B. de
Mandrot.
[Rev. Histor. XLIII. 2e Fasc.]
1433-1477.
Обычно, на любом политическом судебном процессе, симпатия большинства обращена на обвиняемого. Неважно, виновен он или нет, но если он погибает, он становится мучеником, и со временем потомство его осуждает гораздо меньше, чем когда-то современники. Такое всеобщее сострадание коснулось Жака д'Арманьяка несколько сильнее, чем многих других, и память о нем широко использовалась для осуждения неумолимой жестокости Людовика XI. Вмешательство драматической поэзии еще больше подвергла изменению историческую правду!
Каким же человеком был в действительности этот герцог де Немур, чья трагическая смерть заставила проливать столько слез, что он значил, и какова была его роль в политической борьбе его времени? Следует ли видеть в нем невинную жертву кровожадного деспота, или мы найдем в длинной серии его измен объяснение, я не говорю оправдание, жестокой мести короля Франции? Вот то, что мы намереваемся изучить, не теряя из виду, что эта десятилетняя борьба является лишь эпизодом большой революции, наиболее активным проводником которой, был Людовик XI, и что, во второй половине XV века монархическую власть окончательно сменила суверенитет больших феодальных домов.
I
Жак д'Арманьяк родился примерно в 1433 году[1],
от брака Бернара, графа де Ла Марша, де Пардиака и де Кастра, виконта де Карла и
де Мюра, с Элеонорой де Бурбон-Ла Марш. Таким образом с обеих сторон он был
потомком королевской крови Франции, как через свою бабушку по отцовской линии,
Бонну де Берри, внучку короля Иоанна и жену коннетабля Бернара VII д'Арманьяка,
так и через свою мать, Элеонору де Бурбон, прямого потомка Святого Людовика
через своего отца, Жак II, графа де Ла Марша[2].
О детстве старшего сына Бернара и Элеоноры известно
не много. Примерно в восьмилетнем возрасте маленький сеньор был отправлен «в
школу», где провел пять или шесть лет; затем, около 1448 года, когда настало
время готовить его для того высокого положения, которое ему было предназначено,
граф де Ла Марш передал Жака на руки одному из своих приверженцев, Анри де
Помпиньяку, именуемому Паламед, сеньору Помпиньяка в диоцезе Сен-Флур и
сенешалю Кастра[3]. Де
Помпиньяк, которому некоторое время помогал сеньор д’Авалон, был, фактически,
единственным воспитателем молодого принца, и сумел добиться такого доверия от
своего ученика, что после смерти Бернара д'Арманьяка, Жак сохранил при себе
сенешаля Кастра, поручив ему ведение главных расходов и содержание его отеля, и
сделал своего бывшего гувернера наиболее почитаемым своим советником[4].
Просвещенный вкус, который Жак проявлял всю свою
жизнь в искусстве, его страсть к красивым рукописям, страсть, которую он
унаследовал от своего знаменитого прадеда, Жана, герцога де Берри[5],
непринужденность, с которой он умел выражать свою
мысль, его манеры, приятные и утонченные, все, вплоть до искренней набожности,
которой он всегда оставался верен, свидетельствует о тщательности его
воспитания. Ничего не напоминает в нем диких страстей и безрассудного поведения
этого ужасного рода д’Арманьяков, из которой он происходил. Впрочем, еще его
отец освободился от этих страстей, и репутация, которую добродетельный граф де
Ла Марш оставил в истории, безусловно одна из наиболее незапятнанных во всем
XV-ом веке. Образец честности и внутренних достоинств, Бернар заслужил
великолепную похвалу бургундца Жана Шателена (Chastelain), которую следует привести, потому что она описывает ту
патриархальную среду, в которой прошла юность человека, о жизни которой я начал
рассказывать: «Как напрасна слава, приобретенная принадлежностью к миру
рыцарства и подвигами тела, если она не скреплена истинной славой набожности по
отношению к Богу... В семьи не было ни одного распущенного человека, ни игрока,
ни живущего грабежом... В зале, во время приема пищи, в присутствии всех слуг,
читали Библию, отрывки из святых Писаний, книги об учениях и совершенствах,
книги об обычаях и хорошем образовании, и являлось это причиной того, что в
этом доме было больше смирения, чем в трапезной картезианского ордена. (Avecques la vaine
renommée que pouvoit avoir merié es faits du monde par chevalerie
et prouesse de corps, si n'avoit-il son pareil en la terre en vraye gloire de
dévotion envers Dieu... De sa famille n'avoit homme dissolu, nul joueur,
nul vivant de rapine... En salle, à l'heure du repas où
cotidiennement seoit entremy (ses serviteurs), faisoit lire la Bible,
exposition des saintes Ecritures, livres de doctrine et de perfection, livres
de mœurs et de bons enseignements et toutes telles choses et y faisoit
plus quoy (coi) en sa maison qu'en un réfectoir de Chartreux.)»
Таким был человек, который посвятил свою жизнь служению
французской королевской власти, и кому Карл VII поручил воспитание своего
старшего сына, дофина Людовика, без сомнения более трудное предприятие, чем
сражения с англичанами, так как ученик проявил себя недисциплинированным и
слишком часто мятежным на уроках своего гувернера[6]!
Менее цельным, чем у отца, был
характер Жака, и можно сказать, что поведение этого незадачливого принца,
несмотря на разделяющие нас четыре прошедших века, которые не позволяют нам
осуждать его, кажется весьма сомнительным, свидетельствующим о плохо обдуманном желании, и о слабом
политическом понимании. Впрочем, это общий недостаток почти всех высоких
феодальных голов той эпохи!
Но не стоит обгонять время. - С юного
возраста, Жак д'Арманьяк рассматривался как будущий глава своего дома. В
отличии от осторожного Бернара, его отца, Жак де Бурбон, его дед по материнской
линии, возможно и передал ему по наследству те честолюбивые мыслей, которые
рано пробудились в сердце молодого графа де Кастра. Слабый рассудок этого
другого Жака, обломка другого времени, более влюбленного в звучные титулы, чем
в практичность и реальное преимущество! Рождение сделало его графом де Ла Марш
и де Кастр[7],
но он провел свою жизнь в далеких походах и приключениях. Рожденный в 1370
году, он начал с того, что отправился драться с турками в сражении при Никополе (1396). Восьмью
годами позже мы видим его во Франции, во главе довольно бестолкового,
неудачного морского похода против англичан. В 1406, он женится на Беатриссе,
дочери короля Наварры, Карла III[8],
и от этого союза родилась Элеонора, которая станет матерью Жака д'Арманьяка.
Беатрисса умирает, и отважный странствующий рыцарь женится на Жанне, королеве
Неаполя, которая не долго медлит, чтобы сделать его самым несчастным из
людей и самым иллюзорным из королей. Бежав из тюрьмы, куда его бросила суровая
супруга, Жак некоторое время бродил по Италии, а затем возвратился в свои
домены во Франции, где, возлюбив бога дошел до того, что отказался от всех
корон, которыми украшал себя за всю свою беспокойную жизнь: Венгрия, Иерусалим,
Сицилия, Далматия, Хорватия, Рим, Галиция, Лодомир и Болгария[9]!
Затем, облачась в одежду святого Франциска, этот старый король in partibus, умер в Безансоне, в монастыре этого ордена[10].
За три года до этого, 24 января
1435, Жак де Бурбон назначил своей единственной наследницей Элеонору, свою
единственную дочь, жену, с 1424 года, Бернара д'Арманьяка, носившего тогда
титул графа де Пардиака, которого он назначил своим генерал-лейтенантом в своем
графстве Ла Марш. Жак де Бурбон позаботился о том, чтобы его внук носил его имя
и его гербы[11].
Как только его старший сын достиг возраста,
позволяющего носить оружие, Бернар д'Арманьяк поторопился послать его к королю.
10 ноября 1449 года молодой граф де Кастр[12],
- это имя Жак будет носить до смерти своего отца, - появился в Руане перед
Карлом VII. Любопытная подробность! В тот день он ехал непосредственно за
графом де Сен-Полем, Луи де Люксембургом, который, четверть века спустя, будет
предшествовать ему на эшафоте! В том торжественном кортеже, граф де Кастр
выделялся пышностью и роскошью нелепых нарядов, которые сыграли столь важную
роль в крушении вельмож XV-ого века. Он имел, как сообщает нам хроникер Матье
д'Экуши (Escouchy), находящий
удовольствие в описании великолепия того дня, «убранство из голубого и серого
атласа, и лошади его свиты из 20 латников были покрыты попонами тех же цветов
(sa houssure de satin bleu et gris, et en sa compaingnie estoient XX hommes
d'armes qui avoient leurs chevaulx couverts de pareilles coulleurs[13])».
Через несколько месяцев (апрель 1450), оруженосец
продолжил свой дебют в Нормандии, на поле битвы под Форминьи (Formigny). Счастливый принц из всей
перипетий Столетней войны узнал только победоносный эпилог! Де Кастр входил в
армейский корпус, которым командовал его родственник Жан де Бурбон, граф де
Клермон. 15 апреля, к ним присоединился коннетабль де Ришмон, осуществлявший
высшее руководство операций, в тот самый момент, когда англичане бросили на них
своих лучников. Прежде чем выступить, французские руководители собрались около
коннетабля, и Жак д'Арманьяк был посвящен в рыцари. Затем, пустившись во весь
опор, он бросился в схватку и доказал своим мужеством, что был достоин носить
свои позолоченные шпоры. В результате, вся французская армия творила чудеса в
тот день. После победы осадили Вир (Vire), и, взяв город, Ришмон направился к Авраншу, тогда как Клермон
и его отряд - на Байе. Граф де Кастр не оставил своего кузена. Мы видим его при
осаде Кана, где он присоединился к возвратившемуся коннетаблю. Сомерсет и
англичане не замедлили отступить, и французская армия поспешила поставить свои
палатки перед Шербуром. Взятием этого порта и закончилась столь блестящая
кампания (13 августа 1450)[14].
В следующем году, Жак д'Арманьяк сопровождал
королевскую армию в Гиень, и с Дюнуа вошел в Бордо (29 июня), затем в Байонну
(20 августа)[15]. Едва,
вступив в возраст мужчины, молодой граф де Кастр, как видим, уже проявил себя.
Карл VII доброжелательно следил за его первыми шагами, Штаты графства Ла Марш
предоставляли ему достаточно повышенные субсидии, как «за некоторые
удовольствия (pour plusieurs
plaisirs)» которые он сделал для страны, так и для того, чтобы помочь
ему содержать себя «достойно на службе монсеньора короля (honnorablement ou service de monseigneur le Roy[16])».
Главным образом любезностью своего характера и своим
миролюбием Жак д'Арманьяк сумел привлечь симпатии всех, кто его знал[17].
Хроникер Матье д'Экуши рассказывает об эпизоде его молодости, который
подчеркивает мягкость его манер в сравнении с буйным нравом его кузена Жана V,
граф д’Арманьяка. Известно, какой скандал вызвал этот принц своим
кровосмесительным союзом со своей сестрой Изабеллой. Ничего не могло отвратить
его от греха! Уже дважды папа Николай отлучал его от церкви. Карл VII попросил
графа де Ла Марша и его сестру Анну, жену Шарля II, сира д’Альбре, поговорить с
их племянником. Граф де Кастр сопровождал своего отца. Сначала их даже не
впускали в Лектур, где находился граф со своей несчастной подругой. Наконец,
когда они вошли в город, Жак отправился к своему кузену «и добрыми словами и
душевными уговорам убедил его навестить своих дядю и тетю в их отеле, и взять с
собой туда сестру (et par belles
paroles et douches le admonesta tellement qu'il se conclud d'aller devers
les-dis oncle et tante en leur hostel et y mena sa dicte sœur)».
Там господин де Ла Марш и дама д’Альбре обратились к своей несчастной
племяннице, умоляя ее порвать грешную связь, которые позорит ее, и с нею весь
ее дом, когда внезапно Жан д'Арманьяк впал в бешенство и, с кинжалом в руке,
бросился на своего дядю, которого Жаку удалось защитить с большим трудом.
Не оставалось ничего, как удалиться. Но, прежде чем
оставить Лектур, господин де Ла Марш нашел средство отправить Изабель письмо, «очень
милосердное (bien gracieuse)»,
в котором он еще раз умолял ее порвать со своим братом, предлагая ей
предоставить убежище в своем собственном доме. К несчастью, Жан д'Арманьяк
перехватил это послание. Тотчас же он бросился вслед за отъезжающими. Де Кастр,
который брел последним, увидев приближающегося кузена, опасаясь нового насилия
с его стороны, повернул назад и направился ему навстречу. Он увидел, что тот «в
большом гневе хочет завершить свое насилие (moult eschaufféet en grant voulenté de achever son
entreprinse)», но и на этот раз «душевными словами и уговорами, он
успокоил безумца (par douches
parolles et remonstrances qu'il lui fist le appaisa)[18]».
Приключение могло бы полностью послужить к чести Жака д'Арманьяка, если бы оно
не свидетельствовало также о дружеских связях, которые его соединяли с его
недостойным родственником, дружба, которая впоследствии весьма поспособствует
тому, чтобы толкать его к его гибели; но справедливо добавить, что Жан V,
несмотря на свои недостатки, должно быть обладал и положительными качествами,
так как сама госпожа д'Альбре, его тетя, до конца своих дней продолжала любить
его, «как одного из своих собственных детей (comme l'un de ses propres enfants[19])»!
Это произошло в 1455 году. Вскоре, Бернар, граф де Ла
Марш, умер[20]. Своим
завещанием он установил Жака своим единым наследником, а если старший брат
умрет, не оставив законного потомства, его наследником должен был быть Жан,
младший сын Бернара[21].
Не говоря уже о графстве Кастр, Жак д'Арманьяк наследовал графства Пардиак и Ла
Марш, виконтства Карла и Мюра,
сеньорию Монтегю в Комбрейе, и, в Эно, сеньории Люз и Конде (Condé)[22].
Согласно обычаем того времени, сразу же началось несколько процессов, обременивших
это обильное наследство. Так графство-пэрство Ла Марш уже давно было предметом
протестов герцогской ветви дома Бурбонов, предъявляемых парижскому парламенту.
Они мотивировали это тем, что во время малолетства Луи II, герцога Бурбонне,
его дядя, Жак де Бурбон, занял «бесчестно (tortionnairement)» Ла Марш, как и сеньорию Монтегю в Комбрейе. Эта
тяжба, начатая Луи II, продолжалась из поколения в поколение. Прерванная в 1434
смертью герцога Жана I
и «короля Жака» (1438), она была возобновлена десятью годами позже Шарлем I, герцогом Бурбонне, и
продолжена его сыном Жаном II. Таким образом когда в 1477 году, после
конфискации владений Жака д'Арманьяка, Людовик XI передал Ла Марш своему зятю
Пьеру де Боже, он всего лишь решил в пользу дома Бурбонов вековой спор[23].
Во время окончательной ссоры дофина Людовика с его отцом, новый граф же Ла Марш не сомневался в том, чтобы хранить верность королю Франции. После бегства дофина в Бургундии, он присутствовал на совете, который Карл VII собрал в Сен-При (Saint-Priest) в Дофине, где было решено присоединить эту провинцию к королевству (8 апреля 1457, нов. стиля)[24]. В том же году, он упомянут Шателеном среди сеньоров, которых король назначил для приема послов, которые явились в Тур просить руку Мадлен Французской от имени Ладисласа, короля Венгрии. Жак творил чудеса на празднествах и банкетах, устроенных в честь венгерских посланников, а затем, когда неожиданная весть о смерти Ладисласа прервала эти празднества, молодой граф де Ла Марш принял участие в торжественной службе в церкви Сен-Мартен, которую сеньоры крови организовали за упокой души усопшего, вызвав симпатию бедных послов, которым, «печальным и растерянным пришлось сменить их раззолоченные одежды на черное платье (tristes et desconfortés, cuidans estre venus aux nopces... et aians robes de drap d'or pour eux parer, ploroient soubs un noir habit[25])».
Это пребывание при дворе Карла
VII, эти частые парады должны были стоить очень дорого, но, вероятно,
финансовые дела Жака д'Арманьяка в то время процветали, так как видим, что он
не пренебрегает некоторыми возможностями увеличить свои домены[26].
Новому пэру пришел занимать свое место в Вандоме на уголовном процессе герцога
д’Алансона, и, вероятно именно тогда, так как дебаты длились с 26 августа по 10
октября 1458 года, дофин, укрывшийся во Фландрии, обратился к нему, через
бургундских посланников, для того, чтобы настойчиво просить об урегулировании
«его дел с королем (ses affaires
envers le Roy)», его отцом, что доказывает, по крайней мере, что будущий
Людовик XI не таил злобу на сына своего бывшего гувернера за слишком роялистскую позицию, которую тот занял
в 1456 году[27].
Только в конце 1459 Жак д'Арманьяк официально вступил
во владение своим графством Кастр. Город Кастр, разбогатевший на торговле
сукном, только что начал оправляться после целой серии нашествия чумы.
Считалось, что к 1459 году, за десять лет эта ужасная эпидемия похитила треть
населения, и возможно именно страх перед бедствием помешал молодому графу
раньше сделать свой торжественный въезд в свою столицу. 2 декабря 1459 года,
Жак оставил Рокекурб, и был
встречен консулами у ворот Альбенке (Àlbinque). Он ехал на лошади, за которую город заплатил сто
пятьдесят золотых экю, покрытой попоной из ярко-красного английского сукна, со
сбруей, украшенной шарами из позолоченной меди. Консулы шли пешком, держа в
руках ленты, расшитые шелком и золотом, привязанные к поводьям коня, и
поддерживая гербовый балдахин над головой благородного всадника. Во главе
кортежа, музыканты играли на флейтах, ребекках и волынках, в то время как
городские дети, идущие в ряд, поддерживали на концах ветвей дикого винограда
красочные значки. Затем проследовали ряженые, одетые дикарями, или, что
несколько странно, купцами и нотариусами (?), которые танцевали и кувыркались,
вызывая смех толпы. От имени города, организовавшего такую встречу, к графу
обратился с речью доктор красноречия, Антуан Кабироль (Cabirol), специально приглашенный из
Тулузы. Наконец, при закрытии этого праздника, длившегося два дня, консулы
преподнесли графу в подарок триста золотых экю, а он подтвердил льготы города
Кастра, которыми тот пользовался во времена его отца[28].
Таким образом, объединяя заботу о своих личных
интересах с общественной деятельностью, Жак д'Арманьяк весьма достойно играл
свою роль большого вассала в течение последних лет правления Карла VII.
Искренне верный королю, он был среди сеньоров, собравшихся в отеле графа дю
Мэна в Вильфранше (Villefranche) в Берри, в конце июля 1460 года, и
порешивших, что, учитывая непокорность герцога Бургундии Филиппа Доброго, Карл
VII имеет право прийти manu
militari, чтобы заставить
его выполнять постановления парижского парламента, и чтобы обеспечить
сохранение своего суверенитета на землях, которые Филипп держал от короны[29].
Вряд ли это могло вызвать расположение дофина Людовика, гостя бургундского
принца, находящегося, фактически на его содержании, тем более, что в ближайшее
время ему предстояло взойти на трон Франции!
II
Однако никто не был лучше принят
Людовиком XI, при его вступлении во Францию, чем Жак д'Арманьяк, граф де Ла
Марш. Бургундские хронисты, которые рассказали с такой подробностью о роскошных
праздниках, в которых Филипп Добрый принял участие в Париже после коронации,
Жак дю Клерк и, главным образом, Шателен, не забывают постоянно упоминать о
господине де Ла Марше. При въезде нового короля в свою столицу, 14 августа 1461
года, Жак отличался элегантностью своего нелепого наряда и «попоной своего
коня, как обычно усеянной крупными золотыми яблоками (sa houssiere toute pleine,
semée, comme d'habitude, de grosses pommes d'or)». На ужине в
большом зале Дворца, именно он прислуживал королю в качестве стольника, в то
время как граф де Лаваль был кравчим, а Филипп Савойский хлебодаром. Кастр
ездил по парижским улицам с герцогами Бургундии, Бурбонне и Орлеана и, как и
они, ради популярности, садился рядом с горожанами «за столы и праздновал с
ними (à tables et
en banquets)[30]».
Через несколько недель он уже оказывается в Туре, где угощает графа де Шароле,
Карла, который, предприняв паломничество в Сен-Клод, в Юра, явился в Тур
принести оммаж королю, прежде чем вернуться во Фландрию. В этот счастливый
период своей жизни, Жак видит вокруг себя только друзей, и первые годы
правления Людовика XI отмечены апогеем его короткой карьеры. Милость короля
была такой, что легко верится: если бы не его несчастное выступление в 1465
году, Жак д'Арманьяк еще долго бы занимал важное место в окружении короля.
Одной из первых забот
Людовика XI стала женитьба его любимца. Шателен утверждает, что король лично
отверг планируемый союз графа де Ла Марша с Катрин, одной из дочерей герцога
Шарля де Бурбона, «одной из красивейших принцесс крови (l'une des belles filles de France)». Во всяком случае, Людовик отдал Жаку д'Арманьяку свою
собственную крестницу, Луизу д'Анжу, дочь графа дю Мэна, своего дяди, и граф де
Ла Марш принял блестящий союз, который ему был предложен. Еще не так давно, уж
не знаю, откуда взялся такой религиозный пыл, наследник Бернара д'Арманьяка
настойчиво домогался церковной тонзуры, и подумывал об обете безбрачия[31].
В 1462 году настроение полностью изменилось, и намерение играть значительную
политическую роль захватило его сердце. Для этого нет лучшего средства, чем
возвыситься браком до того, чтобы оказаться двоюродным братом короля!
Людовик XI, в свою очередь,
чтобы отметить свою благосклонность, решил в пользу «своего любимчика (son mignon)» спорный вопрос, уже давно стоящий перед короной Франции, домом де
Бурбон-Ла Марш и короной Наварры, утвердив права графа де Ла Марш на герцогство
Немур. Мишле[32] подчеркнул
значимость такого решения, или, повторяя его слова, этого «приступа
сумасшествия короля, принесшего младшему д’Арманьяку чудовищное состояние! (folie du roi qui se dépouille
pour faire à ce cadet d'Armagnac une monstrueuse fortune)». Необходимо вернуть дело к
его истокам, и разобрать более подробно превратности герцогства Немур.
9 июня 1404 года Карл VI передал
королю Наварры Карлу III 12,000 ливров ренты, собираемой с некоторых городов и
шателений, расположенных в Бри и Шампани[33],
чтобы вознаградить его за отказ, который он только что сделал в пользу короны,
от всех прав, которыми он владел как в графстве Шампань, так и в графстве и
городах Эвре (Evreux) и Авранша (Avranches) в Нормандии.
Объединение всех сеньорий, назначенных для поддержания этой ренты, возводилось
в ранг герцогства, под названием Немур, которое король Наварры и его преемники
держали бы как пэрстве от короля Франции за веру и почтение, точно так же, как
графство Эвре. Король оставлял за собой только, согласно обычаю, охрану
кафедральных церквей и церквей, основанных королями[34].
Через
несколько месяцев, Карл III выдал свою дочь Беатриссу за Жака II, графа де Ла
Марша. По контракту от 15 августа 1405 года, король Наварры обязался передать
своей дочери 4,000 ливров ренты, собираемой ежегодно в Гатине (Gâtinais), Шампани и Бри в сеньориях, зависимых от герцогства
Немур. Но так как оценка земель, которые должны были составить герцогство, не
была закончена, Шарль III оставил себе срок в два года, чтобы назначить домены,
с которых следовало собирать после его смерти 4,000 ливров ренты, составляющих
долю графини де Ла Марш в наследстве. Во время жизни ее отца, Беатрисса должна
была получать ежегодно, из рук казначея, ведущего доходы герцогства, по 2,000
турских ливров, помимо суммы в 60,000 ливров, которая ей были бы выплачены
ежегодными частями по 12,000 ливров из эд того же герцогства, из которых 40,000
ливров были бы превращены в земли, предназначенные образовать собственные земли
графини де Ла Марш. Со своей стороны, граф де Ла Марш назначил своей будущей жене
вдовью долю в 4,000 турских ливров доходов в землях[35].
Таково происхождение претензий
на герцогство Немур потомков Жака II и Беатриссы Наваррской.
Брак не был продолжительным, так
как графиня де Ла Марш умерла в ноябре 1407 года. Она оставила дочь, Элеонору,
которой предстояло стать единственной наследницей своих родителей. Девочка,
рожденная в Наварре, жила там на руках короля Карла III, ее дедушки, который
неоднократно отказывался передать ее отцу. Что касается 4,000 ливров ренты,
которые должны были составить в будущем долю наследства его внучки, то только
19 ноября 1410 года король Наварры смог установить ее источник. Из 60,000
франков, которые Жак де Бурбон должен был получить как муж своей жены, 40,000
так и не были выплачены, как, впрочем, и пенсия в 2,000 ливров, из которой граф
де Ла Марш никогда не получил и су; таким образом король Наварры, который дожил
до 1425 года, задолжал Элеоноре де Бурбон сумму в 40,000 франков. Правда, он ее
содержал, и, надо сказать в его оправдание, он так никогда и не сумел извлечь
большой прибыли из своего герцогства Немур.
В 1414 году, 23 декабря,
король Франции Карл VI, на основании того, что у его наваррского кузена не было
мужского наследника, конфисковал герцогство, управление которым он поручил
Артуру, графу де Ришмону, второму сыну Жана V, герцога Бретани, и Жанны
Наваррской, и, через свою мать, племяннику короля Карла III. Это близкое
родство должно было, в соответствии с королевским решением, обеспечить особую
заботу де Ришмона в соблюдении интересов его дяди, но в действительности
Карл VI сделал, в замаскированной форме, передачу в дар доходов от герцогства
Немур Артуру Бретонскому, который не долго пользовался этим подарком[36].
После смерти Карла III, Бланш,
его старшая дочь, наследовала трон Наварры и намеревалась также вступить во
владение герцогством Немур. С этой целью вместе со своим мужем, Жаном II
Арагонским, она обратилась к королю Франции Карлу VII, который, 5 февраля 1437
года (ст. стиля), предоставил на один год королевской чете управление и доходы
от герцогства. Немур, Шато-Ландон (Château-Landon),
Куртене (Courtenay) и Мец-ле-Марешаль (Metz-le-Maréchal) были исключены из их земель, и более того, король
недвусмысленно сохранял все права на герцогство[37];
так что не стоит удивляться тому, что Карл VII, «лучше информированный (mieux informé)», 2 мая 1442 года, по причине отсутствия мужского
потомства у Карла III Наваррского, объявил, что герцогство Немур возвращено
короне в 1425 году. Просто, из этого следует, что симпатии короля перестали
быть благоприятными для наваррцев[38].
Вскоре положение еще
усложнилось. Единственная дочь Жака II, графа де Ла Марша, и Беатриссы
Наваррской, Элеонора де Бурбон, вышедшая замуж за графа де Пардиака, Бернара
д'Арманьяка, не намеревалась отказываться от денег, которые ее дед, король
Наварры, обещал, но так и не выплатил ее родителям. С 1435 года, граф и графиня
де Ла Марш, после некоторого подведения итогов, неутешительных для королевы и
короля Наварры, подали иск в парижский парламент на Бланш и ее мужа Жана
Арагонского[39]. 13 августа
1446 года они получали благоприятное решение, и, 8 марта следующего года,
прокуроры обеих сторон, «во имя мира и любви, и близкого родства сторон (pour nourrir paix et amour et
vu la proche parenté des parties)»,
пришли к соглашению на следующих условиях. Король Наварры Жан II, и его сын,
принц де Виан, Карлос, представляющий Бланш, его мать, умершую в 1441 году,
должны выплатить Бернару и Элеоноре сумму в размере 40,000 франков, такой же суммой
оплатить расходы на процесс, и, кроме того, выплатить, считая со смерти Карла
III, старые долги по ренте в 4,000 ливров, обещанной этим принцем его дочери
Беатриссе при ее браке с Жаком де Бурбоном-Ла Марш. Для обеспечения в будущем
сбора этой ренты, были выделены надежные источник в доменах герцогства Немур,
и, до завершения расчетов, в залог Элеоноре де Бурбон передавались из
оставшихся свободных земель, сеньории на сумму 80,000 турских ливров, чтобы
компенсировать ущерб, которому ее состояние и она сама подверглись в связи с не
выплатой суммы в 40,000 франков из 60,000, которые Карл III обязывался когда-то
выплатить своему зятю и своей дочери[40].
Действительно, это соглашение обеспечивало выполнение решения от 13 августа 1446 года. Метр Андре Котен (Cotin), советник парижского парламента, отправился в Гатине и определил в качестве источников выплаты ренты в 4,000 ливров шателении, земли и сеньории Шато-Ландон (Château-Landon), Шеруа (Cheroy), Сен-Флорантен (Saint-Florentin), леса Димон (Dixmont), Эрви-ле-Шато (Ervy-le-Château), Данмари (Dannemarie), Ножан-сюр-Сен (Nogent-sur-Seine), Бофор (Beaufort), Сулен (Soulaines), Ласикур (Lassicourt), Пон-сюр-Йонн (Pont-sur-Yonne) и Мец-ле-Марешаль (Metz-le-Maréchal). Чтобы выплатить сумму в 40,000 франков, тот же комиссар поместил на аукцион город, замок и сеньорию Немур, с титулом герцогства, и места, земли и сеньории Лорре-ле-Бокаж (Lorrez-le-Bocage), Флажи (Flagy), Долло (Dollot), Ву (Voulx), Линьи-ле-Шато (Ligny-le-Château), Гре (Grez) и Куломье (Coulommiers). Но появились некоторые возражения, среди которых, что особенно важно! протест прокурора короля, метра Жана Дове (Dauvet). Защитник прав трона объявил, что герцогство было достоянием Франции и не могло «перейти по женской линии (cheoir en fille)». Более того, король Карл VI конфисковал его за не принесение оммажа. Как бы то ни было, герцогство Немур должно принадлежать короне[41].
Положение практически не
менялось до смерти Бернара д'Арманьяка. Жан II Арагонский и его сын именовались
герцогами де Немур, одновременно с титулом королей Наварры[42].
В своею очередь, Жак д'Арманьяк, ставший графом де Ла Маршем, и Элеонора, его
мать, направили протест генеральному прокурору короля. Стороны выставили списки
своих претензий, процесс грозил стать вечным, когда Людовик XI, взойдя на трон,
чтобы вознаграждать «добрую и приятную службу (les bons et agréables services)» графа де Ла Марша и, главным образом, «в милости и
ожидании (en
faveur et contemplation)» его скорого брака с
Луизой д’Анжу, предписал генеральному прокурору обеспечить, чтобы постановление
от 13 августа 1446 года в пользу Арманьяков-Ла Марш, было полностью выполнено[43].
В тот же день, когда король, таким образом, решил актом милости этот старый
полувековой спор, новый герцог де Немур принес оммаж своему сюзерену.
Несколькими неделями позже,
Жак д'Арманьяк сочетался браком с Луизой д'Анжу. Брачный договор был составлен
12 июня 1462 года в форме, принятой для контрактов в Пуатье и Лиможе. Шарль
д'Анжу, граф дю Мэн, и Изабо де Люксембург, его жена, выделили в качестве
приданого их дочери капитал в 60,000 турских ливров, из которых 15,000
подлежали выплате до «свадьбы (les épousailles)»,
а остаток в шесть периодических платежах неравной значимости[44].
Для обеспечения, граф дю Мэн вручил герцогу де Немуру доверенность на пенсию,
которая предназначалась ему как лейтенанту короля в Лангедоке. Шарль д'Анжу и
его жена обязались кроме того предоставить новобрачным ренту в 1,000 ливров, и,
для обеспечения платежа, заменили ее, с согласия Людовика XI, некоторыми
правами на доходы от герцогства Немур, которые они также оспаривали у дома
Наварры. В дополнение, господин дю Мэн обещал передать своему зятю, тотчас же
после церемонии бракосочетания, места Бофор (Beaufort) и Куломье (Coulommiers), которые он держал, не знаю уж по какой причине.
Обусловленные преимущества в пользу Луизы д'Анжу должны были составить в
будущем всю его долю в наследстве родителей, если только эти последние не
умрут, не оставив мужского потомства. В этом случае герцогиня де
Немура должна была разделить все наследство с сестрами, с учетом ее права
«старшинства (aisnage)».
Жак д'Арманьяк, предусматривая
случай, если он скончается раньше своей жены, выделил ей во вдовью долю замок,
землю и сеньорию Монтегю-ан-Комбрей (Montaigut-en-Combraille) и
одно или два места в Нижнем Ла Марш, что в целом должно было обеспечить доход в
3,000 турских ливров, которым герцогиня должна была пользоваться вплоть до
своей смерти. Кроме того, на тот же случай, предназначалась сумма в 40,000
ливров. Если бы наоборот, она умерла первой, не оставив детей, Жак должен был
возвратить 40,000 ливров графу и графине дю Мэн или их представителям, в
шестилетний срок[45].
