Том 1. Книга IV.

ГЛАВА II.

Первые графы Бигорра. – Первые виконты Беарна. – Санш-Митарра. – Потомство королей Наварры. – Короли Наварры от Гарсии Хименеса до Митарра. – Гарсия Санш по прозвищу ле Курбе, герцог Гаскони. – Кондом. – Графы Фезансака и Астарака. – Графы д’Арманьяк. – Основание Сент-Орана. – Сен-Север. – Виконты Беарна. – Гомбо. – Гийом, герцог Гаскони.

Примерно в ту же эпоху, когда наши прелаты достигли ранга архиепископа, наши бывшие господ напомнили о своих правах на наследство своих предков. Королевская власть слабела с каждым днем; недостойные внуки героического Карла Великого едва удерживали на своих головах жалкое подобие короны, которую завещал им их отец. Какую поддержку могли ожидать такие государи от народа, живущего вдали от них, на краю империи? С другой стороны, национальное чувство гасконцев никогда не угасало. Они с большим трудом терпели вождей из племени франков, господству которых предшествовало, и которое сопровождалось, столькими несчастьями; да и сами франкские сеньоры не очень-то стремились к такой власти, которая сталкивала их с ужасными норманнами и давала им непокорных и ненавидящих их солдат[1]. Тем не менее, несчастья, растущие с каждым днем требовали вождя, который мог бы им противостоять.

Гасконцы поступили по обстоятельствам. Имелось несколько младших ветвей их старинной герцогской семьи. Донат-Лу и Сантюлу, два безвинных сына виновного отца, не разделили его судьбы. Людовик, следуя политике умеренности, дал первому графство Бигорр, а второму виконтство Беарн[2]. На эти страны могли выдвинуть претензии дети Гарсии-Хименеса; но они отказались от них в пользу своих кузенов, которые, таким образом, стали их полноправными владельцами. Граф де Бигорр и виконт де Беарн отказались от бурного поведения своих предков. Сознавая свою слабость, они действовали осторожно и довольствовались ничтожными частями наследства Эда и Хариберта. Донат-Лу женился[3] на Факилене, дочери Мансьона, который, кажется, принадлежал с семейству виконтов де Лаведан. От нее у него было два сына, Дато-Донат[4] и Лу-Донат, или, скорее, Дато и Лу, так как эти двойные имена на греческий манер, указывали одновременно сына и отца. Старший подтвердил некое дарение, сделанное его матерью приору Сент-Орана в Лаведане. Он умер без потомства и оставил Бигорр Лу[5], своему брату. Того сменил Дато-Люпи[6] или Дато II, его сын, примерно в то время, когда герцог Арно сошел в могилу. Многие историки указывают в качестве еще одного сына Доната-Лу Иниго-Гарсию по прозвищу Ариста, короля Наварры; но кроме того, что нет соответствия между именем так называемого сына и того, кто считается его отцом (и, конечно, этот аргумент имеет большое значение для того времени, когда использовалось отчество), мы скоро увидим, что Иниго был обязан жизнью Гарсии-Хименесу.

Сантюлу или Сантюльф I, виконт Беарна, закончил свою жизнь к 844 году. Он оставил под опекой Аурии, своей жены, малолетнего ребенка[7]. У того, в свою очередь, был только один сын, имя которого не дошло до нас. Гасконцы не захотели ставить во главе себя ни его, ни его кузена. Они отправились в Испанию за Саншем Митарра, которого все историки, единогласно, считают потомком Великого Эда; но каким образом и в какой степени родства? Здесь мнения слишком разделились. Marca, а после него Larcher, Faget de Baure и большинство других считают его внуком Лу-Сантюля. Одни из них полагают, что вслед за Лу в ссылку отправился Гарсия, один из его сыновей, вероятно старший, который вскоре стал графом Кастилии, и дал жизнь Митарра. Другие утверждают, что только один Лу укрылся у Альфонса Целомудренного; что тот сделал его графом Кастилии, а после смерти его первой жены женил его на принцессе своей крови. Гарсия, согласно их мнению, был плодом этого второго брака. Marca и все те, кто ему следует, опираются на генеалогию, вставленную в картулярий Оша, которую скопировали картулярии Лескара и Алансона. Вот что там говорится: «В давние времена, когда Гасконь была лишена консулов, и когда франки отменили консульство из-за страха перед вероломством гасконцев, которые имели обыкновение резать консулов, пришедших из Франции, бóльшая часть дворянства Гаскони отправилась в Испанию к консулу Кастилии, чтобы просить у него одного из его сыновей в качестве своего сеньора. Консул, несмотря на то, что знал об их вероломстве, и, таким образом, опасался за себя и своих детей, согласился на то, что один из них последует за ними, если захочет этого сам. Наконец, Санш Митарра пришел с этими дворянами в Гасконь, и был сделан там консулом»[8].

