Том 1. Книга IV.

ГЛАВА I.

Св. Леотад и его преемники. – Сен-Совен, Пессан, Сер, Фажé, Симорр, граф Азнер. – Жестокие норманны. – Тотилон, Торен II, Сигвен, Гийом, Санш-Сансьон, Арно, Эрар I, архиепископ Оша.

Когда эта долгая и кровавая драма начинала разворачиваться в Гаскони, Св. Леотад только что занял кафедру Оша. Он принадлежал, если верить одним, к семье Карла Мартелла[1], а согласно другим был близким родственником герцога Эда[2]; скорее же всего, как убедительно доказывают современные исследования, он был связан кровными узами одновременно с обоими этими соперничающими домами. Он рано отказался от мира и принял монашество. В те времена нередко можно было видеть, как высокородные и могущественные сеньоры, иногда в расцвете лет, отрекаются от мира и удаляются в монастырь. Спустя несколько лет три короля Англии, Рашиз, король Ломбардии, и герцог Гаскони, почти одновременно отказались от благ света. Св. Леотад имел подобный пример и в кругу своих близких. Св. Губерт, двоюродный брат Эда и, без сомнения, родственник нашего святого, еще жил в Маастрихте. Молодой и набожный монах, живя в обители, заботился только о своей душе, когда небо призвало его позаботиться о душах других. Он оказался достойным руководить зарождавшейся общиной. Св. Ансбер, основатель Муассака, только что умер; желание всех монахов тотчас же указало его преемником Леотада[3], и, несмотря на его глубочайшую скромность и долгое сопротивление, они убедили нового избранника принять почетные обязанности, которые ему были навязаны. История сохранила для нас акт продажи или, скорее, дарения его монастырю при его правлении. Его значение настолько велико, что мы не можем не упомянуть о нем[4]. Низезиус, один из богатейших сеньоров страны, совместно с Эрменгардой, своей женой, продал Леотаду и его обители восемнадцать поселков, расположенные одни под Тулузой, другие в Ажене, и еще два в епархии Оза. Он продал эти поселки с их церквями, с сервами и вольноотпущен­никами, чтобы те могли обрабатывать земли, и со всеми их зависимостями за семьсот золотых солей и четыре одеяния, оцененных в сто солей. Эта цена была, конечно же, слишком скромной; так что под продажей подразумевалось дарение, так как в том же документе Низезиус и его супруга распорядились этой суммой в пользу аббатства. Они сохранили за собой только пять поселков для своих наследников, из них три в районе Тулузы, Помпиак в Ажене, и последний в Озане. Этот акт помечен седьмым годом царствования Теодориха. Dom Vaissette, который рассказал нам об этом, добавляет, что бóльшая часть этих поселков теперь неизвестна[5].

Столь щедрое пожертвование предполагало высокую набожность монахов, которым оно предназначалось; так как только строгое выполнение канонов привлекает большую щедрость, но также, как это к несчастью бывает у людей, почти всегда именно большая щедрость, со временем, разрушает строгость дисциплины. Муассаку нечего было этого опасаться при святом аббате, стоящего во главе его; но скоро они его лишились. Такая мудрость и мужество должны были блистать в ином месте, чем монастырь. Кафедра Оша была вакантна, духовенство и народ призвали на него Леотада. Тот, кто долго отказывался возглавить малую обитель набожных монахов, живущих в общине, еще больше должен был бы противиться званию высшего пастыря многочисленного народа; но небо умеет заставить святых уступить своему желанию. Леотад подчинился и взошел на кафедру Торена и Орана[6], которую ему суждено было возродить. Епископат его был значителен, так как слава о нем дошла до нас через века. Тем не менее, мы не знаем никаких подробностей. Его житие, если и было написано когда-то, было вскоре утеряно. Рифмованные строки, вставленные в первый молитвенник Оша, сообщают нам только, что он управлял нашей церковью в течение двадцати семи лет[7]. Старинный мартиролог метрополии и мартиролог Лектура сообщают, что он умер в ореоле святости, находясь в Бургундии[8], куда его призвали дела религии, туманно добавляет другой мартиролог.

Картулярий Клюни[9] говорит о часовне, построенной в Донделле, епархия Отен, где покоилось тело блаженного Леотада, ubi beatus Leothadius in cor­pore requiescit. Был ли это наш епископ? Братья Ste-Marthe не осмеливаются утверждать это[10]. Dom Brugelles, более смелый, в этом ничуть не сомневается. Как бы там ни было, мощи Св. Леотада были позже перенесены в нашу метрополию и помещены в крипте, под алтарем часовни, которая была ему посвящена. До 1793 г. в сокровищнице церкви показывали одну из его рук до локтя, не тронутую временем. Эта ценная реликвия хранилась в серебренном ковчеге, подаренном в 1630 г. г-ном Делюком, приором Оза и генеральным викарием монсеньора де Траппа. Праздник Св. Леотада отмечается 23 октября; но полагаем, что это не столько день его смерти, как день его перенесения.