В
этом же году новый герцог де Немура вновь столкнулся лицом к лицу со своими
старинными противниками Наваррцами, но уже не в зале суда, а на поле битвы и с
оружием в руках. Соперничество короля Арагона и его сына Карлоса за корону
Арагона (м. б. – Наварры? – прим. переводчика), которую смерть королевы
Бланш законно передавала ее сыну, плен и таинственная кончина Карлоса (23
сентября 1461), затем заключение в тюрьму Бланш, его сестры, передача отцом
Наварры Леоноре, графине де Фуа, его другой дочери, что обеспечивало для дома
де Фуа наваррское наследство, все эти ссоры и злодеяния повергли в огонь и
кровь южные Пиренеи. Каталонцы, которыми правил несчастный Карлос,
ссылаясь на свои древние привилегии, отказались принять в качестве его
преемника инфанта Фердинанда, малолетнего сына короля Жана и Жанны, его второй
жены. В сентябре 1461 года, Штаты Каталонии настойчиво просили вмешательства
Людовика XI. Тот, видя в этом удобный случай подчеркнуть свои личные претензии
в наваррском наследстве, сначала приказал графу де Фуа им не препятствовать. Но
опасение союза между королем Арагона и королем Англии, Эдуардом IV, заставил
Людовика XI пойти на попятную. Забыв о своих первых обещаниях, он прислушался к
предложениям Жана II, и разрешил Гастону де Фуа помочь своему тестю против
восставших каталонцев, и его вероломство дошло до того, чтобы предложить ему
войска. Встреча в Совтерре (Sauveterre) в Беарне (3
мая) позволила королям Франции и Арагона обсудить условия помощи, которые
Людовик собирался предоставить Арагону. Предварительный договор был уточнен и
заключен окончательно в Байонне несколькими днями позже (21 мая), затем
подтвержден в Сарагосе Жаном Арагонским 23 мая 1462 года. Взамен помощи в
семисот французских копий, сопровождаемых пехотой и артиллерии, король Арагона,
в возмещение расходов Людовика XI на экспедицию, обязался выплатить ему 200,000
золотых экю и обещал ему передать в качестве гарантии замки Перпиньян и Колиур
(Collioure) в графствах Руссильон и Сердань (Cerdagne). Оба графства переходили под управление короля Франции, с обязанностью
очистить места, захваченные мятежниками, и Людовику XI разрешалось использовать
доходы от этих провинций для погашения процентов по долгу, который так и не был
никогда выплачен[46]!
Хвастался ли Жак д'Арманьяк, как говорили[47], что добьется Наварры? В этом нет ничего невозможного. Разве его бабушка Беатрисса, графиня де Ла Марш, не была сестрой Бланш, королевы Наварры, и не был ли он сам кузеном Карлоса, последнего законного правителя этого королевства? Но для того, чтобы это осуществилось, чтобы герцог де Немур взошел на трон по праву наследования, для этого надо было отодвинуть Леонору, графиню де Фуа, родную сестру умершего принца де Виана, но было общеизвестно, что страна отказалась бы повиноваться дому де Фуа. Столь красивая мечта, какой бы честолюбивый она ни казалась, не была, таким образом, лишена основания!
Если подобные мечты и будоражили
какое-то время его воображение, договор в Байонне и брак Гастона де Фуа, сына
графа Гастона IV и Леоноры, с сестрой Людовика XI, Мадлен Французской, должны
были быстро их развеять. Положение Жака по отношению к королю Арагона, узурпатору
Наварры, определилось. Я затрудняюсь, поэтому, доверять высказыванию хроники
Martinienne, которая утверждает, что Людовик XI поставил герцога де Немура во
главе армии, которую он собирал «для оказания помощи (pour faire ayde)» королю
Арагона[48].
Это ошибка. В течение всего июня 1462, французские отряды собирались в Гиени и
Лангедоке и двенадцать тысяч человек вышли из Нарбонны, чтобы берегом
Средиземного моря пройти на равнину Руссильона и к Пиренеям; но, если Жак
д'Арманьяк и сыграл какую-то роль в организации этой маленькой армии[49],
именно граф де Фуа принял руководство кампании, начатой в конце того же месяца.
Биограф Гастон IV, Гийом Лезер (Leseur), который сообщил об этой экспедиции самые подробные детали[50],
не упоминает даже имени герцога де Немура. Дело, в том, что действительно, в
течение всего лета 1462, этот принц жил в Гаскони, где имелись, как это
называет современник, «некоторые неурядицы (doubte de
triboul)». Опасаясь высадки англичан, Людовик XI концентрировал войска
вокруг Бордо, там и находился Жак д'Арманьяк, со своим тестем, графом дю Мэном,
и графом д'Ангулемом[51].
Я
не должен, таким образом, останавливаться на кампании в Каталонии, в которой
Немур не участвовал. Известно, что после блестящего начала, французы и арагонцы
были остановлены сопротивлением населения Барселоны. Вмешательство короля
Кастилии, Генриха IV, призванного каталонцами, напугало Жана II, опасающегося,
что этот поход поставит под угрозу Сарагосу, его столицу. Союзники сняли осаду с
Барселоны, двинулись на Таррагону (Tarragone), которую
захватили, прошли по долине Эбра (Èbre) и
совершили триумфальный вход Сарагосу на рождество 1462 года[52].
Людовик XI, опасаясь претензий, которые король Кастилии предъявлял на Наварру
как муж Бланш, одна из дочерей последней королевы и Жана Арагонского, Людовик
XI, повторяю, старался занять эту провинцию, но, так как это противоречило
взятым обязательствам и грозило ссорой, в которой Франция была не
заинтересована, он начал переговоры с Генрихом Кастильским с целью контроля над
переговорами этого принца с королем Арагона[53].
Быстро было заключено перемирие, и французские войска двинулись на север, часть
через порт Jacca и долину Urdos, другие – через
Ронсеваль (Roncevaux) и Сен-Жан-Пье-де-Пор (Saint-Jean-Pied-de-Port).
В результате, Людовик XI не
имел никакой причины хвалиться помощью своему союзнику, королю Арагона. В
последний момент, Жан II засомневался, стоит ли передавать французам замки
Перпиньян и Колиур, и еще немного, и маршал де Комменж, Жан, бастард
д’Арманьяк, начал бы осаду. Обе крепости были переданы, но ему пришлось идти
окружным путем через город Перпиньян и других места Руссильона, которые, в
конце 1462 года, еще не были в руках французских капитанов. После этого Людовик
XI, освободившись от страха по отношению к англичанам, и считая, что он
достаточно поработал для короля Арагона, решил привести в исполнение статью
договора в Байонне, по которой ему разрешалось завладеть графствами Руссильон и
Сердань, сохранять их до полного возмещения расходов на экспедицию в Каталонию,
совершенную, так сказать, в кредит для Жана II Арагонского.
В этот момент, герцог де
Немур вновь появляется на сцене и в ноябре или начале следующего месяца, это
надо уточнить, получает, по всей видимости, комиссию лейтенанта короля в
Руссильоне, которая ему была вручена со специальным мандатом отправиться в эту
провинцию во главе шестисот копий «для обеспечения подкрепления гарнизонам в
замке Перпиньяна и в других местах и землях Руссильона (paur donner renfort aux gens de guerre
estans... au chastel de Perpignan et ailleurs ou pays de Roussillon)», и для того, чтобы привести в повиновение королю город
Перпиньян и вышеупомянутые земли (la ville de Perpignan et ledit pays)». Жак д'Арманьяк получил право действовать по-своему усмотрению
для успокоения провинции, и даже получил разрешение, которое Людовик XI
предоставлял очень редко, милостиво встречать всех, кто пожелает подчиниться,
прощая им «все бунты и непослушания (toutes rebellions et désobéissances)[54]».
Немур с большим мастерством
выполнил миссию, порученную ему королем. Французский гарнизон, занимавший замок
Перпиньяна, осажденный горожанами, обстреливаемый из орудий, с большим трудом
защищал полуразрушенные стены крепости[55].
В пятницу 7 января 1463 (нов. стиля) герцог отдает приказ атаковать форт,
возведенный перпиньянцами напротив ворот замка, и так воодушевляет своих
солдат, что семь отлично устроенных ретраншементов захвачены единым порывом
после ожесточенной борьбы. Защитники в ужасе бегут, пытаясь найти убежище в городе,
который французы легко захватили бы в тот же день, если бы их начальник,
опасаясь излишних убийств и разрушений, которые наверняка сопровождали бы это
яростное вторжение, решительно не остановил атаку. Несколькими часами позже, в
полночь, к Немуру явилась депутация жителей Перпиньяна, с выражением
благодарности. Он принял их милостиво, и на следующий день, принял сдачу
города. В воскресенье 9 января, консулы, сопровождаемые сотней горожан, пришли
на коленях умолять генерала-лейтенанта Людовика XI простить им оскорбление, в
котором они оказались повинны перед королем Франции, и принесли клятву быть в
дальнейшем добрыми и верными ему. Герцог, вопреки варварским обычаям эпохи,
доброжелательно принял делегацию, и вызвал восхищение своим великодушием к побежденным.
На следующий день, урегулировав все вопросы, он совершил торжественный въезд в
Перпиньян, и получил в большой церкви клятву верности собравшегося народа[56].
Затем, не позволяя остыть впечатлению, вызванному в провинции известием о
падении столицы, молодой командующий двинулся на Эльн (Elne)[57],
оставив маршала Руо (Rouault)
для охраны завоеванного. 13 января, Эльн покорился,
а после него и весь Руссильон в целом.
Людовик XI так обрадовался
результатам этой молниеносной экспедиции, что пожертвовал 1,200 золотых экю
раке святого Мартина Турского, в благодарность за святое «чудо (miracle)», которое тот соизволил явить[58].
Вероятно, король проявил себя менее благодарным по отношению к своему кузену де
Немуру, хотя тот вложил в армейскую казну сумму, важную для закупки «вооружения
(arnois)»[59].
Жак оставался несколько месяцев в Руссильоне, чтобы организовывать
администрацию присоединенных провинций, причем задача осложнялась
недружелюбием, которое коренное население проявляло против своих новых
иностранных хозяев. Перпиньян в особенности был крайне ревнив в сохранении свои
старинных прав, и в любое время можно было опасаться мятежа. В феврале 1463
года (нов. стиль), Людовик XI, у которого везде были глаза и уши, уловил
какой-то «замысел (tramée)»
из письма адмирала де Монтобана (Montauban),
и поторопился направить герцогу де Немуру инструкции, столь же строгие, как и
точные, задавить движение в зародыше, прибегая к показательным наказаниям для
зачинщиков. Делегаты, направленные консулами Перпиньяна в Дакс (Dax) для защиты своих привилегий перед
королем Франции, встретили мало обнадеживающий прием. Король отказался даже
рассмотреть эти привилегии и ограничился тем, что обещал послам, что он
отправит герцогу де Немуру и людям его совета распоряжение «непосредственно в
Перпиньяне рассмотреть упомянутые привилегии, и, по возможности, найти способ
их соблюдать (estans au
dit lieu de Perpignan qu'ilz voient les dits previleges, et après qu'il
les aront bien visitez, qu'ilz besongnent sur ce avec les dits de Perpignen par
la meilleure et plus doulce voye que faire se pourra)[60]».
Пребывание Жака д'Арманьяка
в Руссильоне не продолжалось дольше первой трети 1463 года, так как мы знаем,
что весной этого года он навещал около Кастра свою молодую жену и свою
мать, которые жили вместе в замке Рокекурб.
Вдова Бернара д'Арманьяка, «Госпожа Старшая (Mme la Maior)», как ее
называли в графстве, имела там свою обычную резиденцию, и довольно естественно,
что Госпожа де Немур жила при свекрови, пока отсутствовал ее муж. Но между тем,
пребывание в Рокекурбе было не
желательным в этот момент, так как чума не щадила окрестностей Кастра. Я не
знаю, эта ли ужасная болезнь сразила Жака при его возвращении из Руссильона, но
с уверенностью можно сказать, что его здоровье внушало большие опасения, так
как магистрат Кастра постановил читать молитвы о выздоровлении своего графа[61].
Он действительно вылечился, и, по приглашению Людовика XI, который «сильно его
любил (l'amoit fort)», сопровождал своего сюзерена в поездке по Пикардии во
время передачи городов на Сомме[62].
Доказательством степени доверия короля верности герцога де Немура служит тот
факт, что именно ему он поручил воспитание молодого Рене, сына герцога
д’Алансона, которого партия недовольных пыталась соблазнить и привлечь на свою
сторону[63].
И так, облеченному
привязанностью Людовика XI, «привлекательному и приятному (gracieulx и doulx)»,
Немуру, казалось, оставалось только благоденствовать под сенью королевской
милости[64].
III
Как объяснить, что всего через год Жак д'Арманьяк
оказался среди противников короля? Прежде всего, дело в том, что он, один из
крупнейших сеньоров, знакомый с азами господства, не питает никаких иллюзий на
счет действия центральной власти по отношению к его собратьям. Я говорил уже,
что оценка Людовиком XI службы герцога в Руссильоне, оставила некоторую горечь
в его сердце. Чрезмерно честолюбивый, Жак считал себя рожденным для великих
дел, как и все представители его дома, и не мог смириться с тем, что играет
вторые роли, которые талант короля навязывал даже своим любимым слугам. Отсюда
конфликт, раздуваемый колебаниями, скорее видимыми, чем реальными, и мелочными
изменами.
Осенью 1464 года мы видим
герцога де Немура тесно связанным с человеком, которого пятью годами позже
Людовик XI использует, чтобы наказать его, я, говорю об Антуане де Шабанне,
графе де Даммартене, в тот момент – опальном узнике Бастилии. Нет ничего
невозможного в том, что Жак благоприятствовал побегу пленника, так как именно к
нему Шабанн, предупрежденный о планах бегства герцога де Берри, брата короля, послал
своего племянника, Гино Вижье (Guinot Vigier), «чтобы сообщить значительные
новости о том, как идет дело (pour savoir amples nouvelles de ce qu'il avoit
affaire)[65]».
В конце осени 1464 года,
Жак д'Арманьяк, который был в октябре с королем в Руане, отправился на
некоторое время в Немур[66],
куда король и послал за ним, чтобы он явился в Тур на ассамблею сеньоров,
которая, по мысли Людовика XI, должна была вернуть ему расположение недовольных[67].
После безрезультатной попытки урегулирования (18 декабря), Жак отправился
провести зиму в Ла Марше и Кастре, при этом он сохранил сомнительные связи, и
уже рассматривался принцами как один из них, в то время как король, не желавший
верить в такую неблагодарность, направил к нему Жана де Рейака (Reilhac), своего секретаря, чтобы просить
его объясниться и, пока не поздно, присоединяться к партии королевской власти.
Документы эпохи хранят следы переговоров между Людовиком XI и его непокорным
вассалом, который прибегал к уверткам и выставлял условия, еще не мятежные, но
уже вероломные. В начале выступления за Общественного Благо, Жаку, сеньору де
Ланжаку[68],
одному из наиболее доверенных служителей герцога де Немура, было поручено
доставить королю то, что можно назвать ультиматумом. Присоединив оскорбление к
измене, Жак д'Арманьяк потребовал для поездки к своему сюзерену, пропуска
подтвержденный графами дю Мэном и де Комменжем, «как будто он собирается прийти
туда только для того, чтобы уйти оттуда (tant vour venir comme pour s'en
retourner)». Он хотел также, чтобы ему одному была поручена миссия обсуждать
«условия (appointement)» с
восставшими сеньорами; но, хотя он и обещал делать все «для блага и чести
короля, для выгоды и пользы и общественного спокойствия (pour le bien et honeur
du roi, prouffit et utilité de son reaime et de la chouse publique)», он
не намеревался ничего делать. Вначале он потребовал сто конских сбруй и двести
бригандин для вооружения своих людей. Затем появилось требования денег: жалоба
на пенсию, которая составляла 8,000 турских ливров в год, огромная сумма в те
времена, но почетная доля в которой, всего 2,500 ливров, была так мала, что «он
возвратил бы крест (il n'en recouvrerait croix)». Также была претензия на 4,500
экю, выдвинутая им еще два года назад «за вооружение для Руссильона (pour les
arnois de Roussillon)», которые герцог хотел получить незамедлительно[69].
Немур сам заявит в следующем году, что у его эмиссара было поручение указать
королю причины, по которым он «передал свою печать сеньорам (baillé son
scellé aux seigneurs)», и, также, информировать об этом графа дю Мэна,
своего тестя, и некоторых других лиц из окружения короля. Но он всегда отрицал,
хотя в то время его все в этом подозревали, свои интриги при дворе с сиром дю
Ло, фаворитом Людовика XI[70].
Несмотря на все подозрительные действия, король, который не знал всего, все еще
отказывался верить в возможность окончательного разрыва и ставил под сомнение
доклады, которые ему приходили из Пуату, доклады, согласно которым солдаты Жака
д'Арманьяка, перейдя границы Ла Марша, подошли к Монморийону (Montmorillon), словно их начальник готовил
налет на Пуатье[71].
В действительности, единственной претензией, которой
Немур мог оправдать свой мятеж, была «недостаточная компенсация (petit appointement)», выплаченная королем
«относительно его пенсий и расходов в Руссильоне (touchant sa pencion et les harnoys de Roussillon)»,
о чем он без устали напоминал. Он составил оправдательный список, который
поручил Жану Такене доставить своему родственнику, маршалу де Комменжу, чтобы
тот стал его защитником перед королем. Защищаясь от любого подозрения во
враждебности, Немур утверждал, что, если он и поставил свою печать на
соглашении заговорщиков, «он никогда не слышал ничего против короля и короны (il n'entendit oncques... qu'on fist rien
contre le Roy ne sa couronne)[72]».
Объясняя события последних шести месяцев, он сослался, чтобы оправдать отказ
выполнить приказы короля, «по поводу шума в Аббвиле (Abbeville), Нормандии и Гиени, и выступления графа Варвика (Varvic) и
англичан против сеньоров (le bruit,
qui fut à Abbeville, de Normandie et Guienne et de la venue du conte de
Varvic et des Anglois pour destruire les seigneurs)», на угрожающее
поведение короля по отношению к своей персоне. Несмотря ни на что, когда
бегство Шарля Французского в Бретань (6 марта) послужило сигналом к
выступлению, Жак д'Арманьяк приказал всем своим вассалам «выступить в поддержку
короля (se abiller pour aller devers
le Roy)». Если он и задержался с выступлением, то только из-за зловещих
слухов, которые приходили к нему от двора, угроз, за которыми следовали акты
враждебности, такие как учреждение королевских гарнизонов в некоторых из его
мест, и запрет, объявленный в Лиможе, продавать ему военное снаряжение. Короче,
герцог, вверял свою честь и свою жизнь попечению графа де Комменжа, выражая пылкое
желание быть использованным «волей и командованием короля (par le vouloir des
parties et commandement du Roy)» за туже «компенсацию (appointement)», как и
другие сеньоры, видя в этом единственный способ избежать «разграбления и
разрушения королевства (la pillerie et destruction du royaume)[73]».
Должно быть, маршал
убедился сам и сумел убедить Людовика XI в искренности своего племянника,
потому что 10 мая, возможно после новой миссии де Ланжака, король пишет из
Линьера (Lignières) в Берри канцлеру в Париж: «Наш добрый
кузен де Немур обращается к нам через сеньора де Ланжака, и готов охотно
согласиться, как он уже говорил маршалу де Комменжу, на все, что ему будет
предложено, и они будут в будущий понедельник вместе; и он готов выполнить все,
что нам будет угодно ему приказать (Beau cousin de Nemours nous a fait supplier
et requérir par le Sr de Langhac que voulsissions consentir
qu'il peust parler au maréchal de Comminge, ce que lui avons
accordé, et seront lundy prochain ensemble ; et de là s'en vient
devers nous prest et délibéré de faire ce qu'il nous
plaira lui charger et commander)[74]».
Но говорить о победе было еще
рано. Правда, Людовик XI сумел быстрым маршем к Бурбонне, внести смятение во
вражеском лагере. Там еще ничего не было организовано. Герцог де Бурбон, Жан
II, душа мятежа к югу от Луары, не имел сил для сопротивления двенадцати сотням
копий, приведенных королем. Граф д’Арманьяк, Жан V, и сир д’Альбре оставались
еще в неопределенности, сдерживаемые силами сенешалей Тулузы, Керси, Руэрга и Каркассона[75].
«Все эти сеньоры», - пишет хорошо информированный свидетель, «бедны динариями и
людьми и имеют с собой только своих дворян и вассалов (Tous ces seigneurs, sont pauvres en deniers et en
gens et n'ont avec eux que leurs gentilshommes et vassaux)[76]»,
и слова миланского посла согласуются с сообщениями, которые маршал Руо[77],
командующий на Севере, получал из королевского лагеря. Что могли
противопоставить многочисленным и хорошо обученным силам Людовика XI герцог де
Немур и его кузен граф д’Арманьяк? Едва ли пятьсот копий, причем две трети
которых, набранных для службы королю, разумеется отказались бы выступить против
него[78].
Герцог де Бурбон, Жан II, был подготовлен не лучше. Луи XI, смелым решением,
которое делает большую честь его военным талантам, пренебрег Буржем, который
призвал гарнизон бурбонцев, и взял приступом Сент-Аман-Мон-Рон (Saint-Amand-Mont-Rond)[79].
Затем направился от Линьера к Шатомейану (Châteaumeillant)[80] и к Монлюсону (Montluçon)[81],
чтобы привести их к покорности и наладить взаимодействие с Дофине и Савойей,
своими союзниками. 14 мая он взял Монлюсон, где узнал о начале военных действий
графов де Шароле и де Сен-Поля, которые вторглись во Францию на границе с
Пикардией. Немур, оставаясь неподвижным в своем замке Монтегю в Комбрейе[82],
внимательно следил за событиями на Севере, выжидал, затягивал переговоры,
ведущиеся с королем, в надежде, что бретонцы или бургундцы вынудят его пойти на
уступки, или что он поспешит на помощь Парижу оказавшемуся под угрозой.
Людовик, который не отказался от надежды возвратить своего бывшего фаворита,
начал с того, что направил к нему одного из своих приверженцев, бретонца Ива дю
Фу (Fou), с обещанием
пропуска, который он требовал; и Немур в ответ отослал в Монлюсон де Ланжака с
Жоржем де Вуэ (Vouhet), чтобы
оговорить условия «обеспечения (sûreté)».
Но тут их встретил мастер интриг, которому Людовик XI имел слабость доверять, и
который держал в своих руках большую часть участников заговора Общественного
блага, Луи д’Аркур, епископ Байе (Bayeux) и патриарх Иерусалима. Он тайно убедил де
Ланжака отговорить своего хозяина от присоединения к королю[83].
Более того, указав посланнику на небольшое количество солдат, которых король
оставил в Монлюсоне, в то время как основные силы армии вели осаду Эриссона (Hérisson)[84],
предателю хватило смелости предложить Жаку д'Арманьяку договориться с герцогом
де Бурбоном, чтобы попытаться похитить Людовика XI. Он считал это предприятие
легко осуществимым, так как, если подле короля и была его охрана и солдаты
маршала де Комменжа и сира дю Ло, этот последний был, как и его лейтенант,
Ланселот д’Онкур[85], тайным
сторонником сеньоров, да и в самом Монлюсоне было достаточно приверженцев
герцога де Бурбона. И если этот принц, выйдя из Мулена (Moulins), и Немур - из Монтегю, неожиданно
появятся перед воротами города с пятьюдесятью копьями каждый, то имеется
большой шанс захватить их. Затем следовало поспешить прямо в отель короля,
броситься ему в ноги, притворяясь что «требуют пощады (requérir mercy)», и, пользуясь
всеобщим замешательством, захватить его, - таков был план действий. Если бы де
Комменж, на чьей обязанности лежала охрана короля, проявил бы себя «суровым и
несговорчивым (rude et entier)», его заперли бы в его жилище. В случае
возмущения, патриарх брался успокоить толпу, крича через окно отеля, что ничего
не делается без согласия короля, жизни которого ничего не угрожает.
На какое-то мгновение, по
крайней мере, соблазненный этим смелым предложением, Немур сообщил о нем герцогу
де Бурбону, но оба отступили перед опасностями выполнения. Однако Жак, с целью
выиграть время, притворился, что сохраняет некоторые сомнения в планах короля
относительно себя, и в результате де Комменж и дю Ло были посланы в Монтегю, «чтобы обеспечить его приезд к королю (pour l'assurer de sa venue auprès du Roy)». Патриарх, прямое
доказательство ослепления Людовика XI на его счет, был отправлен вслед за ними,
и именно перед ним оба капитана поклялись, что герцог не должен ни в чем
опасаться короля. Не трудно предположить, что условия «обеспечения (sûreté)» были не
единственной темой разговоров де Немура с епископом Байе и сеньором дю Ло.
Герцог сам признался на следующий год, что он старался получать как можно
больше, особенно от дю Ло, хотя этот фаворит никогда не вмешивался в «дела
совета (matière de conseil)».
В конце концов, так как не оставалось больше никакого предлога к задержке,
Немур отправился в Монлюсон, готовясь играть между королем и сеньорами роль
«честного посредника (courtier
honnête)», и добрыми советами убедить своего сюзерена в той
простой истине, что для того, чтобы «жить со всеми в мире (demeurer en son entier)», ему необходимо
выполнять только три вещи: «поддерживать сеньоров и давать им крупные пенсии,
поддерживать справедливость и утешать народ! (entretenir les
seigneurs et leur donner grosses pensions, mettre sus justice et soulager le
peuple)[86]».
29 мая, Луи XI мог написать Жоржу Авару (Havart): « Монсеньор де Немур явился к нам, не будучи настроен против нас (Monseigneur de Nemours est venu devers nous, qui ne sera point contre nous)[87]». Одновременно с ним, в королевском лагере появились два эмиссара герцога де Бурбона, Пьер д’Амбуаз (Amboise), сеньор де Шомон-сюр-Луар (Chaumont-sur-Loire), и канцлер Бурбонне, которые объединили свои усилия с усилиями Жака д'Арманьяка, чтобы спасти Жана II, которому в Мулене, его столице, весьма угрожало продвижение королевской армии. Осторожность Людовика XI, иногда чрезмерная, вынудила его предоставить перемирие, но при строгом условии, что в течении этого времени Бурбон не позволит бургундцам появиться в его странах, на его землях и в его сеньориях (ne souffreroit les Bourguignons venir en ses pays, terres et seigneuries)[88]». 29 мая, король прибыл в Сен-Пурсен (Saint-Pourçain)[89], считая, что на следующий день Немур приведет герцога де Бурбона в Варан (Varennes), который расположен всего в двух лье от Сен-Пурсена. Он еще надеялся, что «соглашение (appointement)» с бурбонцами будет легко заключено, и что скоро, освободившись от всех забот с этой стороны, он сможет направить все свои силы в Пикардию, навстречу бургундскому вторжению[90]. Но он недооценивал людей, с которыми имел дело. Жан де Бурбон думал только о том, чтобы выиграть время, и Немур был с ним заодно[91]. В течение трех или четырех дней, Жак д'Арманьяк, «который был при короле (qui estoit pardevers le Roy)», продолжил уклончивые переговоры[92]. Скоро он был заменен в этой роли матерью герцога де Бурбона, Аньес Бургундской, и самой герцогиней, Жанной Французской, родной сестрой Людовика XI, а в это время Жан II, пользуясь отсрочкой, спешно посылал за бургундцами. Затем, увидев их у ворот Мулена, «передал им часть города Варана и предоставил место для размещения в Мулене (soubdainement s'en party de la ville de Varennes et s'en ala audit lieu de Moulins)[93]». Людовик XI готовился к тому, чтобы осадить его в его столице, но и на этот раз он позволил себе выслушать посланников бурбонцев, поддержанных байли Немура. Во время беседы с ними, он неожиданно узнает, что Жан II тайно оставил Мулен и поспешил на соединение с графом д’Арманьяком.
Тем самым, одновременно стали явными два вероломства, так как Жан д'Арманьяк не выдвигал никаких претензий королю, не отказывался от помощи[94], и 3,000 людей, которые шли с ним, вербовалось в Гаскони только для оказания помощи королю Франции. Еще совсем недавно герцог де Немур поручился в верности своего кузена, хотя он был вполне в курсе его планов[95]. Итак, в тот час, когда Людовик XI, окончательно обманутый, считая, что граф д’Арманьяк движется по дороге к Буржу, направил Комменжа к Монлюсону, чтобы «перерезать дорогу (trancher le chemin)», Бурбон мчался во весь дух по направлению к Клермон-Феррану, преследуемый герцогом де Немуром, графом де Даммартеном (Dammartin) и сиром де Боже (Beaujeu), и в Риоме присоединялся к маленькой армии, возглавляемой графом д’Арманьяком и сиром д’Альбре. Узнав об ошибке, король поторопился ее исправить и, проявив большую ловкость и точность, он сумел сконцентрировать к 22 июня всю свою армию в окрестностях Риома[96]. Остановившись в Эгпере (Aigueperse), четыре сеньора попытались воспрепятствовать его намеренью, представив предложение о соглашении из двадцати статей, которые были определены как «весьма странные (bien estranges)», и но которые «было отвечено тем же образом (il fut respondu de mesme)». На этот раз Людовик XI, казалось, не был намерен уступать, и надо признать, что столько измен, столько нарушенных клятв, заслуживали примерного наказания. Но! Это почти необъяснимо, если не принимать в расчет новости, которые прибывали с севера, и сомнения, которые владели Людовиком XI, относительно верности его окружения, но переговоры возобновились!
Напуганный строгим ответом короля на наглое послание, который он получил в
Эгпере, герцог де Бурбон снова бежал. Узнав о подходе королевской армии, он
вскочил в седло и помчался через Маре в Тьер, откуда ему удалось перебраться в
Мулен[97].
Это бегство и тот факт, что один из его наиболее опасных противников оказался у
него в тылу, сделали короля более сговорчивым. Во всяком случае, в день своего
прибытия в аббатство Мозак, герцог де Немур заявил ему «в поле, в безопасности
(sur les champs, à
seureté)»[98].
Жака сопровождал один из сыновей сира д’Альбре, Шарль, именуемый младший
д’Альбре, еще один предатель, голове которого суждено скатиться с эшафота
несколькими годами позже[99].
Несмотря на то, что совсем недавно Людовик XI убедился в неискренности мирных
намерений мятежников, он позволил себе поддаться красноречию герцога де Немура,
и с обоими д’Арманьяками было заключено «соглашение (appointement)», касающееся и
герцога де Бурбона. В случае его
отказа, три сеньора клялись, что порвут с ним и «примут сторону Короля,
согласно представленным статьям (se mettre de la part du Roy, auxquelles choses et au contenu en certains
articles qu'ilz ont présentez)»,
написанных лично королем, «и, во славу Божью, прекратят какие-либо военные
действия, чтобы утешить бедный народ и позволить ему избежать неудобств,
связанных с боевыми действиями (et que toutes voyes de fait cessassent pour honneur de Dieu
principalement, soulager le povre peuple et éviter l'inconvénient
qui peut avvenir de guerre, benignement nous condescendismes)»[100].
Если верить анонимному автору Скандальных хроник, Людовик XI имел под Риомом «добрых военных и двадцать четыре тысячи хорошо
вооруженных бойцов, а то и больше (de bonnes gens de guerre et de grand façon vingt-quatre mil hommes
combatans et mieux)», трудно понять
радость верного Кузино, восхваляющего Бога за то, «что к великой чести Короля,
своей силой и могуществом, привел к такому соглашению! (que au grand honneur du Roy et ayant la force et
la puissance en sa main les appointements ont esté faits)». Справедливости ради стоит отметить, что к этому
времени бургундцы захватили Даммартен (Dammartin),
Нантуйе (Nantouillet), Ланьи-сюр-Марн (Lagny-sur-Marne)[101]
и угрожали Парижу, куда маршалу Руо
удалось подойти с шестью или семью сотнями 30 июня, чтобы усилить горожан, к
счастью «объединенных и верных Королю (tous bien unis et loyaux au Roy)»[102].
Вот почему Людовик XI согласился на унизительные условия своих непокорных
вассалов. Право представлять королю свои жалобы, указывать ему «все то, что
необходимо сделать на благо его и королевства (tout ce qui semblera estre à faire pour le
bien de luy et du royaume)», перемирие
на два месяца, во время которого сеньоры могли бы выдвинуть свои требования,
обмен пленными, вывод из Бурбонне королевской армией, возврат герцогу Жану и
его трем союзникам всех земель, которые они потеряли в результате «делений (divisions)», таким был жалкий результат военной и дипломатической кампании короля[103].
Нечему было радоваться! Но Людовик XI, тем не менее, изображал безграничное
удовлетворение. Сразу же после предварительных соглашений, он поспешил в Эгпер[104], где его первой заботой стало учреждение
постоянной ежедневной мессы в приходской церкви Марса (Marsat), где он бывал «много раз с большой набожностью,
творя молитвы перед изображением пречистой Марии (plusieurs foiz en grande dévotion
prié et adhoré l'imaige de la glorieuse Marie)»[105].
Людовик воспользовался своим пребыванием в Эгпере, чтобы урегулировать различные вопросы, которые не
были решены в Мозаке. Так 30 июня он приказал, что бы граф д’Арманьяк и герцог
де Немур на следующий день оставили Риом, и, переночевав в Вольвике (Volvic)[106],
через день были в Эрмане (Herment)[107],
и «чтобы с ними были все люди,
подчиняющиеся им (pour partir
les gens ainsy qu'il leur a esté ordonné)». Оттуда им следовало идти на соединение с
королем в Монлюсон. Немуру предписывалось, далее, отправиться оттуда «повидаться
с госпожой де Немор (voir Mme de Nemors)», а затем, до конца июля, вернуться к королю,
где бы он ни находился, и привести к нему всех дворян, бывших в его
распоряжении[108]. Жан
д'Арманьяк, которого король намеревался сделать своим свояком несмотря на его
позорное прошлое супружество, получил приказ оставаться при королевской армии.