Как видим, здесь нет никакого упоминания о Лу-Сантюле. Ни один из старинных историков не говорит, что он укрылся в Кастилии и, тем более, что он был там графом; все сеньоры, носившие это достоинство хорошо известны, и Лу-Сантюль нигде не упоминается[9]. Таким образом можем утверждать, что он не обладал там никакой властью. После своего изгнания он ушел, скорее всего, в Наварру, и если у него и были дети в иных землях, они были бы известны по их именам с отчеством. Впрочем, картулярий содержит и более очевидные ошибки. Вначале гасконцы никогда не резали своих вождей. Некоторые из них, действительно, погибли жестокой смертью, но все они пали благородно сражаясь с врагами своей семьи или государства. Только Вайфар стал жертвой щедро оплаченного убийства; но народ не только не был замешан в этом преступлении, но открыто возмущался и окружил любовью сыновей этого несчастного упрямца.

Что касается звания консул Кастилии, данного отцу Митарра, то прежде всего мы должны отметить, что у слова консул было много значений. В зависимости от времени и автора оно обозначало и сеньора, и графа, и герцога, и даже короля. Далее мы должны отметить, что у наименование Кастилии, которую носит одна из провинций Испании, иногда использовалось в качестве названия всего полуострова. Этим и можно объяснить слова автора картулярия, который писал в XIII веке, эпоху, когда прославленное мужество кастильцев и великое имя Бланки, матери Св. Людовика, могли дать повод к этим слишком туманным выражениям. Если этого объяснения недостаточно, можно сослаться на невежество писца, удаленного на три века от событий, о которых он рассказывал. Как бы там ни было, ученый Oihénard[10], без помощи хартии Алаона и других документов, к пониманию которых она дала ключ, рассудил, где правда, а где подделка, в картуляриях Оша и Лескара. Он выяснил, что Санш Митарра происходил не от графа Кастилии, а от крови королей Наварры. Он доказывает это аналогией имен и отчеств и схожестью печатей или монограмм, используемых королями Наварры и герцогами Гаскони. Следуя ему и, главным образом, автору Меровингов, нашему благородному земляку, мы попытаемся определить для Митарра его настоящее происхождение и ранг[11].

Гарзимир или Гарсия-Хименес, вопреки утверждению Marca и dom Vaissette, не сгинул без следа после последних событий, в которых, как мы видели, он участвовал. Первый из них игнорировал, а второй недостаточно опирался на хартию Алаона, которая своими туманными и неполными выражениями констатирует, что он погиб около 845 г., став жертвой нового мятежа, но при этом не указываются ни дата, ни обстоятельства; в то же время имеются свидетельства и подлинные документы, доказывающие его существование начиная с упомянутого сражения и до 842 г.[12]. Удалившись с детьми в ущелья Пиренеев, как наследник королевы Жизель, дочери герцога Аманда и жены Хариберта, он обрушил своею ненависть на все, что было связано с принцами второй династии; и чтобы лучше вредить им, он объединился или, по крайней мере, нашел взаимопонимание, с маврами Кордовы и Сарагосы, что не мешало ему иногда спускаться с гор и защищать христиан Наварры и Арагона от неверных. Именно он руководил столь успешной засадой в последнем походе, предпринятом Людовиком, который закончился пленением Эбля и Азнара. Это поражение, нанесенное франкскому оружию, вынудило народы, заселяющие южные склоны Пиренеев, искать поддержки и защиты в другом месте.

Испания была почти целиком захвачена мусульманами. Альфонс Целомудренный, единственный король, остававшийся тогда на полуострове, был слишком занят, оспаривая у них Астурию. Оставался только Гарсия. Его доблесть, испытанная в боях, его долгий опыт, соседство его владений, узы крови, связывающие его с Донатом-Лу из Бигорра, Сантюлем-Лу из Беарна и Сандрежизилем, графом Гасконской Марки, которые могли, при случае, поддержать его, все это говорило в его пользу. Значительные силы собрались в удаленном месте около грота Мон-Орюэль. Наваррцы, арагонцы, жители Гипускоа и Собрарбе, большинство беглецов от мечей мавров, собрались там, чтобы поклониться реликвиям трех святых, похороненных в этом месте, где со временем будет построен монастыря Сан-Хуан де ла Пенья[13]. Они единогласно избрали Гарсию своим вождем и дали ему титул короля.

Хартия Алаона доказывает его несомненное происхождение от Хариберта. Королевская власть подтверждена, как это доказал Traggia[14], старинными генеалогиями Мейа, Леона и Монтсеррата, и хроникой Альбельда. Три диплома из архива монастыря Сан-Хуан де ла Пенья, процитированные и приведенные в Brix Martinès, подтверждают эти генеалогии и доказывают, что он был королем Памплуны и Наварры, и благодетелем этого монастыря, где был похоронен. Согласно этим документам, у него был брат Иниго-Хименес, который, кажется, не оставил потомства.