Св. Патерн, который сменил Св. Леотада в аббатстве Муассак, сменил его и на кафедре Оша, если верить Claude-Robert[11] и Père Le­cointe[12], которым вторит Dom Brugelles; но здесь очевидная ошибка. Они путают Патерна, о котором идет речь, если именно он был тем аббатом Муассака, с Патерном II, последним митрополитом Оза, имя которого дошло до нас. С неменьшей уверенностью можно сказать, что реликвии Св. Патерна, так долго хранившиеся в Оше, принадлежат первому ученику Св. Сернена, так как эти реликвии были найдены вместе с реликвиями трех его преемников, Св. Серванда, Св. Оптата и Св. Помпидьяна. Наконец, чтобы придерживаться своей версии, Le­cointe и Dom Brugelles были вынуждены, без какого-либо доказательства, указать два имени для одного прелата, и именовать его то Патерном, то Патрисом; тогда как Claude-Robert, столь же бездоказательно, указывает двух различных людей. Мы предпочитаем согласиться с Oiheuard[13], что Патерн никогда не занимал кафедру Оша, и что Св. Леотада сменил непосредственно Патрис. Если принять хронологию нашего ученого соотечественника, именно при нем имело место ужасное вторжение сарацин. Все города были разрушены, и епископы были вынуждены оставить свои кафедры. Соборы Гаскони были уже давно в забвении, говорит картулярий Лескара, потому что ни один епископ не решался отправиться туда[14]. Они располагались на хуторах, в монастырях или в других церквях, которые благодаря своей незначительности, неизвестности или удаленности избегали разрушения. Ош разделил общую судьбу. Патрис, если он пережил бедствия своего народа, или его преемник, обосновался к востоку от Жера, близ церкви Св. Мартина, которая вскоре была восстановлена, и вокруг которой появилось несколько домов[15]. Городок там возник двумя веками позднее.

Картулярий Сен-Севера[16] говорит, что после 734 г. пригласили из монастыря монаха Елисея, чтобы он занял кафедру Оша. Он стал преемником Патриса, хотя каталог нашей метрополии упоминает его намного позже. Автор картулярия рисует нам его строгим и непреклонным ревнителем церковных учреждений; он добавляет, что провинциальная ассамблея Новемпопуланы направила его в епархии Дакса и Эра, чтобы устранить большие неурядицы, причиненные влиянием военных и скандальным поведением духовенства и народа. Елисей, незнакомый со снисходительностью, лишь укреплялся духом по мере роста и распространения неурядиц. Его стойкость возобладала над виновными. Мораль взяла верх, и порядок был восстановлен.