Кроме того, оба кузена, продолжавшие играть роль посредников, получили
разрешение послать сообщение Шарлю Французскому, чтобы обещать ему от имени
короля «такое владения или состояние (tel partaige ou appanage)»,
которое «он сочтет удовлетворительным (raisonnablement il se devra contenter)». Они должны были также отправить, каждой по человеку, к герцогу
Бретани и графу де Шароле, чтобы их уведомить о заключенном «соглашение (appointement)», и пригласить их, в свою очередь, присоединиться к
нему, иначе им придется иметь дело с сеньорами д’Арманьяк, которые «решили
служить королю, как это делали их предшественники, и даже лучше (délibérez de servir le Roy
comme leurs prédécesseurs ont fait et mieulx se mieulx pevent)»[109].
Но все это было лишь пустыми словами.
На самом деле, произнося их, герцог де Немур уже возобновил свои связи с
патриархом, с дю Ло, и с другими интриганами из окружения короля, прерванные
несколькими неделями ранее. Подстрекателем, как всегда, был епископ Байе. Он
объяснял герцогу, что бретонцы и бургундцы уже «в поле (sur les champs)», что королевство катится в пропасть, и что, наконец, важно действовать
быстро. В Монлюсоне, куда направлялся король, в Кюлане (Culan), в любом другом месте, даже в чистом поле,
ничего не было проще, чем захватить его. Угроза со стороны бретонцев и
бургундцев, дает господину де Немуру возможность взять руководство на себя, и
при поддержке «мудрейших людей королевства (des saiges du royaume)», найти удовлетворяющее всех решение проблемы.
Герцогу де Берри давался бы богатый апанаж; Шароле на его нужды выделялась бы
крупная сумма денег, старому Дюнуа возвратили бы солдат, которые у него были
отняты, и давалось губернаторство в Нижней Нормандии и место главы совета.
Сен-Полю предназначалось губернаторство в Верхней Нормандии и Пикардии; герцогу
Калабрии - Шампань; Бурбону – все земли от Лиона до Парижа; Арманьяк стал бы
коннетаблем, а Лоеак - маршалом Франции.
Наконец, все получат щедрую пенсию. Немур предназначалось губернаторство в
Иль-де-Франсе и капитанство Парижа. Если канцлер Морвилье попытается
воспротивиться, на что у него, вероятно, не будет никакого желания, печати
следовало передать кому-то другому. В совет короля вошли бы два епископа, среди
которых, разумеется, епископ Байе, восемь «добрых (bons)» докладчиков, делопроизводитель (correcteur de chancellerie) и двенадцать благородных рыцарей.
Этот проект показался Жаку
д'Арманьяку «довольно привлекательным (assez agréable)», но, тем
не менее, он выразил сомнение в возможности его выполнения. Патриарх, чтобы его
успокоить, сообщил об участии в этом деле дю Ло, «которого тоже устраивало
более удобное правительство (en manière qu'ils auraient le gouvernement par la plus doulce manière
qu'ilz pourroient)». Дю Ло, разве он
не ночевал в спальне короля? Что может быть проще для фаворита, чем обеспечить
себя лично? Значит, действительно, недовольство королем уже проникло в
королевское палаты! Дю Ло, сначала очень осторожный, единственным условием
своего участия, выдвигает требование, что бы Людовик XI «не был лишен ни жизни,
ни короны (grevé ni en
sa personne ni en sa couronne)». Он
хотел ограничиться лишь тем, что бы его запугать, увезти его в какой-нибудь
добрый город, и вести от его имени переговоры с принцами[110].
Нельзя отрицать, что поведение Жака д'Арманьяка
было недостойно! Нарушив клятву, данную королю на «истинном кресте монсеньора
святого Карла Великого (vraye
croix de monseigneur saint Charlemaigne)», под предлогом умиротворения королевства, он вероломно злоупотребил
доверием короля; и вот теперь он сговаривается с «наиболее близкими (plus familiers)» слугами своего господина, чтобы отстоять свое
право сеньора и «утвердить свои свободы и вольности! (desmettre de sa liberté et franchise)[111]»
И опять патриарх Иерусалима пустил в
ход свое пылкое воображение. Поистине не хватало решительности всем этим
сеньорам! Король «торопливо (hastivement)» направился к
Луаре; столь же торопливо направились туда и Немур с д’Арманьяком, но, вместо
того, чтобы распустить своих людей и присоединиться к Людовику XI, они
продолжили держаться обособленно. После сомнительного сражения при Монлери (Montlhery), в котором они не участвовали, как и герцоги
Беррийский и Бретонский, они выбрали момент возобновить свою
двойную игру. Немур активно вел переговоры с королем, пытаясь извлечь выгоду из
критического положения, которому сам способствовал. На следующий день после
Монлери, неутомимый Ланжак отправился в Корбейль[112]
за указаниями Людовика XI, а в действительности чтобы договориться с дю Ло,
узнать о состоянии дел и справиться, действительно ли от похищения окончательно
решено отказаться. Несмотря на скрытность, с которой Ланжак и дю Ло обставляли свои тайные встречи, слишком
много человек было заинтересовано в том, чтобы раскрыть их тайну, так что мало
вероятно, чтобы Людовик XI совсем ни о чем не догадывался. Вокруг короля не
заблуждались относительно результата сражения, и, печально об этом говорить,
многие люди не очень чрезмерно огорчались «неудобству (l'inconvénient)», сопровождаемому добрым делом. Дю Ло сообщил
Жаку д'Арманьяку, «что дела лучше, чем когда-либо (que les choses
estoient en meilleur estat que jamais)», и
что о «предприятии (l'entreprise)»
(без сомнения речь шла о заговоре против короля) «не стоит ничего говорить его
дяде де Комменжу, потому что тот скорей умрет, чем согласится, и что это
приведет его в отчаянье, но что ему не о чем беспокоиться, так как он узнает
обо всем, когда все это уже свершится (il ne dit rien à son oncle
de Comminges, car pour mourir qu'il n'y consentiroit et qu'il le feroit
désespérer, mais qu'il ne s'en souciast point, car il le lui
feroit avaller aussi vert comme une corme sans qu'il s'en apperceust)»[113].
В то время Немуру, у которого решительно не было никакого уважения к
проницательности короля, хватило смелости просить Бастилию в предместье
Сен-Антуан, якобы чтобы укрыться там вместе с д’Арманьяком и д’Альбре от
преследования со стороны бывших союзников!
Столько же можно раздавать Париж
мятежникам! Людовик XI не попался на эту грубую уловку, и, пользуясь тем, что
бургундцы, несмотря на свою полу-победу 15 июля, оставили открытой дорогу в
столицу, поспешил туда, в то время как Шароле двинулся в Этамп, куда с запада
спешили герцоги Бретонский и Беррийский, которые и прибыли туда через несколько
дней. Неделю спустя, 29 числа, Бурбон, Немур и Арманьяк присоединились к членам
конфедерации, «весьма достойному обществу (à très belle compagnie)»[114].
Для снабжения войск, их пришлось распределить в Боке (Beauce) и в Гатине (Gâtinais). Герцог де Немур расположился во французском
Гатине, что нанесло определенный ущерб бедным людям городов, стоящих за короля[115].
К середине августа де Берри, герцог Бретонский и Шароле, направляясь к Провену
(Provins), дошли до Ланьи (Lagny), и расположились на подступах к мосту Шарантон (Charenton), в Сен-Море (Saint-Maur), Боте (Beauté) и Конфлане (Conflans). Арманьяк и Немур еще более месяца стояли в Бри,
из-за высокого уровня воды в Сене[116].
Их люди разбрелись до Шампани, живя за счет населения, разрушая фермы и деревни
и совершая весь тот вред, который вражеские отряды «привыкли творить (ont accoustumé faire)», так что местные крестьяне опасались начинать
осенние работы. Напрасно жители Труа, упорно преданные королю, умоляли его
помочь им в их печальном положении; Людовику XI самому было так трудно в
Париже, что он мог посылать им только ободряющие слова[117].
Однако, похоже, даже в это время он еще сохранял надежду оторвать обоих
д’Арманьяков от коалиции, в которой они, как ему казалось, оказались случайно[118],
несмотря на все то, что они уже сделали для конфедератов[119].
Но как раз в это время герцог де Немур присоединился к отрядам Лиги
Общественного блага, расположенным на полуострове, образованном слиянием рек
Мергеля и Сены, а граф дю Мэн, его тесть, уже давно заигрывающий с мятежниками,
под предлогом переговоров о мире, обсуждал условия его окончательного
вступления в Лигу[120].
18 сентября переговоры, начатые за девять дней до этого, между королем и его
восставшими вассалами, были окончательно прерваны, но дю Мэн, гарантировал
принцам сохранение всех сеньорий, должностей и пенсий, которыми они владели
после смерти Карла VII, и подпись герцога де Немура стоит рядом с подписями
Шарля Французского, герцогов Бретани, Калабрии и де
Бурбона, графов де Шароле, де Сен-Поля и Дюнуа.
Между тем, обе стороны чувствовали, что пора кончать, и почти
незамедлительно переговоры были возобновлены. Окончательный договор был
заключен в Конфлане 5 октября, и любопытно
констатировать, насколько Немур был разочарован в своих честолюбивых надеждах.
Еще 2 октября для него оговаривались губернаторство в Париже и Иль-де-Франсе с
крупной пенсией, права назначения на должности и бенефиции от имени короля,
двести копий, оплаченных из тальи и эд, получаемых с земель и сеньорий короля.
Сладкие грезы! Но, едва лишь де Шароле и бургундцы, получив все, что хотели,
для себя и Шарля Французского, и торопясь направиться против восставших
льежцев, вышли на пикардийскую дорогу, Людовик XI, почувствовав себя уверенней,
проявил себя менее расточительным в обязательствах. Патентами от 15 октября
Немур, действительно, получил право назначать королевских должностных лиц для
сбора эд и при соляных амбарах в герцогстве Немур, в графстве Ла Марш и в
зависимых от них владениях. Верно и то, что в тот же день Людовик XI
восстановил округа герцогства Немур, в соответствии с налоговыми округами Труа
и приписанными элю для взимания эд, как это было при короле Наварры[121].
Приходилось довольствоваться этими, действительно минимальными, милостями и, не
имея другой поддержки, искать доброго расположения короля. Поэтому не стоит
удивляться, что когда сеньоры покинули Сен-Мор и предложили возобновить прежние
клятвы, Арманьяк, Альбре и Немур, раздосадованные недостаточной поддержкой,
ответили через герцога, что они уже присоединились к королю, и никаких иных
обязательств не имеют.
Распростившись со всеми, они
отправились в Сент-Антуан, а оттуда во дворец, где их ожидал король. Наконец, 5
ноября, в Сен-Шапель, каждый из них, положив руку на Евангелие и священные
реликвии, принес клятву верности трону. Немур, Жан д'Арманьяк и Шарль д'Альбре,
поклялся служить Людовику XI против всех и вся, в том числе и против Шарля
Французского, и предупреждать своего сюзерена обо всех выступлениях или
неповиновениях, о которых им станет известно. Отказавшись от всех своих
предшествующих обязательств, герцог, кроме того, обещал не давать новых без
разрешения. Взамен король простил ему его мятеж и обязался защищать его против
любого нападения, которое могли предпринять против него его бывшие союзники,
чтобы отомстить за разоблачения[122].
Таким позорным эпилогом закончилось
для Жака д'Арманьяка его участие в Лиге Общественного Блага. Но если бы он хоть
держал слово, которое только что дал! Но нет, не прошло и нескольких дней, как
он оставил Париж и начал двусмысленные переговоры со своим тестем, графом дю
Мэном, с целью развязать против Людовика XI новое военное выступление. Король,
который везде имел шпионов, мгновенно узнал об этом и таким образом укрепился в
«недоверии, которое у него было к монсеньору де Немуру (la meffiance qu'il avoit de monseigneur de Nemours)»[123].
Впрочем, если к 1465 году относится некоторое послание, написанное Людовиком XI
капитану ла Ферте-Бернара, в котором он предписывает ему, что бы он отказался
передать это место герцогу де Немуру, следует полагать, что этот принц почти не
скрывал своих враждебных намерений[124].
Следовательно, нет ничего удивительного в том, что со своей стороны, Людовик XI
проявлял себя не очень искренним по отношению к нему. Так, письмом от 27 января
1466 (нов. ст.), король передал Жану де Бурбону, графу де Вандому, который
оставался верен ему во время Лиги Общественного Блага, все права, принадлежащих
короне, на графство Ла Марш. Когда графство оспаривалось у Жака д'Арманьяка
графом де Вандомом, подобная передача фактически означала приказание Людовика
XI парижскому парламенту и палате счетов решить разногласия в пользу Жана де
Бурбона. Это был явный удар по противнику, но его действие было ничтожным, так
как мы не находим никакой серьезной попытки лишить Жака этой важной вотчины,
которую его мать, Элеонора де Бурбон, принесла дому д’Арманьяков[125].
IV
[Rev.
Histor. XLIV. 2e Fasc.]
Если после войн за Общественное Благо Людовик XI не захотел, или не смог
привлечь на свою сторону принцев дома д’Арманьяк, он необыкновенно расщедрился
по отношению к герцогу де Бурбону. Без преувеличения можно сказать, что он
предоставил ему почти четверть королевства[126].
Искусно пользуясь территориальные спорами
между Жаном II и герцогом де Немуром, именно де Бурбона он смог противопоставить
действиям д'Арманьяков, и именно дом Бурбонов, главным образом, обогатится за
счет их гибели. Весной 1466 года, враждебные настроения Жака и Жана
д'Арманьяков, казалось, весьма тревожили короля, потому что, опасаясь новых
«ссор (brouillis) », он приказал графу де Комменжу, губернатору
Гиени, незамедлительно подавлять любую, самую робкую попытку возмущения[127].
В то время, как он давил на графа д’Арманьяка, чтобы заставить его распустить
отряды, которые грабили и опустошали Руэрг, он направил герцогу де Немуру Юга
Манси (Mancip), сеньора де Бурназеля (Bournazel), сенешаля Тулузы, с угрожающим посланием[128].
Король не скрывал, что получает «некие сообщения (plusieurs rapports)» о его жизни, и, в конечном счете, тот был вынужден оставить
королевство. Жак в то время жил в замке Карла, практически неприступном месте,
возвышавшемся на крутой скале, где, отныне, и будет его, почти постоянная,
резиденция[129]. Его страх
перед королем, в этот момент, был таким, что он не думал ни о каком сопротивлении!
Без денег[130], без
власти, для него был открыт только один путь: подчиняться и, насколько это было
возможно, оправдываться в выдвинутых против него обвинениях. Подчиняться, в
данном случае означало: полное повиновение королю, как это в свое время делал
его отец, и «поездка (le
voyage)» в Иерусалим. Немур
подумывал об этом, возможно, вполне серьезно, и летом 1466 года он предупреждал
Людовика XI о своем решении через сеньора де Брезона (Brezons) и Жана Предье (Predieu),
рыцаря, стража Ла Марша. Этим посланникам, одновременно, было поручено
доказывать королю невиновность их хозяина. Но, в то время, пока они были при
дворе, герцог был предупрежден, что Брезон передавал
королю все его тайны. Епископ Лиможа, Жан Бартон (Barton),
который передал Жаку д'Арманьяку это полезное уведомление, отсоветовал ему, в
тоже время, отправляться в Иерусалим тем путем, который он выбрал, узнав, что
секретный агент короля, Луи де Вальперг (Valpergue), получил тайный
приказ торопить его по дороге. Тогда Немур, который собирался двигаться через
Савойю, изменил свой план, и, возможно чтобы прощупать короля, обратился к нему
за разрешением отправиться в Святую Землю на одном из кораблей капитана Жана де
Виллажа (Village). Людовик XI на это согласился, и написал об
этом Виллажу, но, как назло, у этого моряка не было свободного корабля, и на
этом все кончилось[131].
Впрочем, казалось, горизонт разъясняется. Жан
д'Арманьяк только что, наконец, объявлял себя готовым предстать перед королем,
и распустил своих головорезов. Немур, убежденный многими авторитетными мнениями
в опасности, которой он подвергнется, оставив «свое домашнее хозяйство (son ménage)», Немур, повторяю, решился воспользоваться
поездкой кузена, чтобы закрепить мир с королем. Он предоставил некоторую сумму
и самое необходимое графу д’Арманьяку, который был еще беднее, что он, и
поручил сопровождать его сеньорам де Валлери (Vallery) и де Брезону. Я уже говорил в другом месте[132],
что Людовик XI какое-то время полагал, что сумеет приручить Жана д'Арманьяка,
обещая ему жену и командование, и теперь удвоил свои обещания. Но предлагаемая
жена, одна из сестер герцога де Бурбона, отказала наотрез, так как жених был ей
слишком ненавистен. Что касается командования, ему поручили небольшую армию,
которую граф должен был привести в Каталонию, что бы помочь герцогу
Калабрийскому отстаивать свои претензии на эту испанскую провинцию. Людовик XI
надеялся освободить, таким образом, Юг от солдатни, которая его грабила, и он
приказал Немуру предоставить своему кузену для этого похода всех солдат,
которыми тот мог располагать.
Не вызывает сомнения, что в это время произошло
некоторое примирение между Людовиком XI и домом д’Арманьяк. Что касается
герцога де Немура, то условия короля показались ему сначала, кажется, немного
жесткими[133]. Ему
пришлось давать показания на унизительном допросе по поводу его отношений с дю
Ло и об их заговорах во времена Лиги Общественного Блага. Людовик XI лично
указал пункты, по которым герцогу, «ясно (clairement)» и без колебаний, следовало дать разъяснения, в инструкции для Пьера
Шевалье, его советника, которую он подписал в Орлеане 18 ноября 1466.
Сопровождаемый де Валлери и де Брезоном, Немур отправился в Роде, где
встретился с комиссаром короля, и там, в присутствии и, образно говоря, под
покровительством графа д’Арманьяка, этот принц крови, дважды пэр Франции,
позволил себя допрашивать как заурядный обвиняемый. Впрочем, он мог убедиться,
что и другие уже давали показания, и что Людовику XI все было хорошо известно[134]!
Показания Жака д'Арманьяка касались
только фактов, связанных с Лигой Общественного Блага, но если, в припадке
внезапной откровенности, он рассказал все, это совсем не означало, что он решил
окончательно порвать с врагами короля. После своего изгнания из Нормандии и
завоевания этой провинции королевскими войсками, Шарль Французский, укрывшись в
Бретани, послал в Карла одного из своих служителей,
Жана ле Менгра, именуемого Бусико, сеньора де Бридора (Bridore) в Турени[135].
Непримиримый противник Людовика XI, хотя и бывший его школьный друг, Бусико
быстро приобрел
значительное влияние на колеблющегося в
своих желаниях Жака д'Арманьяка. Он
обосновался при нем и жил три года в Карла, как «очень сильный правитель (gouvernant très fort)», и поддерживал постоянную связь между ним и
герцогами Бретани и Нормандии. Первым делом он ознакомил герцога с письмом,
которое Шарль Французский направил графу де Шароле, протестуя против насилия
короля, его брата, который отнял у него его герцогство. Он писал, что если пэры
Франции позволят таким образом «попирать и уничтожать свое достоинство и
привилегии (corrompre et
abattre leur dignité et privillege)», они должны быть готовы в ближайшем будущем к тому, что «за этим
последует разрушение и уничтожение этих благородных и достойных привилегий пэров Франции (dont ce ensuira la destruction et adnichillation de ce noble et digne
privillege desdicts pers de France)»[136],
и эти пророческие слова произвели большое впечатление на герцога де Немура.
Увлекающийся теологией, суеверный, каковыми были в то время наиболее
образованные люди, Жак позволил убедить себя «рассуждениям (jugements)» шарлатана, которого он даже делает своим исповедником,
брата Ги Бриансона, францисканца по положению, и астролога в свободное время,
который не ограничивался тем, что «смотря на луну, определял погоду (regarder à la lune quant feroit
beau temps ou lait)», но намеревался
обнаружить, в положении звезд, несомненный знак прихода на трон герцога
Нормандии[137].
Действительно тот, очень обеспокоенный потерей
своего герцогства, везде искал союзников. Во время поста 1467 г (нов. ст.) в
Карла прибыл один из его агентов, Луи де Люссо, сеньор де Вийере (Villeret). Немур вначале сомневался, стоит ли ему
встречаться с этим дворянином, но, наконец, решился, и вечером послал за ним
одного из своих камердинеров. Встреча состоялась в одной из башен замка. Вийере заверил герцога в «расположении (bon vouloir)» своего хозяина, и сообщил ему, что тот получил из Бургундии формальное
обещание помощи. Время действовать приближалось, и монсеньор Шарль полагался на
герцога де Немура, чтобы привлечь на свою сторону как можно больше людей. Ответ
Жака д' Арманьяк известен: «Видит Бог! – воскликнул он, – я был бы верен
Королю, если бы не его чрезмерная ненависть ко мне, и этот дурной человек,
господин де Бурбон, который нас предал, наговаривает ему на нас всякие пакости,
особенно на меня; поэтому я присоединяюсь, имея хорошую крепость, где, кажется,
и за четыре года меня никто не возьмет. Кроме того, засвидетельствуйте
монсеньору мою преданность, и скажите ему, что я и мои друзья готовы
предоставить в его распоряжение и тела, и владения, жить и умереть за него. И пока его земля не вернется к нему, я в его распоряжении (Au plaisir Dieu, je me garderay des mains du Roy,
car je sçay qu'il me hait bien, et ce mauvais homme M. de Bourbon nous a
trahiz, car il nous a tous encusez, et dit pis de moy que de tous ; mais je me
conforte, car j'ay bonne place et me semble que de quatre ans n'est possible de
me prendre. Au seurplus, recommandez moy bien humblement à la bonne
grâce de monseigneur et luy dictes que se tieigne seur de moy et de mes
amys, car je suis deliberé de le servir de corps et de biens et de vivre
et mourir en sa querelle. Et quant ne luy saurois servir fors getter la terre
devant luy comme ung bœuf, je le feray)»[138].
После смерти Филиппа Доброго, обещания, данные новым герцогом Бургундии
Шарлю Французскому, стали еще более конкретными, и Оливье де ла Марш, который с
мая находился при бретонском дворе, получил приказ сообщить герцогу Нормандии,
находившемуся тогда в Ванне, что монсеньор Бургундский готов приступить к делу
с 20,000 лучников и 1,600 копьями. Викарий императора, «со значительно
возросшей силой и могуществом (ce qui croissoit beaucoup sa force et puissance)», он, к тому же, заручился обещанием
графа-палатина Фредерика, выступить с 10,000 человек в поддержку герцога
Нормандии[139]. Этот
последний тотчас же отослал Вийере в Карла.
Сеньор де Люссо задержался на несколько дней в Нанте, чтобы «рассказывать о
своей миссии (réciter
sa depeche)» епископу Вердена, Гийому де Арокуру, представителю Шарля
Французского при герцоге Бретани. Был конец сентября, и в долинах Оверни только
начали собирать виноград[140],
но, когда посланец поднялся в гору, около Юте (Huttes)[141], на некотором расстоянии от Карла, пошел снег.
Немур, предупрежденный об этом, тем не менее, приказал Вийере ожидать его на
мельнице около городка Сент-Этьенн[142],
а сам, верхом, сопровождаемый Бусико, Помпиньяком и сеньором де Моном, поспешил
на встречу. Он с радостью принял хорошие новости, которые герцог Нормандии ему
посылал, и объявил себя готовым действовать. Он отметил важность того, что
монсеньор Шарль поспешил выйти «в поле (sur les champs)» раньше короля,
так как узнал от некоторых философов, астрологов и людей набожных, что тот «кто
первым начнет кампанию (qui
se mettrait le premier en campagne)», тот и победит своих врагов. Герцог отсоветовал Вийере ехать к графу
д’Арманьяку, который, в то время, клялся только королем, но обещал скоро
увидеться с кузеном, и «повернуть (virer)» его в нужном направлении[143].
Разве Немур не возблагодарил Бога, узнав о словах герцога Нормандии, что, «если
он поспешит, это принесет ему радость, которую он разделит со всеми, кто за ним
последует (quant ce viendrait
à partir le gasteau, il seroit celluy qui en pourrait prendre à
son plaisir et en departir à luy et aux autres, car tout se conduirait
par luy)»? Но куда бы он не залетал
в своих мечтах, он прекрасно понимал, что Людовик XI никогда его не простит! Не
скрывал он от себя и того, что если его сотрудничество с врагами короля станет
известным, он подвергнется большой опасности, так как, прощаясь с сеньором де
Вийере, Жак сказал ему: «Поручитесь за меня перед герцогом, и объясните ему,
что в случае малейшей неудачи, мне, из-за моей вторичной измены королю,
придется искать укрытия на землях герцога (Recommandez moy bien au duc et luy dictes que au
moins s'aucun inconvénient me advenoit et qu'il faillust que me
retrahisse, qu'il me garde quelque congnet en son pais pour moy retraire)»[144].
Шарль Французский, следует отметить, особенно ему
доверял. Через несколько дней после возвращения в Ванн, Вийере, обеспокоенный
своей судьбой, отправился во Францию, чтобы все рассказать Людовику XI. Он уже
не видел прибывшего в Бретань слугу Бусико, Марандона[145],
доставившего окончательное согласие герцога де Немура вступить в лигу против
короля. В этот момент центр событий смещается к западной границе королевства,
где герцог д’Алансон, Жан V, только что обязался передать герцогу Нормандии и
бретонцам, его союзникам, Алансон, Домфрон и два
других места. Жак д'Арманьяк, будучи извещенным об этом, был готов приступать к
делу в кратчайший срок. - Приступать к делу! отлично! - но как и с чем, ведь
Людовик XI только что отозвал всех солдат, которыми герцог мог располагать, и,
чтобы его добить, «отменил (rompu)» его пенсию?[146]
Сам Немур, отвечая на запрос Шарля Французского о субсидии, заявил, что не
имеет ни бланка (мелкая монета того
времени – прим. переводчика), и жаловался, что ничего не получает ни со своих
земель в Эно, ни со своего герцогства. Поэтому, когда распространилась весть,
что Людовик XI предлагает своему брату Шампань, герцог де Немур поторопился
посоветовать своему союзнику принять этот апанаж и отказаться от Нормандии.
Действительно, донос сеньора де Вийере чрезвычайно рассердил короля.
Весьма раздраженный нелояльностью своего вассала, он очень серьезно подумывал о
том, чтобы покончить с этим вечным заговорщиком. С этой целью он вручил герцогу
де Бурбону, ставшему его генерал-лейтенантом в Лангедоке, полные полномочия для
приведения Жака к повиновению «всеми средствами, которые тот сочтет приемлемыми
(par tous les moyens qu'il
verroit convenables)». Если он
добровольно подчинится, генерал-лейтенанту было разрешено выдать ему грамоту о
помиловании, и, одновременно, охранную грамоту для поездки к королю. И,
наоборот, на случай отказа, Бурбон имел приказ «подчинить государю, или
заставить подчиниться осадой, силой и мощью оружия, или как либо иначе, лично
герцога де Немура и всех его людей, в любом месте королевства, где бы они не
находились (proceder ou faire
proceder par assiegement, force et puissance d'armes ou autrement à la
prinse de la personne du duc de Nemours et de ses serviteurs en quelque
endroit du royaume que ce fut)».
Только жизнь виновного должна была быть сохранена. Сто копий под командованием
графа де Бресса (Bresse) и 4,000 вольных
лучников Рюффе де Бальзака, сенешаля Бокера, были приданы войскам, которыми Жан
II уже располагал, для того, чтобы быстро пресекать любую попытку сопротивления,
уничтожать и сносить города, замки и места, которые не открыли бы своих ворот
по первому же требованию[147].
Узнав об этом, Жак д'Арманьяк поспешил покориться, и передал своих вассалов под
знамена короля. Столь скорая покорность привела к отсрочке строгих мер, которые
грозили ему в этот момент. Необходимость борьбы одновременно с бургундцами и
бретонцами, заставила Людовика XI отложить уничтожение наиболее слабого из
своих противников, тем более, что он был, без сомнения, убежден, что случай
покончить с ним не замедлит представиться.
Тем временем люди обеих партий
сохраняли враждебное отношение. Король жаловался на посягательства людей
герцога, а тот, в свою очередь, жаловался герцогу Бургундии на роялистов,
которых сильно «портили (gâtoient)» земли Ла Марша. И именно Марандон взял на себя эту миссию. Ему также было поручено добавить, что его хозяин
с радостью узнал о переговорах, начатых герцогом Нормандии, с целью получить
руку Мадмуазель Бургундской. На это Карл Смелый, который всегда опасался, что
брат короля постарается примириться с ним, изобразил живейшее участие в союзе,
в котором Марандон его поддерживал, и
предлагал ему проследовать в Бретань, чтобы сопровождать принца в поездке от
герцога Франсуа, который готов для переезда монсеньора Шарля во Фландрию
предоставить «небольшое число судов с командой (à petit nombre de navires et
d'amblée)».
Посланник герцога де Немура, оставив
Эден (Hesdin), направился в Кротуа (Crotoy), а оттуда, водным
путем, - в Бретань. Он нашел Шарля
Французского около Нанта и выполнил поручение герцога Бургундии. Но
легкомысленный молодой принц уже принял другое решение. Он ограничился тем, что
ответил, что собирается заключить соглашение с королем, своим братом, и после
пяти недель ожидания, Марандон был отослан
в Карла с текстом договора и грамотами о помиловании Людовика XI для герцога де
Немура и для его кузена, Жана V д’Арманьяка[148].
Показания свидетелей, на процессе 1476 дают нам мало сведений о действиях
Жака д'Арманьяка во время поездки Людовика XI в Перонну, когда тот так
неосторожно отдался в руки своего самого мощного врага, герцога Бургундии.
Главной заботой герцога де Немура было, кажется, - добиться от короля Франции,
при посредничестве Карла Смелого, соглашения, которое полностью обезопасит его в будущем[149].
Он писал по этому поводу своему кузену, герцогу Бургундии, через Персеваля де
Дре, бывшего сторонника Людовика XI, которого он оставил и управлял теперь от
имени Немура местами Люз и Конде. Но и на этот раз Жак д'Арманьяк смог
убедиться, как ему не везет. Посланец возвратился из Перонны с пустыми руками и
с известием, что Бургундец отпустил свою добычу, и что Людовик XI, получив
свободу, возвращается во Францию. «Как?» – воскликнул ошеломленный герцог, –
«Этот дьявол оставил ему жизнь? Навсегда нам такое горе? (Eh quoi? le grand dyable fait tant vivre
cet homme? Aurons-nous tousjours tribulation?)». Затем, как обычно, он взял себя в руки и
продолжил: «Главное, Король пока меня оставляет в покое, и я найду способ
уберечься от него! (Au
fond que le Roi me laisse en mon entier, et je trouveray façon de me passer de luy)[150]».
Дело в том, что действительно враги Людовика XI
какое-то время считали, «что этот государь никогда не выйдет на свободу (qu'ung si grant seigneur prins ne se
délivre jamais)[151]».
В Орийяке (Aurillac), например, где у
Немура было много сторонников, один из них, купец Бернар Саллес (Sallesses), бегал по городу, крича чиновникам короля и всем встречным: «Конец
вашему королю! Он умер или в заключении! (Allez le quérir vostre Roy! Il est mort ou
prisonnier)». А когда его упрекали за
неуместность таких слов: «К черту его, мертвый он или живой, но пока он жив, не
будет мира в этом королевстве! (Au diable soit-il, mort ou vif, car tant qu'il vivra il n'y aura paix ne
bien en ce royaume)».
Следовательно, нет сомнения в том, какого рода чувства обуревали Жака и
его сторонников. Как же тогда считать искреннем намерение, о котором он заявит
позже, выступить к Перонне на помощь королю, вместе с графом д’Арманьяком и с
пятьюстами копьями? Если правда, что Людовик XI по своему возвращению
благодарил герцога за это намерение, следует этому верить, но может быть в этот
день король дал волю своей иронии, или он пока не знал о приказах Жака
д'Арманьяка Жану Демье (Desmier), своему губернатору Пардиака, в которых он тайно
просил задержать, на сколько возможно сбор ополчения Ла Марша, которое должно
было присоединиться к армии графа де Даммартена[152].
Правда лишь то, что с освобождением Людовика XI, герцог де Немур понял, что проиграл, и заявил о намерении отправить герцогиню в окрестности Кастра, вероятно в Рокекурб, а самому, запершись в Карла, готовиться к тому, чтобы жить там, и к тому, чтобы умереть там «со шпагой, на десятке шагов своей земли (l'épée au poing dix pieds sous terre)», лишь бы не оказаться в руках врага. Красивые слова, героическое решение, которое развеялось в дым, когда бегство графа д’Арманьяка в 1469 году, и конфискация его владений лишили Жака поддержки, на которую, несмотря на некоторые разногласия, он привык рассчитывать! Валлери и Брезон поспешили к королю, чтобы умолять его оказать герцогу свою милость. Но Людовик XI чувствовал себя хозяин положения, да и Даммартен имел в Руэрге гораздо больше людей, чем это было необходимо для пресечения любой попытки к сопротивлению. Поэтому король ограничился лишь ответом, что у его генерал-лейтенанта имеются все полномочия для переговоров, и что именно к нему герцог де Немур должен обратиться. Таким образом, Жаку следовало покорно направиться в Лагиоль (Laguiole) в Руэрге[153], и ознакомиться с навязываемыми ему условиями. Было о чем подумать.