Точная дата его смерти неизвестна; но основываясь на годовых записях арабских губернаторов, графов Арагона и нескольких известных епископов, он закончил свои дни в 842 году. Однозначный текст хартии Алаона не позволяет отнести его выборы, как это утверждают некоторые, к 857 г., так как тогда его уже не было в живых. Он оставил от двух жен четырех сыновей, Иниго-Гарсию, Фортуньо-Гарсию, Санша-Гарсию и Хименеса-Гарсию, и дочь, донну Химену-Гарсию, который стала женой Альфонса Целомудренного. Дон Рамиро, сын последнего, заявляет в хартии, что Санш-Гарсия, в то время король Пампелуны или Наварры, является его дядей; и в другой хартии, приводимой Sandoval, Zampire и Dom Rodrigo, сказано, что Химена-Гарсия была из королевской франкской семьи, но обосновавшейся в Наварре. Наконец, хартия Алаона констатирует, что в 845 г. сыновья Гарсии-Хименеса были торжественно представлены в Испании, и что они уступили своим кузенам из Гаскони свои права на Бигорр и Беарн, и что эта уступка была подтверждена Людовиком Благочестивым и Карлом Лысым. Можно спорить о смысле церемонии этого представления. Но все сходятся в том, что она означает особое положение, и многие подразумевают под ней высший ранг.

Иниго по прозванию Ариста сменил своего отца[15]. Ro­deric de Tolède, утверждает, что он пришел из графства Бигорр, и тут же добавляет, что он жил на вершинах Пиренеев; затем он говорит, что тот, привыкнув к боям, спустился на равнину, явил там свою доблесть и таким образом получил корону. Эти путанные слова, часто противоречащие сами себе, без труда можно примирить с нашим мнением. Уроженец Гаскони, и, возможно, Бигорра, которым владел в то время один из его ближайших родственников, Иниго жил в горах, где Гарсия его оставил, и откуда он, прежде, чем взойти на трон, иногда приходил в Наварру сражаться под знаменами отца. Самые уважаемые испанские авторы, Surita, Garibay, Blanca, сами подтверждают, что их летописи по-разному говорят о событиях и персонажах той эпохи, и что их путаность дает простор к интерпретациям. Впрочем, имя Гарсия, которое сопровождает имя Иниго, не оставляет никакого сомнения в их родстве. Именно к его двору пришли гасконцы просить себе герцога. Если бы они хотели поставить во главе себя потомка Лу-Сантюля, как считают Marca, Art de vérifier les dates и многие наши историки, зачем им понадобилось искать в Кастилии, далекой и чужой, то, что было у них под боком, в домах Бигорра и Беарна? Но, согласно нашей версии, призывая члена этой семьи, они предпочли бы младшую ветвь старшей, что противоречило праву или, по крайней мере, общепринятым обычаям. Это легко объясняет поездку гасконских депутатов.

Король Иниго не принял их предложения. Только что взойдя на трон и имея королевство, которое надо было почти полностью отвоевывать у врагов веры, он отдавал этому все силы и не мог позволить себе дальнюю поездку. Принц Фортуньо, следующий брат, так же не ответил на их пожелания. Высокая набожность делала его равнодушным к почестям и влекла его в монастырь. Санш, третий сын Гарсии-Хименеса[16], последовал за депутатами и отправился за наследством, которого его семья была лишена уже более пятидесяти лет; он носил прозвище Митарра, которое означало, если верить одним Горец, а другим – Ужасный. Его происхождение оправдывает первую версию, а мужество и подвиги против Мавров – вторую. Это событие отнесено всеми историками к 872 году; меж тем ничто не указывает точной даты. Мы не видим, чтобы королингские принцы были этим обеспокоены. Карл Лысый домогался императорской короны, многолетней цели его честолюбия, хотя смерть почти сразу лишила его ее. Людовик Заика, его сын, уже владел королевством Аквитании, и, скорее всего, ему не было никакого дела до того, что творится в Пиренеях. Герцог Бозон, который правил тогда, должен был легко закрыть глаза на вторжение, так как сам собирался захватить Прованс и отделить его от франкской монархии. Впрочем, раздоры между членами императорской семьи и набеги норманнов не позволили ни отцу, ни сыну, наказать это далекое вторжение, и, вероятно, даже если бы они попытались сделать это, Митарра, опираясь на Наварру, сумел бы защититься.

Иниго Гарсия прожил восемь лет[17] после ухода своего брата и умер в 880 г., после 38 лет правления. Он оставлял четырех сыновей, старший из которых, Гарсия-Инигес, его сменил. Ему пришлось вести яростную и неудачную войну против вождей мавров, Магеля и Магомета-ибн-Лупо. Он потерпел от них поражение под Айбарой или Льеденой и погиб в сражении, не оставив детей. Три его брата исчезли и, вероятно, были убиты вместе с ним. Его сменил на троне Фортуньо-Гарсия, его дядя, второй сын Гарсии-Хименеса, как он сам это говорил в хартии, данной им монастырю Лейр. Но скоро, пресытившись миром, новый суверен оставил корону Саншу-Гарсие по прозвищу Митарра, третьему брату, и укрыл королевское величие под клобуком монаха 19 марта 901 г.[18].