Преемники его представляются в следующем порядке: Тонтуан II, Аснер или Аснариус I, Эриналь, и, наконец, Лу или Люпон, которого старинный мартиролог Оша указывает также как епископа Сарбона или Сардона; вероятно потому, что прежде, чем подняться на епископскую кафедру, он уже был коадъютором предыдущего. Некролог Сен-Мона указывает днем его смерти 25 февраля, без упоминания года. О последующих мы знаем только их имена: Астé или Астер, Аснер II, Ревель или Равелиам, Эголин или Галиндон, который, согласно картулярию Сен-Севера, был родом из Памплуны в Испании, принял монашество до своего возведения, и был еще жив в 811 г.[17]. Но тогда неизвестно, где следует указать Мэнфруа, который, впрочем, упомянут только в старинном мартирологе Оша. Возможно, это никто иной, как епископ Жан, убитый в Гаскони в 812 г.[18]. В пользу этого предположения говорит и то, что мы не смогли найти на соседних кафедрах ни одного прелата с таким именем. Мы не осмелились бы решать, пороки ли или жестокость Жана спровоцировали это кощунство, или всего лишь в нем видели слишком горячего сторонника господства франков, всегда столь ненавидимого гасконцами. Мы склонны все же к последнему. Епископы провинции созвали Собор, чтобы просить Карла Великого наказать это преступление. Такой набожный и любящий справедливость император, каким он был, не мог не удовлетворить их обращение, мы в этом убеждены, но у нас нет об этом никаких точных данных. Ардуан, который сменил несчастного Жана, оставил только свое имя в перечне наших прелатов. Следующий, Изамбар, более известен. С его именем связана память о новых несчастиях наших провинций. Они не смогли оправиться после нашествия сарацин и последних вторжений франков. Долгого и отеческого правления Карла Великого не было достаточно, чтобы излечить столько неприятностей; едва успели зарубцеваться раны. Поэтому, когда его сын взошел на трон, из всего количества монастырей, которые имелись некогда в Гаскони, оставались только пять; и при том на знаменитой ассамблее в Ахене, состоявшейся в 817 г., которая разделила монастыри на разряды в соответствии с их значимостью[19], эти пять монастырей оказались среди тех, кто не должен был государству ни военной службой, ни податями, а только молитвами. Это были Сер, Симорр, Пессан, Фажé и Сен-Савен. Этот находился[20], как говорят, на развалинах дворца Эмилианов, укрепленного места, возведенного римлянами посреди Пиренеев, чтобы контролировать оттуда свои владения и обеспечивать свободу своих коммуникаций с Испанией. Старинная традиция приписывает основание Сен-Савена самому Карлу Великому. Святой, которому он его посвятил, родился в Барселоне от Энтилиуса[21], графа Пуату. Мать, опекая его в детские годы, увезла его в Испанию; но отец, к которому он присоединился в Пуатье, хотел сам заботиться о его воспитании. Молодой Савен с юных лет проявлял себя крайне милосердным[22], и хотя рос среди изобилия, он довольствовался одной лошадью и обычной пищей, отдавая бедным то, что имел по праву своего рождения. У него был брат-близнец, который, по его тайным уговорам, принял монашество, к которому уже давно испытывал страстное влечение. Их мать, огорченная его решением, и не зная об участии Совена в этом деле, послала его к молодому монаху, чтобы возвратить его в отчий дом. Вид монастыря и спокойствие, которое там царило, присутствие и, без сомнения, уговоры дорогого брата, преодолели его сомнения. Он остался подле того, кого должен был отвратить от одиночества, и вместе ним распрощавшись с миром и своими близкими, он посвятил себя Господу в монастыре Сен-Мартен, где жил его брат. Он провел там три года, постигая основы своего положения. Стремясь к более совершенной жизни, он выразил намерение удалиться в пустынное и отдаленное место. Исполняя его, он направился к Пиренеям и на своем пути встретил аббата Форминиуса, который жил с несколькими монахами около городка Бигорр. Форминиус отвел его на место, отрезанное долиной Лаведана, где они нашли то, чего искал Савен. Это была крутая скала, откуда стекал такой маленький ручеек, что летом он пересыхал. Форминиус оставил ему в компаньоны одного из своих дьяконов; этот дьякон, скоро заболевший, был сменен другим, которого звали Сильвэн. Савен и он построили в этом месте маленькую хижину в семь футов длиной и пять шириной. Хроматиусу, которому принадлежала эта местность, не понравились подобные гости, и он их терпел с большим трудом; отсюда непрерывные гонения, от которого они страдали все-таки меньше, что от удаленности источника, к которому приходилось ходить по крутой и тяжелой тропинке. Савен провел тринадцать лет в этом ужасном одиночестве. Чувствуя приближение своего конца, он пожелал получить благословение Форминиуса. Старый аббат был еще жив, но он сослался на неотложные дела, и не исполнил его просьбу. Без сомнения Бог хотел напоследок испытать своего слугу, лишив его последнего утешения, о котором он настойчиво просил. Набожный отшельник вскоре умер, одинаково прославленный своими чудесами как при жизни, так и после смерти.

Другие четыре монастыря располагались в той местности, которая со временем стала именоваться графством Астарак; нам неизвестно точное время их основания. Пессан скрывался в узкой и глубокой долине, почти у ворот Оша. Это соседство и его бедствия не раз привлекало к нему милосердие наших прелатов[23]. Изамбар купил землю Казó у некоего Ореолата, который сам держал ее от дамы по имени Темпериэра. После своей смерти он хотел завещать ее монастырю Пессан, от которого она была недалеко. Но по причине, которая нам неизвестна, но которая, без сомнения, была уважительной при феодализме, он сам не совершил этого дарения. Он оставил ее Азнеру-Саншу, графу Гаскони. Граф посчитал, что исполнит намерения епископа Оша, передав землю священникам Альдэру и Дольгрену[24]. У нас имеются обе эти дарственные, написанные на полу-варварской латыни. Первая датирована октябрем, в царствование короля Карла, которым мог быть только Карл Великий. Священник Альдэр недолго прожил после этого дарения графа Гаскони. Оставшись единственным хозяином завещанного, Дольгрен передал его по назначению в январе шестого года царствования того же государя. Октэр или Отейр, который принял Казó из рук Дольгрена, был первым аббатом Пессана, чье имя дошло до нас. Правление его было долгим и подвергалось особо безжалостным волнениям; ему было суждено увидеть, как его монастырь возрождался, расцветал, и как был разрушен жестокими сынами севера, а монахи зарезаны или разбежались кто куда. Сам он пережил это второе разрушение, как о том свидетельствуют несколько грамот[25]; но монастырь еще долго оставался погребенным под своими новыми развалинами. Мы не знаем никакого другого аббата на протяжении более века. Полагаем, что графы д’Астарак восстановили его со временем, но за свое усердие или под предлогом защиты, которую несчастья того времени делали необходимой, они захватили почти все владения, которые ему принадлежали.