V
Королевские грамоты, врученные Антуану де Шабанну, предписывали навести
порядок в Гиени, Бордо, Гаскони, Керси, Аженуа, Перигоре, Лимузене и Сентонже,
с прицелом на Овернь и ла Марш. Иными словами, действия экспедиции,
первоначально предназначенной специально против графа д’Арманьяка, Людовик XI
распространил на сеньории герцога Немура, где «ежедневно происходили
значительные насильственные действия, как явные, так и тайные, разрушения церквей,
убийства, увечья, похищения, грабежи, разбой и вымогательство (faites chaque jour plusieurs forces et violences
publiques, desrobemens, destructions d'églises, meurtres, mutilations,
ravissemens, pilleries, roberies et rançonnemens)». Прежде всего, гроссмейстер должен был
обеспечить оборону Бордо от возможного налета англичан, затем, перебравшись в
Тулузу, «и там, как и в любом другом месте обеспечить повиновение тех, кто был
в согласии с епископом Кастра, братом герцога де Немура, в течение известного
времени, о чем оповестить в упомянутой Тулузе байли этого города, … упомянутого
герцога де Немура и его соучастников (illec et ailleurs soy enquerre de ceux qui ont eu intelligence avec
l'évêque de Castres, frère du duc de Nemours, durant le
temps qu'il a demeuré à l'estude au dit lieu de Thoulouse pour
baillier ceste ville... au dit duc de Nemours et à ses adherans)[154]».
Отныне графам де Фуа и д’Арманьяку, герцогу де Немуру и сиру д’Альбре строжайше
запрещалось содержать солдат без особого распоряжения короля или его
представителей, и строгие меры должны были быть применены против дворян,
которые уклонялись бы от призыва в ополчение короля, или не предоставляли бы за
себя замену[155].
Для Жака д'Арманьяка, речь шла о конфискации, возможно о пожизненном
заключении. Ничего удивительного, таким образом, что он старался «избежать
встречи с гроссмейстером (se
retirer par devers le grant maistre)».
Хотя тот, кажется, не очень усердствовал, и давал «несколько предложений
Королю, как достичь мира (plusieurs
remonstrances au Roy pour de luy obtenir sa paix)». Этому предположению было бы больше цены, если бы оно не
распространилась защитниками Даммартена[156].
Однако, совершенно точно, что, если бы он хотел покончить со своим бывшим
другом, у него было достаточно силы и власти, чтобы сделать это. Но это не
произошло, и 8 декабря 1469 года Людовик XI разрешил гроссмейстеру начать
переговоры с герцогом де Немуром[157].
Справедливо отметить, что эта комиссия составила против герцога наиболее яркую
обвинительную речь. Благодеяния господина, обещания вассала, клятвы, нарушенные
на следующий же день после их торжественного произнесения, - ничего не было
забыто. Жак был обвинен в том, что он подстрекал против короля некоторых из
сеньоров королевства, в том, что он посылал к ним посланцев, что принимал их
эмиссаров и их преступные предложения. Он поддерживал отношения с графом
д’Арманьяком. Более того, он «пытался лишить Короля его права сеньора, и
ввергнуть все общество королевства в смуту и размежевание! (pourchassé de destituer le Roi de
sa seigneurie et mettre toute la chose publique du royaume en trouble et en
division)».
Давайте на некоторое время задержимся на этом
последнем обвинении. А также рассмотрим несколько моментов, которые еще не были
упомянуты.
Соседство замка Карла, обычной резиденции герцога
де Немура, ничем не нарушало спокойствия Орийяка, города «весьма многолюдного и
торгового (grandement
peuplée et grandement marchande)». После вековой борьбы с аббатами бенедиктинского монастыря Сен-Жеро,
своими светскими и духовными сеньорами[158],
у которых они, с помощью королевской власти, вырвали многочисленные привилегии,
жители Орийяка начали новую борьбу. На этот раз против муниципальной
администрации, которую они сами себе избрали, и которая, с XIII-ого века,
представляла их интересы против власти аббатов. В середине XV-ого века в районе
царили беспорядок и анархия. Королевская власть, к которой жители обращались,
чтобы освободиться от консулов, обвиненных, не без причины, в серьезном
превышении власти, королевская власть, говорю я, старалась поддерживать их
требования и благоприятствовать расширению их привилегий за счет прав аббата,
ограничивая власть консулов[159].
Новое положение было подтверждено аббатом Югом де Рошдрагоном 18 июня 1463
года, но вскоре он умер, и был сменен в Сен-Жеро Жаном
д'Арманьяком, бывшем к тому времени уже епископом Кастра. Наделенный горячим
характером и воинственными настроениями своего рода, молодой аббат, ни минуты
не сомневаясь, возобновил борьбу с горожанами Орийяка. Первым делом, прямо в
день торжественного входа, он принял к себе на службу недавно отстраненных
консулов, и поручил им отправление правосудия. Стоит ли говорить, что горя
жаждой мести против своих бывших подчиненных, агенты аббата незамедлительно
начали «сеять склоки и разлад (semer zizanies et divisions)», «накинувшись от имени Жана д'Арманьяка на
привилегии, права и обычаи города (entreprendre au nom de Jean d'Armagnac sur les
privilèges, libertés et coutumes de la ville)[160]».
Не найдя поддержки ни у епископа Кастра, ни у его брата, люди Орийяка
обратились к королю и парламенту; но, так как в то время Немур был еще в
милости, их голос не был услышан. Между тем вспыхнула война Общественного
Блага, и Людовик XI, опасаясь налета герцогов де Немура или де Бурбона[161]
на свой добрый город, приказал консулам и жителям тщательно его охранять и
крепить оборону. Они повиновались, а братья д’Арманьяк, со своей стороны, как
из-за недовольства людьми Орийяка, так и в надежде захватывать город,
разместили по соседству своих людей, которые начали «стычки, грабежи и
разорение (d'entreprises, de pilleries et de roberies)». Засады на больших дорогах, «грабили купцов, сборщиков налогов и рент (detrousses de marchands,
saisissements de cens et de rentes)»,
нанося ущерб тем горожанам, кто, на свою беду, владел собственностью или
доходами в Карладе или в других сеньориях герцога де Немура. В самом Орийяке, мясники, братья Лабер (Laber), пытались передать город Арманьякам, но
роялистской партии, руководимой Лабру (Labroue), удалось этому помешать.
Когда наступил мир, епископу Кастра хватило смелости направить в Большой
Совет жалобу на действия тех, кто, закрывая ворота, перекрывал ему, их сеньору,
и герцогу, его брату, доступ в город. Самое удивительное то, что Жан д'Арманьяк
сумел добиться от королевских властей, которые, кажется, никогда не были хорошо
информированными относительно этого дела, направления письма сенешалю Тулузы, в
котором тому предписывалось принять меры против тех, кто принял участие в
«действиях (monopoles)»
1465 года! Напрасно люди Орийяка доказывали,
что они вооружились только повинуясь королю, и умоляли сенешаля воздержаться от
любого преследования до более тщательного изучения дела. Бурназель отказал им,
и чиновники аббата, которые не нуждались в подстегивании, постарались доставить
как можно больше неприятностей своим бывшим противникам. Беспорядки приняли
такой размах, что советнику парижского парламента, Пьеру Клютену (Clutin), было поручено произвести расследование на месте. На основании его
отчета, Большой Совет постановил, что каждый может свободно войти в Орийяк и выйти из него, но епископу Кастра предлагалось
сменить своих чиновников. Что касается денежных сумм и движимого имущества,
вымогаемого у людей Орийяка людьми герцога де Немура, Жаком Бальзаном[162]
(Balsan), лейтенантом Бего де При (Begot de Price), капитана Карла, Пьером Плагенаном (Plaguenant), губернатором Карла и Мюра[163],
и другими, все это, повторяю я, должно быть возвращено их законным владельцам.
Наконец, чтобы устранить в будущем любой повод к беспорядкам и «действиям (monopoles)», Совет, как судья из басни, постановил, что консульство переходит под
руку короля, который назначит в администрацию города некоторое количество
заслуженных лиц по своему выбору (9 декабря 1467).
Естественно, это решение очень не понравилось
людям Орийяка. Они возмущались, что подобное покушение на их привилегии могло
происходить «только от происков герцога и
аббата, прирожденных врагов Короля (qu'au pourchas du duc et de l'abbé, ennemis nés du Roi)», и добились, что Людовик XI, более осведомленный,
принял 3 мая 1469 года, с уведомлением своего Большого Совета, постановление,
которое возвратило истцам право избирать своих консулов, подтвердило их
старинные привилегии и регламент, установленный ранее для управления городом, и
освободило их от капитана, которого королевская власть назначила охранять
ворота, стены и ров вместо консулов[164].
Вражда между сторонниками д’Арманьяка и его брата
и сторонниками короля росла в Орийяке с каждым днем. С обеих сторон были не
только угрозы, но и насильственные действия. Лаберы открыто говорили, что,
«пока Король жив, не будет мира в этом королевстве, и народ будет угнетаем и
бесправен (tant que le Roi
vivroit, il n'y auroit paix en ce royaume et que le peuple seroit
opprimé et mengé)».
Что касается де Немура, он понимал, что он мог поплатиться своим герцогством и
всеми своими сеньориями, если бы он захотел отомстить своим врагам и уничтожить
Орийяк, как герцог Бургундии уничтожил Динан. Между тем
Бальзан и его наемники задерживали на дорогах купцов, которые двигались на
ярмарку Роде, а чиновники Карладе бросали в тюрьму сержантов, которые выполняли
обычные судебные постановления по запросам частных лиц или делали попытку сбора
налогов, в королевскую казну. Наконец сам Жак д'Арманьяк, как бы забыв, что
виконтство Карладе было подвассально аббатству Орийяк и относилось к бальяжу гор Оверни, Жак
д'Арманьяк, повторяю я, побуждал своих чиновников обращаться непосредственно в
парижский парламент, как это делали королевские бальи и пэры Франции. И часто
какое-нибудь дело, долго рассматриваемое в апелляционном суде самого герцога,
уже оказывалось в Большом Совете!
Было бы легко продолжить перечень
злоупотреблений, в которых люди короля обвиняли должностных лиц Жака
д'Арманьяка. Я рассказал об этом уже достаточно, чтобы понять, какое значение
придавал Людовик XI в 1469 году, тому, что бы граф де Даммартен раз и навсегда
покончил с ситуацией, возникшей в связи с герцогом де Немуром, и окончательно
лишил его возможности вредить. Но, так как владения Жака д'Арманьяка, хоть и
весьма обширные, были так рассеяны по всему королевству, что лишали его
могущества, и так как неприязнь герцога де Бурбона противостояла ему именно
там, где его мятеж мог оказаться наиболее опасным, то есть в Оверни, Людовик XI
не стал подвергать своего бывшего фаворита столь суровой каре, которая только
что обрушилась на Жана V д’Арманьяка[165].
Тем не менее, короля позаботился принять меры предосторожности, так, чтобы при
первой же выходке, Жак, связанный своими обязательствами, без лишних слов
должен был предстать перед своим сюзереном со связанными руками и ногами.
Как бы там ни было, король спешил оговорить свободное размещение войск,
находившихся в Оверни и Ла Марше[166].
«Относительно господина де Нему», он пишет
гроссмейстеру 3 января 1470 года (нов. ст.), «я вас прошу, указать это в первую
очередь, и именно этот пункт компромисса я считаю наиважнейшим (Touchant M. de Nemoux, je vous prie,
mettez-y conclusion le plus tost que vous pourrez pour vous en venir, et qu'il
face la transaction, car c'est le plus seur point que je puisse avoir)». Компромисс, если хотите, но компромисс,
навязанный «государем подданному (de prince à sujet)», в то
время, когда солдаты Даммартена обложили герцога де Немура со всех сторон! Как
он сам скажет не без горечи, этот компромисс ему был преподнесен «полностью
готовым и в письменном виде, и, не осмеливаясь
ослушаться, он его подписал, не имея времени на обдумывание (toute faicte et par escript, et n'eust
osé désobeir, et la signa et passa tout housé et
esperonné)»[167].
Как бы не называли договор, который Жаку пришлось подписать в Сен-Флуре (Saint-Flour) в таких
условиях, его преамбула сама дает
нам оценить позиции Людовика XI. В предложениях, представленных людьми короля
для оправдания этого соглашения, генеральному прокурору предлагалось начать с
обвинений против Немура и потребовать для него сурового наказание и конфискация
его доменов[168]. Указав
каждую его измену, обвинение заключало, что после таких рецидивов виновник
делался недостойным любой милости, и что король должен был законно «лишить его
(s'ensaisiner)» всех его владений. На что представители герцога
отвечали (и это было сильное место в их защите перед Даммартеном), что господин
де Немура не оспаривает, что совсем не заслуживает наказания за свои поступки в
1465 году, но после Общественного Блага король все простил и теперь,
следовательно, не справедливо вспоминать прошлое. Обвинение возражало на это,
что в те времена господин де Немура торжественно поклялся в том, что будет служить
королю с полной лояльностью, и недвусмысленно отказался от милости, которую он
только что получил, если, впоследствии, он нарушит своею клятву. А так как он
впал в те же преступления и в те же оскорбления, «никакое помилование, которое
у него было, не может быть им использовано (ainsi quelque abolition qu'il ait eue ne luy peut
valoir ne prouffiter)». Тогда
король, как бы проявив добрую волю, приказал отказаться от этих положений. И в
таком виде это «соглашение (appointement) » было заключено в присутствии нотариусов в епископском дворце Сен-Флура, в
среду 17 января 1470 года (нов. ст.)[169].
Подписав акт, Даммартен[170],
наделенный властью действовать от имени короля, вручил и возвратил герцогу все
его земли и сеньории, после того, как тот пообещал и поклялся «словом и телам и
принятым крещением (par la foy et serement
de son corps et par le baptesme qu'il apporta de dessus les fons)», вести себя впредь как «добрый, истинный и верный родственник, вассал и
подданный (bon, vray et loyal
parent, vassal et subgect)» короля,
и служить ему как лично, так и всеми своими силами во всех его войнах и делах
против всех и вся. Причем Немур был обязан не только воздерживаться от всех
«действий и соглашений (pratiques
ou intelligences)» с кем бы то ни
было, но, верх унижения! было обусловлено, что, если бы, каким бы то ни было
образом, он узнает, «что какие-то договоры, действия, соглашения, заговоры или
каверзы (que aucuns traictez,
praticques, intelligences, conspirations ou machinations)» намечаются против короля, его долгом являлось
известить об этом своего сюзерена и «предоставить (obvier)»
ему все свои силы. Это обещание, полное
опасностей для того, кто его давал, влекло за собой отказ от любые
предшествующих обязательств и передачу Даммартену в течение
недели всех печатей, которые герцог мог держать от своих бывших друзей.
Присутствовал и пункт о штрафах. Если король должным образом будет
информирован, что господин де Немур изменил данному слову, все сеньории
клятвопреступника будут незамедлительно и навсегда включены в домен короны. При
этом, герцог сам откажется от достоинства пэра и от всех прерогатив, связанных
с этим званием, и он недвусмысленно согласится, что будет рассматриваться «как
обычное, частное лицо, не имеющее никаких привилегий, прерогатив или достоинств, без того, чтобы для этой цели у
Короля возникла потребность прибегать к совместному суду парламента и пэров,
или подобным действиям (comme
personne pure, privée, non aiant aucun privilleige, prerogative ou
dignité, sans ce que pour ce faire soit besoing au Roy faire assembler
sa court de parlement garnie de pers ne y garder autres sollempnitez)». Ошибки настоящего, ошибки прошлого, все было
бы вспомнено и учтено, если бы Жак был уличен в проступке, предусмотренном этим
грозным условием! Его подданные освобождались от всех обязанностей по отношению
к нему, и были обязаны служить королю против него, «в чем сейчас же они должны
были поклясться (et ainsi
dès à présent le promettront, jureront et eulx y
obligeront)».
Положив руки на крест, установленный на молитвеннике, который ему подал
Даммартен, герцог поклялся выполнить все, что только что обещал. Кроме того,
так как Людовик XI не был до конца уверен в его словах, пришлось в качестве
гарантии передать его лейтенанту четыре крепости: Ломбер (Lombers), Мюра, Крозан (Crozant) и Монтегю в Комбрейе[171].
Немур подписался под потерей всех
своих прав! Он мог не сомневаться, что как только его дворяне, его чиновники,
консулы его добрых городов и все, вплоть до кюре и церковных старост приходов,
принесут требуемую клятву королю через специальных комиссаров, народ, со
следующего дня, откажется платить сборщикам герцога предназначенные ему выплаты
и налоги[172].
Соглашение от 16 января, по крайней мере, аннулировало конфискацию,
которую Жан дез Обю (Aubus) и другие применили от имени короля к герцогству
Немур, графствам Кастр и Ла Марш и другим владениям Жака д'Арманьяка[173].
В тот же день, Даммартен, пользуясь своими полномочиями, выдал грамоты о
помиловании некоторым из главных служащих герцога, Роберу де Бофору, сеньору де
Валлери, Гийому де Брезону, Пьеру де Жиу, Жоржу, сеньору де Мону, Бертрану де
Мону, доктору юридических наук, викарию епископа Кастра, и другим, обвиняемым в
уклонении от призыва в войско и ополчение короля или в том, что несмотря на
запрет, оставались на службе своего незадачливого сеньора[174].
Сам Жак отправился в Ла Марш, где жил вплоть до
Вознесения (11 мая 1470), когда он присоединился к Людовику XI в Шиноне. Там,
король, считая недостаточными клятвы, данные в Сен-Флуре, велел ему ехать в Анжер,
чтобы повторить их на знаменитом кресте Сен-Ло.
В пятницу 8 июня 1470 года, в шесть часов утра, Ги Бернар, епископ
Лангра, пэр Франции и канцлер ордена Святого Михаила, и Ферри II Лотарингский, граф де Водемон и д’Аркур, два
комиссара короля, встретились с Жаком д'Арманьяком, его братом Жаном и их
свитой в коллегиальной церкви Сен-Ло около Анжера. Декан капеллы, мэтр Мишель
Гроло, одетый в церковное облачение, установил на большом алтаре фрагмент
истинного креста, вставленный в богатую оправу из драгоценных камней, и служба
началась. Хор, сопровождаемый органом, запел гимна Vexilla regis, o
crux, ave, spes unica! и декан прочитал
молитву святого креста, которую весь хор громко подхватил; затем, по особому
запросу принцев, перед многочисленной толпой народа, деканом, капелланами и
солистами хора, в сопровождении органов и колоколов, была пропета торжественная
месса.
Месса закончилась, принцы, которые до этого момента были распростерты на
земле, встали и, следуя за комиссарами и за их свитой, приблизились к главному
алтарю. Герцог де Немур заговорил на французском языке, и, повернувшись к
комиссарам, сказал, что, в своем желании служить королю и рассеять навсегда его
недоверие, он пришел сюда, чтобы принести ему клятву на истинном кресте. Он
предложил, чтобы вместе с ним принесли клятву не только те, кого пожелал
указать сюзерен, но и все люди его дома и все его вассалы, добавив при этом,
что для того, чтобы возвратить добрую милость короля, он готов сделать все, что
только в его власти. Он закончил свою речь, умоляя Господа, который некогда
соизволил искупить человеческий род жертвой своей крови, примирить сердце
короля и вселить в него добрую привязанность и истинную любовь. Епископ Лангра поблагодарил герцога за эти достойные слова, а
затем, - несомненно, не без намерения – остановился на грозных достоинствах
креста Сен-Ло и напомнил несчастья, которые случались с теми, кто нарушил
обязательства, данные на этом священном дереве. Представив герцогу де Немуру
бумагу, которую держал в руке, он добавил, что король, не ради недоверия, но
для того, чтобы быть абсолютно уверенным в мирном будущем королевства,
подготовил эту формулировку. Тогда герцог, на коленях, с непокрытой головой,
касаясь рукой святой реликвии и Евангелия, громко произнес свою клятву, повторяя
близко к тексту и смыслу слова, написанные в обязательстве, которое епископ ему
вручил. Он поклялся в том, что ничего не сделает против короля, «и, - говорил
он, - когда я узнаю, что человек или люди
угрожают ему, я буду противиться этому, и хранить его всей своей властью и
силами!
(et quand je sçaurois
que home ou homes mortels le voudraient faire, je y resisterois et l'en
garderois à mon pouvoir et l'en advertirois)». Та же формулировка
была повторена епископом Кастра, сеньором де Валлери, сенешалем Ла Марша,
сеньором де Помпиньяком, сенешалем Кастра, доктором Моном, Антуаном Аларом,
казначеем Ла Марша, врачом герцога, мэтром Гийомом Траверсом (Traverse), и его двумя дворецкими[175].
Соглашение в Сен-Флуре и торжественная клятва в
Сен-Ло провозгласили начало периода успокоения в отношениях Жака д'Арманьяк со
своим сюзереном. Граф де Ла Марш сразу ж выиграл процесс, рассматриваемый в
суде короля, несомненный знак милости, о разногласиях между его чиновниками и
парламентом Пуатье. Парламентарии утверждали, что графство Ла Марш должно было
в необходимых случаях обращаться в Пуатье, как в последнюю инстанцию, как в
свое, до переноса парламента из Бордо в этот город. Жак д'Арманьяк, наоборот,
утверждал, что, графство является пэрством, поэтому его дела должны рассматриваться
только в парижском парламенте, и герцогу удалось получить решение в свою
пользу, несмотря на все усилия мэтра Жана Тарта (Tartas),
президента парламента в Пуатье[176].
Также, несколькими месяцами позже, герцог де Немур получил решение, чтобы его
пенсии за 1470 год была рассчитана и выплачена[177].
Но несмотря ни на что, Жак не питал иллюзий
насчет будущего. Если король, говорил он, однажды «вставит ногу в стремя (les pieds sur les étriers et
au-dessus de ses besongnes)», он
атакует сеньоров, начиная с наиболее слабого, разобьет их всех! Данное им
обязательство довлело над ним, и он постоянно повторял, «что он связан, и что
если он сделает что-нибудь против Короля, он потеряет все свои земли (qu'il estoit lyé et que, s'il
faisoit aucune chose contre le Roy, qu'il perdrait toutes ses terres)»[178].
Так что не с легким сердцем бедный герцог оставлял Людовика XI в Амбуазе,
возвращаясь в Овернь. Будущее казалось ему полным угроз, и он «не сомневался,
что его враги попытаются испортить его отношения с Королем из-за его земель,
положения которых были обложены столь жесткими условиями (doubtoit que
ses ennemys le brouillassent envers le Roy à cause de ses terres qui
estoient soumises au dit appoinctement)».
Враги! но в сотни раз были опаснее друзья, и среди него, на первом месте, Шарль
Французский, родной брат Людовика XI! И тем более опасен, что получив в апанаж
герцогство Гиени, этот принц оказался в более тесном контакте с Немуром[179].
Он постоянно напоминал о себе своему старому другу, и, до его смерти в мае 1472
года, несчастному Жаку, приходилось разрываться между
страхом дискредитировать себя перед Людовиком XI, и влиянием герцога Гиени, к
которому его влекли и их взаимные симпатии, и недобрые чувства, которые он
питал в отношении короля. Так в начале лета 1471 года, Шарль Французский,
который только что оставил своего брата в Амьене, уведомил герцога, что
возвращаясь в Гиень, он нанесет ответный визит мадам де Немур, «своей ближайшей
кузине (sa cousine proche)». Эта было бы «чересчур (fort grosse)», и опасаясь оказаться скомпрометированным, если монсеньор Шарль
прибудет в Беллак (Bellac)[180], где он тогда находился, Немур предпочел
отослать герцогиню в Гере (Guéret) и Сен-Фер (Sainte-Fère), чтобы
встретиться там с кузеном, что весьма обидело герцога Гиени, но не помешало
ему, в следующем году, отправить одного из его слуг, Жана де Понтвилля (Pontville), чтобы тот стал, от его имени, восприемником от купели ребенка,
которого мадам де Немур собиралась родить[181].
Немного обеспокоенный тем, как король это воспримет, герцог поторопился
предупредить его о проекте. Ответ не заставил себя ждать: через несколько дней,
Людовик XI вызвал Жака д'Арманьяка к себе и выразил желание самому быть
крестным ребенка, которому предстояло родиться. И вот почему сын герцога де
Немура носил имя Луи, а не Шарля[182]!
Смерть герцога Гиени прекратила все интриги, которые были связаны с этим
печальным персонажем, но положение Жака д'Арманьяка практически не улучшилось,
и ему пришлось очень постараться, чтобы не скомпрометировать себя в решающей
борьбе, которая не замедлила начаться между королевской властью и его кузеном,
Жаном V, графом д’Арманьяком. Но его старания не увенчались успехом. Уже в 1469
году, когда граф, изгнанный из владений Даммартеном, укрылся в Фонтараби,
королю не понравилось, что господин и госпожа де Немур оказали некоторую помощь
ссыльному. Позже, несмотря на некоторые разногласия между кузенами[183],
хотя Жан V притворно обвинял своего кузена, что тот был «причиной всего его зла
(cause de tout son mal)», никто не сомневался, что Жак и Жан оставались
«большими друзьями (grands
amis)»[184].
Однако нет никаких доказательств того, что герцог заранее знал планы
д’Арманьяка насчет Лектура; еще менее вероятно, что он предлагал кузену напасть
на эту крепость, «так как это было делом слишком громким и трудным, чтобы
советовать такое (car
c'estoit chose forte et difficile à conseiller)». Но когда Жан V, отважным налетом, захватил
одновременно и Лектур, и графа де Боже, Немур узнал
об этом одним из первых, а один из его слуг, портной Доминго де ла Мюс (Muce), принял участие, еще до захвата, в тайных
переговорах с некоторыми. наиболее скомпрометированными лицами, из окружения
Жана V[185]. Впрочем,
хотя Немур и не помог ничем триумфу своего кузена, разве во время первой осады
Лектура королевскими войсками летом 1472 года, кардинал Альби, Жан Жуффруа, и
Рюффе де Бальзак, сенешаль Бокера, не приказали епископу Кастра и самому
герцогу, тотчас же после взятия Лектура, явиться лично и со всеми силами? Жак
был столь обеспокоен возможной угрозой, что поспешил отправить посланца к
королю, чтобы заверить его в своей полной покорности. В то же самое время
другой его слуга, Жан Бонне, отправился в Пикардию к коннетаблю с поручением
сообщить ему, что его хозяин, со всех сторон окруженный опасностью, принял
решение оставить королевство и удалиться в Рим. В связи с этим, он вверяет свою
жену и детей своему старому другу, и умоляет позаботиться о них, уберечь их от
бедности, и сохранить их от неприязни короля Франции[186].
VI
Некоторые люди, кажется, притягивают к себе
пагубные влияния. После смерти Шарля Французского, после смерти графа
д’Арманьяка, убитого в Лектуре 6 марта 1473 года, коннетабль де Сен-Поль
оставался важнейшим, и я бы сказал – единственным, кто мог бы оказать поддержку
герцогу де Немуру, так как герцог Бургундии, поглощенный своими мечтами об
империи, направил свои честолюбивые хлопоты на Германию. Без Луи де
Люксембурга, с его талантом к интригам, Жак д'Арманьяк, возможно, и сумел бы
спасти свою голову, так как Людовик XI пока еще его щадил. Но судьба это решила
иначе. Примкнув к коннетаблю, Немур должен был погибнуть вместе с ним.
Уже в 1471 году, или в начале 1472, Сен-Поль,
кажется, пытался связаться с герцогом де Немуром. Один из его слуг, Эктор де
л’Эклюз, виделся с Жаком в Гере или в Беллаке, а спустя
несколько недель он уже был при дворе. В 1474 году, и особенно в 1475,
отношения между обоими принцами приняли более тесный характер. К этому времени
двойная игра коннетабля уже так надоели и французам, и бургундцам, что обе
стороны «хотели покончить с ним (mettoit en avant sa destruction)».
В Бувине, весной 1474 года, уполномоченные Людовика XI и Карла Смелого уже
пришли к соглашению в отношении его, но Сен-Поль, предупрежденный о том, что
они «договорились (marchandoient) », сумел
убедить короля, что бургундцы его обманывают, и, на этот раз, ему удалось
спасти свою жизнь[187].
Встреча в Фарньере (Fargniers) около
Нуайона (Noyon), где коннетабль
осмелился говорить с Людовиком XI как равный с равным, имела своим результатом
еще большее увеличение старой ненависти короля к этому отважному вассалу,
который думал только о том, чтобы извлекать пользу из французских и бургундских
ссор для увеличения своей независимости. Слишком умный, чтобы не понимать, что
для Людовика XI его падение – дело решенное, Сен-Поль решил опередить его, и организовывать против
короля новую Лигу Общественное Блага. Процесс герцога Немура вскрывает всю эту
интригу. Я выделю несколько деталей, которые более других касаются лично Жака
д'Арманьяка.
В середине августа 1474 года, герцог увидел
прибывшего в Карла горемыку лучника, Микело Фовеля (Miquelot Fauvel), именуемого де Бюси (Bucy), который прежде служил у него, и которого он сам
направил к графу де Сен-Полю, когда по соглашению с Даммартеном был вынужден
распустить своих солдат. После четырех лет, проведенных в Пикардии, Микело,
получив какую-то кожную болезнь и подозреваемый в проказе, возвратился в Карла,
принеся с собой письмо коннетабля, в котором тот поручал его бывшему хозяину.
Немур дал ему под охрану кроличий садок в Пон-сюр-Сен, около Ножана, и
капитанство над тем же места, «должность мало доходную, предоставляющую лишь
плохое жилище (office sans
gages, où il n'y avoit qu'un mauvais logis)», но с тех пор бывший лучник, обосновавшись на полпути между двумя
своими покровителями, стал активно использоваться ими для тайной переписки.
Постоянно опасаясь
разоблачения со стороны Людовика XI, Немур пересылал ему письма графа де
Сен-Поля, доставленные Микело, но у него были еще устные сообщения прокаженного,
в которых коннетабль знакомил герцога со своими политическими проектами.
Важнейшим из них была попытка восстановить добрые отношения между господином де
Немуром и герцогом де Бурбоном и, если возможно, отколоть Жана II от
роялистской партии[188].
У Микело был приказ после Карла отправиться в
Мулен, чтобы заняться этим двойным делом. Его сопровождал Пердриак (Perdriac), приближенный де Немура, которому герцогом
поручил передать, что коннетабль заручился поддержкой некоторых капитанов
короля, и обещать, что, если он согласится действовать с ними заодно, ему будет
обеспечено место регента королевства[189].
Осенью, прокаженный, побывав в Пикардии, возвратился в Карла. Он торопил де
Немура договориться с герцогом де Бурбоном, который считался уже примкнувшим к
заговору, и убеждал его привлечь как можно больше друзей, подходящих для
доброго дела. Жак для формы колебался, напоминая о своих обязательствах перед
королем, о клятвах, которые давал «и об опасностях, которым он подвергал душу,
тело и владения (et le dangier
où il se mettrait de âme, de corps et de biens)» но, поразмыслив, заявил, что если сеньоры
найдут достойный способ сохранить его честь, он охотно к ним присоединится.
Только тогда, кажется, Микело открыл ему, что
заговорщики решили сделать господина де Бурбона своим сторонником, и что герцог
Бургундии принимает во всем этом «большое участие (haute main)». Заговорщики планировали захватить короля и дофина, которые были бы
переданы герцогу де Бурбону и коннетаблю, и помещены под надежную охрану[190].
В остальном выдвигалась та же программа, как и в 1465 году и столь же
обманчивые, хоть и многообещающие, реформы в армии и в администрации. Микело не
побоялся добавить, что весь дом Бурбонов проявил «понимание (intelligence)», так же, как дома Анжу, Савойи и Бретани[191].
Прокаженный
преувеличивал. Действительно, под влиянием
графа де Сен-Поля и его агентов, бывшие члены конфедерации Общественного Блага
начинали поднимать голову. Во всех концах королевства собирались тайные
сборища, обменивались обещаниями, но на самом деле каждый из сеньоров,
обуреваемый по отношению к Людовику XI самыми враждебными намерениями,
чувствовал собственное бессилие и опасался оказаться наедине лицом к лицу перед
королем во время опасности. Ни король Рене, ни его племянник Шарль, граф дю
Мэн, ни граф де Бресс, Филипп Савойский, ни герцог Франсуа Бретонский не
торопились предоставить коннетаблю что-либо иное, кроме неясных разговоров о
помощи и устных обещаний. Герцогу Бургундии, вот уже десять месяцев увлеченному
своей безумной затеей, было не до того, а его военные неудачи подорвали его
престиж. Англичане, которых он призвал, не торопились перебираться через море.
Это состояние общей нерешительности, мог прервать только один человек - Жан II,
герцог де Бурбон. Если бы он решительно высказался против короля, никто не
сомневается, что за ним бы последовало общее выступление, но Бурбон сам
колебался[192]. Не говоря
уж об отвращении, которое он мог испытать, протягивая руку бывшим врагам
королевства, он также сомневался в выступлении новой Лиги Общественного Блага,
а его положение, обеспеченное Людовиком XI, было таким, что вряд ли изменение в
правлении могло его улучшить. Каковы бы ни были мотивы, заставившие Жана II
остаться верным сюзерену, он отказался встретиться с эмиссарами коннетабля и герцога
Бургундии, Эктором де л’Эклюзом, сеньор дю Ма в Бурбонне, и Филиппом Бутоном,
байли Дижона, когда те, возвращаясь после миссии в Савойе и Брессе, пытались
передать ему в Монбризоне (Montbrison) союзнические
предложения своих хозяев[193].