Мы не последуем за Митарра в Испанию, где он умер после нескольких лет правления в весьма преклонном возрасте. Наваррские писатели, которые не знали и не могли знать титула, которым он владел по эту сторону Пиренеев, говорят о завоеваниях, которые он произвел в Гаскони, и о почтении, которое там ему было оказано. Провожая его в могилу, позволим себе добавить, что его жизнь представляет собой самые темные и запутанные страницы нашей истории. Много гипотез существует на этот счет. После долгих исследований мы приняли мнение г-на de Mauléon или, скорее, Oihénard, которое мы попытались подтвердить, хотя мы далеки от того, чтобы ответить на все вопросы. Чтобы их решить, нужны документы более точные и более ясные, чем те, которыми мы располагаем. Возможно, однажды нам их даст Испания, так как именно там они могут объявиться. Впрочем, с Митарра не заканчиваются неясности истории; относительно детей мнений не меньше, чем об отце. Бóльшая часть историков, на основании картулярия Оша, дает ему только одного сына, которого они называют Санш-Митарра, как отца, несмотря на все правила, установленные тогда для имен, а от него они выводят Гарсию, прозванного ле Курбé. Но здесь явная ошибка; Гарсия ле Курбé сам говорит, как мы это увидим, что он является сыном короля[19], и тот, которого называют его отцом, был его старшим братом.

У Митарра было два сына. Старший, Гарсия-Санш I, получил Наварру, которой правил вначале под опекой своего дяди, Хименеса-Гарсии, последнего сына Гарсии-Хименеса, уже обремененного годами, который вскоре сошел в могилу. После его смерти Тота, мать молодого принца, взяла бразды правления вплоть до его совершеннолетия. Гарсия-Санш стал родоначальником королей Арагона, Кастилии, Наварры и Собрарве. С ними потомство Хлодвига, лишенное трона Франции, заняло бóльшую часть тронов полуострова, причем почти в то же время, когда каролинги, которые их изгнали, угасали без возврата. Такова одна из тех превратностей судьбы или, скорее, одно из тех проявлений провидения, которые время от времени дают о себе знать. Гарсия-Санш[20] по прозвищу ле Курбé, второй сын, владел герцогством Гасконь. Отец, видимо, оставил за ним право на трон Наварры; по крайней мере он владел им в 904 г., когда купил у Валафрида, аббата Сореза[21], grange или приорство Сарамон за тысячу солей. Земли, из которых состояло приорство, почти целиком принадлежали сеньору по имени Арекат или Арекоат, который владел ими в начале правления Людовика Благочестивого. Позже Арекат передал часть земли монастырю Сорез, а остальное продал своему сеньору, вместе с сервами, которые ее обрабатывали, как сказано в купчей, cum servis et ancillis. В 817 г. на Соборе в Ахене, о котором мы уже говорили, Людовик, по своей набожности или по настойчивой просьбе Вивиана, посетил Юссиана, аббата Сореза, добавил кое-что к тому, что купил у Ареката, и одарил все этим его аббатство. Дарение, согласно акту, который сохранился, как и предыдущий, включало владения с церквями, сервами обоего пола и строениями. Аббат тотчас же учредил там приорство, которое получило название Cella Médulphi или Odulphi, вероятно по имени первого приора. Mabillon[22] полагает, что имя Медульф принадлежало бывшему владельцу, которого ученый бенедиктинец объявляет сыном Гарсии и графом Астарака. Но ничего не доказывает подобного высказывания; наоборот, все говорит об обратном.

Монастырь был едва закончен, когда на Гасконь обрушились норманны. После них осталась только выжженная, бесхозная земля. Когда настали лучшие дни, аббат Сореза послал в Сарамон новых монахов[23]. Им пришлось отстаивать свои права и, возможно, бороться с захватами. В итоге жители возмутились и, в своей ярости, убили некоторых из этих монахов, а остальных заставили спешно удалиться. Эти насилия напугали общину Сореза. Они решили, что лучше продать приорство Гарсии, чем начинать борьбу. Но они позаботились оговорить, что эта продажа была лишь пожизненной, и что после смерти графа Сарамон должен возвратиться к своим бывшим хозяевам. Было задумано тонко; могущественны сеньор должен был навести порядок, а плоды победы оставались за монастырем. К несчастью для монахов, этих плодов пришлось долго дожидаться. Дети Гарсии оставили себе то, что было оплачено их отцом.

Их мать, Амуна или Оноретта, так как монастырские грамоты дают ей это двойное имя, отличалась высокой набожностью. Монастырь Кондома обязан ей своим восстановлением[24]. Когда монастырь и церковь погибли в огне, уцелела только рака, где, возможно, хранились тело и кровь господня или, по крайней мере, некие святые реликвии. Непрерывные набеги варваров, страх, который опережал их и глубокая нищета наших несчастных земель, которая оставалась после них, не позволили восстановить ни аббатство, ни церковь. Алтарь долго оставался пустынным, и только ежевика и тернии покрывали то, где некогда собирались многочисленные верующие. Меж тем память жила в сердцах. Пришли на развалины, покрыли соломой то, что оставалось от полуразрушенных стен. Нищая набожность не могла сделать большего, и многочисленные чудеса засвидетельствовали, что небо довольствовалось этими слабыми усилиями.