Аббатства[26] Фажé[27] и Сер[28] разделили судьбу Пессана. Разрушенные, как и он, маврами, и, как и он, восстановленные после победы Карла Мартелла, они также были разграблены и сожжены норманнами; но, менее счастливые, чем Пессан, ни Фажé, ни Сер, так и не были полностью восстановлены. Монастырская жизнь вновь возобновилась в первом только спустя много лет, а во втором, вероятно, вообще нет. Саны приоров этих двух обителей были объединены и скоро стали достоянием столичного капитула: его почти всегда носил генеральный викарий. Все эти монастыри были не столь старинными, как Симорр[29]. Этот, если верить хронике диоцеза[30], был обязан своим появлением клирикам, которых Св. Серат объединил вокруг себя. Если это так, то Симорр не только старейший монастырь провинции, но и среди наших соседей, раз Св. Серат был предшественником или компаньоном Св. Сернена; но мы не должны забывать, что Dom Brugelles родился в Симорре и принадлежал к этой общине, в которой он долго занимал высшие должности, которые вполне заслуживал благодаря своим достоинствам и своей эрудиции. Ученый и набожный бенедиктинец, возможно – несознательно, слишком любил родину и был предан корпоративному духу, чувства, без сомнения, весьма достойные, но довольно коварные для всех, и особенно для историка. Легенда о Св. Серате действительно рассказывает о монахах, которые похоронили святого епископа. Но помимо того, что эта легенда ничем не подтверждена, она вовсе не называет монахами тех, кто следовал за пророком. Примеры подобных перестановок не редки в старинных легендах. Несомненным фактом остается разрушение монастыря маврами. Мы только что видели в документе 817 г. его упоминание в одном ряду с Пессаном, Фажé и Сером. Первый из его аббатов, память о котором сохранила история, упоминается в документах следующего, 818 года. Его звали Отон[31]. Священник Санш поступая под его начало, передал ему землю Сейньян, которая ему принадлежала. После Отона для Симорра, как и для всех других аббатств Гаскони, наступил век молчания и неизвестности. Секира норманнов уничтожила все. Религия первой поднялась из руин.

Изгнав потомков Хариберта, Людовик отдал герцогство Гасконь Тотилону[32], одному из своих ближайших родственников, и от своей щедрости добавил замок Фезансак и город Бордо, который стал столицей. Хронисты, всегда столь скупые на подробности, когда речь идет о нашей стране, не упоминают ни одного факта его долгого правления. Начало, все-таки, не могло быть мирным. Несмотря на все поражения последнего времени, гасконцы не должны были без сопротивления признать власть франка. Мы уже упоминали в другом месте, что они разделялись на три больших группы: равнинные гасконцы, то есть все те, кто жил в бывшей Новемпопулане, и особенно те, кто жил между Пиренеями и берегами Адура; горные гасконцы и испанские гасконцы, то есть те, кто жил на противоположном склоне Пиренеев. Во главе этих трех групп почти всегда стояли одни и те же вожди, во всяком случае, они всегда ценили свое общее происхождение. Первые, наконец, покорились, либо добровольно, либо уступая силе. Горные гасконцы, а тем более их испанские братья, проявили больше упорства. Удаленность и гористая местность благоприятствовали их независимости. Впрочем, им помогало соседство мусульман, с которыми они искали союза, или скорее, ради такого случая, укрепляли старые связи.

Чтобы их покорить, Людовик собрал многочисленную армию и поручил ее нескольким графам, из которых нам известны только два, Эбль и Азнар[33]. Франки беспрепятственно пересекли Пиренеи; но когда они возвращались через ту же долину Ронсеваль, столь удобную для засады, гасконцы напали на них и напомнили о случае с Карлом Великим. Все погибли под их ударами или оказались в плену. Среди этих последних оказались Эбль и Азнар. Первый был отослан в Кордову. Гасконцы тем самым хотели оказать почтение своему союзнику, султану Абд-эль-Рахману. Азнара, напротив, пощадили, как говорят Eginhart и as­tronome Limousin, по причине его родства с вождями гасконцев. Он действительно был Меровингом. Некоторые авторы наших дней утверждают[34], что гасконцы не только дали ему свободу, но даже вскоре поставили во главе себя и провозгласили его графом Хаки. Но меньше всего на свете верится в то, что бы они, с их нравами, избрали своим вождем одного из военачальников своих постоянных врагов, особенно того, кто пришел надеть на них ярмо, которое они всегда ненавидели, и это в то время, как их герцогская ветвь, предмет их любви и жертвенности, насчитывала еще столько отпрысков. Чтобы допустить столь невероятный факт, требуются более точные доказательства, чем имя Азнар, которое носил несколько лет спустя граф Хаки.

Не похоже, чтобы франки собирались мстить за это поражение. Они, без сомнения, не хотели больше связаться с народом, ненадежную покорность которого приходилось приобретать столь дорогой ценой, или, возможно, волнения, которые росли с каждым днем при слабом и неуверенном в себе правительстве, не позволили подготовить второй поход. Первый прошел по Гаскони как одна из тех бурь, которые скорее нагоняют страх, чем наносят ущерб. Время быстро бы стерло его следы, если бы не безбожные войны, которые дети императора Людовика вели со своим отцом, а после его смерти между собой, ссорясь из-за его наследство; и словно было не достаточно гражданской войны, к этому бедствию почти тотчас же добавились разрушения ужасных норманнов. Обуреваемые жаждой грабежа еще более, чем подстрекаемые своей дурной кровью, они с избытком возвращали империи те опустошения, которые солдаты Пепина и Карла Великого несли некогда на север. Хронисты рассказывают[35], что самое страшное солнечное затмение из тех, до сих пор приводило в ужас землю, предшествовало их появлению. Они появились перед Бордо в сентябре 841 или 843 г.. После нескольких дней осады, они, ничего не добившись, разошлись по равнине, собрали там огромные трофеи и возвратили на свои плоские и легкие лодки. Они уже выходили в море, когда жестокий ветер загнал их в Гаронну. Этот ветер погубил Гасконь. Историк аббатства Кондома и, главным образом, картулярий Бигорра поведали нам о том, что ей пришлось вытерпеть.