Это неурядица помешала л’Эклюзу, который не осмеливался рисковать собой на
королевской земле, пересечь домены герцога де Бурбона, чтобы отправиться в
Карла. Так что, по всей вероятности, и допросы 1476 года это подтверждают,
между Жаком д'Арманьяком и графом де Сен-Полем не было никакого обмена
печатями, и, следовательно, никаких письменных обязательств. Но с уверенностью
можно сказать, что оба принца были в постоянных сношениях, и что кроме Микело
Фовеля, другой эмиссар Немура, Жан Бонне, неоднократно служил посредником между
коннетаблем и герцогом[194].
Все это не могло укрыться от глаз окружения Жака д'Арманьяка, и беспокоило
ближайших слуг, так что один из них, кравчий Жак де Монтама (Montamat), признает в 1476 году, что уже два или три года «весь дом (ceux de la maison)» желал видеть коннетабля «рухнувшим (fondu)», так они опасались, что король не подозревает о замышляемом[195].
Во время процесса герцога де Немура, обвинение приложило большие усилия,
чтобы сделать его соучастником призвания англичан[196].
Самое большее, что можно было доказать, так только то, что при известии о
высадке Эдуарда IV в Кале, Жак не смог скрывать удовлетворения, которое
испытал. Кажется также, он принял в Карла некоторые военные меры, которые не
указывали на желание исключительно мирных решений. Дело, конечно, в том, что
Немур, слишком слабый, чтобы действовать в одиночку, старался объединить
противников короля, чтобы было на кого опереться при неудаче. Одновременно с
этим, не ожидая ничего хорошего от Людовика XI, он не прекращал посылать ему
послание за посланием, то предлагая ему свои услуги, то умоляя его позволить
ему оправдаться в обвинениях, которые его враги возводили на него. Король,
что-то знавший об отношениях, поддерживаемых герцогом де Немуром с его
противниками, с Сен-Полем, с Шарлем дю Мэном, с Филиппом Савойским, искал
только повод, чтобы покончить с человеком, которого уже давно считал
предателем. Расследование, которое один из его советников, Обер Ле Вист,
именуемый де Вели (Vaily)[197], проводил в Орийяке, с 21 марта по 3 сентября
1475, должно было подтвердить уверенность Людовика XI в его ненависти, и
повлечь за собой падение несчастного Немура. Ле
Висту
было предписано от именм короля
арестовать Гийома Лабера, кюре д’Арпажона и других сторонников герцога, за
захват местечка Курру (Courroux),
которое люди д’Арманьяка захватили силой накануне Пасхи 1474 года, к большому
ущербу купцов города Орийяка, для которого этот замок был «одним из главных ключей (l'une des principales clefs)». Курру принадлежал даме д’Ору (Aurouse), которая смертельно оскорбила герцога, выйдя
замуж без его согласия за Пайлара д’Юрфе, сенешаля Руэрга, которого он считал
своим смертельным врагом. Отсюда и раздражение Жака д'Арманьяка, и налет,
который он направил на это местечко, которое Обер Ле Вист теперь должен был
вернуть владелице.
В самом
Орийяке, Лаберы, при содействии
доброй сотни других мясников, неоднократно поднимали настоящие бунты против
консулов и сборщиков короля. Завладев помещением консулов, они набатом
поднимали народ против Жана де Лабро, президента консулов, из-за того, что
муниципалитет разрешили сбор некоторых королевских налогов в нарушение
привилегий города[198].
Также, в 1473 году, люди Орийяка отказались послать своих вольных лучников в
войска под Лектуром и в Каталонии. Поэтому Людовик XI, отправляя Ле Виста,
закончил свои инструкций угрожающими для Орийяка словами: «Вам не стоит тянуть
с хорошим ударом, потому что они всегда были для меня предателями и плохими
подданными! (Vous n'y scaurez
frapper mauvaiz coup, car ils m'ont tousjours estez traistres ou malvueillans,
gallez les moy bien)».
Ле Вист не мог захватить ни Пьера Лабера, ни главных
бунтовщиков, которым Жак д'Арманьяк открыл ворота Карла, несмотря на запрет,
который ему был сделан по этому поводу. После четырех бесплодных попыток ареста
Лабера и его сообщников, комиссар короля осудил первого, и приговорил к сносу
его дома. Другие были оштрафованы на общую суммы в 1,000 франков, которые
Людовик XI передал сеньорам де Гокуру и де Монтегю.
Если личное участие герцога де Немура не было выявлено в деле, о котором
я так подробно рассказал, он был прямо обвинен людьми короля в том, что
побуждал своих людей к «присвоению (entreprendre)» прав центральной
власти. Не говоря о вооруженных нападениях, направленных против купцов Орийяка,
расследование, проведенное Ле Вистом, вскрыло значительное число превышений
власти, совершенных чиновниками герцога или самим Жаком. Захватив прерогативы
короля, Немур выдавал в Карладе грамоты об амнистии, прощении и помиловании за
все виды преступлений, поднимал налоги за свободные феоды и новое имущество,
составляющее общую собственность супругов, и
вынуждал подданных короля охранять его замки. Так в 1469 году, судебные
чиновники герцога постоянно присваивали права бальи гор Оверни, и даже
вторгались в юрисдикцию парижского парламента. Короче, злоупотребления,
отмеченные и пресеченные ранее, буйным цветом расцветали в Карладе. Вот один из
примеров того, с каким отважным презрением сторонники дома д’Арманьяк
пренебрегали королевской властью. 23 июля 1475 года, один из них, купец по
имени Бернар Салесс (Salesses),
преследуемый Ле Вистом, укрылся в аббатстве Орийяка; доктор де Мон, светский
аббат Летера
(Lesterps) в Ла Марше и ближайший
советник герцога де Немура, нашел средство проникать ночью в аббатство. На
следующий день, оба всполошили монахов, волей-неволей преданных делу епископа
Кастра, своего аббата, и так их разгорячили, что те выкинули за ворота солдат,
которых комиссар короля послал за Салессом. Тот, воспользовавшись
представленным случаем, переодевшись, пробрался через городские ворота, и бежал
в Карла к своим друзьям Лаберам. Так Карла стал, как писал Обер Ле Вист
Людовику XI, «пристанищем беглых арманьякцев и дурных
орийякцев! (le receptaculle de pardeça des
Armignageois et malveillans d'Aurillac)[199]».
Невозможно понять, почему герцог де Немур, после
всех несчастий 1470 года, не может унять чрезмерное усердие своих сторонников,
хотя в то же время, видимо обеспокоенным последствиями этих действий, и хорошо
зная об обвинениях в «англичанстве (anglicherie)», выдвигаемых против него, посылал Людовику XI послание за посланием,
прося разрешения оправдаться. «Монсеньор», - писал он королю во время высадки
англичан в Кале, - «я вас умоляю во имя Бога и Богоматери, по доброй воли пользоваться мной в этом деле, ибо я не переживу
такого стыда, что был вдалеке от вас, и ваших тяжких трудов, и вы должны знать,
что я всегда буду оставаться вашим добрым и верным слугой (Monseigneur, je vous supplie pour l'onneur
de Dieu et de Nostre-Dame qu'il vous plaise de vous servir de moy à ce
besoing et que je n'aye ceste honte de demourer derrière là
où vous estes en voz grans affaires et je vous advertiray de choses et
serviray en maniere que vous congnoistrez que je suis vostre bon et loyal
serviteur)»[200].
Затем, так как это письмо не было передано Людовику XI посланцем, так и не
осмеливавшемся сделать это, герцог отправил в Пикардию, где в это время был
король, Жана Шардебефа, Жиу, Монтама и
Помпиньяка. Никто из них не сумел получать аудиенцию. Шардебеф и Монтама возвратились
в Карла с известием, что король не хотел ничего слышать, и что «все говорят (commun bruit)», будто владения господина де Немура уже
распределены между любимцам сюзерена. Жак, в ужасе, решил прибегнуть к
последнему средству, и, надеясь, что герцогине удастся смягчить короля, он
послал ее в Тур со всеми детьми, под охраной старого сенешаля Кастра, Анри де
Помпиньяка. Бедной Луизе д'Анжу, уже носящей под сердцем ребенка, который будет
ей стоить жизни, пришлось выдержать немало трудностей, чтобы увидеться с
Людовиком XI, который вначале послал к ней архиепископа Лиона, Шарля де
Бурбона, с приказом записать то, о чем она хочет просить. Она начала с защиты
невиновности ее мужа, заявив, что ему не требуется никакого прощения, так как
после соглашения в 1470 году, он не совершил ничего предосудительного, но
одумавшись, и, по просьбе самого герцога, написала королю, что умоляет его
простить все, что его вассал мог сделать «к его недовольству (à sa desplaisance)»[201].
Несмотря ни на что, бедная женщина была почти выпровожена. Людовик XI был
настроен ничего не слышать и не понимать. Когда Помпиньяк прощался с ним, он смиренно спросил, что он
должен передать своему хозяину. Король сердито ответил: «Скажите ему то, что
вам будет угодна, это дурной человек. И невоздержанный король обратился к
другому, стоящему подле, чтобы не продолжать разговора! (Dictes luy ce que vous vouldrez, c'est ung
mauvaiz homme. Et incontinent le roy commença à parler à
ung autre qui estait auprès de luy et s'en tyra oultre)»[202].
VII
Для Немура все кончилось. Ледяной прием, который
герцогиня встретила в Туре, красноречиво свидетельствовал о решении Людовика XI
добить его. В довершение, где-то в марте Жак был предупрежден, что за каждым
его движением тщательно следят, и что у сенешаля Руэрга, Пайлара д'Юрфе,
имеется приказ задержать его любыми средствами, и даже убить, если он
попытается бежать[203].
Это был, пожалуй, единственный шанс спасения, но теперь было слишком поздно. В
середине января 1476 года, Людовик XI приказал д'Юрфе поручить консулам Роде
охрану проходов, которыми мог бы воспользоваться герцог[204].
«Я знал в моей жизни очень немногое
людей, - пишет Коммин, - которые сумели уйти вовремя (J'ay peu veu de gens en ma vie, qui
sçachent bien fuyr à temps)». Жак был не из таких, как и де Сен-Поль, которого хроникер упрекнул в
том, что он имел слишком «много любви к своим владениям, к своей жене и к своим
детям (trop d'amour en leurs
biens, en leurs femmes et en leurs enfants)»[205]. К тому
дню, когда коннетабль, переданный Людовику XI герцогом Бургундии, поднялся на
эшафот Гревской площади, у Немура не осталось никаких иллюзий по поводу
предназначенной ему судьбы. И, тем не менее, он позволил захватить себя
врасплох! В пятницу 9 февраля 1476 года, д'Юрфе и Пьер де Торд (Tordes), лейтенант бальи гор Оверни, сопровождаемые сеньорами де Брезоном и де
Сен-Сюльписом, внезапно появились перед Карла во главе отряда солдат, которые
незамедлительно заняли все выходы[206].
Марш был приведен в такой тайне, что некоторых из главных слуг герцога даже не
было в замке[207].
Немур имел для обороны довольно значительную
артиллерию, да и положение крепости, расположенной на скалистом и крутом плато,
было столь удачным, что по словам компетентных свидетелей было достаточно
шестидесяти решительных человек, чтобы ее оборонять. Но присутствие 400 лиц,
«включая свиту мадам де Немур (compris le train de Mme de Nemours)», значительно уменьшало шансы сопротивления, тем более, что помощи
извне ждать не приходилось. Что изменилось бы от того, что Карла держался бы
девять месяцев или два года?[208]
Однако герцог не мог решиться передать свой замок Пайлару д'Юрфе, которого
считал «злодеем (haineux)», ни, тем более, его сопровождающим, ни один из
которых не имел предписания короля. У него было только два пути, либо
попытаться смягчить гнев Людовика XI немедленной сдачей, либо проложить себе
дорогу силой, со шпагой в руке. Жак не смог остановиться ни на одном из этих
решений, и Луиза д'Анжу, тогда уже близкая к родам, вспоминая, без сомнения, о
страшной судьбе графа и графини д’Арманьяк, к которой привела поспешная
капитуляция Лектура, Луиза д'Анжу, повторяю я, проявила себя столь же
нерешительной, как и ее муж. В течение месяца, осажденные и нападающие
ограничились тем, что просто стояли друг напротив друга. Сенешаль Руэрга
попросил только, что бы гарнизон воздержался от обстрела из орудия его солдат,
и герцог обещал не стрелять[209].
Единственное, что он попытался сделать, так это подкупить де Торда, которому он
предложил 500 экю через кюре де Везака, чтобы тот облегчил ему побег, но
лейтенант байли ограничился лишь ответом, что все проходы хорошо охраняются. На
допроса, которому он подвергся в Бастилии, Немур дал понять, что на самом деле
де Торд не проявил себя нечувствительным к посулам, и только нехватка времени
не дала сделке состояться[210],
но другие свидетельства указывают на то, что в лагере осаждавших специально
тянули, чтобы дать сеньору де Боже время подойти с подкреплениями под стены
Карла.
Действительно именно к середине февраля
зять короля, Пьер де Бурбон, появился в Орийяке. Как только де Немур узнал об
этом, он послал к нему Пьера де Лигуаня (Ligoigne) и Жака де Монтама,
затем Луа де Комбора (Loys de Combort) и Пьера Шардебефа, с просьбой не применять
«силу оружия (force d'armes)»,
так как не может быть никакого сопротивления приказам короля.
Де Боже удовлетворился этим заявлением и для
начала послал в Карла Танги дю Шателя (Tanneguy du Chatel), виконта де ла Бельера (Bellière), во главе сотни людей, которым герцог приказал выдать виню. Затем, так
как мадам де Немур, во время ее последней поездки в Тур, была прекрасно принята
господином и госпожой де ла Бельер в их замке Шатийон-сюр-Эндр (Châtillon-sur-Indre), соблюдая приличия, герцог де Немур предложил
герцогине спуститься и поговорить с дю Шателем. Она нашла его в обществе байли
Сен-Пьер-ле-Мутье (bailli Saint-Pierre-le-Moutier) и Жана дю Ма, сеньора де л’Иля, и спросила его о причине его прихода.
Танги ответил, что у господина де Боже есть приказ
взять в свои руки крепость Карла с людьми и владениями герцога и с его детьми.
Мадам де Немур тогда выразила удивление, вызванное этим требованием короля,
«учитывая последние заявления (vu l'expédition dernière)», сделанные им, и попросила дю Шателя выслушать ее мужа. Но Танги отказался
от какой-либо встречу до того, как доложит об этом сиру де Боже. Он удалился в
Орийяк, но скоро вернулся вместе с Гереном ле Груанем (Guérin le Groing), Жаном дю Ма, великим чашником Ивом дю Фу (Fou) и Жаком Гроне (Grosnez), «в простых одеждах и без оружия (en leurs simples habits et sans armes)»[211].
Немур поинтересовался, получили ли они разрешение говорить с ним. Они ответили,
что для этого и пришли. Тогда герцог спустился с женой и детьми, и дю Шатель
ему сообщил, что имеет инструкции предложить ему передать в руки короля себя
лично, своих детей и свои владения.
Жак подтвердил свою добрую волю и
спросил, какие гарантии ему предлагали, и на какое свое обеспечение он мог
надеяться. Тогда к переговорам присоединился Боже[212],
и они, после недолгой беседы, пришли к соглашению из нескольких статьях,
которые были подписаны лейтенантом короля, с одной стороны, и герцогом с
другой. Условились, что этот проект соглашения будет незамедлительно доставлен
королю Пайларом д'Юрфе и молодым дворянином, по имени Жарри[213], и что до возвращения этих посланцев, замок Карла
и личность герцога будут под охраной его людей. В результате этого договора,
Помпиньяк, сеньор де Жиу и еще около тридцати слуг Немура принесли клятву перед
байли Сен-Пьер-ле-Мутье и Жаном дю Ма преданно хранить крепость и самого
герцога.
Архивы герцогского дома
Бурбонов содержат современную копию с проекта соглашения, который был
представлен на утверждение Людовику XI. Составленный людьми герцога де Немура в
виде вопросов, с добавленными ответами сира де Боже, этот документ начинается
перечня услуг, оказанных короне Жаком д'Арманьяком, «вплоть до этого проклятого
и достойного порицания предпринятая и заговора, именуемого Общественным Благом
(jusques à cette
maudite et dampnable entreprise et conspiration appellée le Bien public)», которое навсегда лишило его благосклонности
короля. Теперь же, господин де Немур, отвергая любую мысль о мятеже[214],
просит капитанов королевской армии гарантировать его жизнь, если у них из это
было право, а если нет, будет просить эту милость у короля, не потому, что он
сомневается в его правосудии и справедливости парламента, но потому что он
знает в окружении своего сюзерена слишком многих своих врагов, которые
хвастались, что погубят его. Герцог надеялся также, что ему позволят
пользоваться его владениями до тех пор, пока король это прикажет иначе, и
потребовал для своих слуг разрешения свободно уйти куда им захочется. Наконец
он упросил господина де Боже не требовать, что бы он окончательно оставил Карла,
прежде чем герцогиня, готовая родить, не будет достаточно сильна, чтобы
следовать с ним «искать милости короля (impetrer la bonne grâce du roi)».
Пьер де Бурбон, который не испытывал
к герцогу де Немура никаких личных враждебных чувств, не видел причин проявлять
себя особенно суровым по отношению к нему. Он постарался, таким образом, по
возможности, удовлетворить его просьбы, и вручил ему, как «своему дражайшему сеньору и кузену (à son tres chier seigneur et cousin)», подписанное и скрепленное печатью обязательство, в котором он обещал,
своим словом принца, сделать все возможное, чтобы получить подтверждение
королем статей, которые только что были утверждены. До прибытия королевского
ответа, было оговорено, что со стороны осаждающих не будет сделано никакой
попытки проникнуть в крепость Карла, без согласия защитников, при условии, что
другая сторона тоже воздержится от любого насилия[215].
Содержание, и я сказал бы даже, общий
тон соглашения от 2 марта, должны были успокоить Немуров, и, действительно,
ничего не дает предположить, что де Боже и его
советники собирались нарушить свои обязательства. Возможно даже, судьба герцога
была бы менее суровой, если бы не ужасным случай - герцогиня, измученная
хлопотами и беспокойством, скончалась, давая жизнь своему ребенку. Можно
видеть, что 2 марта она была еще жива. Восхитительная, до конца энергичная и
деятельная, Луиза д'Анжу провела последние дни своей жизни, разыскивая и сжигая
все компрометирующие бумаги, которые могли оказаться в архивах Карла, затем она
умерла, «ко всеобщему горю, так как была дамой высоких достоинств и чести (dont ce fut grand dommage, car on la
tenoit bien bonne et honneste dame)»[216].
Наиболее значительной причиной,
повлиявшей на решение Людовика XI, было поражение герцога Бургундии при
Грансоне (Granson), 3 марта. Постыдно
разбитый швейцарцами, Карл Смелый стал полностью бессильным. Для Людовика XI
никакой успех не мог сравниться с тем, что он только что получил без особенных
хлопот, а его сердце, и так не очень склонное к милости, менее всего было
расположено к ней в моменты удачи. Тем не менее, он отослал в Карла,
практически без изменений, соглашения от 2 марта, оставив за собой, без
сомнения, право трактовать его в наиболее суровом смысле, когда настанет
момент, то есть, когда Немур будет обезоружен и пленен.
Окончательное «соглашение (appointement) » было подписано 9 марта. Оригинал, написанный на
пергаменте, подписан и скреплен печатями сира де Боже и герцога де Немура,
хранится в архивах дома де Бурбон[217]:
полезно его изучить, и не только для того, чтобы снять с Людовика XI обвинение
в клятвопреступничестве, которое все еще довлеет над его памятью[218].
Ничего не изменено в преамбуле, составленной
раньше людьми герцога, но их вопросы немного отличаются. Испрошено разрешение
генерал-лейтенанта короля для господина де Немура основать несколько месс для
спасения души герцогини, также как раздать ее драгоценности и лошадей дамам,
дворянам и офицерам, которые ей служили. Другие статьи касались мер,
необходимых для оплаты долгов герцога, расходов на поездку, которую он
собирался предпринять, чтобы бросаться к ногам короля, уходу и воспитанию его
детей. Наконец, так как только что прибыл сеньор де Сен-Пьер, Жан Блоссе, Немур
его «очень сердечно (très
affectueusement)» просил
присоединить усилия к усилиям сира де Боже, чтобы он получил просимое.
Эти вопросы были специально добавлены сиром де
Боже, который клялся герцогу «спасением тела и души и словом принца сделать
все, что в его силах (par les
foy et serement de son corps et en parolle de prince faire tout son loyal
povoir)», чтобы король подтвердил
это соглашение и даровал, в свою очередь господину де Немура свою милость.
Следует подчеркнуть, что Пьер де Бурбон не мог гарантировать, что Людовик XI
утвердит соглашение, но он обязался сделать все, что зависит от него. Был ли он
искренен? Оставим это, но не стоит так сурово обвинять Боже, и особенно
Людовика XI, в «вероломстве (violé leur foi)» и неверности данному слову[219].
Ведь сам Жак, в течение своего процесса, обращаясь к условиям капитуляции
Карла, не смог доказать, что лейтенант короля безоговорочно гарантировал ему
жизнь и свободу. Все это видно при прочтении соглашения от 9 марта 1476 года.
Правда лишь то, что Немур, огорченный смертью жены, не имея ни друзей, ни
денег, сдался на милость, надеясь лишь на великодушие своих противников, но, к
несчастью для него, его-то у них и не было. Бессердечие Людовика XI, усиленное
так называемыми государственными интересами, собиралось высветиться во всем
своем зловещем уродстве. Час мести пробил для короля, и можем сказать, что
несчастный Жак д'Арманьяк был уже осужден и приговорен.
В начале его доставили в Тьенн (Tienne) в Дофине, где находился король, а затем, когда Людовик XI в конце марта
отправился в Лион, Немур был заключен в замке Пьер-Сиз (Pierre-Scise), лионской Бастилии[220].
Документы свидетельствуют о чрезвычайных предосторожностях, предпринятых для
предотвращения малейшей возможности побега. 17 апреля, король, собираясь
отлучиться на несколько дней, поручил своего заключенного городским властям,
«как это делал герцог Бургундии в Моне, что в Эно, с коннетаблем (comme avoit fait le duc de Bourgoigne
à ceux de Mons en Henaud du connestable)», и как сам Людовик XI, за два года до этого, поручил жителям Пуатье
младшего д’Альбре, обвиненного в том, что открыл графу д’Арманьяку ворота
Лектура. Лионцы хотели поместить де Немура в карцере ратуши, расположенной
внутри города, но это им не разрешили. Им даже пришлось удвоить за свой счет двери комнаты, где был заключен
герцог, и изготовить большую «gêne ou gabie», настоящую деревянную и железную клетку, в которой несчастный провел
четыре месяца, а горожане Лиона ни днем, ни ночью, не спускали с него глаз[221].
Именно там Антуан де Шурсе (Chourses), сеньор де Мэнь (Maigne), и мэтр Рауль Пишон (Pichon),
советники короля, подвергли герцога де Немура первым допросам[222].
Ни высокий ранг обвиняемого, ни его достоинство пэра, ни кровь святого
Людовика, которая текла в его жилах, никак не смягчили строгость его
заключения. В сыром и продуваемом карцере, где его заперли, бедный Жак испытывал
такие страдания, что вскоре его волосы стали совсем белыми. Жестокая пытка,
отягченная еще, как он скажет сам, «некоторыми merencollies и pencemens!»[223]
VIII
Когда Людовик XI оставил Лион, чтобы возвратиться
в Турень, герцога де Немура везли в его свите до Орлеана, а затем отправили в
Париж под охраной Жана Блоссе, сеньора де Сен-Пьера, того самого, кто за девять
месяцев до этого, доставил в Бастилию в Сент-Антуанском предместье, коннетабля
де Сен-Поля[224]. Там Жак
д'Арманьяк и был заключен 4 августа 1476 года, и его охрана была поручена, на
первое время, Филиппу Люйеру (Luillier), сеньору де ла Моту (Mothe), губернатору знаменитой крепости. С 7 августа,
канцлер Дориоль, Шарль де Гокур, рыцарь, советник и камергер короля, и сеньор
де Сен-Пьер начали собирать сведения, относящиеся к жизни и деятельности
герцога де Немура за последние годы. Но только в конце сентября Людовик XI
официально назначил комиссаров, с поручением начать следствие против Жака
д'Арманьяка. Вопреки мнению канцлера, который хотел поручить подготовку
процесса парижскому парламенту[225],
король нашел более надежным поручить это дело избранным им людям, чье
заинтересованное усердие придало бы делу скорый ход. Каким бы шокирующим ни мог
показаться этот способ, справедливо заметить, что подобное отступление от общих
правил и даже от справедливости, оправдывалось тем допущением, что любое
правосудие исходит от короля[226],
который может передать его отправление кому сочтет нужным. В особом случае, о
котором идет речь, присутствие среди комиссаров первого президента и некоторого
числа советников парижского парламента, было достаточным, чтобы дело герцога де
Немура считалось рассмотренным Людовиком XI в
парламенте[227].
Главным преступлением было -
оскорбление величества, преступление, карающееся смертной казнью. Жак
д'Арманьяк был обвинен в том, что он, несмотря на свои клятвы, упорствовал «в
дурном и достойным порицания намерении (en la mauvaise et dampnable voullenté)», проявляемым им с 1465 года, и, «проявляя себя как Сатана и главный искуситель всех сословий (soy demonstrant comme Sathan et principal
tentateur de tous les estatz)»,
сознательно разрушал королевскую власть. Несмотря на
«долгое терпение (longue
patience)», проявленное
королем «в надежде, что он исправится (en esperance qu'il se deust amender)», Немур был замечен в поощрении некоторых бунтов и в
«больших преступлениями, правонарушениях и порчах (grands crimes, delits et malefices)», чем вынудил своего сюзерена
отдать приказ о его аресте, и назначить «верных людей для изучения его дела, и
его осуждения, как если бы король присутствовал при этом собственной персоной (gens feables pour instruire son
procès et le juger comme si le roi y etoit present en personne)». Назначенным лицам было поручено обобщить всю имеющуюся информацию против
герцога, его соучастников и его сообщников, допросить свидетелей,
запротоколировать все показания с помощью Жана де ла Банна (Benne), секретаря суда в Парижском Шатле, и, в конечном счете, вынести
приговор, несмотря на любое противодействие[228].
Первым делом комиссары позаботились
получить инструкции короля, для того, что бы выделить те пункты, на которых ему
хотелось бы заострить внимание. Сеньор де Сен-Пьер был направлен, справиться об
этом, и Людовик XI ответил со своей обычной четкостью: «Мне кажется, что вам
достаточно доказать, что герцог де Немур был связан с коннетаблем, и в согласии
с ним хотел сделать герцога Бургундии своим сторонником, меня – умертвить, захватить господина Дофина, и
получить всю власть в королевства, и заставьте его ясно признаться в этом, и
этого будет вполне достаточно, чтобы отправить его в геенну (Il me semble que vous ne avez que à
faire une chose, c'est de savoir quelle seureté le duc de Nemours avoit
baillée au connestable d'estre tel comme luy pour faire le duc de
Bourgongne regent et pour me faire mourir et prendre M. le Daulphin et avoir
l'auctorité et gouvernement du royaume, et le faire parler cler sur ce
point-cy et le faire gehenner bien estroit)»[229].
Король, таким образом, не хотел тратить время на
подготовку, и все средства ему казались хорошими, чтобы заставить ясно признаться несчасиного Немура. К счастью, исполнители желаний Людовика XI,
более почтительные, чем он, к крови Франции, кажется избавили Жака д'Арманьяка
от ужасов пытки[230].
Следует ли полагать, что здесь имел место некий расчет канцлера Дориоля,
который опасался для графа де Даммартена или для себя самого несвоевременных
разоблачений? Не знаю. Людовик XI так и не простил канцлеру того, что графа де
Сен-Поля осудили, не вырвав у него более полных признаний[231].
Он подозревал, (и не стеснялся об этом говорить), что тот хочет сберечь Немура,
и по этой причине он окружил его людьми без предрассудков, заранее настроенными
на осуждение[232]. И, как
будто имя графа де Даммартена, ставшего, однако, его преданнейшим слугой,
напоминало ему, что Бастилия иногда упускает свои жертвы, он настоял, чтобы по
отношению к герцогу де Немуру были соблюдены самые тщательные меры
предосторожности. «Я не доволен тем», - пишет он Жану Блоссе, - «что, как стало
мне известно, с него сняли ножные цепи, и что его переводят в другую комнату
для допроса, и что он бывает вне клетки, и что он присутствовал на мессе, где
были женщины[233], и что ему
оставили сторожей, которым он платит. И, что бы там не говорил канцлер, или кто
другой, сторожите его лучше, что бы он оставался в своей клетке, и пусть там же
его допрашивают (Je ne suis
pas content, de ce que ne me avez averti qu'on lui a osté les fers des
jambes, et que l'on le fait aler en une autre chambre pour besongner avecques
luy, et que l'on l'oste hors de la cage, et que l'on, le meyne ouir la messe
là où les femmes vont, et que on lui a laissé les gardes
qui se plaignoient de payement. Et, pour ce, quelque chose que dye le chancellier
ne autres, gardez bien qu'il ne bouge de sa cage et que l'on voyse besongner
là avecques luy)». И король
добавил с той злобной жестокостью, которая была одной из господствующих черт
его характера: «Чтоб он не вышел оттуда, разве только в ад, и только ад пусть
будет в его комнате. И этим вы окажете мне большую услугу (Que l'on ne le mette jamais dehors, si ce
n'est pour le gehenner, et que l'on le gehenne en sa chambre. Et vous prie que,
si vous avez jamais voulenté de me faire service, que vous le me faites
bien parler)»[234].
Несмотря на нетерпеливость хозяина, прошло более
месяца, прежде чем герцог де Немур был допрошен. Парламент был на каникулах, и
некоторые из членов комиссии, в особенности те, кто входил в него,
«разъехались, одни с поручениями, другие - по своим делам (allés dehors, les uns en
commission, les autres à leurs affaires)». Остававшиеся в Париже, в том числе и канцлер, старались, как могли,
ускорить процесс. Первым допрошенным свидетелем был Пьер де Торд, бывший
лейтенант байли
гор, личный враг герцога, который
больше, чем кто-либо, способствовал его аресту. Пикантная деталь, бедняга сам
был заключен в донжоне Венсенского замка по обвинению, что по своей воле
отпустил сторонника дома д’Арманьяк, кюре д’Арпажона! Король, который везде
видел только предателей и измену, подстрекаемый к тому же личными врагами Пьера
де Торда, король, повторяю, никогда не хотел верить в простую небрежность, и
чтобы убедить его в невиновности этого офицера, пришлось объединить усилия
канцлера и нескольких комиссаров[235].
Бывшие слуги герцога, Бонне де Салль, его стольник, Жак Бальзан, Пьер Рогад (Rogade), именуемый Кабанне (Cabannes), камердинер покойной герцогини, кравчий Монтама[236],
старались говорить отвлеченно, чтобы не сказать ничего, чего могло бы скомпрометировать
их сеньора. Только Бонне де Салль показал о некоторых «действиях (pratiques)», бывших в ходу между Немуром и Шарлем Французским, братом
короля, в 1467 году. Пьера де Жиу, одного из главных советников герцога,
допрашивали, начиная с 3 октября, но допрос того, от кого ожидали более всего
сведений, Анри де Помпиньяка, именуемого Паламедом, был отложен на более
поздний срок. Комиссары, прежде чем приняться за него, хотели узнать как можно
больше, «чтобы зная всю истину, могли уличить его, когда он не захочет говорить
правду (pour attaindre la
vérité de la matière, et, quand il ne vouldroit dire
vérité, l'en convaincre)»[237].
По той же причине отложили разговор с герцогом де
Немуром. Комиссия решила сначала заслушать некоторых перебежчиков из партии
принцев, которые, будучи наиболее близкими помощниками прежних хозяев, продали
королю их тайны. Это был Луи де Пузоль (Pouzol), Жан де Аба (Habas), Вийере, доктор де Мон, Брезон и другие.
Король даже потребовал допросить своего кузена, Шарля, графа дю Мэна, об
отношениях, которые тот поддержал со своим зятем, господином де Немуром[238].
Наконец 7 ноября, канцлер, первый президент, Бофиль и мэтр Рауль Пишон, сопровождаемые секретарем
суда Этьеном Пети, отправились к Жаку д'Арманьяку, чтобы предупредить его о начале
допроса, и чтобы убедить его правдиво признаться во всех «его действиях (de son propre mouvement)»[239].
Герцог учтиво ответил канцлеру, что рад их видеть, и что он не собирается
ничего скрывать. Он добавил, что в Лионе он напрасно просил встречи с королем,
чтобы все ему рассказать, и что в Пьер-Сиз, когда его спросили, он искренне
старался разъяснить все, что знал, чтобы добиться благосклонности короля.
Затем, повернувшись к другим комиссарам, он спросил, все ли они собрались. Их
количество указывало, что собирались провести против него «негласный процесс;
но тогда надо учитывать его ранг и его достоинство пэра (par forme de procès; que, du moins, on le
traitât doucement, considérant son rang et sa dignité de
pair de France)». Если ему откажут,
он решится обратиться к королю и потребовать соблюдения всех формальностей,
требуемых судом пэров. Немур закончил эту довольно твердую речь, требуя
помощника-юриста, что бы, не без лицемерия говорил он, советоваться с ним о
том, как должно себя вести, чтобы как можно лучше следовать намерению короля.