Слава об этих чудеса дошли до ушей Оноретты. Она явилась в Кондом и сама испытала, насколько христианский Бог одарил это место своей милостью. Чтобы выразить свое признание, она затратила огромные средства, чтобы заново отстроить базилику, окружающие ее дома и больницу. Когда все работы были закончены, она созвала всех епископов и наиболее именитых людей провинции, и торжественно посвятила новую церковь архангелу. В тот же день она поручила служение там общине клириков, которой назначила щедрое обеспечение. Счастлива была бы учредительница, если бы ее набожность на этом остановилась; но нет, говорит хронист, донесший до нас этот рассказ; слишком естественная для женщин склонность увлекла ее слишком далеко. Она захотела узнать, что содержала в себе рака, так чудесно сохранившаяся и ставшая объектом всеобщего почитания. В те простые времен все казалось чудом. Супруга Гарсии увидела наказание небес там, где мы увидели бы лишь непредвиденный несчастный случай. Потрясенная, вне себя, она упала без чувств на руки окружающих. У нее был большой срок беременности; начались родовые боли, которые продолжались три дня. Пришлось извлекать плод, который она носила. Это был тот самый мальчик, которого его отец назвал Арно, и которого его современники прозвали Ноннá или не рожденный, из-за операции, которая подарила ему жизнь.

Кажется, Гарсия прожил не очень долго после трагического события, лишившего его супруги. Перед своей смертью он разделил свои обширные государства между тремя своим сыновьями[25]: Санш, старший, получил большую Гасконь[26], которая включала виконтства Ломань, Гаварре, Тюрсан и Брюйуа, или, иначе говоря, всю страну от Бордо до ворот Байонны, и от Эра до Лектура. Бордо стал столицей этой страны. Гийом, второй, получил Фезансак[27], пока объединенный с Арманьяком[28]. Арно, последнему, достался Астарак[29], в который входили Пардиак и Маньоак; относительно последнего сохранился акт. Он подтверждает то, что мы говорили по поводу королевской власти Митарра. «Я Гарсия-Санш, консул, сын короля Санша, даю тебе, Арно, моему сыну, твоим наследникам и твоим преемникам, страну Астарак со всеми графством и всеми правами, которые, как я считаю, там имею. Дано на счастье в замке Фезансак, во имя Божье. Да будет так»[30].

У Санша II, хроника его именует Санш-Гарсия, и мы знаем – почему, герцога большой Гаскони, было, в свою очередь, трое детей[31], Санш и Гийом, которых картулярии Оша и Лескара именуют побочными детьми, и Гомбо, которого они обходят молчанием. Но позорное пятно, омрачающее происхождение обоих старших братьев, не помешало им последовательно носить герцогскую корону; это заставляет нас предположить, что они не были сыновьями супружеской измены или распутства, но плодом одного из тех браков, заключенных против законов церкви, на которые недавно жаловался суверенный понтифик Иоанн VIII. Как бы там ни было, старший, Санш-Санси или, скорее, Санш III[32] сменил своего отца в герцогстве. Нам неизвестна доля в отцовском наследстве двух его братьев; но доля Гийома скоро увеличится, когда Санш умрет, не оставив потомства[33]. Можно сказать, что как до, так и после его смерти, Гасконь оставалась почти неделимой и в одних руках. Подобной целостности и благополучия не хватало Фезансаку и Астараку. Мы рассмотрим их частое дробление.

Фезансак уже имел своих графов при королях второй династии. Это слово обозначало в то время назначаемого правителя; но мы не смогли бы определить, насколько распространялась его власть. Когда Фезансак достался Гийому, сыну Гарсии, он включал в себя бóльшую часть того, что сегодня составляет департамент Жер. По крайней мере можно утверждать, что помимо Арманьяка он включал Озан; так в 927 г. Гийом[34] передал столичной церкви Св. Марии и священникам, которые в ней служили, церковь Сен-Жан-д’Эспá и владения, которые к ней относились, взятые, как говорит Гийом в хартии, с аллодов, принадлежащих ему на правах собственности в окрестностях Оза; и среди подписей мы встречаем имена Ориолуса из Оза и N. из Мансье. Церковь Св. Марии и Сантюль, ее аббат, примерно в то же время[35], приняли от некоего священника по имени Раймон церковь Сен-Фражу в Комменже. Архиепископ Оша не упоминается в этих актах, где перечислены три сына Гарсии, без сомнения потому, что Одиль или Одилон, преемник Эйрара, уже сошел в могилу, а Бернар I[36], который его сменил, еще не занял кафедру. Дарение церкви Эспá нашей метрополии было первым, которое нам точно известно. Подобные пожертвования будут часто повторяться. Средние века почти полностью проходят под знаком религией. Единственное, что мы знаем о большинстве сеньоров, это только их дарения монастырям и церквям. Эти железные люди оставили след только на алтарях. Набожный акт Гийома напоминает об одном из тех злоупотреблений силой, столь частых среди всеобщего падения нравов, против чего Соборы так долго и безуспешно выступали. Порождение бури, только еще более жестокая буря могла их уничтожить, но вместо того она закрывала наши храмы и бросала духовенство на тропу изгнания.