Первым, по их рассказам, был захвачен город Базá, превращенный в кучу развалин. Их Базá варвары направились к Кондому, богатое аббатство которого настойчиво привлекало их алчность и разжигало фанатизм. Приверженцы жестокого Одина, ужасного Тевтата, кровожадного Ерминсуля[36], они питали неутолимую ненависть, достойную их божеств, к религии, которая была им известна только по жестокости, проявленной Карлом Великим, когда сквозь льды и снега он дошел до их сокровенных лесов, сжигая их идолов, оскверняя их алтари, круша или разрушая все, что было дорого их вере или их обычаям. Вид креста, осенявшего монастырь, привел их в ярость. Моментально стены были снесены или взломаны их секирами. Избиваемые и преследуемые со всех сторон монахи через просторные помещения кидаются в святилище и оказываются зарезанными на алтарях; и когда руки утомлены убийством, огонь скрывает эти сцены ужаса. Со пытается оказать сопротивление; но, взятый без особого труда и разграбленный, он становится немым свидетелем того, как его дети падают под сталью врага или уводятся в рабстве. Напуганный судьбой соседних поселений, Лектур понадеялся на лучшую участь, открывая свои ворота варварам; но эта добровольная сдача, вместо того, чтобы унять их гнев, только возбудила его. Не встречая никакого препятствия, их мечи купались в крови беззащитного населения, а их руки разрушили то, чем пренебрегла их алчность. В ту эпоху, отмечает картулярий на своей испорченной латыни, стены Лектура не были еще столь сильны, а жители столь отважны, какими они будут при превосходном принце, который будет править ими[37]. Хотя известно, что воинская доблесть лектурцев имеет давнюю историю.

Оттуда норманны направились к Пиренеям, сея по пути грабежи, разрушение и смерть. Перед ними оказался Дакс. Это, без сомнения, уже не был, как на то намекают некоторые авторы, блестящий город римлян, гордый своими термами, цирком, дворцами и базиликами. Время и последовательные вторжения гасконцев, франков и мусульман уже давно уничтожили бóльшую часть памятников искусства, порожденныых римской цивилизации. Но последние герцоги Гаскони, на севере земель которых он находился, восстановили стены и превратили его в один из опорных пунктов своего княжества. Адальрик, в свое время, мог пренебрегать за его стенами местью императора Людовика и его полководцев. Ободренные подобными воспоминаниями, поддержанные Тотилоном и уверенные в своей численности и доблести, жители Дакса вышли навстречу врагу, о котором наслушались столько ужасов, и гордо навязали ему сражение. Успех не соответствовал их отваге. Они были наголову разбиты, большинство их осталось на поле битвы, лишь довольно малая часть спаслось бегством. Победители ворвались в город; и, подстрекаемые жаждой разрушения, которую вызывает цивилизация у диких народов, они не только разрушили здания и общественные бани, но даже попытались уничтожить источники минеральных вод. Сохранилась только часть насыпей[38]. Эта победа передала страну во власть варваров; как опустошительный поток они прошли до подножья Пиренеев, и, отхлынув от них, растеклись по Лабуру (Байонна), Олерону и Лескару.

Меж тем из глубин пещер, где они укрылись, и с вершин своих гор, гасконцы ежедневно видели все эти катастрофы. Они не могли выдержать это душераздирающее зрелище, и, не в силах сдержать свою боль, взялись за оружие и двинулись вслед за жестоким врагом. Тотилон, уцелевший в последнем бою, направлял их действия; он хотел отомстить за свое поражение, но небо гневалось на него. И на этот раз победа изменила христианам; многие погибли на поле битвы. Еще больше было перебито после поражения, а почти все уцелевшие оказались в плену. Что теперь могла обескровленная Гасконь? Оставался только Тарб; но оставленный своим епископом, которого картулярий называет, тем не менее, достойным прелатом, но который был уверен, что никакая оборона невозможна, он был взят штурмом; на этот раз норманны, пренебрегая грабежом, просто подожгли все, что уцелело от их стали. Разрушение было полным; города, поселки, укрепленные замки, монастыри, все исчезло. После них оставались только развалины, дымящийся прах, бесформенные обломки. Казалось, земля опустошена одним из тех катаклизмов, которые, к счастью, столь редки в природе, и набожный автор картулярия сравнивал нашу страну с несчастным Иерусалимом, с разоренной Иудеей после истребительной войны безбожного Антиоха.