Но так как канцлер возражал, что в данном случае обычай не позволяет
предоставлять советчика обвиняемому, герцог воскликнул, что сожалеет о
сказанном, видя, что нарушает правила процедуры, и проявляет себя не «очень разумным
человеком (homme bien sage)». Просто ему хотелось услужить королю! Наконец,
он сослался на условия соглашения, подписанного
в Карла во время капитуляции.
Но Дориоль его
неожиданно прервал, заявив, что он
никогда не видел этого «соглашения (appointement) », и что ему не известно его содержание, но, во всяком случае, господин
д’Арманьяк не должен сейчас об этом заботиться. Его просили только сказать
правду и позволить доставить себя в совещательную комнату[240],
чтобы быть опрошенным там, в присутствии комиссаров, назначенных, чтобы
выслушать его.
Жак прервал свой протест. Он ограничился лишь
тем, что снова попросил о снисхождении к себе, и напомнил, что он страдал
«достаточно от merencolies (assez de merencolies)», как и из-за денежных потерь, которым он подвергся
на службе короля, и в связи со смертью жены, и от немилости, в которой он был
уже много лет.
Когда хотели заставить его принести клятву, он
вначале отказался, сославшись на свои прерогативы, мотивируя это условиями
своего последнего соглашения, и заявил, что он никоим образом не позволит
нанести ущерб своей привилегии пэра. Канцлер, как обычно елейным тоном,
постарался успокоить обвиняемого, доказывая ему, что клятва, которую от него
требуют, не может нанести ему ущерб, и, наконец, добился его согласия. Тогда
взяв молитвенник, он передал его герцогу, который бросился на колени «в порыве
Страсти (en remembrance de la
Passion)» и, оговорив, что
протестует против нарушения статей последнего договора, поклялся, обнажив
голову, в том, что будет говорить только правду. Когда клятва была произнесена,
Жак поцеловал молитвенник и отказался надеть шапку, предпочитая, как он сказал,
быть без головного убора, «как из уважения к Богу, на которого он уповал в
своем спасении, так и из уважения к господам, представляющих короля (tant en l'honneur de Dieu, lequel il
espéroit qu'il le sauveroit, que en l'onneur de Messrs qui
là estaient pour le roy)».
Несмотря на добрые слова, которые ему
расточили, Немур не сомневался в их неискренности. Поэтому напомнив о своих
бедствиях, о своем пребывании в ледяной влажности подземного карцера Пьер-Сиза,
он заранее извинился за слабость своей памяти и попросил, что если будет
замечен некоторый пробел в его ответах, представить перед ним тех свидетелей,
кто давал показания по этому пункту. Канцлер, который не ошибся в значении
этого запроса, ответил, что его обязанность вначале выслушать добровольные
показания обвиняемого, и только затем, если будет признано необходимым, свести
его со свидетелем.
Не зная, на сколько простираются знания
комиссаров, Жак д'Арманьяк должен был проявлять крайнюю осторожность в своих
ответах. На всякий случай, он все отрицал. Он утверждал, что в 1474 году Микело
Фовель не доставлял ему никаких политических посланий от имени графа де
Сен-Поля. Он находился в полном неведении относительно сообщения, которое
прокаженный собирался сделать герцогу де Бурбону, маловероятная вещь, когда он
сам обеспечил вооруженное сопровождение этому человеку в Пардиаке. Напрасно ему
повторяли, что его слуга, и сам господин де Бурбон, все рассказали, Немур,
вспылил и поклялся страстями Господними, явившимися ему при клятве в Сен-Ло,
что если Микело ему попадется, он доставит его связанным по рукам и ногам
королю, чтобы заставить его признать свои наговоры.
Возможно, это заявление было скорее смелым, чем
разумным. В глубине души, герцог чувствовал, что проиграл. 9 ноября, когда
Люйер пришел его предупредить, что его ожидает новый допрос, несчастный
воскликнул: «О чем они хотят еще спрашивать? Они и так сделали для меня самое
дурное, что только могли! (Que me veullent-ils encore demander? Ils me font du piz qu'ils pevent)». А когда капитан Бастилии начал его убеждать, что
они лишь желают узнать всю правду, Немур воскликнул: «Возможно, но это для меня
крах! (Voire, mais c'est pour
me destruire)».
С этого момента у него появилась навязчивая идея - бежать. Для этого был
нужен сообщник. Герцогу показалось, что он его нашел в лице одного из лучников
сира де Сен-Пьера, охранявшего его. Прощупав его, некоторое время, он у него
внезапно спросил, схвачен ли прокаженный из Карла, не зная, очевидно, что его
повесили шестью месяцами ранее. Наконец, приблизившись к теме своих забот, Жак
заговорил о бегстве и, вдохновленный, без сомнения способом, который привел к
успеху Антуана де Шабанна за двенадцать лет до этого, предложил молодому
солдату купать «широкие (largement)» веревки для кнута, которые можно было легкого
скрыть. Из этих веревок, переплетя их с небольшими палками, сплеталось некое
подобие веревочной лестницы, которую можно было спустить через камин в камеру
заключенного, который, в одной рубашке, поднялся бы на крышу. Там, вынув
веревку, беглец привязал бы ее к зубцу и спустился в ров, который мог легко
переплыть. На другом берегу его поджидали бы костюмы нищих, котомки и дротик, которые бы лучник заранее спрятал в
укромном месте. Переодевшись, оба компаньона, захватили бы лодку, пересекли
Сену, и, укрывшись на несколько дней в лесах Монлери, чтобы сбить со следа
погоню, отправились бы в Лион.
К несчастью для герцога, лучник поспешил все
рассказать Филиппу Люйеру, который, с одобрения комиссаров, велел ему
продолжать игру. Ободренный любезностью предателя, герцог старался как можно
больше говорить с ним, спрашивая у него, например, «не строят ли в городе эшафот
(si on ne faisoit point
d'échafaud par la ville)», и
кляня свой ужасный конец, который он предвидел, говорил, что лучше было бы
умереть «от отчаянья или быть отравленным (soy desesperer ou estre empoisonné)», чем погибнуть от руки палача. Затем он вернулся
к своему плану побега, изыскивая средство достать денег, предусматривая
малейшие детали. Одновременно он пытался узнать, что стало с прокаженным.
Помпиньяк, Жиу и Кабанне были
схвачены, он это знал, но, если у них окажется «столь же добрый рот, как у него
(aussi bonne bouche que lui)», его жизни ничего не угрожало, так как он был
не «ребенок (si enfant)», что бы из его ответов можно было бы вытянуть
какие-либо прямые доказательства. Однако он опасался, не спрятано ли еще что-нибудь «в их портфелях, что они неожиданно предъявят! (le fons du sac pour l'en servir tout à coup)»
Вскоре Жак попытался через другого
лучника передать весточку сенешалю Кастра, заключенному, как и он, чтобы
попросить его «держать рот на запоре, как и до сих пор (se onques il eust bonne bouche, qu'il eust
à ceste heure)». Но и на этот
раз герцог был обманут, как и Помпиньяк, «малява
(petit brevet)» которого, неосторожно доверенная солдату, была
вручена не получателю, а капитану Бастилии. Содержание было слишком ясным, и
эта настойчивая и лаконичная настоятельная просьба ни в чем не сознаваться,
стоила всех признаний мира «Не берите на себя и никого не обвиняйте», - писал
Паламед, - «не доверяйтесь никому, что бы вам не говорили. Не называйте никого
из тех, с кем советовались. Они скажут, что им все известно, но не верьте, с
каким бы свидетелем они не обещали бы свести вас. Будьте осторожны в словах.
Меня допрашивали четыре дня подряд, вплоть до пытки[241].
Не беспокойтесь обо мне. Все будет, как угодно Богу, а я надеюсь, что Господь и
Богородица нам помогут, но если помощь опоздает ... У них нет ничего, что
сможет вам повредить, Слава богу! Ради Бога, будьте очень разумным! Не
обращайте внимания на слова канцлера, он говорит много, чтобы подготовить зло,
но не говорит правды. Он за Короля. Сообщите
мне, если возможно, новости и что требуется от меня; я это сделаю, если смогу.
Они предъявляют серьезные обвинения, но не зная всей правды, они пытаются
заставить нас обвинить друг друга (Ne chargez ne n'accusez nul, ne vous remettez à nulz pour chose
qu'on vous die. Ne nommez jamais ceux qui étoient de votre conseil. Ils
diront qu'ils savent tout, mais ne les croyez de riens qu'ilz facent venir les
personnaiges devant vous. Soyez seur en parolle. J'ay esté examiné
quatre jours de rang et jusques à la gehaine. Ne vous souciez de moy.
S'il plaist à Dieu, j'ay esperance en Dieu et en Nostre-Dame qui nous
aidera, mais s'il se fault bien aidier... Ilz ne tiennent rien qui vous puisse
nuyre, Dieu mercy! Pour Dieu, soyez bien saige! Ne vous arrestez pas aux
paroles du chancellier, il dit beaucoup, pour venir à son attaincte, qui
n'est pas vray. Il a paour du Roy. Mandez-moy,
s'il est possible, des nouvelles et que voulez que je face ; je le feray si je
puis. Ilz approuchent fort de beaucoup de choses, mais ilz ne scevent pas la
verité, mais pour faire parler chagcun le contreuvent d'eulx mesmes)»[242].
Эта проклятая записка, содержащая, кроме
вышеупомянутого, и то, что происходило в Бастилии и даже вне ее, стоила своему
автору пытки. Несмотря на свой преклонный возраст, бедный сенешаль в течение
получаса храбро сопротивлялся мукам, и в итоге не сказал ничего, о чем
комиссары уже бы не знали. Тем не менее выяснилось, что хитрый старик подкупил
булочника, снабжающего Бастилию, и с его помощью поддерживал переписку с Жаном
де Помпиньяком, своим братом, настоятелем монастыря в Вике, который находился
тогда в Париже. Таким образом он достал для себя сведения, которыми хотел
поделиться с герцогом де Немуром. Следует ли полагать, что, обескураженный
неудачной попыткой или запуганный муками, Паламед, чувствуя себя пропавшим,
отказался от борьбы, или, что не менее вероятно, он уступил посулам, которые
Людовик XI и его агенты умели хорошо использовать? Как бы то ни было,
впоследствии, Анри де Помпиньяк проявил себя менее сдержанным в отношении
своего бывшего хозяина. Протоколы секретаря криминального суда Юга Аллигре
ничего не говорят о дальнейшей судьбе сенешаля, но имеются другие документы,
которые свидетельствуют, что «главный ученик Иуды (le principal disciple du petit Judas)», как его назовет один из его врагов, сумел
получить, взамен своих разоблачений, не только жизнь и свободу, но и
восстановление почти всех своих владений[243].
В то же время, разоблачение планов побега Жака
д'Арманьяка повлекло за собой более активное наблюдение со стороны Филиппа
Люйера, чем раньше. Из относительно удобной камеры, где его поместили вначале,
заключенного перевели в карцер, «весьма странное и хорошо укрепленное место без
каких-либо изъянов (lieu bien
estrange et fort froit et où il n'y a retrait)»[244].
Напрасно он протестовал против такой унизительной строгости. «Каким бы
незначительным человеком он ни был (Quelque pouvre personnaige qu'il fust)», но разве он не был кузеном короля и потомком дома де Бурбонов? Он не
побоялся добавить, скорее смело, чем искренно, «что, если они это сделали
опасаясь его побега, то это глупо, потому что он и не помышлял об этом (que, si on le faisoit de paour qu'il s'en
allast, c'estoit simplesse, car il ne daignerait ni vouldroit y penser)», и он клялся, «и пятилетней девочки было бы
достаточно для его охраны! (que quant il n'y auroit que la petite fille de cinq ans pour le garder ce
seroit assez)». Позже, на очной ставке с
лучником, который его разоблачил, Немур, не смутившись, отрицал все и обвинял
солдата, что тот сам делал ему, без каких-либо намеков с его стороны,
предложения, которые он с возмущением отверг, категорично заявляя, что «через
дверь он вошел, и через дверь он выйдет! (par la porte il étoit entré et par
la porte il sortiroit)». Напрасные
отрицания! Комиссары не проявили никакого доверия и, считая не достаточным
поместить его в клетку, приказали закрывать его камеру «крупными перекладинами
(gros barreaux natez)», чтобы пресечь любую попытку побега[245].
Признания Анри де Помпиньяка и
герольда Пардиака, показания Жана Ришэ (Richer),
де Вийере, Жанно де Аба, Эктора де л’Эклюза, монаха Бриансона и других, подвели
подготовку процесса Жака д'Арманьяк к тому, что кроме самого герцога,
комиссарам было больше некого допрашивать. 8 января, они передали все бумаги
мэтру Жану Пеллье (Pellieu), поручив ему
подготовить по ним суммарный отчет, что бы определится с дальнейшим.
15 января, итоговый документ было
зачитан, и, несмотря на умалчивание официального протокола, легко видеть, что
обсуждение, которое за этим последовало, выявило некоторые разногласия между
членами комиссии. Те, кто имел некоторую забота о соблюдении справедливости,
считали, что учитывая протесты герцога и сенешаля Кастра, необходимо
ознакомиться с содержанием соглашения от 9 марта 1476 года, которое, по словам
обвиняемых, гарантировало им сохранение жизни и свободы. Я уже говорил ранее,
какие мысли вызывали обязательства, предоставленные сиром де Боже Немуру. Я
полагаю, таким образом, что не стоит удивляться, что судьи, мало расположенные
к обвиняемому, не хотели их учитывать.
Оставалось определиться с довольно
деликатным вопросом. Жак д'Арманьяк, в течение своего допроса, неоднократно
ссылался на то, что является дважды пэром Франции, и как граф де Ла Марш, и как
герцог де Немур. Отклоняя юрисдикцию, которую ему намеревались навязать, он
утверждал, что только сам король, находясь в своем суде парламента, и в
присутствии пэров, может рассматривать дела, в которых его обвиняют.
Неоднократно он обращался с этим к Людовику XI и, если он смирился с тем, что
бы отвечать на вопросы, которые канцлер ему задает, он в начале каждого
заседания заявлял, что он выражает
протест. Пребывая в недоумении, комиссары, прежде чем продолжить, решили
послать Людовику XI все документы процесса и дождаться его инструкций.
Король, без всякого колебания, рассмотрев это дело, для проформы, в
совете, постановил, что обвиняемый нарушил условия соглашения в Сен-Флуре, и,
следовательно, лишается всех прерогатив пэрства. Таким образом, никакие протесты
в расчет не принимались, и, поскольку Жака д'Арманьяк (король теперь именовал
его только так) еще не дал никаких признательных показаний, к нему не медля
следовало применить «обычные и чрезвычайные меры, как к обычному частному лицу
(par voye ordinaire et
extraordinaire comme autre personne privée)». Таким образом, комиссарам было отдано приказание «завершить этот
процесс, вплоть до вынесения приговора и до его исполнения (parachever à faire son
procès jusques à sentence diffinitive et à faire faire
l'execution d'icelle inclusivement)».
Это решение должно было иметь ту же силу, как если бы оно было произнесено
самим королем в парламенте, в присутствии пэров[246].
Протокол Юга Аллигре не сообщает нам чувств
комиссии, когда Мишель де Пон (Pons), прокурор
короля, представил ей 24 января полномочия, суть которых мы что рассмотрели.
Однако кажется несомненным, что доводы Людовика XI не смогли убедить канцлера
Дориоля, и, без сомнения, других, что желательней было бы передать решение
этого дела парламенту. Еще 14 ноября комиссия выразила мнение, что рассмотрение
обвинений, выдвинутых против герцога, и вынесение решения, было бы более
торжественным и больше бы соответствовало чести короля, правосудию и пользе
государства, если бы «дело было передано суду парламента (mettre la matière en cour de parlement)»[247].
Но Людовик XI зная, о соблюдении обычных форм криминального правосудия, был
уверен, что дело слишком затянется. Компетентные люди считали, что процесс
герцога де Немура не закончится и к Пасхе[248].
Итак, у короля была только одно желание: закончить побыстрее все это дело и
избавиться от Жака д'Арманьяк. В своем раздражении, он подстегивал комиссаров,
обвиняя их в небрежности и «трусости! (lascheté)»[249].
Терпение было на пределе!
Я не знаю, решение ли Людовика,
переданное герцогу де Немуру, сломило его сопротивление, или ужас заключения
подавил его волю, и ранее не очень-то твердую. Как бы то ни было, в середине
января Жак пошел на признания. Он признал, что во время первой осады Лектура,
он просил Жана Демье добиться более выгодных условий соглашения для графа
д’Арманьяка и для себя самого, и признал также, что позже, когда Жан V смелым
налетом захватил Лектур и сира де Боже, он советовал кузену не закрываться в
этой крепости, а увезти пленников в долину Ор и пользоваться ими как
заложниками, чтобы добиться от короля самых благоприятных условий. Тайные
сообщения Микело Фовеля в 1474 году и миссии Жана Бонне к коннетаблю де
Сен-Полю также перестали быть предметом отрицаний герцога, который даже
признал, что «весьма ошибся (grandement mespris)», не
известив своего сюзерена обо всех этих интригах. Он утверждал, наверно, чтобы
умалить свою вину в нарушении своих обязательств, что он все хотел рассказать
королю еще весной 1475 года, но так и не смог получить его разрешения предстать
перед ним[250].
Изменение поведения обвиняемого, несмотря на
уклончивость, которая пока присутствовала в его признаниях, ясно указывает, что
он потерял всякую надежду оправдаться, и что теперь видел только один шанс
своего спасения, - помилование Людовиком XI. Именно под влиянием такого
настроения, 22 января он попросил комиссаров позволить ему написать королю,
«чтобы просить у него милости и милосердия, и смиреннейше умолять его, что бы
ему было угодно простить ошибки, совершенные по отношению к нему, и что никогда
он не повторит своих ошибок, и он просит лишь сохранить ему жизнь, поместив его
в монастыре, или куда сочтет нужным, где он сможет жить уединенно, до конца
своих дней служа Богу, и что он слезно молит короля позаботиться о своих детях
- его родственниках (pour lui
requerir sa grace et miséricorde et supplier très humblement que
son bon plaisir fut lui pardonner les faultes par lui commises envers lui, et
que jamais il ne luy fera faulte, ou à tout le moins luy donner sa vie
sauve et ordonner quelque lieu de religion ou autre où il puisse
solitairement vivre et finer le demourant de ses jours en servant Dieu, et
qu'il pleust au roy au surplus avoir ses enffans, qui estoient ses parens, pour
recommandez)»[251].
После обсуждения, просьбу Жака д'Арманьяка решили удовлетворить, «для
того, чтобы поддержать его добрую волю в продолжении процесса (afin de l'entretenir es termes où
il estoit entré de declairer de sa volonté les choses qu'il
scavoit)»; но когда герцог начал
писать перед таким количеством свидетелей, хладнокровие его оставило, и он
несколько раз начинал заново, добавляя и исправляя, и ему пришлось просить
разрешения написать письмо в его камере.
Это прошение, текст которого сохранился, полно
смирения и раскаяния, и обращено к милосердию короля. «Государь, я осознаю, что
глубоко вас огорчил. Государь, открыто и полностью отдаю себя вашей великой
милости и прошу проявить жалость ко мне и моим маленьким детям, как к вашими
недостойным и бедным родственникам, и вашим покорным слугам в жизни и смерти.
Государь, угодно ли вам проявить добрую память о моей покойной жене, всегда
почитавшей вас истинным государем!... Увы,
Государь, все люди пользуются вашей милостью и покровительством. Я вас
смиреннейше умоляю, чтобы из-за меня мои дети не были лишены этого!... Я
наказан Богом, и не в вашей воле прощать меня, увы, но если вам будет угодно
поверить, что я ничего не совершал против вас сознательно, а творил ошибки в
каком-то затмении, и если вам будет угодно испытать мою смиренную службу, я постараюсь
искупить мою вину! (Sire,
je cognois que vous ay griesvement offendu. Sire, vous plaise m'octroyer
liberallement et entierement vostre très grant grace... et avoir
pitié de moy et de mes petiz enffans qui sommes voz indignes et pouvres
parens, et voz très humbles serviteurs et vivrons et mourrons. Sire,
plaise vous avoir souvenance des humbles requestes que feue ma femme vous en a
faictes et des travaulx que en a prins!... Helas, Sire, toutes gens treuvent
grace et mercy en vous. Je vous supply très humblement que à moy
ne mes enffans n'en soyons forclos !... Puisque j'ay failly [plus] que Dieu et
vous ne me peut faire grace ne relever, helas, plaise vous avoir recordance,
quelque temps qui ait esté ne entreprises faictes contre vous, jamais
rien n'en ay voulu mettre en effect et que suis repentant des faultes que vous
ay faictes et deliberé de vous bien et loyaument servir et amender ce
que j'ay failly)»[252].
Боффилю было поручено передать Людовику XI эту слезную мольбу, но уже давно
сердце короля было закрыто для любого сострадания к своему бывшему фавориту. И
так, он победил! Враги, которые, менее двух лет назад, считали, что он у них в
руках, где они? Одни бесславно погибли, как де Сен-Поль или герцог Бургундии, чей изуродованный труп
только что был обнаружен в болотах Нанси! Другие, разрозненные, ослабленные,
лишенные какой-либо власти, думали только о том, как бы заставить забыть их
заговоры, и так уже слишком счастливые от того, что им повезло избежать тюрьмы,
а, возможно, и смерти. Но, повторим, Людовик XI и в счастье не имел жалости! Он
вернул прошение вице-королю Руссильона и велел присоединить его к делу. Затем,
он отозвал канцлера Дориоля, чье присутствие рядом с его хозяином делалось
необходимым в связи с событиями, благодаря которым к домену короны только что
присоединились бургундские владения. А так как признания герцога де Немура
отныне делали его осуждение несомненным, Людовик XI согласился передать дело
под юрисдикцию парламента, тем более, что уже один такой процесс был завершен
так, как он хотел[253].
Раз признавшись, Жак д'Арманьяк, без сомнения надеясь, что его
чистосердечие ему зачтется, давал разъяснение по всем пунктам, о которых
комиссары требовали подробности. Таким образом он открыл некоторые
обстоятельства заговора 1475 года, деятельность коннетабля и действительный или
предполагаемый сговор с герцогом де Бурбоном, о котором его даже не спрашивали[254].
Огорченный тем, что не получил от короля никакого ответа, Жак решил написать
еще одно письмо, более униженное и трогательное, чем первое. Несчастный,
которого известили о поражении и смерти Карла Смелого, герцога Бургундии,
взывал на этот раз, ради себя самого и ради своих бедных детей, «которым
предстояло жить в унижении и нищете (qui alloient vivre en déshonneur et au pain querant)», к христианским чувствам Людовика XI, к
великодушию, которое его политические успехи должны были пробудить в его
сердце, к привязанности, наконец, которую он совсем недавно испытывал по
отношению к своей крестнице, мадам де Немур. Напрасная мольба! И через четыре
века она трогает нас, но она не сумела пробудить жалость в Людовике XI![255]
IX
Итак, комиссары
выполнили свою задачу. 8 февраля они решили, что, исходя из содержания
королевских грамот, писанных в Обервиле 27 января, они сделали все. В
результате, было отдано распоряжение секретарю суда подготовить документы и
передать их в парламент. В тот же день в большой палата, на объединенном
заседании всех палаты, парламент приступил к подробному чтению документов,
представленных комиссией, и это продолжалось в течение четырех последующих
дней. Сразу после этого, суд решил целиком перебраться в Бастилию и, «из
уважения к родству с королем (pour l'honneur du lignage en quoi il attient au roi)», перечитать Жаку д'Арманьяку его последние
показания, чтобы знать, подтверждает ли он их. Герцог смягчил тяжесть некоторых
обвинений, которые он выдвинул против герцога де Бурбона и других сеньоров,
дополнил некоторые из своих предыдущих заявлений и закончил просьбой к
президенту Ле Буланже и господам суда заступиться за него перед королем[256].
За неимением лучшего, Жак предпринял действие, которое весьма озадачило
его судей. Отведя в сторону первого президента и сеньора де Монтегю, он им
заявил, что он является духовным лицом, и это легко доказать. И по этой причине
его дело подлежит юрисдикции церковного суда. Известно, что в Средние века привилегии церкви соблюдались очень строго. Во времена Бомануара, во второй половине
XII-ого века, было достаточно злоумышленнику иметь тонзуру, чтобы светские судьи были вынуждены передать его Церкви.
Вследствие бесчисленных злоупотреблений, возникавших при применении этого
правила, парламент принял решение считать мирянами тех, кто не может показать
документа о рукоположении или о наложении тонзуры. Кроме того требовалось, что
бы любой обвиняемый, обращающийся к привилегии церкви, доказал, что он носил
венец[257].
Жак д'Арманьяк соответствовал этим условиям. Когда заметили, что он
известен во Франции только как глава дома, а не клирик, он ответил, что после
смерти своего отца он много лет не хотел жениться, и что, если бы его брат Жан
согласился жить в миру, он охотно посвятил себя церкви. Что касается тонзуры,
он утверждал, что получил ее в девятнадцать лет, одновременно с будущим
епископом, своим братом, из рук мессира Мено де Кондома, который был тогда
епископом Кастра[258].
Он добавил, что, с этой поры, он почти всегда носил венец, и что ему часто
«снова дели некоторую маленькую отметину в виде тонзуры (refaire quelque petite enseigne en forme de
tonsure)». Наконец он обратился за
подтверждением к сеньору де Помпиньяку и сеньору де Жиу, но по странной
забывчивости эти двое заявили, что они ничего не вспомнили об этом.
И, тем не менее герцог говорил правду. Когда все палаты были собраны, парламент
решил обратиться за информацией в Кастр, к советникам местного суда.
Обвиняемому было предложено указать свидетеля, который мог бы подтвердить его
слова, и мэтр Этьен дю Буа 22 февраля отправился в Кастр, снабженный бумагами
по всей форме.
Расследование была
коротким, но убедительным. С помощью господина Видаля Пидаля (Vidal Pidal), королевского судьи в Альби, он допросил бывшего казначея епископа
Кастра, Гайара дю Фо, который присутствовал при том, как молодой граф де Кастр
получил тонзуру в замке Лаказ (Lacaze), в
верхней часовне, именуемой часовней Святой Катрины[259].
Каноник коллегии Кастра, Жан Ама (Amat), бывший капеллан Жака
д'Арманьяка, добавил, что утром после мессы мессир Жак «довольно внезапно (assez inopinement)» попросил венец, «чтобы иметь право церкви (pour avoir quelque droit d'église)». Тогда епископ велел принести епитрахиль и
«небольшую книгу под названием Pontifical (un petit livre appelé Pontifical)», встал около алтаря
и прочитал службу, в то время как граф стоял на коленях перед ним. Когда служба
была закончена, епископ взял ножницы и выстриг прядь волос Жаку д'Арманьяку и
его брату Жану, «в знак венца и тонзуры (en signe de couronne et de tonsure)». На церемонии присутствовали сеньор де Валлон (Vallon), сенешаль Кастра в то время, Анри де Помпиньяк,
Луи дю Кудрэ (Couldray) и другие. Цирюльник Сикар Изар (Ysart), который служил герцогу с той поры и до весны 1476 года, утверждал, что
по крайней мере раз в год он ему делал «тонзуру и венец (tonsure et couronne)»[260]. Наконец
запись, сделанная в свое время в регистре Андре де Кеньяном (Caignan), секретарем епископа Мено де Кондома, подтвердила эти устные
свидетельства и окончательно зафиксировала дату церемонии, которая состоялась
28 мая 1458 года.
В понедельник 21 апреля 1477
года, в большой палате совета, парижский парламент ознакомился с отчетом Этьена
дю Буа и постановил, что из него ясно следует, что мессир Жак д'Арманьяк
получил венец и церковную тонзуру. Затем суд обсудил вопрос, имеет ли он право
на церковные привилегии, и стоит ли или нет передавать его под церковную
юрисдикцию. Не известно, было ли в этом обсуждении что-нибудь достойное
внимания, так как протокол Юга Аллигре ограничивается лишь тем, что сообщает
нам, что в среду, 7 мая, парламент на объединенном заседании постановил,
отказать обвиняемому в праве на привилегии[261],
которых он добивался, и, несмотря на эту заминку, процесс будет продолжен.
Президенты Гийом де Корби (Corbie) и Жан
де Пупенкур (Poupaincourt), в сопровождении советников Жана де Фежере (Feugerais), Гийома Аллегрена (Allegrin) и Жана Пеллье, отправились в Бастилию, чтобы
ознакомить заключенного с принятым решением. Он ограничился лишь тем, что
ответил, что сообщил о «своей принадлежности к церкви не для того, чтобы
избежать справедливого суда (cette clericature pour fouyr à la bonne justice de la court)». Однако, вероятно в надежде выиграть несколько
дней, герцог потребовал, чтобы ему предоставили его показания. Этот запрос не
был принят, и 13 мая суд решил приступить к судебному заседанию[262].
Остается только добавить, что секретарь суда,
который так точно отмечал последовательность эпизодов этой судебной драмы, не
мог обрисовать нерешительность и противоречивость чувств, охвативших членов
парламента в этот критический момент, так как, вероятно, репутации этого
большого корпуса был нанесен некий урон. Действительно, никто не сомневается,
что часть тех, кто был призван высказать свое мнение, проявила недостаточно
желания стать пассивным инструментом мести Людовика XI. Разумеется также,
королю были известны эти робкие попытки независимости, и чтобы задушить их, он
решил присоединить к судьям Жака д'Арманьяк некоторое число лиц, на повиновение
которых он мог рассчитывать. Чтобы надежней сыграть свою игру, он сделал вид,
что поддался уговорам осторожных людей, и 20 мая, в Уази (Oisy), около Камбре, заявил, что, учитывая ранг
обвиняемого и мнение людей парламента, дело Жака д'Арманьяка будет рассмотрено
им самим или людьми, которым он это поручит, и там, где он сочтет нужным, и для
вышеупомянутого дела он назначает суд парламента, объединенный с другими
почетными людьми совета короля, специально для этого назначенными. В общем,
Людовик XI повторил все действия Карла VII, своего отца, по отношению к Жану,
герцогу д’Алансону, когда тот перенес рассмотрение его дела в город Вандом.
Чтобы сходство было более полным, нарушая обычай, который требовал, что бы
парламент заседал в Париже, король, под предлогом неотложных дел, удерживающих
его вдалеке от столицы, предписал парламенту целиком перебраться в Нуайон (Noyon)[263].
Кого таким образом Людовик XI думал обмануть?
Думал ли он, что современники забыли торжественные заседания, которые Карл VII
проводил в Вандоме с 26 августа по 10 октября 1458 года? В том случае, лично
возглавив торжественно собранный суд пэров, король Франции проявил скрупулезное
соблюдение форм и уважение к законности[264].
В случае герцога де Немура, наоборот, обвиняемого, заранее лишенного привилегии
пэрства, Людовик XI, не обращая внимания на его запоздалые протесты, передал
вначале комиссии, затем парижскому парламенту. Таким образом, проявляя
подозрительную снисходительность, король устранял любую его попытку сохранить
свои права. Где, таким образом, повторение разумного и упорядоченного поведения
Карла VII? Но можем ли мы между тем утверждать, что действуя таким образом,
Людовик XI превысил свои права? Нет. Еще раз напоминаю, в Средние века, любая
справедливость исходила от короля. Впрочем, в истории Франции достаточно
решений, принятых совместно советниками парламента и членами совета короля, и
Людовик XI был не из тех, чье понятие о справедливости было из ряда вон[265]!
И так, повинуясь королю, в понедельник, 2 июня,
парламент оставил Париж и двинулся в Нуайон, где и обосновался с вечера
следующего дня[266].
Более двух недель Людовик XI заставил себя ждать, не появляясь совсем. Таково
было решение, принятое заранее. 20 июня, канцлер, четыре президента, Буланже,
Нантерр (Nanterre), Корби и Попенкур, мэтр Жан де ла Дриеш (Driesche), президент счетной палаты[267],
три мэтра прошений, Амбруаз де Камбре, Ж. Шамон (Chamhon) и Тибо Байе, и пятьдесят два советника
парламента, собравшись в зале епископского дворца, получили послание короля,
которым он присоединял к ним Бофиля де Жюжа и Гийома де Серизе (Cerisay), секретаря гражданского суда двора[268].
Им было поручено известить парламент, что, несмотря на желание отправиться в
Нуайон 3 июня, «поддерживая мир и спокойствие на землях Эно и Артуа, упомянутый
сеньор,
был занят так, что не смог, и не
сможет присутствовать собственной персоной в упомянутом Нуайоне, и помогать в отправлении упомянутого процесса (pour mettre paix et seurté es pays
de Haynnault et d'Artoys led. seigneur estoit occupé tellement qu'il
n'avoit pu et ne pourrait estre en personne aud. Noyon ne assister à
l'expédition dud. procès)»[269].
Был еще Пьер де Бурбон, сеньор де Боже, этот зять на все руки,
которому Людовик XI поручил присутствовать на заседаниях. Боже в этот момент
был очень занят, занимаясь разрушением укреплений Авена (Avesnes) и размещением солдат по квартирам. Тем не менее
он сообщил, что в ближайшее время прибудет в Нуайон, а пока, до 26 июня, его
будут представлять прокурор и адвокат короля.
Действительно, в тот день Пьер де Бурбон предстал перед парламентом. Он
привез с собой письмо короля, написанное 22 числа в Сен-Кантене, в котором
напоминались обстоятельства, которые привели к созыву парламента в Нуайоне[270],
и назначению сеньора де Боже возглавить его, вместо его тестя. К этому письму
были приложены патентами, подтверждающие его полномочия, но писаны они были 4
июня в Етропоне (Étreaupont)[271], - свидетельство о том, что уже более двух
недель Людовик XI решил передать свои полномочия зятю.