Ужасный Карл Мартелл хотел вознаградить военную службу своих вассалов и надежнее привязать их к своей судьбе. Так как казна была исчерпана, он, не заботясь о справедливости или хотя бы приличии, стал раздавать им не только деньги и имущество церкви, но еще и аббатства, епископства и церкви. Эти отчуждения вассалы передавали своим наследникам, а те распоряжались ими по своей воле, продавая их, а иногда и разделяя, или оставляя малую часть дохода некоему голодному клирику, который вел там богослужение. Но этим зло не заканчивалось. Раздел церквей создал множество клириков. Каждый участник раздела имущества хотел поставить там своего человека. Отсюда конкуренция, а скоро и соперничество, и все это происходило в священном месте. Второй Собор в Шалоне[37], в 813 году, в конце правления Карла Великого, вынес следующее постановление, строку из которого мы процитируем. «До нас дошло, что церкви разделяются, и что по причине оного раздела растет столь великое соперничество, что иногда один алтарь случается разделенным на четыре доли, и что у каждой доли имеется свой отдельный священник, что не может не служить причиной раздора». Собор запретил это нарушение и поручил епископам накладывать запрет на алтарь до тех пор, пока наследники единодушно не выберут священника, который и будет свободно исполнять свое служение. В другой статье он запрещает мирянам поручать церковь священнику без согласия епископа, или отстранять его, если только тот не совершил серьезной канонической ошибки, доказанной перед вышестоящим духовным лицом. Эти разумные ордонансы смягчили зло. Нашествие норманнов сделало положение церкви еще печальнее, чем когда-либо. Все было утеряно, и многие сеньоры, восстанавливая святые здания, присваивали его в свою собственность со всеми правами, которые к ним относились. Религия не могла с этим согласиться. Отсюда то глухое и постоянное противодействие, которое иногда переходило в открытую борьбу, пока все не свелось к праву патронажа. У этого права и пользования некоторыми церковными доходами был еще один источник. Среди войн, разоряющих Европу, церковь, которая не воевала или, по крайней мере, воевала мало, нуждалась в защите. Она искала ее у соседних сеньоров, а за полученную поддержку передавала им некоторые доходы или предоставляла некоторые права, оставляя за собой право выкупать или возвращать себе каким-либо иным способом в более спокойные времена то, что продала в дни катастроф.

Помимо дарения Эспá, мы ничего не знаем о жизни Гийома; согласно Dom Brugelles его эмблемой был червленый лев на серебренном поле. Затем это стало гербом графства Фезансак; но мы полагаем, что все это произошло гораздо позже. Перед своей смертью, случившейся в 820 г., он разделил свои государства между двумя своими сыновьями, Отоном и Бернаром[38]. Старший получил восточную часть, за которой сохранилось название Фезансак; она простиралась от Вика до Мовзена, и от Монтескью до Валанса. Вик, который был замком бывших графов, хотя теперь оказался на границе и продолжал оставаться мощной крепостью, стал резиденцией этой ветви. Ош находился ближе к центру, но Ош был городом архиепископов. Впрочем, возможно он остался вне раздела братьев: по крайней мере некоторые документы, как нам показалось, указывают на это. Фезансак состоял из ста земель или феодов[39].

Бернару, младшему, досталась западная часть, именуемая Арманьяк[40]. Она практически занимала нынешние кантоны Рискль, Эньян, Ногаро и Казобон. Оставалась еще страна Озан, лежащая между Мансье и Кастельно-д’Озан. Нам неизвестно, к какой части она относилась первоначально, хотя обычно ее относят к Арманьяку. Исходя из действий Отона мы склоняемся к противоположному мнению. Когда обе ветви объединились, стали различать нижний или черный Арманьяк и верхний или белый Арманьяк. Это различие ни на чем не основано; эта последняя страна ничто иное, как Фезансак; их было бы лучше различать по рекам с их притоками. Напрасно мы искали бы в первоначальном Арманьяке город хоть какой-либо значимости; также весьма сложно назвать его первую столицу. Что касается нас, то если только самое естественное чувство нас не обманывает, мы думаем, что это был Эньян. Некоторые хартии говорят нам о графском замке, которым там владел дом д’Арманьяк. Черная и массивная башня, которая одиноко возвышается рядом с почти уничтоженными стенами, принадлежит, очевидно, к X или XI веку. Наконец, Ногаро тогда еще не существовал; Оз принадлежал Озану, которому дал свое имя. Ни Казобон, ни Рискль, никогда не претендовали на имя столицы; а, впрочем, размещенные на самых краях, они не могли быть выбраны для этого. Таким образом, все на стороне нашего правдоподобного чувства. Графы д’Арманьяк сразу же заняли место старшей ветви, правление которой почти не оставило никаких следов. Впрочем, их власть всегда росла в сторону востока или северо-востока, и тогда Вик, Лектур, Барран, Монреаль становились городами более центральными, что лучше отвечало их взглядам. Но если они и уступали своим старшим родственникам по числу и значимости городов, они почти сравнялись с ними по протяженности земель, которыми владели и числу фьефов, которые от них зависели[41].