Нагруженные несметными трофеями и ведя за собой бесконечные толпы пленников, варвары, наконец, решили возвращаться к своим кораблям. Они уже были близ моря, когда Тотилон, раздосадованный или, скорее, разгневанный тем, что они безнаказанно уходят, вновь воззвал к обескровленному народу, собрал все, что осталось от его разбитой армии, присоединив к ней все ополчения подчиненных ему земель. Хронист, рассказавший об этих событиях, передал слова, с которыми он обратился к собравшимся войскам: Вы видите, как наши родственники, наши друзья, все те, кого провинция почитала наиболее славными, пали под их ударами. Наших дочерей и наших жен они ведут в плен в дальние страны. Будем ли мы трусливо терпеть все эти несчастья? и что есть жизнь по сравнению с таким позором? Что касается меня, то если я не смогу отомстить за кровь моих близких, то, по крайней мере, смогу найти достойную смерть. Эта речь и доблесть, доказанная Тотилоном, возрождают утерянное было мужество; все готовы драться и клянутся во всем следовать примеру своего вождя. Полные ярости бросаются они на врага. Бой был долгим и жестоким; но, наконец, благодаря божественному милосердию и заступничеству Св. Лизьера и других святых, чьи алтари были осквернены, варвары были разбиты. Гасконцы без передышки преследовали их три дня. Из всего несметного множества лишь малая часть достигла берегов Гаронны, и те, кто избежал смерти, бросались в реку и вплавь добирались до своих кораблей. Хартии, совсем недавно найденные в Мон-де-Марсане, добавляет несколько иные подробности к тем, о которых нам поведали старинные картулярии; но подлинность этих хартий вызывает у нас некоторое сомнение. Мы приведем их в примечании[39].

Когда норманны были отражены, Тотилон занялся восстановлением Гаскони. В этом ему помогал Торен II[40], преемник Изамбара. Естественно, особое их внимание привлек Ош, хотя на этот раз ему досталось меньше, чем его собратьям. Из двух частей, которые составляли город, более высокая была полностью разрушена вместе с часовней, посвященной Деве. Уцелел только алтарь, благословленный некогда Св. Серненом, вместе со святыми реликвиями, перенесенными из Оза Св. Тореном, мучеником бердальского леса. От второй части остались только несколько отдельных домов с церковью Св. Мартина, или, скорее, на пустынной земле после прохода врагов возвышалось несколько лачуг и новая церковь Св. Мартина, которую обслуживало довольно многочисленное духовенство, собравшееся вокруг своего епископа. Торен II велел вновь отстроить стены часовни Девы[41], перенес туда первоначальный алтарь и объявил ее своей резиденцией. Он освятил новое здание на Рождество августейшей матери Бога, и поручил служить в ней части своих клириков, которые, можно сказать, с этого времени приняли канонический устав, предписанной Майнцким Собором. Ими управлял аббат, как это доказывают некоторые хартии. Под началом аббата был прево, чей сан дожил без перерыва до наших дней. Другие саны капитула были созданы позже. Если верить старинному документу, состоялась пышная церемония освящения, которые из-за всеобщего упадка культа уже давно не проводились. Там присутствовало[42] множество прелатов, среди которых следует отметить Сигена из Тулузы, Конкордиуса из Ажана, Доната из Базá, Либрониуса из Дакса, Спалеуса из Лескара, Жеро из Олерона, Седатиуса из Лабура (Байонны), Серальпиуса из Орра (Тарба), Максима из Комменжа и Беата из Эра.

После этого освящения кафедра Оша оказалась перемещенной в третий раз. Торен I установил ее в церкви Св. Иоанна (бывшая Св. Орана); Перпетуй при Хлодвиге перенес ее в церковь Св. Мартина; Торен II, находя, без сомнения, что новое место более защищено, чего требовали эти бедственные времена, оставил равнину и перенес ее повыше. Но, поручив ее клирикам, сам он продолжил жить в епископских палатах Св. Мартина, где, как полагаем, он поселил и монахов, и где после него жили все его преемники на протяжении примерно двух веков[43]. Они появлялись в церкви Св. Марии довольно редко, возможно даже только в Св. Четверг, чтобы освящать там святой елей. С незапамятных времен и, вероятно, с установления религии, епископ распоряжался всем доходом Оша. Из общих средств он кормил и поддерживал свое духовенство; оттуда же оплачивались и некоторые Соборы. Начиная с Торена II доходы разделились; епископ сохранил все, что получал к востоку от Жера, остальное принадлежало церкви Св. Марии и ее каноникам. Мы обязаны всеми этими подробностями древней рукописи бывшего капитула Св. Орана[44].