Другие письма, данные большим советом и
направленные Боже, президентам и советникам суда парламента, добавляли еще
некоторых членов совета короля, чтобы они участвовали, одновременно с уже
имеющимися комиссарами, и в том же ранге, как и другие советники, в обсуждении
и решении по процессу Жака д'Арманьяка. Это были Жан де ла Дриеш, казначей
Франции и президент счетной палаты; Антуан де Бово (Beauvau), рыцарь, сеньор де Пресиньи (Precigny), также президент счетной палаты; Тома Такен (Taquin) и Мартен Пикар (Picart), члены счетной палаты; дворецкий Дени Эсслен (Hesselin); Жак Луе (Louet) и Робер Пеллю (Pellue); Жиль Фламан (Flameng) и Жан дю Корей (Caureil), генеральные интенданты юстиции; Обер Ле Вист,
референт канцелярии; Пьер Жувелен (Jouvelin),
корректор палаты счетов; Реньо Дусе (Doucet),
лейтенант байли Вермандуа; Пьер де ла Деор (Dehors), лейтенант парижского превотства по уголовным
делам; Ив де ла Тийэ (Tillaye),
адвокат в Парижском Шатле; и, наконец, Жан Гедон (Guesdon) и Пьер Лувэль (Louvel), генеральные сборщики эд Руана[272].
По прибытии этих шестнадцати лиц, к которым
король присоединил еще Пьера ле Февра (Fevre),
мэтра палаты счетов, 27 июня, советник Жан Пеллье начал «повторное чтение (reciter)» сообщений и действий, в которых Жак д'Арманьяк был уличен, его
показаний, и всех «процедур (procédures)» процесса.
Это чтение, бывшее «отменно длинным (bien au long)», было закончено
только 8 июля. Со следующего дня началось обсуждение, и каждый должен был
высказать свое мнение. Когда пришел черед Обера Ле Виста, бывший следователь в
Орийяке, с щепетильностью, которая делает ему честь, заявил, что он явился в
Нуайон, повинуясь королю, но он не может высказывать своего мнения, как и
принимать участие в обсуждении, потому что с первого же дня своего допроса,
мессир Жак отверг его, «как своего недоброжелателя (son hayneux)». Это было правдой, и его объяснение было принято, и тогда примеру Ле
Виста последовали Луи де Гравиль, сеньор де Монтегю, и Бoфиль де Жюж, которые также взяли отвод, «говоря, что им
кажется в их положении, что они не должны в этом участвовать (disant qu'il leur sembloit en leur
conscience qu'ilz ne le devoient faire)». На самом деле, запоздалая щепетильность, если учесть ту роль, которую
эти двое сыграли в подготовке процесса!
На следующий день, сам господин де Боже попросил самоотвода, «как потому,
что вышеупомянутый Нему обвинял господина герцога Бурбонне и Оверни, его брата,
так и потому, что по приказу короля именно он пленил и доставил к королю
упомянутого де Немура, для которого, как ему кажется, он стал наиболее
ненавистным человеком в этом королевстве (tant parceque ledit de Nemoux chargeoit M. le duc
de Bourbonnoys et d'Auvergne, son frère, que parce que par le commandement
du roi il avoit prins et mené prisonnier par devers le roy led. de
Nemours, lequel, comme il croit, l'en avoit en haynne plus que autre homme de
ce royaulme)» Естественно, никто не
возражал против этого самоотвода, который, так как он был дан несколько ранее
распределения владений обвиняемого, был вызван, как хочется верить,
элементарной порядочностью[273].
Наконец, зять Людовика XI, который сохранил председательство, «собрав (recoligé)» и подытожив предоставленные мнения, взял слово
и заявил, что Жак д'Арманьяк уличен в «преступлении против величества (crimineulx de crime de leze
majesté)», вследствие чего
лишается всех «почестей, достоинств и привилегий (honneurs, dignitez et prerogatives)», и приговаривается к обезглавливанию. Все
владения, само собой разумеется, отходят королю, как присоединенные к домену
через конфискацию.
На следующий день суд заслушал чтение
dictum или sumptum[274] и постановил представить текст королю, сопроводив
его копией писем, которые Жак ему писал раньше. Конечно, Людовик XI уже знал их
содержание, но вероятно, судьи хотели воспользоваться этим случаем, чтобы еще
раз воззвать к его великодушию.
Dictum, сам по себе, был очень краток. Суд, счел
доказанными «заговоры, махинации, опасные и особо опасные преступления,
провинности и вред (les conspirations, machinations, grans et enormes crimes, delictz et
malefices)», совершенный герцогом де
Немуром против короля и дофина, «нанесение ущерба, разрушение и подрывная
деятельность против королевств (au tres grand detriment, prejudice, dommaige, destruction et subversion de
la chose publicque du royaulme)»,
суд, повторяю я, постановил, что Жак должен был быть осужден «за совершение
преступления против величества (crimineux de crime de leze majesté)», и приговорен за это к отсечению головы[275].
Людовик XI около двух недель хранил молчание, и только 26 июля его ответ
пришел в Нуайон. Он выражал сожаление, что господин д’Арманьяк был уличен в
столь тяжелых преступлениях, но, добавляло королевское послание, «учитывая его
длительное упрямство и упорствование, многократность его преступных действий
после прощения и помилования, которые ему были оказаны, причем преступления не
только по отношения к нам, но и к Богу и справедливости, и для того, чтобы на
его примере предостеречь других от дурных действий, повелеваю вам вынести в
нашем городе Париже приговор, вытекающий из dictum и заключения, которое вы приняли, и привести его в исполнение согласно правилу и
обычаям (veue sa longue
obstination et perseverance, la quantité des foiz qu'il est renchu
esdicts crimes et après tant de pardons et graces que luy avons faiz,
ayans regard à la frequence des delictz, pour nous acquiter envers Dieu
et justice et à ce que à l'exemple de luy autres se gardent de
mal faire, voulons et vous mandons que prononcez en nostre ville de Paris led.
arrest, ainsi que pourtent led. dictum et conclusions par vous prins et icelluy
mettez à execution selon sa forme et teneur)»[276].
Королевские грамоты, приложенные к этому письму разъясняли его содержимое и
повелевали сеньору де Боже, канцлеру и суду, так как Париж является столицей
королевства и местом заседания парламента, перебраться туда на некоторое время,
чтобы объявить о решении и выполнить его, «чтобы весь народ узнал правду об
этом деле (afin que tout le
peuple saiche la verité de ceste matiere)»[277].
Так и было сделано. В субботу 2 августа, в Париже, канцлер объявил суду,
что он должен принять решение до полудня послезавтрашнего дня. В результате,
было решено, что первый президент Жан ле Буланже, президент де Нантерр и советники парламента Гийом де Витри (Vitry), Филипп де Планте (Plantes), в Гийом Аллегрен и Пьер Торкан (Turquan), сопровождаемые Ж. дю Куруа (J. du Courroy) и Ж. Фламаном, генеральными сборщиками эд, направятся
в тот же день, к шести часам утра, в Бастилию, чтобы сообщить решение
осужденному, в присутствии секретаря уголовного суда Юга Аллигре и мэтра Жиля
Антуана, нотариуса и секретаря короля и одного из четырех нотариусов двора. В
то же самое время, три мэтра теологии, Тома Труссэль (Troussel), исповдник, Жан Ю (Hue) и Жан Беранже (Béranger), были назначены, чтобы исповедовать Жака
д'Арманьяка.
В понедельник утром, когда комиссары сообщили герцогу, что ему выносится
смертный приговор, он лишь сказал, что «это самое тяжелое известие, которое
когда-либо ему сообщали, и самое тяжелое в этом то,
что предназначенная ему смерть была столь постыдна, но так как она неизбежна,
он будет молить Бога дать ему терпения и твердости, чтобы принять ее (c'estoient les plus dures nouvelles qui
jamais luy furent appourtées et que bien dure chose estoit de souffrir
telle mort qui étoit si ignomineuse, mais qu'il ne la povoit eviter et
qu'il pleust à Dieu luy donner bonne patience et constance pour la souffrir
et recevoir)». Он добавил, что в
своих показаниях он без причины обвинил несколько лиц, и что прежде, чем
умереть, он желал бы снять себя грех. Но комиссары отказались его слушать, но
все-таки его уверили, что господа суда будут на месте казни, и он сам сможет им
сказать все, что захочет.
Несколькими мгновениями позже в Пале, канцлер Дориоль зачитал приговор,
«при открытых дверях (les
huys ouverts)», в присутствии сира
де Боже, лейтенанта короля, президентов палаты счетов и других лиц, принявших
участие в процессе[278].
После чего секретарь уголовного суда, вместе с судебными исполнителями суда,
вернулся в Бастилию, и забрал осужденного. Зловещий кортеж вступил в Париж и
направился к Рынку. Его возглавлял лейтенант превотства, сопровождали некоторые
комиссары, участвующие в процессе и группа сержантов Шатле. Несчастный Немур проследовал узкими и извилистыми улицами большого
города, возвышаясь на лошади в черном убранстве, вызывая сострадание в толпе,
которая, видя его скорбный вид и исхудавшие черты, забыла о слишком серьезных
проступках, которые он совершил. Канцлер, президенты палат и несколько
советников ожидали его на верхнем этаже рыбного рынка, вычищенного и политого
уксусом по такому случаю. В помещении горели «два очага, набитых
можжевельником, чтобы устранить рыбный запах (deux sommes de cheval de bourrées de
genièvre pour oster le goust de la marée)», а стены были оббиты «персидской саржей (sarges de pers)». Там же, в отдельной комнате, осужденный
исповедовался, в то время как члены суда парламента и чиновники короля, без
сомнения немного взволнованные зловещим спектаклем, на котором им предстояло
присутствовать, согласно обычаю, «подкреплялись белым вином и грушами (abreuver de vin blanc et de poiré)»[279].
Прежде чем взойти на эшафот, Немур смягчил некоторые обвинения, которые в свое время выдвинул против Жана II де Бурбона, и против его брата Шарля, архиепископа Лиона. Он дал некоторые уточнения в своих показаниях относительно заговоров, целью которых был захват короля и дофина. Затем, облегчив таким образом свою совесть, бедный герцог «привел (récita)» список своих долгов, которые превышали 40,000 ливров, поручил своих детей королю, и выразил, желание, чтобы его второй сын, Жан, стал служителем церкви, как и дочь Шарлотта[280]. Он хотел также, что бы внебрачные дочери, которые у него были, вышли замуж, или постриглись, чтобы молиться за его душу, и что бы его маленькие внебрачные племянники были воспитаны вместе с его детьми[281]. Кроме того, герцог пожелал, чтобы его тело было предварительно погребено в монастыре Парижских кордельеров, в одеянии святого Франциска, а позже, когда его дети войдут в возраст и смогут сделать это, его тело следует перенести в одну из церквей, которые он обогатил своими набожными пожертвованиями. Наконец, он напомнил, что он учредил мессы в Лезиньяне (Lezignan) в Лангедоке, в Кастре, в кафедральном соборе и в церкви Целестинцев, и около Бюрла (Burlats) в кафедральной церкви, и еще, совсем недавно, в церкви сестер Кастра, для упокоения души его жены. Последней просьбой осужденного было, чтобы это последнее учреждение соблюдалось, как и другие. Затем он прошел по временной галереи, переброшенной между верхним этажом рыбного рынка и позорным столбом, и опустился на колени на покрытую шелком подставку, расположенную на эшафоте[282]. Было три часа пополудни. Через несколько секунд голова того, кто был герцогом де Немуром, скатилась на помост, и кровь д’Арманьяка, брызнув из обезглавленного тела, обагрила мостовую через сливные желоба, специально побеленные для такого случая!
Громкий крик жалости взметнулся над толпой, когда «douloire » палача опустился на затылок осужденного, и много глаз
увлажнились при виде такого несчастья[283]!
А Людовик XI, взволновало ли его, что его неумолимая строгость пала на
последнюю из знаменитых жертв, которые он принес для обеспечения покоя
Государства? Коммин утверждает, что перед своей смертью, этот безжалостный
правитель «выразил сожаление (fit conscience)» о казни Жака
д'Арманьяка[284]. Вполне
возможно, и я не вижу никакой причины сомневаться, по этому поводу, в
правдивости мемуариста. Но следует подчеркнуть, что вначале Людовик XI не
проявил никакого сожаления о своих, только что выполненных, действиях.
Раздраженный сопротивлением, которое три советника парижского парламента
оказали его желанию, он лишил их должностей. Будет справедливо привести здесь
имена этих трех смелых судей. Их звали: Гийом ле Дюк, Этьен дю Буа и Гийом
Гуньон (Gougnon)[285].
Исходя из того, что покушение, задуманное в 1474 году против особы короля и
дофина Шарля, даже не начиналось, они считали, что наказание, положенное за
преступление в оскорблении величества, было несоизмеримым с преступлением, в
котором Жак д'Арманьяк признавался виновным, и они высказали свое мнение, что
здесь имеет место «гражданский случай и судить его следует по гражданскому
праву (faire cas civil et
pugnition civille)». И через два
года король еще не простил им, и, когда их бывшие коллеги по парламенту
предприняли шаги для их восстановления в их должностях, Людовик XI ответил с
той угрожающей грубостью, которая делает его стиль столь оригинальным: «Мне
кажется, что если вы являетесь подданными короны, вы обязаны проявлять
бóльшую лояльность, и не пытаться оправдывать тех, что слишком дешево
ценит мою шкуру! И судя по вашими письмами, мне совершенно ясно, что у вас
остается снисходительное отношение к разным пренебрежениям относительно моей
личности, и к тем, кто вместо того, чтобы обеспечить наказания, ищут способ его
избежать. Чем хорошо средство, которое я использовал, - тем, что решает сразу
две задачи, во-первых, очищает суд от таких людей, которые забывают о
положении, которое я им однажды предоставил, и чтобы никто не мог облегчить
наказание за преступления против величества. (Je pensois que veu que vous estes subjets de la
couronne et y devez vostre loyauté, que ne voulsissiez approuver qu'on
deust faire si bon marché de ma peau ! Et pour ce que je vois par vos
lettres que si faites, je connois clairement qu'il y en a encore qui
voulentiers seroient machineurs contre ma personne, et afin d'eux garentir de la
pugnition ils veulent abolir l'horrible peine qui y est. Par quoy sera bon que
je mette remede a deux choses, la premiere, expurger la cour de telles gens, la
seconde, faire tenir le statut que ja une fois j'en ay fait que nul en
ça ne puisse allegier les peines de crime de leze-majesté)»[286].
«Закон (loy)» от 22 сентября 1477 года, который накладывает
на тех, кто не разоблачил преступление в оскорблении величества, те же
наказания, что и на непосредственных участников, был прямым следствием процесса
герцога де Немура[287].
Людовик XI счел необходимым предписывать эту крутую меру, чтобы полностью
исключить колебания и сопротивления, подобные тем, которые были среди судей
Жака д'Арманьяка.
Что касается владений осужденного, известно,
что это не самый малый скандал в этом знаменитом деле. С первых же дней тем,
кто держал в своих руках судьбу герцога де Немура, Бофилю, Монтегю, Сен-Пьеру,
была обещана бóльшая часть его имений[288].
Месяц спустя после казни, Людовик XI урегулировал (если позволено использовать
это слово) это предварительное распределение состояния человека, который,
согласно нашим современным понятиям, был обязан, до дня своего осуждения,
полагаться невиновным. Зять короля, Боже, получил для себя и своего законного
потомства графства Ла Марш и Монтегю-ан-Комбрей, при условии оммажа королю, с
правами судопроизводства и суверенитета[289].
Бофиль де Жюж получил графство Кастр[290];
Луи Мале де Гравиль, сеньор Монтегю, земли и сеньории Немур, Грез, Пон-сюр-Йонн, Флажи,
Ферроль (Ferrolles), Мец-ле-Марешаль,
Шеруа, Бретанкур (Bretencourt) и Абли (Ablis)[291]. Сеньории Люз и Конде в Эно достались Жану де
Дайону (Daillon)[292];
виконтство Карладе - Жану Блоссе, сеньору де Сен-Пьеру[293],
а виконтство Мюра - Жану дю Ма, сеньору де л’Илю.
Антуану де Шурсе, сеньору де Мэню дали сеньории Антрэге, Аннеза (Ennezat)
(Пюи-де-Дом) и Русси (Roussy) (Канталь)[294]; Жану Висе де Жербевийеру (Wisse de Gerbeviller), байли Аллемани, виконтство, земли и сеньории Сен-Флорантен
и Эрви-ле-Шатель (Ervy-le-Châtel)[295];
Тьерри де Ленонкуру - сеньории Бофор, Лассикур (Lassicourt), Сулен и Вильмаё (Villemaheu); Жану Даванденьону (Davandaignon), именуемый Ванданж (Vendenge), Куломье, Пон и Ножан-сюр-Сен[296];
Гийому де Суппленвилю (Soupplainville), байли Монтаржи – Шато-Ландон[297],
и Пьеру де Рогану, сиру де Жие – Бар-сюр-Об (Bar-sur-Aube). Следует отметить также Жана де Фуа, виконта де
Нарбонна, который получил графство Пардиак и
сеньорию Монлезен[298],
и Эмбера де Батарне, сеньора дю Бушажа, которому были приписаны земли и
сеньории Бозу (Авейрон), Фей, Сервиссак (Servissac) (Верхняя Луара), Биран, Ордан и Пейрюсс-Гран (Жер), а вскоре добавлены – Шатонеф (Chasteauneuf), Месле (Meslet),
Англар и Тюрлан в Оверни, и в Пикардии сеньории Клари (Clary), Дарже (Dargies) и
лес Айи (Ailly)[299].
Строго блюдя принципы, парламент всеми силами противился ратификации этих
дарственных, исходя из правила, требующего, что бы любая земля, присоединенная
к королевскому домену, никогда не могла быть отторгнута. В данном случае,
четкие положения соглашения от 17 января 1470 года укрепляли аргументы тех, кто
считал, что действуя таким образом, Людовик XI превышает свои полномочия.
Напрасно король, предвидя это сопротивление, заявил 19 августа 1477 года, после
обсуждения на своем совете, что он волен свободно располагать, как он сочтет
нужным, конфискованными владениями герцога де Немура; парламент не принял эти
доводы[300], и, после
смерти Людовика XI, большей части владельцев этих владений, добытых незаконным
путем, пришлось столкнуться не только с наследниками Жака д'Арманьяка, но и с
генеральным прокурором короля.
Жак д'Арманьяк от своего
брака с Луизой д'Анжу оставил шесть детей, трех сыновей и трех дочерей. Жак,
старший сын, родился в марте 1468 года; Жан и Луи в 1470 и в 1472 годах.
Маргарите и Катрин в 1477 году было: первой - тринадцать, второй - одиннадцать
лет. Что касается третьей дочери, Шарлотты, вероятно, именно ее рождение стоило
жизни ее матери. Во время плена их отца, эти бедные дети, привезенные в Париж,
жили там в нищете, под охраной нескольких слуг. Немур умер, и известно, как
тревоги за судьбы тех, кого он оставил без хлеба, сжимали его сердце, и теперь
кому-то надо было взять на себя, заботу о них. Жак был передан архиепископу
Санса (Sens), Тристану де Салазару (Salazar), с 1,200 ливрами пенсии, которую следовало
брать с владений его отца, но вскоре он перешел под опеку Бофиля де Жюжа,
который отправил его в замок Перпиньяна, где он умер от чумы[301].
Что касается других, то только в 1479 году (11 мая, в Монтаржи) Людовик XI
вспомнил, что Жак д'Арманьяк, умирая, поручил ему своих детей. «Из-за жалости и
сострадания к бедным сиротам (Pour pitié et compassion desdicts pouvres
orphelins)», и по просьбам их
родственников и друзей, король приказал, что бы они поселились «в некоторых
епископствах, в архиепископствах, в аббатствах и в монастырях королевства (en certains
évêchés, archevêchés, abbayes et
monastères du royaume)»,
чтобы жить там «в религии или как иначе (religieusement ou autrement)», под опекой епископа Орлеана и дворецкий
Филиппа де Герена (Guérin), которым это
было поручено. Назначенным прелатам и аббатам было поручено заботиться об уходе
за детьми де Немура, но, так как были неизбежны некоторые расходы, чтобы
одевать их «честно (honnêtement)», и обеспечить их соответствующим жилищем, им на это выделялась сумма в
1,557 турских ливров, и эта сумма бралась из первых доходов от доменов,
конфискованных у покойного герцога де Немура, «по солю с ливра (à sols la
livre)», исходя из среднего дохода
каждой из этих сеньорией[302].
Естественно, что реакция, которая не замедлила объявиться в начале
правления Карла VIII, против действий и любимцев покойного короля, не преминула
воспользоваться детьми Жака д'Арманьяка. Через три месяца после смерти Людовика
XI, их опекуны, Жак Люксембургский, сеньор де Ришбур (Richebourg), их двоюродный дед по матери, и Гарсия Фор (Faur), бывший канцлер Жана V д'Арманьяка, ставшего
президентом в парламенте Тулузы, подали запрос от имени сирот, требуя сеньории
Гиз в Тьераше (Thièrache) и Нувьон (Nouvion) в
Вермандуа, как принадлежащие им в
связи с кончиной их дяди по матери, Шарля д'Анжу, графа дю Мэна[303].
Несколько решений совета свидетельствуют о желании королевской власти пойти им
навстречу. 5 марта 1484 (ст. ст.), Карл VIII передал графство Гиз и сеньорию
Нувьон детям де Немура, уже получившим ренту в 6,000 ливров
на свое содержание до тех пор, пока не будет признана законность завещания
Шарля д'Анжу[304]. Наконец
грамотой от 2 августа того же года, подтвержденной 2 сентября и окончательно
утвержденной 29 марта 1491 года (ст. ст.), Жану, старшему из сыновей Жака д'Арманьяка,
возвращалось герцогство Немур, в то время как графство Гиз передавалось Луи,
младшему сыну[305]. Но ни
тому, ни другому, не пришлось в полной мере воспользоваться возвращенным
наследством. В 1503 году, Луи д'Арманьяк, ставший герцогом де Немуром после
смерти своего брата, погиб на поле битвы при Чериньоле (Cérignoles), в неаполитанском королевстве, и с ним угасло
мужское потомство Жака д'Арманьяка.
В истории особенно необходимо воздержаться от любой слишком
безапелляционной оценки. Чтобы беспристрастно судить людей другого времени,
необходимо учитывать множество нюансов, о которых мы не имеем никакого
представления[306].
Единственное, что мы знаем, так только то, что в том веке, когда жил Жак
д'Арманьяк, оказавшийся между неудержимой алчностью королевской власти и
враждебностью тех, интересам которых она перестала служить, феодализм подвергся
судьбе установлений, которые пережили свое время, не сумев еще покориться той
подчиненной роли, которую деспотизм центральной власти намеревался им навязать.
Отсюда эта борьба и эти мятежи, агония ослабленного организма, губительная для
него, безрассудная и, подчас несправедливая. Но как отказать феодальному строю
в праве защищать свое существование? И в чем можно было бы упрекнуть человека,
жизнь которого здесь показана, если бы он, всеми доступными ему методами,
открыто боролся с Людовиком XI? Мужество, несчастья и, в не меньшей степени,
любовь к литературе и искусству, обеспечили бы ему всеобщую симпатию. Зачем
понадобилось, чтобы измена и неблагодарность по отношению к королю, от которого
он принял столько льгот, умалили нашу жалость и запятнали память принца,
который, своими природными дарованиями и изысканностью воспитания, казалось,
был обязан возвышаться над своими современниками?
B. de Mandrot.
[1] В конце 1476, ему давали сорок три года (Процесс герцога де Немура, ms. sur pap. библ. Св. Женевьевы, coté Lf 7, fol. 270). Эта рукопись датируется XV-ым веком, хотя соединена с более новыми - XVII-ого века, написана возможно рукой клерков Юга Аллигре (Alligret), который был секретарем уголовного суда в парижском парламенте с 1451 по 3 июля 1486 года. (Нац. Арх., рег. X2a 51. См. Процесс, fol. 464 vo). Можно предположить, что этот том и есть тот, который фигурирует в Списке имущества королевы Шарлотты Савойской, под рубрикой: «Копия процесса монсеньора де Немура, бумажная, оплетенная пергаментом». В таком случае, он являлся бы частью библиотеки Людовика XI. (См. Tuetey, Bibl. de l' Ec. des chartes, 6e s., t. I, p. 338 и 423). Эта рукопись, которая была мне представлена моим коллегой, господином Колэ (Kohler), будет указываться отныне простым словом Процесс.
Существуют две полные копии в Нац. Библ., происходящие из фондов Cangé и Harlay (ныне mss. fr. 5773 à 5776 et 16542). no 2387 fr., nouv. acq., в той же библиотеке, включает том I более посредственной копии, также XVII-ого века. Имеется еще несколько выдержек процесса в fol. 133 и 136 v° du ms. fr. 2921 (XVe s.), и Копии Legrand, ms. fr. 6984, passim. Наконец Lenglet напечатал часть в своем издании Доказательствах Коммина, III, 518-530.
Совсем недавно господин P.-M. Perret использовал ms. Lf7 библиотеки Св. Женевьевы в своей Биографической записке о Луи Мале де Гравиле, адмирале Франции. Париж, Пикар, 1889, in-8 °, стр. 24-50
[2] Сам Жак II был сыном Жана I де Бурбона и Катрин, графини де Вандом и де Кастр, которая наследовала эти сеньории от своего брата, Бушара VII, умершего без детей. 15 сентября 1390 г., Жан и Катрин произвели между своими детьми предварительный раздел своих владений, и приписали своему старшему сыну, Жаку, графства Ла Марш и Кастр, землю Люз (Leuze) и все их сеньории в Эно, замок Монтегю (Montaigut) в Комбрейе (Combraille) и землю Беллак (Bellac) в Марше. (Нац. Арх., P 1362, cote 1221).
[3] В расписке от 27 июля 1458 г, подписанной "Pompignac", этот персонаж, который сыграет значительную роль в этом рассказе, именуется «рыцарем, сеньором де Помпиньяк (Pompignac) и де Берен (Bereinhs) (ныне - Berens, деп. Тарн, окр. Gaillac), элю короля на землях Ла Марша» (Нац. Библ., Coll. de Bastard; chartes orig., no 860). Прозвище Паламед (Palamedes) очевидно заимствовано из романов Круглого стола.
[4] Процесс, passim.
[5] Господин Леоп. Делиль (Кабинет рукописей Нац. Библ., in-4°; Париж, 1868, т. I, стр. 86 ss.) посвятил несколько основательных страниц "библиотеке" Жака д'Арманьяка, которая должна была обладать значительным числом рукописей, так как большая парижская библиотека содержит около шестидесяти, большая часть которого происходит из конфискованной коллекции коннетабля де Бурбона, а также других французских или иностранных коллекций числом семь или восемь. Господин Делиль вносит в ее список те тома, где подделки последующих владельцев, - промывки и изменения гербов, соскребование реквизитов собственности и расположения: в Кастре, в Карла, - не сумели сделать их неузнаваемыми. Некоторые являются настоящим художественным сокровищем, как восхитительный Josèphe (ms. fr. 247 из Нац. Библ.), чье оформление было начато иллюстратором герцога де Берри и дополнено для герцога де Немура «добрым художником и иллюстратором короля Людовика XI, Жаном Фуке».
Нет сомнения в том, что Жак д'Арманьяк унаследовал часть книг от своего предка по материнской линии, Жака де Бурбона, а некоторые от Жана, герцога де Берри, одного из наиболее знаменитых средневековых коллекционеров, но большая часть рукописей, которые ему принадлежали, был выполнены для него и за его счет.
К столь полному списку, приведенному господином Делилем, следует добавить ms. 514 из Библ. Мазарини, который мне был указан моим коллегой M. A. Molinier. Это «Книга охоты Гастона Феба, графа де Фуа», которая, кажется, действительно была скопирована для Жака д'Арманьяка. Собственноручная пометка «Эта книга принадлежит герцогу де Немуру, графу де Ла Маршу: Jaques», которая делалась самим герцогом в конце его рукописей, после указания числа листов и "историй", эта пометка, повторяю, подтерта, но еще видно положение линий и слов, есть действительно пометка, которую обычно встречаем на книгах Жака д'Арманьяка. Фронтиспис, который представляет псового охотника, предлагающего книгу принцу, сидящему в кресле и окруженному слугами, мог бы указать представление «Книги охоты» самому герцогу де Немуру. Яркие краски, коричневые глаза, правильные черты, молодая фигура и бритый подбородок. Одет в красное платье, суженое в талии и отороченное белым мехом. Голова покрыта высокой бобровой шляпой с золотой нашивкой. Щит, украшающий перекрестье зала, на котором видны гербы Жана По, сеньора де Шемо (Chemaut), мужа Жоржетты де Бальзак (1538), не должен нас обмануть, так как заметно, что этот щит был нарисован позже, так как с краю из под него проглядывает другой рисунок. Господин Дюррие отметил еще среди рукописей и картин сэра Томаса Филиппа Roman du Petit Artus, который носит подпись герцога де Немура. (Blbl. de l'Éc. des chartes, 1889, 4e et 5e livr., p. 398) - Отмечаем еще среди инкунабул, выставленных в Нац. Библ. экземпляр Писем Bessarion, напечатанный в Париже в 1471 г., который носит в конце знаменитую пометку собственности с подписью Жака.
Напрасно я разыскивал в таком количестве рукописей
сведения о том, кто ими владел. Следует однако отметить несколько строк в
начале ms. fr. 5936 Нац. Библ., содержащего незаконченный трактат о
гербах, «собранный и переданный Монсеньеру Жаку, сыну монсеньора герцога де
Немура, Клеманом Пренсо, слугой T.R. P. в Боге Монсеньора де Кастра, дяди
упомянутого Монсеньера Жака. (composé et donné à
Jacques Monseigneur, fils de monseigneur le duc de Nemours, par Clément
Prinsault..., serviteur de T. R. P. en Dieu Monseigneur de Castres, oncle dud.
Jacques Monseigneur)». В fol.
2, бесценная художественная миниатюра представляет персонаж на коленях,
протягивающий книгу внуку, лежащему на позолоченной деревянной кровати,
изголовье которой украшено золотым кругом. На постель брошено стеганое
лазоревое одеяло, усеянное золотыми геральдическими лилиями с червленой
полосой. Ниже написаны эти
слова: «Combien, très noble enfant Jacques
Monseigneur..., je ne soye non aseuré que par les escrips de pluseurs
approuves atteurs et maistres anciens, aussi par la direction et
fréquentation des beraulx nobles et autres vaillans nobles hommes en ce
expers, desquels mond. sr le duc est très servent et singulier
zélateur, puisse au temps advenir estre informé et
parfaitement instruit de l'invention, notice et blason des armes...,
toutesfoys, etc.»
[6] «И начиналась Прагерия... И между тем Монсеньор Дофин был в Ниоре и Монсеньор де Ла Марш с ним во имя короля, и прибыл туда Монсеньор д'Алансон. И был помещен Монсеньор де Ла Марш вне отеля Монсеньора Дофина и жил там Монсеньор д'Алансон (Et jà commençoit la Praguerie... Et cependant Mgr le Daulphin estoit à Niort et Mgr de la Marche avec luy de par le Roy et y arriva Mgr d'Alençon. Et fut mis Mgr de la Marche hors de l'hostel de Mgr le Daulphin et y demeura Mgr d'Alençon)». (G. Gruel, Coll. Michaud, Воспоминания, для использования по истории Франции, III, 215.)
[7] Графство Ла Марш (совр. деп. Крез и Верхняя Вьенна) было пожаловано Луи I, герцогу де Бурбону, королем Карлом Красивым, с возведением его в пэрство, взамен графства Клермон (1327). После смерти герцога Луи, его младший сын Жак, принял титул графа де Ла Марша (см. Нац. Арх., P 13632, cote 1200). Его непосредственно сменил его сын Жан I, отец Жака II.
Сеньория Кастр было возведена в графство в 1356 г. Иоанном Добрым для Жана VI, графа де Вандома. После смерти его сына, Бушара VII, графство прошло к Катрин, сестре этого последнего принца, жене Жана I де Бурбона, графа де Ла Марша и де Вандома. Графство Кастр включало всю часть Албижуа, расположенную на левом берегу Тарна, за исключением Альби.
[8] Контракт от
15 августа 1405 г. (Нац. Библ.,
ms. fr. 2746, fol. 73.)
[9] Он
титуловался также «граф де Ла Марш, де Кастр, Прованса, де Форкалкье
(Forcalquier) и Пьемонта, сеньор де Люз (Leuze) и де Монтегю (Montaigu) в Комбрейе
(Combraille). » (Акт ноября 1419 года. Нац. Арх., P 13632, cote 1201, parch).
[10] 24 сент.
1438. Ист. Лангедока, нов. ред., т. IX, стр. 1134 s. См. Мем. Оливье де ла Марша, ред. Beaune et d'Arbaumont, I, 193 s.