У Гийома был еще один сын, по имени Фределон[42], так как старинная хартия упоминает его вместе с Отоном и Бернара и именует его графом. Ученые авторы Art de vérifier les date делают из него первого суверена графства Гор, маленькой страны, которую составляли нынешние приходы Сен-Пуи, Ласоветá, Флёранс, Пойяк, Пуипти, Режомон и Сан-Лари, с административном центром во Флёрансе, построенном при Филиппе Красивом в конце XIII века. Говоря о незначительности его доли по сравнению с частью других братьев, Père Mongaillard хотел добавить к ней Пардиак, о котором мы скоро будем говорить, но потомство Фределона нам неизвестно. Само родство основано на довольно туманном документе. Также, мы не знаем доводов, которыми ученый иезуит подкрепляет свое мнение.

Старший из сыновей Гийома, Отон, прозванный Фальтá, безумный[43], или ле Луш, согласно Oihenart[44], которому вторит Père Anselme[45], опозорил свои первые годы своими многочисленными бесчинствами. Но, осознав, как он сам говорил, сколь тяжел груз его преступлений, он передал Св. Марии и ее каноникам (это первое известное нам упоминание о них) церковь Сен-Мартен-де-Бердаль, современное Обье. Акт подписан графами Бернаром и Фределоном, епископом Сигюжинусом, кафедра которого не указана, аббатом и прево Св. Марии и архиепископом Бернаром. Этот сменил Одилона в конце 943 г.[46]. Два года спустя он писал папе Агапиту по поводу епископа, которого он назначил в Испании. Победа, которую мавры одержали над христианами в злосчастном сражении при Вальдехункере, открыла неверным дорогу в Наварру и Гасконь. Они сеяли все бедствия, которые влечет за собой долгая национальная вражда, подогретая религиозной ненавистью. После их ухода епископства и монастыри долго оставались пустынными. Нищета не могла возродить руины, а голод не давал служить на заброшенных алтарях. Бернар, используя прерогативы своего сана и следуя примеру некоторых своих предшественников, поспешил на помощь религии в Наварру, более пострадавшую, чем Гасконь, и осуществил там акт юрисдикции, в котором он отчитывался суверенному понтифику. Отон умер около 950 года и оставил свое графство сыну Бернару I, прозванному Мансья-Тинé, покрытый лишаем[47]. Да уж, старшая ветвь не может похвастаться блестящими прозвищами.

Дядя Мансья-Тинé, которого, как и его, звали Бернаром[48], и который носил прозвище ле Луш, получил, как мы видели, графство Арманьяк. Эти земли удаляли его от Оша, некоторые старинные документы[49] которого, тем не менее, именуют его графом. Нельзя исключить, что это могло быть ошибкой неловкого переписчика неизвестного хрониста, произошедшей несколько веков спустя. Пока будем титуловать сеньоров Арманьяка так, как они будут именоваться позже. Тем не менее, мы склонны предполагать, что за Бернаром, хотя его земли были далеко, сохранились некоторые сеньоральные права в столичном городе. В пользу этого мнения говорит то, что Ош, кафедральный город архиепископа, его обычная резиденция и, без сомнения, его личный домен, так как в ту эпоху[50] почти везде прелаты по праву или по факту присваивали себе домен своего города, был не слишком важен для сеньоральных амбиций и, скорее всего, он остался неделимым владением трех братьев. Это предположение легко объясняет некоторые подробности жизни графа д’Арманьяка. Близкая дружба объединяла его с архиепископом Оша, и когда тот сомневался, стоит ли ему принимать бремя пастыря после смерти его предшественника, именно настойчивость и авторитет графа восторжествовали над его нерешительностью. Два благородных друга незамедлительно проявили свою благотворительность.

Во искупление своих грехов Бернар д’Арманьяк решил посетить Святую Землю, весьма распространенное тогда проявление набожности; но его удержали его рыцари, которые, как говорит хартия, любили его сыновней любовью из-за надежного мира, который, благодаря ему, воцарился между ними. Паломничество было заменено богоугодным делом. Сент-Оран, когда-то церковь Св. Иоанна, кафедральный собор Св. Торена и его первых преемников, был теперь ничем иным, как часовней, довольно плохо обслуживаемой недостойными клириками, хотя его кладбище всегда было единственным кладбищем города. Да и сама эта часовня была собственностью сеньора де Монто. Граф выкупил ее у владельца и на ее месте построил[51] великолепную базилику с тремя нефами, которая была полностью разрушена в революцию 1793 г., и о потере которой наши ценители искусств особо сожалеют, так как у нас в Оше не осталось ни одного памятника архитектуры подобного стиля[52]. Рядом с базиликой, на руинах старых стен города он построил большой монастырь, где разместил монахов-бенедиктинцев, щедро их одарив. Его хартия, которая дожила до наших дней[53], упоминает Дюран, Желленав, Пергэн, Ожерак. Dom Brugelles, неизвестно, на каком основании, добавляет к этому часть сеньории и домена Оша.