Еще несколько городков испытали на себе заботу Торена и Тотилона; но чтобы восстановить все руины нужны были многие годы, а Тотилон не долго прожил после своей победы; мы не знаем точную дату его смерти. Мы знаем только, что она произошла до 845 года, так как хартия Алаона, говоря об этом годе, сообщает, что герцогством Гасконь владел Сеген или Сигвен[45] по прозвищу Мостеланикус. Что означает это прозвище? почему оно было дано? Старинные авторы ничего не говорят об этом; они лишь сообщают, что к герцогству Гасконь Сеген присоединил графство Сент. Это стоило ему свободы и жизни. Норманны в 846 г. напали на Сентонж и, разграбив окрестности, осадили столицу провинции. При известии о их приближении, Сеген выступил против них во главе своего ополчения, но, несмотря на его поспешность, когда он подошел, Сент уже был взят и разорен[46]. Не в силах помочь городу, герцог Гаскони попытался спасти, по крайней мере то, что еще возможно; он бросился в погоню за победителями и настиг их между Бордо и городом, который они только что разрушили. Это сражение, как почти все предыдущие, было выиграно неверными. Они устроили христианам ужасную резню, лишь совсем немногие спаслись бегством. Все остальные оказались в плену, в том числе и Сеген. Варвары вначале сохранили ему жизнь, надеясь на большой выкуп; но так как выплата задерживалась, они убили его после нескольких дней плена.

Сегена сменил герцог Гийом, которого часто, без какого-либо основания, отождествляют с сыном прославленного Бернара, маркиза Готии. Норманны походили на хищников, которые, получив отпор, постоянно бродят вокруг добычи до тех пор, пока не схватят ее. Бордо избежало их грабежа при Тотилоне, но они не забыли о его богатстве. Они неожиданно появились у его ворот в 848 г. и начали штурм сразу со всех сторон[47]. Гийом еле успел войти в город; отважный и деятельный, он успешно отразил все их многократные атаки, и, вероятно, заставил бы их убраться восвояси, если бы не измена евреев, которые ночью передали свой квартал врагу. Нам приятно уточнить, что они получили достойную предателей плату. Варвары, завладев городом, перерезали всех, кто попался им под руку, разграбили все кварталы без какого-либо различия, и предоставили огню позаботиться об остальном. Гийом погиб вместе с теми, кого пришел защищать.

Пока норманны уничтожали империю Карла Великого, его слабые и трусливые потомки оспаривали друг у друга ее обломки вместо того, чтобы объединить свои усилия против общего врага. Санш Сансьон воспользовался их распрями, чтобы захватить Гасконь. Он был братом Азнара, графа Хаки; и после его смерти, которая, как говорят, была весьма печальна[48], он завладел его графством, добавив к нему Памплуну и несколько соседних городов. Но был ли это тот самый Азнар, которого, как мы видели, пощадили гасконцы из-за его родства с их княжеским домом? Был ли он так же сыном Лу Санша[49], которого довольно часто называют братом Адальрика? И, самое главное, действительно ли этот Лу Санш был сыном Лу или Лопе II, бывшего герцога Гаскони? мы не беремся что-либо утверждать в этом вопросе. Доводы, которые приводят сторонники этой гипотезы, кажутся нам не очень убедительными. Слишком мало исторических фактов доказывают меровингское происхождение Санша Митарра, который, как мы увидим, возродит династию наследственных герцогов Гаскони. Его происхождение, действительно, теперь признано всеми историками; но как он связан с изгнанной семьей? В этом имеются трудности; скоро мы их обсудим.

Пепин II, король Аквитании, без сомнения, одобрил его вторжение в герцогство Гасконь, так как в 848 году, том самом, когда произошел этот захват, он приказал Саншу Сансьону спешно присоединиться к нему во главе всего своего ополчения[50]. Карл Лысый, соперник и неумолимый враг Пепина не мог спокойно видеть, как обширная провинция переходит в руки сторонника его противника. Он выступил против герцога Гаскони и вторгся в его владения. Но было уже не то время, когда все склонялось перед королевским могуществом. Санш сумел отбить все нападения врага и остался хозяином герцогства. Меньше ему повезло с мусульманами. Муса, один из их военачальников, совершил несколько набегов на его старое графство. Герцог Гаскони тотчас же, с теми войсками, которые смог наскоро собрать, отправился туда, чтобы наказать дерзкого и защитить свой народ. Но удача изменила ему, он был полностью разбит и попал под власть неверных. Плен его был недолог, так как в 851 г., когда Пепин, изгнанный своими подданными и оставленный своими военачальниками, ушел в Пиренеи, Санш Сансьон[51] предательски захватил его и передал его сопернику. Некоторые авторы даже утверждают, что Пепин, полагаясь на благородные чувства, искал убежища у своего вассала; но тот, в нарушение всех прав, передал его Карлу Лысому, чем купил себе полное примирение. Этот акт вероломства последняя подробность его жизни, которая продолжалась до 864 г.

