежище от гнева короля. Их надежда оправдалась. Король франков позволил уговорить себя, простил их и принял от них клятву вечной верности себе лично, своим детям и королевству Франции. Так рассказывают Aimoin[53] и Frédégaire[54], при этом оба добавляют, что в отношении этой клятвы, как и всех предыдущих, гасконцы не выказали себя большими ревнителями свих обещаний. После этой клятвы, им было позволено возвратиться в их провинции.

Именно тогда, по крайней мере так принято считать[55], Дагоберт, из сострадания к двум своим племянникам, Бог-гису и Бертраму, и, без сомнения, по настойчивой просьбе их деда, оставил им Аквитанию в качестве наследственного герцогства с avouerie[56] над всеми монастырями, расположенными в этой провинции, оставив за собой только высший суверенитет с ежегодной данью[57]. Мы видим здесь, замечает Dom Vaissette, первый пример наследственного фьефа в монархии, или, скорее первого апанажа, данного принцам королевского дома. Тулуза, которая всегда была столицей королевства Аквитании, осталась таковой и для нового герцогства.

Довольный тем, что добился для своих внуков возвращения отцовского наследства, герцог Аманд больше не занимался ничем, кроме их воспитания и образования. Мы не знаем, сколь долго он мог расточать им знаки своей любви и помогать им своим опытом. Его имя отныне исчезает из истории; это заставляет нас предположить, что он мало прожил после значительного дела, которому были отданы все его усилия, и которое успокоило его старость. После его смерти государства, которыми он правил, присоединились к тем, которыми уже владели Бог-гис и Бертрам. Так они оказались хозяевами всей страны, расположенной между Луарой и Пиренеями, более богатыми и более могущественными, чем были их отец и их брат, если бы на их голове диадема суверена не была заменена на корону вассала. Документы, которые донесли до нас то немногое, что мы знаем об их жизни, не упоминают, разделили ли они свои обширные государства, или же они правили ими совместно? Но если старшая ветвь скоро соберет целиком все наследство, стоит ли упоминать о фактах, ставших не столь важными.