Архиепископ, не желая уступать графу в щедрости, разделил[54] на две части приход Оша, которым прелат и его духовенство управляли до сих пор единолично, и приписал одну часть новой церкви, выделенной в самостоятельный и отдельный приход. Но потому ли, что границы не были четко определены, или потому, что преемники архиепископа и их капитул, посчитав его щедрость чрезмерной, пытались как-то ее убавить, или потому, что, наоборот, монахи, недовольные полученными милостями, хотели их увеличить, скоро между двумя приходами возникло гибельное соперничество, которое, разрастаясь с годами, перешло, наконец, все границы дозволенного и долго омрачало религию разнообразными скандальными сценами. Набожность верующих вскоре компенсировала каноникам Св. Марии потери, причиненные им великодушием их первого пастыря. Они получили примерно в то же время (956 г.) от Донá-Лу и Бенедикты, его супруги[55], землю Фюзанé, которую их наследники могли вернуть только выплатив тридцать фунтов золота в слитках, очень крупную сумму, которая показывает нам значимость дарения. Архиепископ Бернар мало прожил после основания Сент-Орана; граф д’Арманьяк сошел в могилу вскоре вслед за ним, оставив от Эмерины, своей супруги, единственного сына по имени Жеро, который его сменил[56]. Доблесть и подвиги принесли ему прозвище Транкалеон или Транш-Лион; но хронисты того времени отмечали только щедрость в пользу церквей, и не похоже, чтобы сын Бернара ле Луша отличался в этом плане. Поэтому они лишь донесли до нас его славное прозвище, не описывая великих дел, которыми он его заслужил. Его кузен, Бернар ле Тейньё, был куда как щедрее. По примеру Бернара ле Луша он решил основать монастырь. Древний Оз, метрополия Новемпопуланы, столь часто разрушаемая, уже давно был ничем иным, как грудой развалин. В одном из его пригородов, около церкви, построенной Св. Серненом, стояло несколько жилищ. Именно там граф де Фезансак разместил в 960 г. свой монастырь[57], который он посвятил Святым Гервасию и Протасию. Это событие подтверждает наше предположение в том, что Озан относился не к Арманьяку, а к Фезансаку. Основатель прожил еще достаточно долго, так как он упоминается в 980 г. Некоторые авторы дают ему в сыновья Жеро, виконта де Маньоака, который никак не мог им быть. Помимо его преемника, Эмери, у него была дочь, Нобль де Фезансак, которая вначале была женой Арно де Пренерона[58], своего родственника. Этот сеньор погиб молодым, став жертва одного из турниров, которые начали входить в моду. После его смерти его вдова вышла за Арно Гийема, о котором мы не знаем ничего, кроме прозвища Трамбль-Дьё, Tremblo-Dious.

Транш-Лион оставил четырех детей: Бернара, который его сменил в графстве Арманьяк[59], Гийома[60], которому он дал сеньорию Фурсé, перешедшую после Гийома Бернару, его сыну, потомство которого нам неизвестно, и двух дочерей, Аделаиду, вышедшую вначале за Гастона, виконта де Беарна, а после его смерти за некоего виконта Роже, и Эльмиссанду, или согласно другим источникам, Бильбижу, брак которой был более благороден: она стала женой дона Рамиро I, короля Арагона. Арманьяк быстро мужал; кровь его властителей соединялась с кровью королей.

Потомкам Арно Ноннá, третьего сына Гарсии ле Курбе, было суждено явить миру меньше блеска, да и их непрерывная линия продолжалась недолго. Менее наделенный, чем его братья, их отец был вынужден довольствоваться Астараком, страной, уже именовавшейся графством при Людовике Благочестивом, и занимающей тогда непосредственно Астарак, Пардиак и, возможно, еще и Маньоак. Не известны ни подробности его жизни, и ни точная дата его смерти, которую относят к 930 или 936 гг. Он оставил несколько детей. Факилена[61], дочь, вначале была женой Раймона Да, графа де Бигорра, а затем Гарси-Арно, графа д’Ора, род которого бесспорно продолжается в лице Грамонов д’Асте, истинных д’Оров, сменивших свое имя после брака с наследницей другой семьи. Гийом, его старший сын, умер раньше отца. О последнем из сыновей знаем только его имя, Раймон. Гарси-Арно[62], второй сын, стал преемником отца; он жил во времена королей Людовика и Лотаря, и передал в 937 г. землю Франкон монастырю Симорр, где позже, в 975 году, был похоронен. Как и Арно, его отцу, ему было суждено пережить старшего из своих сыновей по имени Бернар, которого он привлекал к правлению. Из-за этой смерти его наследником стал Арно II[63], и, вероятно, еще и третий сын, Раймон Гарси (Раймон, сын Гарси), который сделал дарение архиепископу Оша в 998 г., и о котором мы знаем только это. Маньоак был уже отделен от Астарака, так как хартия той эпохи указывает его сеньором графа д’Ора.