После его смерти герцогство Гаскони, без сомнения с согласия Карла Лысого, перешло к его племяннику Арно, сыну Эрнона или Эмона, графа Перигора, и Саншии, его сестры. Новый герцог почти не складывал оружия в борьбе с нескончаемыми норманнами, которые, отбитые в одном месте, тотчас же появлялись в другом. Вначале его положение было неустойчивым[52]. В первом сражении он был разбит наголову, но скоро он оправился от поражения и одержал несколько побед. Эти успехи ослабляли его силы; лучшие из его воинов оставалась на полях битв; поэтому с каждым новым сражением он выставлял все меньше войск, а при каждом новом вторжении он мог защищать все меньшую территорию. То победители, то побежденные, враги, тем не менее, продолжали распространять свои разрушения. В один из таких набегов они сожгли монастырь Соленьяк (нынешний Суйяк в Лимузене), который герцог Арно особенно любил, либо из-за Св. Элуа, его основателя, либо из-за святой жизни монахов, там обитающих. Его чувства к этой обители были таковы, что он не раз выражал намерение принять там постриг; что он непременно выполнил бы, если бы не его внезапная смерть. Перед своей кончиной он неоднократно предлагал монахам отправиться в Гасконь за новыми реликвиями святых мучеников, уверяя, что их поиски не будут напрасными. Аббат и его братия уступили, наконец, его уговорам и направили Альдэра[53], одного из братьев, который присоединился к Годефруа, племяннику Арно, уезжавшему в то время к дяде. Некоторое время Альдэр находился при герцоге, тщательно скрывая цель своей поездки от гасконцев, высокомерия которых, а еще более противодействия с их стороны, он опасался. Затем он обошел несколько почитаемых алтарей, не сумев выполнить своего намерения; он уже подумывал о том, чтобы возвратиться в свой монастырь, когда люди его свиты, пересекая Фезансак, дошли до места, где еще недавно возвышалась роскошная церковь в честь Св. Фаусты, недавно сожженная теми же руками, которые сожгли Соленьяк. Это место триумфа молодой мученицы, было отведено для ее могилы, и там она долго принимала дань всеобщего почитания. Узнав об этой находке, Альдэр пришел туда ночью; едва забрезжил рассвет, прежде, чем жители смогли заподозрить его намерение, он, упав на колени, после короткой молитвы, разбил, поминая имя святой, надгробный камень; он извлек священные останки из земли, где они покоились, обернул их в дорогую ткань, и в восторге от своей благочестивой кражи, доставил их в Соленьяк.

Герцог Арно так и жил, между набожностью, которая звала его в монастырь, и набегами варваров, удерживающих его в миру и требующих всего его мужества и опыта, столь необходимого для его народа. Нет никаких сведений относительно точной даты его смерти; знаем только, что она произошла до 872 г.[54]. Oihénard полагает, что возможно именно этот герцог дал свое имя арнодинским солям, solidi Arnaldenses, о которых говорят некоторые старинные документы нашей страны.

Все эти мучения усугублялись неурядицами по всей Франции. Ничто не ведет к падению нравов так, как общественные несчастья и, главным образом, войны. Можно сказать, что одна из столь частых аномалий в истории человечества, это фатальная потребность испытать все удовольствия в момент лишения самого необходимого, и утолить любой ценой гибельные страсти, когда каждую минуту угрожает смерть, бросающая нас к ногам карающего Бога. Впрочем, законы и установления всегда молчат рядом с голодом и кровью. Письмо папы Иоанна VIII[55] епископам Гаскони рисует нам все язвы, терзающие религию. Вначале понтифик сетует на дошедшие до него рассказы, увы, слишком верные, о нарушениях, которые позволяют себе в этой стране недостойные христиане, и скорбит о том, что голос пастырей никем не слышан, и бессильные все их усилия. Он знает, что там заключаются браки в нарушение всех законов крови и всех степеней родства; что многие оставляют своих жен, чтобы жениться на других; что некоторые, более решительные, берут одновременно двух жен, или к законной супруге добавляют сожительницу. Нет необходимости добавлять, что Иоанн VIII осуждает эти союзы и предписывает виновным расстаться. Далее он запрещает захватывать и удержать имущество церкви. Наконец, он приказывает священникам и клирикам оставаться в подчинении у своего епископа, и грозит отлучением от церкви мирянам, которые будут их отвлекать от верности естественному начальнику. Это письмо от 13 июня 879 г. было направлено Эйрару, архиепископу Оша, преемнику Торена II, Инволату из Комменжа, Вэнару из Кузерана и Сарстону из Бигорра. На этом заканчивает долгое молчание картуляриев о епископах провинции. Мы знаем даже одного из предшественников Вэнара. Франколин из Кузерана присутствовал на Соборе в Нарбонне, собравшемся, скорее всего, в 791 г., на котором осудили заблуждения Феликса Урхельского. Письмо папы именует прелата Оша архиепископом, новое достоинство, известное во Франции с Собора в Маконе в 581 г., но которым стали пользоваться только при Карле Великом. Он сменил сан митрополита, когда римская структура, в которой тот зародился, полностью исчезла. Некоторые считают даже, что этот последний не означал никакого старшинства, тогда как архиепископ всегда был выше епископов. Наши прелаты, без сомнения, как ближайшие соседи, уже были объединены под пастырским посохом митрополита Оза; это распространяло их юрисдикцию до такой степени, которой не было у их земляков. Ош, в свою очередь, ссылался на старинные упоминания; кроме того, он занимал центральное положение. Таким образом, многое говорило в его пользу и подтверждало его первенство.