[11] Этот объясняет, почему герцог де Немур носил четвертованный герб, в 1 и 4 четвертях на лазури по 3 геральдических лилии и на червленой перевязи 3 серебряных львенка, - герб Бурбонов–Ла Марш, во 2 и 3, четвертованных, в 1 и 4 на серебре червленый лев, в 2 и 3 на червленом поле львиный леопард, - герб Арманьяков. (См. в том числе mss. fr. de la Bibl. nat., n° 37, fol. 298 v, 301, 304, et n° 99, fol. 1 et 561). Однако печать из красного воска Жака д'Арманьяка, единственная, которую я знаю, несет гербы Арманьяка в 1 и 4 частях, и гербы Бурбонов в 2 и 3. (Акт от 22 апреля 1467 в Cabinet des titres, Pièces orig., dossier Armagnac). - Douët d' Arcq (Печати Империи, I, 318) ошибочно считает, что шлем, венчающий щит Арманьяков, имел навершием плюмаж. Это был пшеничный сноп в виде короны. Концы стягивающих его связок поддерживают два дикаря, в то время как сам щит окружен двумя сиренами. Эти щитоносцы, так же, как и сноп, постоянно воспроизведенные в рукописях, принадлежавших Жаку д'Арманьяку, позволяют идентифицировать эти бумаги даже тогда, когда их более поздние владельцы пытались зарисовать своими гербами щит герцога де Немура.
[12] Он пользовался этой сеньорией в силу дарственной своих родителей. В 1476, графство Кастр было оценено в 4,000 ливров (Нац. Библ., ms. fr. 21300, от 20 апреля и от 20 июня 1485); в другом месте, в 1479, 7,000 ливров дохода (ms. fr. 10237, fol. 186).
[13] Ред. Beaucourt (Soc de l'hist. de France), I, 241.
[14] G. Gruel, ред. cit., III, 224.
[15] Escouchy, ред. Beaucourt, I, 358. — Vallet de Viriville, Ист. Карла VII, III, 212.
[16] 20 января,
3 мая и 7 октября 1451 г. В том же году, Штаты, имея от короля поручение
собрать налоги на сумму в 4,500 турских ливров, собрали сверх того, на
дополнительные расходы, сумму в 1,500 турских ливров, которые Карл VII позже, с
их согласием, подарил Жаку д'Арманьяку. (Ant. Thomas, Провинциальные
Штаты центральной Франции. Париж, 1879, in-8º I, 270 s).
[17] Он расскажет в 1476 г., что он, во времена Карла VII, хорошо знал Иоланду Французскую (будущую герцогиню Савойскую), «так как чаще всех ее сопровождал (car plus que nul autre il avoit charge de la conduire)». И то же время у него была «большая дружба (grande accointance)» с Франсуа, герцогом Бретани, и они спали вместе. (Процесс, fol. 317).
[18] Escouchy, ред. Beaucourt, II, 290 ss.
[19] См. работу, опубликованную здесь же под названием: Людовик XI, Жан V д’Арманьяк и драма в Лектура, в номере от 1-ого ноября 1888 года.
[20] Существуют некоторые
разногласия относительно даты его кончины. Ансельм (Ист. генеал., III, 427)
утверждает, что Бернар умер между концом 1457 и 1462. Dom Vaissete
(Ист. Лангедока (1745),
V, 40) говорит, что он умер до лета 1456, и это мнение подтверждено предписанием,
данным Жаком д'Арманьяком, 14 мая 1456, где он упоминает о смерти своего отца (Нац. Арх., K 184, no 452).
Barbaza (Летописи Кастра, in-18,
1886, стр. 208) говорит, что граф Ла Марш умер в начале апреля 1455 и был
похоронен в Лезиньяне (Lézignan).
[21] Это завещание датировано 1455 годом. (См. Invent, de lettres, titres, etc.,
concernant la seigneurie de Carlat et Carladais. Bibl. nat., ms. fr. 2811,
fol. 137, comm. du XVIe s.). Жан д'Арманьяк, будущий епископа
Кастра, родился между 1444 и 1446 гг., и был, по крайней мере, на десять младше
брата.
[22] Как Кастр и
Ла Марш, так и Монтегю и домены в
Оверни и Эно принадлежали Жану I де Бурбону, графу де Ла
Марш, и Катрин де Вандом, его жене, которые передали их своему старшему сыну
Жаку II (15 сентября 1390 года). Графство Пардиак и виконтство Мюра (Murat) были оставлены Бернару д'Арманьяку его отцом, коннетаблем Бернаром
VII. Этот последний конфисковал виконтство Мюра, которое он хотел объединить со
сеньорией Карладэ (Carladais),
у Реньо де Мюра (Regnault de Murat), за отказ от ленной клятвы и
мятеж. (Нац. Арх., P 13631, cote 1191, min. XV-ый век).
Хотя в 1444 году Реньо уступил все свои права графу д’Арманьяку за 4,600
золотых экю, его дочь Маргарита и Луи Луве (Louvet), ее муж, начали серию
процедур с требованием возврата виконтство, утверждая, что оно стоит 100,000
экю и приносит 5 - 6,000 ливров ренты, в то время как Бернара, граф де Ла Марш,
утверждал, что не смог извлечь оттуда более 1,000 ливров в год. Обе оценки,
продиктованные заинтересованностью, были неточны, как увидим из росписи
среднего годового дохода с доменов Жака, герцога де Немура (исключая его
сеньории в Иль-де-Франсе). Эта таблица была составлена по не вызывающему
сомнений документу, подписанному Людовиком XI в 1479 году, который я еще буду
иметь возможность цитировать в конце
этой работы:
Графство Кастр 7,000 тур. л.
Графство Пардиак 2,400
Баронии Биран (Biran), Ордан (Ordan) и
Пейрюс (Peyrusse) (деп. Жер) 800
Сеньория Антрэге (Entraigues) (деп. Пюи-де-Дом) 1,040
Виконтства Карла и
Мюр-де-Барре (Mur-de-Barrez) (деп. Авейрон) 3,600
Виконтство Мюра (деп. Канталь) 2,400
Земли Англар (Anglards), Тюрлан (Turlande),
Малле (Mallet) и Шатонеф (Chasteauneuf) (там же) 1,000
Земли Бозу (Bozouls) (деп. Авейрон) и Фей (Fay)
(деп. Луары) 1,000
Графство Ла Марш 5,000
Земли в Амьене
(sic) и вокруг 800
(Эта позиция, без сомнения, ошибочна, и должна
обозначать сеньории, которыми Жак д'Арманьяк владел в Эно).
В общей сложности 25,000 тур. л.
(Нац. Библ., ms. fr. 10237, fol. 186 ss.
XV-ый век.)
[23] См. Нац. Арх., P 13632, passim.
[24] La Mure, Ист. герцогов де Бурбонов и графов де Форе, éd. Chantelauze.
Lyon, 1860-68, in-4o, t. II, 246 ss.
[25] Chastellain, éd. de Lettenhove, III,
370.
[26] Покупка на сумму 20,000 экю сеньорий,
принадлежащих его двоюродной тетке Марии де Бурбон, вдове Жана де Бейна
(Beyne), сеньора д’Экру (Escroux). (Нац. Библ., ms. fr. 16837, fol. 10 vo).
– Выплата остатка Бертрану де ла Туру, графу де Булонь (Boulogne), по сделке,
заключенной между этим сеньором и Бернаром д'Арманьяком в 1454 году за замок
Рокекурб (Roquecourbe) со всеми его держаниями. (Там же, manus manuscrit Doat
219, fol. 283, коп.). В замке Рокекурб, построенном Филиппом де Монфором,
сеньором де Кастром, на
крутой скале, на полуострове, образованным Агу (Agout), вверх по течению от города Кастра,
была резиденция графов де Кастр вплоть до присоединения графства к короне в
1519 году. Он был уничтожен при Генрихе IV. (См. Jolibois, Revue du départ, du Tarn, t. I, [1875], p. 138 ss.).
[27] Эта подробность нам известна по ответу графа де Ла Марша: « Mon très redoubté
seigneur, vous povez croire véritablement que sur ce et en toutes autres
choses en quoy je vous pourroye faire service et dont pourriés mieulx
valoir, que je me y vouldroye emploier et faire tout le possible à mon
povoir... Escript à Vendosme, le XXIe jour d'octobre». (Нац. Библ., ms.
fr. 20427, fol. 21, orig. pap., пописано Jaques, со следами печати).
Это письмо
одно из единственных собственноручных посланий Жака д'Арманьяка, насколько мне
известно. Существует еще одно, направленное герцогу Милана Галеацо-Марии
Сфорца, в Британском Музее, ms. Egerton 2016, fol. 41.
[28] Barbaza, у которого я заимствовал эти
подробности, добавляет эпизод, который свидетельствует о том, как феодализм
защищал свои привилегии. Жак обнаружил, как ему показалось, что, среди 300 экю,
подаренных ему, было около пятидесяти экю плохой монетой, и он потребовал,
чтобы эти монеты были заменены золотыми экю. (Летописи Кастра, l. c.) Nayral
(Биография и хроника кастрцев. Кастр, 1837, in-8º, t. IV, p. 194 s)
утверждал, что видел печать Жака д'Арманьяк с надписью «граф Кастра милостью Бога». Известно, что Карл VII
запрещал графу д’Арманьяку так именоваться. (См. Нац. Библ., ms. Doat 217, fol.
145, коп., датировано 19 марта 1442 г.). Таким образом нет ничего невозможного
в том, что Жак придерживался амбиций своей семьи. Однако я не обнаружил этого
добавления ни на одном документе, вышедшим из его канцелярии.
[29] Нац. Библ., коп. de Legrand, ms. fr. 6967, fol.
180.
[30] Chaslellain, éd. cit., IV, 77, 80, 86 et 113. – Дю Клерк (Clercq) (Mémoires, ред. Buchon, Coll. des chroniques fr., p. 182) упоминает дважды вместе с графом де Ла Маршем, «графа де Patriarch (без сомнения - Пардиак), брата графа д’Арманьяка». Имеется неясность, так как Жак и был графом де Пардиаком или, как тогда говорили, Perdriac, так же как де Ла Маршем. Брат Жана V д’Арманьяка действительно присутствовал на праздниках в честь коронации, но его звали Шарль, сеньор де Фезансаге, и т.д. - Chastellain, в свою очередь (IV, 173), перепутал Жана V с его кузеном Жаком, когда сказал, что Людовик XI заключил брак графа д’Арманьяка с дочерью графа дю Мэна.
[31] См. ниже.
[32] Людовик XI и Карл Смелый, стр. 97.
[33] Beaufort
(ныне Montmorency), департамент Об, кантон Chavanges; Soulaines (тот же деп., окр. Bar) ; Nogent-l'Artaud
(деп. Эн, кант. Charly) ; Lassicourt
(деп. Об, кант. Brienne); Nogent-sur-Seine
(деп. Об); Pont-sur-Seine
(тот же деп., кант. Nogent); Coulommiers (деп. Сена и Марна); Lixy (деп. Йонна, кант. Pont-sur-Yonne) ; Bollot (тот
же деп., кант. Cheroy) ; Pont-sur-Yonne (тот же деп., окр. Sens); Chezy
(деп. Сена и Марна, кант. Charly); Voulx
et Flagy (деп. Сена и Марна, кант. Lorrez-le-Bocage) ; Lorrez-le-Bocage
(окр. Fontainebleau); Grès-en-Gâtinais (тот же деп., кант. Nemours); Nemours
(тот же деп., окр. Fontainebleau); Mets-le-Maréchal,
замок в трех лье от Немура; les
Granges (деп. Об, окр. Nogent); Dixmont
(деп. Йонна, кант. Villeneuve) et Château-Landon (деп. Сена и Марна, arr. de Fontainebleau).
[34] Coll. des Ordonnances, t. IX, p. 11
ss.
[35] Нац. Арх., P 13631, cote 1188, пергамент, некогда скрепленный зеленым шнуром.
[36] Нац. Арх., Mémoriaux de la Chambre des comptes, P 2531, fol. 8 ss. Коп., XVII-ого века. Ришмон принес клятву 23 января 1414 года (ст. стиль).
[37] Нац. Арх., P 13622,
cote 1247, vidimus sur parch
[38] Ibid., Mémoriaux de la
Chambre des comptes, cop,, t. III, fol. 211.
[39] Ibid., P 13632, cote 1207, pap. XV-ого века.
[40] Нац. Арх., P 13632, cote 1207.
[41] См. Ордонанс от 3 апреля 1461, ст. стиля
в Coll. des Ordonn., XV, 427 ss.
[42] Акт от 26 мая 1458 года. (Нац. Библ., ms.
Doat, vol. 220, fol. 74, коп.). Завещание Карлоса, датированное 23 сентября
1461 года, в Legrand (ms. fr. 6968, fol. 158, коп.).
[43] Бордо, 3 апреля 1461 года, ст. стиля.
Ordonn. cit. Запись в парламенте сделана 14 июня 1462, после некоторых
приказаний короля и с пометкой возражений прокурора короля и других сторон.
(Ансельм, III, 397. См. Нац. Арх., P 13632, cote 1202). - Актом,
данным в Карла 17 ноября 1461 года, Элеонора де Бурбон передала своему сыну,
принимая во внимание его брак, все свои права на графство Ла Марш и на
некоторые земли в Эно и Пикардии; к тому же 4,000 ливров ренты, которую она
имела право брать с герцогства Немур. Вдова Бернара д'Арманьяка оставила себе
только узуфрукт, достаточный для ее содержания. (Нац. Арх., P 13633,
cote 1256, cop. du temps).
[44] В 1473 году, герцог де Немура требовал у своего шурина Шарля IV, герцога Калабрии, графа дю Мэна, сумму в 35,000 ливров, которую Шарль, граф дю Мэн, его тесть, умерший в прошлом году, оставил неоплаченной. С уверенностью можно сказать, что эта значительная часть наследства Луизы д’Анжу никогда не была выплачена. (См. Допрос Жана Шардебефа (Chardebœuf), лейтенанта нижнего Ла Марша, [27 октября. 1475], у Legrand, в Нац. Библ., ms. fr. 6982, fol. 385 s., коп. - См. Nouv. acq. fr. 1001, fol. 117 ss. XV-ого века).
[45] Наиболее заметными свидетелями этого княжеского контракта были: епископ Кастра, Жан д'Арманьяк, младший брат Жака; Жан Бартон (Barton), епископ Лиможа; Антуан, сеньор де При (Prie); Бертран де Бово (Beauvau), сеньор де Пресиньи (Pressigny); Робер де Бофор (Beaufort), сеньор де Валери (Valery); Жак де Тимери (Tymerie), сеньор де Мердонь (Merdogne); сенешаль Кастра, Анри де Помпиньяк (Pompignac); Жан де Шатонеф (de Chàteauneuf), сеньор де Жалонь (Jalognes); Гийом ле Руа (le Roy), сеньор де Шовиньи (Chauvigny); Жорж де Вуе (Vouhet), сеньор де Вильнев (Villeneuve); канцлер Ла Марша Пьер Бартон, сеньор де Монба (Monbast); Жорж, сеньор де Мон (Mons); Антуан Алар (Alart), казначей Ла Марша, и т.д. (См. Нац. Арх., P 13631, cote 1185, заверенную копию, запечатанную на пергаменте от 25 января 1463, ст. стиля. См. там же . 13801, cote 3181).
Депутаты трех Штатов графства Кастра предложили в 1463 году своей молодой графине подарок стоимостью в 2,000 золотых экю.
[46] Lenglet, Pr. de Commynes, II, 360-367. Dumont, Corps univ. diplomatique, 1726, in-fol., t. III, partie I, p. 275
ss.
[47] Monlezun, Ист. Гаскони, IV, 337.
[48] Paris, éd. de 1503, in-fol.,
fol. 309 v, col. 1.
[49] Vaesen, Письма Людовика XI, éd. de la Soc. d'hist. de France, t. II, p. 63. Люди герцога де Немура перешли горы без него.
[50] Нац. Библ.,
ms. fr. 4992, fol. 105 v et ss. — См. Coleccion de
documentos ined. del archivo general de la corona de Aragon, p. p. D. Manuel de Bofarull, in-8°,
Barcelone, 1853, t. XIII à XXV; J. de Gazarynola, Hist. de Roussillon, éd. Guiraud de Saint-Marsal, Perpignan,
1857, p. 262 ss., et Zurita, Anales de la
corona de Aragon, 1610, in-fol., t. IV.
[51] См. в Нац.
Библ. Jardin des nobles, par Pierre des Gros, rus. fr. 193, fol. 41. Эта
рукопись принадлежала герцогу де Немура, и, вероятно, эта любопытная фраза, где
он упомянут как primus inter pares,
была написана в 1462 году, а не в 1464, как это предположил P. Paris (les
Manuscrits français de la Bibliothèque du Roi. Paris, 1836-48, in-8o,
II, 154).
[52] Нац. Арх., JJ 199, n° 338. — Биогр. Гастона де Фуа, cit., fol. 128 s.
[53] См. Коммин, éd. Dupont, I, 163 ss. — См. Нац. Арх., JJ 199,
n° 138 et passim.
[54] Дано в Монришаре (Montrichart). Нац. Библ., ms. fr. 20493, fol. 87, min.
[55] Нападающие,
если верить самому Людовику XI, не оставили там камня на камне. (Нац. Арх., Layettes du Trésor des
chartes, J 596).
[56] Vaesen, Письма Людовика XI, II, 96 и 100.
[57] Деп.
Восточные Пиренеи, кант. Perpignan.
[58] Vaesen, op. cit., II, 98, и Нац. Библ., ms. fr. 6544, n° 25, parch.
[59] Ему так и не возместили расходов и «скудно вознаградили (maigrement appointé)». Это будет одной из его претензий к королю в 1465 году.
[60] Перпиньянцы
претендовали на право самим выбирать нового сеньора, всякий раз, когда лишатся
прежнего, и они поступали согласно этому праву, когда то присоединялись к Барселоне,
то призывая (впрочем, безуспешно) Кастилию, то, наконец, провозглашая свою
независимость. Людовик, напротив, опирался на передачу Руссильона, которую ему
сделал король Арагона, на значительные суммамы, которые он сам выплатил Шарлю
де Дому (Doms) за охрану замка Перпиньяна, и на некоторые права, которыми он
обладал на Руссильон и Сердань из-за вдовье доли королевы Марии д'Анжу, его
матери, права, которые оценивались в сумму от 6,000 до 7,000 флоринов. Наконец,
король Франции обращался к правилу Нет
земли без сеньора (Nulle terre sans seigneur), применяя его к людям
Перпиньяна. (Нац. Арх.,
Layettes du Trésor des chartes, J 596. Commun, de M. Vaesen).
[61] Barbaza, op. cit.
[62] Нац. Библ., Процесс Ш. де Мелена (Melun), ms. fr. 2921, fol. 97 v.
[63] См. Ансельм,
II, 275 ss. Именно к этому периоду жизни Жака д'Арманьяк (1461-1464), вероятно,
относиться следующее письмо Людовика XI, которое обнаружено без адреса, даты и
подписи в ручном регистре Пьера Амэ (Amer), клерка счетов (Нац. Библ., ms. fr. 10988, fol. 228) : «
Nostre amé et feal, nostre très chier et amé cousin le duc
de Nemours nous a exposé qu'il est heritier pour la pluspart de feu
prince de bonne mémoire Jehan, premier duc de Berry, que Dieu absoille,
et que pour son droit sauver et garder il saurait voulentiers où sont
les comptes tant de ses joyaulx comme de l'exécution de son testament,
nous supliant que y vueillons faire prendre garde en nostre Chambre des comptes
et sur ce lui pourveoir. Pourquoy, nous inclinans favorablement à sa
requeste, et que l'en nous a dit que estes l'un de ceulx de nostred. Chambre
des comptes qui mieulx saviez parler de ceste matière, parce que avez
fort vacqué et traveillé à visiter les chambres anciennes
de nostred. Chambre des comptes et mettre en ordre les viez estaz eslans en
icelle, en quoy faisant povez avoir leu et sceu comment il est de lad.
besongne, et pareillement nous a l'en dit que à ceste cause povez avoir
congneu et savez beaucop de choses touchans nos drois et les debles à
nous deues du temps passé, vous mandons'et très
expressément enjoignons que sans quelque delay vous vacquez a savoir se
aucune chose se porroit trouver desd. comptes des joyaulx et de
l'exécution du testament dud. feu duc de Berry, et ce que en trou verez
et aussi desd. debtes à nous deues incontinent venez devers nous pour le
nous dire et exposer el nous apportez les extrais que avez ou aurez sur ce faiz
se aucuns en y a et si vous adressez à ...(un blanc)... pour vous faire parler à nous et gardez qu'elle
n'y ait faulte, car tel est nostre plaisir. Donné à... »
[64] См. в Pièces justif. de Commynes, éd. Dupont, III, 214, политические отчеты англичанина Невила.
[65] См. Quicherat, Un manuscrit
interpolé de la Chronique scandaleuse, dans Bibl. de l'École
des chartes, 4e série, I, 266 ss.
[66] Франсуа Эделен (Hedelin), Ист. рукописей Немура (Нац. Библ., ms. fr. 11666, fol. 411 ss.. XVIII-ой век.). Автор говорит, что видел копию с договора об аренде мельницы, расположенной в Voulx, который был подписан герцогом 6 декабря 1464, вместе с прокурором монастыря Saint-Jean de Sens.
[67] «Памятная записка для мэтра Jehan Taquenet
(прокурор Арманьяка) по поводу того, что
следует сообщить о Монсеньоре (герцоге де Немуре) Монсеньору де Комменжу». (Най. Библ., ms. fr. 20492, fol. 130 s. XVe
s. Pap.).
[68] Об этом персонаже, см. Vaesen, Письма Людовика XI, II, 113. - Вероятно, король сумел переманить его, так как по счету Жана Briçonnetpour в конце сентября 1468 года, Ланжаку (Langeac), именуемому рыцарем, советником и камергером короля, причитается 500 турских ливров. (Нац. Библ., ms. fr. 20685, fol. 425, коп.).
[69] То, что потребовал от короля сеньор Ланжак (для) господина герцога де Немура. (Coll. des docum. inéd., Mélanges histor., II, 284.) Quicherat отнес этот момент к концу мая 1465 года. Мне кажется, что эту дату надо немного сдвинуть, так как из процесса де Немура (ms. cit., fol. 7) видно, что Ланжак «предстал перед королем в Сомюре (Saumur)», а Людовик XI находился в этом городе с 28 марта по 17 апреля. Манифест герцога Бурбона от 13 марта считает Немура среди членов каолиции.
[70] Показания герцога де Немура, от 16 декабря 1466 года. (См. дальше.) Антуан де Кастельно (Castelnau), сир дю Ло (Lau), был арестован 10 мая 1466 года, бежал, скрылся во Фландрии, позже ему была возвращена милость короля.
[71] Людовик XI жителям Пуатье, 16 марта 1465 года. Письма, éd. cit., II, 241.
[72] В 1476 году он будет утверждать, что приложил печати в 1465 году оговорив, что войдет в Лигу только в том случае, если король несправедливо попытается разрушить ее. Он посылал так же свои печати герцогам де Берри и де Бурбону, и Дюнуа, после ассамблеи в Туре, и, по совету графа дю Мэна и великого сенешаля Нормандии Жака де Брезе, графу де Сен-Полю. (Процесс, fol. 322 s.).
[73] Памятная записка для мэтра Jehan Taquenet, cité.
[74] Письма, éd. cit., II, 292.
[75] Юг де Бурназель (Bournazel); Пьер де Ремон (Remond), именуемый Фолмон (Folmon); Ларди де Бар (Bar) и Арно де Мигло (Miglos) (?).
[76] Alberico
Malleta герцогу Милана, 31 мая 1465 года. (Нац. Библ., ms. ital. 1649, fol. 57 Vo,
cop. inod.)
[77] Quicherat, Mél. hist., cités, II, 240.
[78] Mél. hist., cit., p. 240.
[79] Деп. Шер.
[80] Деп. Шер,
окр. Saint-Amand.
[81] Деп. Алье.
[82] Деп.
Пюи-де-Дом, окр. Riom. «Господин де Немур бездействует сам и не оказывает никакой
помощи господину де Бурбону (M. de Nemours pareillement ne bouge et ne donne
nul secours à M. de Bourbon)». (Mél. hist ., стр. 263).
[83] В
инструкции послам, посланным к
папе Павлу II в конце 1465 года, Людовик XI клеймит поведение патриарха следующими словами: «Quo
tempore maximarum rerum pondus rex fidei ejusdem permiserat, insperatus hostis
erupit ac sceleratissimus proditor, sese protulit auctoritatem, fontem et caput
fœdissimse proditionis». Тем не менее, король позже его простил и
даже оказывал ему свое доверие. (См. Mél. hist., cit., II, 407 s. — Нац. Арх., Reg. du Trésor des
chartes, JJ 194, n° 141, и Нац. Библ., mss. fr. 15538, fol. 312; 23262, fol. 157;
6963, fol. 52; 26093, n° 1105, и 25714, n° 203.)
[84] Деп. Алье, окр. Montluçon.
[85] Онкур
(Honcourt), в земле Ко (Caux). Ланселот определен как оруженосец, лейтенант
сеньера дю Ло (с 17 июля 1464 года), бальи и капитан Жизора (август 1466). На
следующий день после того, как Луи Сорбье (Sorbier) передал Понтуаз сторонникам
Лиги (21 сентября. 1465), Ланселот послал монаха ордена францисканцев госпоже
де Брезе, вдове великого сенешаля Нормандии, которая открыла ворота Руана
герцогу де Бурбона 27 числа того же месяца. Сам он открыто оставил сторону
короля и принес клятву Шарлю Французскому хранить для него Falaise за обещание
50 копий и должность капитана этого города. (Mél. hist., cit., II,
388 ss., и Нац. Библ., ms. fr. 20497, fol. 80).
[86] Процесс, fol. 7 ss.. (Показания герцога в 1466 году).
[87] Письма, éd. cit., II, 311.
[88] Людовик XI канцлеру Morvilliers, из Aigueperse, 26 июня, Ibid., 317.
[89] Деп. Алье.
[90] Людовик XI Жоржу Авару (Havart), 29 мая. Письма, ibid., 311.
[91] Человек,
действительно бывший в курсе интриг той эпохи, Ив дю Фу, напишет Людовику XI по
поводу других обстоятельств (3 ноября. [1467]): « Государь, говоря о том
соглашении, что вы заключили; … вам следует вспомнить каверзу, которую господин
де Немур вам устроил (Sire, l'on dit pardeça que on vous a fait des
ouvertures d'appoinctement ; ... vous doit souvenir du tour que M. de Nemours
vous en joua)». (Нац. Библ., ms. fr. 20428, fol. 49 vo, orig).
[92] Mél. hist., cit., II, 303.
[93] Письма, éd. cit., II, 317.
[94] См. его письмо королю, датированное Лектуром, 16 марта 1465 (нов. ст.), в Mél. hist ., cit ., II, 197.
[95] 3 июня Жан, герцог Калабрии, писал из Нанси во Флоренцию,
что господин де Бурбон рассчитывает на помощь 500 копий графов д’Арманьяка и де
Ла Марша. (Нац. Библ., ms. ital. 1649, fol. 59, cop. mod).
[96] В среду 19 (а не 22) июня. (Письмо Guill. Cousinot канцлеру в Chazaud, la Ligne du Bien public en Bourbonnais, Bulletin de la Soc. d'émulation de l'Allier, t. XII, p. 171 ss) - Эта статья подводит итог сведениям о действиях Людовика XI, представленных в документах той эпохи. 23 июня, король разместился в аббатстве Мозак (Mozac), в двух км. от Риома, в то время как его люди поселились в деревне, соседней с Marsat.
[97] Cousinot, l. c, пишет «через болота (les Marais) в Тиар (Thiart)», но я считаю, что следует читать, Маре (le Marais), в двух километрах к востоку северо-востоку от Риома, и Тьер (Thiers), примерно в тридцати километрах дальше на восток. Оттуда в Мулен через долины Дор (Dore) и Алье (Allier).
[98] Ibid. Cf. Lettres, éd. cit., II, 319.
[99] Об этом персонаже см. статью Людовик XI, Жан V д'Арманьяк и драма в Лектуре.
[100] Lettres, éd. cit., II, 320. Aigueperse, 23 juin 1465.
[101] Деп. Сена и Марна.
[102] Chron. scand., ap. Commynes, éd.
Lenglet, II, 23.
[103] См. сопроводительные статьи. Ibid., 474 s.
[104] Деп. Пюи-де-Дом.
[105] Нац. Арх., Reg. du Trésor des chartes, JJ
195, fol. 37.
[106] Деп. Пюи-де-Дом, кант. Риом.
[107] Деп. Пюи-де-Дом, окр. Клермон
[108]
Людовик XI выдал предписание,
(которое он отменил через шесть недель), которое разрешало Немуру пройти через
все города и местности королевства. (Lettres, éd. cit., II,
343.)
[109] Jean de Reilhac, in-4o.
Paris, 1866,I, 197.
[110] Процесс, fol. 7 ss. (Показания герцога, данные в 1466 г.). В Эгпере господин де Немур жил у отца секретаря Жана де Рейака. Вечером, этот последний привел к нему Пьера Дориоля и патриарха. Беседовали. Герцог был в постели, а Рейак устроился у его ног. Внезапно сообщили о Жане Бурре, который приходил говорить с Немуром от имени короля. Рейака уводит Дориоля и патриарха, которые возвращаются после ухода назойливого посетителя. Разговор возобновляется, и решено, что Ланселот будет еще говорить с дю Ло. Определено основное: граф дю Мэн, Немур, Арманьяк и епископ Эвре, Жан Балю, будут владеть «основной властью (la grant main)», а дю Ло сохранит свое положение при короле. Дориоль берет в свои руки финансы, а Арманьяк руководство войсками. (Жан де Рейак, I, 306-308). Интересно отметить, что анонимный автор Обработанной рукописи Скандальных хроник приводит близко к тексту положения показаний Немура, сделанных в Роде, в 1466 г. Странно! Quicherat, опубликовавшему в Bibl. de l'École des chartes (4e série, t. I, p. 413 ss.) выдержки из этой рукописи, имеющие отношение к интригам в Эгпере, это не показалось подозрительным.
[111] Из вступления к акту комиссии Даммартена от 8 декабря 1469 года. См. ниже.
[112]
Людовик XI находился там с 16 по 18 июля,
«а позже отправился в свой город Париж (qu'il arriva sur le tard en sa
ville de Paris)». (Chron. scand., ap. Commynes-Lenglet, II, 29.)
[113] Допрос 1466 года. (Procès, fol. 7 s., et Manuscrit interpolé.)
[114] Mém. de Jacques du Clercq, éd. Buchon, p. 272.
[115]
Мелен, Монтеро, Санс, и т.д. Вторжения
членов конфедерации имели целью также беспокоить Париж, останавливая обозы с
продовольствием, которые спускались по Сене. «Они имели свыше шести тысяч
конников, которые устраивали настояший кавардак (Ilz estoient bien six
mil hommes de cheval, qui faisoient merveilleusement de maulx)». Commynes-Dupont, I, 76.
[116] Du Clercq et Chron. scand., l. c.
[117] Quicherat, Mél. hist., cités, II, 385 s., à la date du 21
sept. — Cf. Lettres de Louis XI, éd.
cit., II, 362.
[118] Dans le ras. fr. 20430 de la Bibl. nat., fol. 29, on lit la note suivante qui est de la main du secrétaire Jean Bourré : « Le VIIIe jour de septembre, l'an mil CCCC LXV, le Roy estant à Paris en son logis, protesta et dist au prevost de Lyon pour le dire à Messrs d'Armagnac et de Nemoux, que à lui n'a tenu ne ne tient que les apointemens faiz à Rion et à Àigueperse n'ont sorti effect et que de sa part il est prest de y entendre et les tenir ; et le somma pour le dire et signiffier aux dessus dicts de tenir de leur part lesd. appoinctemens et les faire tenir par ceulx qu'il appartiendra. Presens ad ce Messrs l'Admiral (Jean de Montauban); senechal de Guienne (Ant. de Castelnau); evesque d'Évreux (Jean Balue) et bailli de Rouen (Jean de Montespedon, dit Houaste). » Cf. Chron. scand., ap. Lenglet, II, 38.
[119] Оба д’Арманьяка и сир д’Альбре прибыли в Конфлан в первой половине сентября. «Их люди рвскали где попало, потому что им совсем не платили (Leurs gens demourerent loing pour ce qu'ilz n'avoient point de payement)». Commynes-Dupont, I, 76. - В пятницу 13 сентября, Немур поклялся на Евангелии в том, что не оставит союзников и «не заключит никаких соглашений, договоров и мира с королем (de ne prendre quelque appoinctement, traictié ou party avec le Roy)», не известив их о сделанных ему предложениях, и т.д. (Procès, ras. cité, fol. 4.)
[120]
После Монлери, граф дю Мэн, который не
поддержал короля в сражении, послал в Бурж герольда, чтобы сообщать своему
зятю, что решил выступить на стороне сеньоров. Герцог ответил, что графу было
бы лучше возвратить свою честь и служить королю (?). (Допрос герцога.)
[121] Coll. des Ordonnances, t. XVI, p. 370 s.
[122] Commynes-Lenglet, II, 561.
[123] Инструкция тому, кто будет направлен королем к монсеньору дю Мэну (Instruction pour l'homme gui ira de par le Roi vers M. du Maine). (Impr.
dans Jean de Reilhac, I, 218 ss.)
[124] Vaesen, Catal. chron. du fonds Bourré. Paris, 1885, in-8°, no
384.
[125]
Жан де Бурбон, граф де Вандом, был
двоюродным братом матери де Немура, и, как и она, был прямым потомком Жака I де
Бурбона, графа де Ла Марша и де Вандома. Оспаривая Ла Марш у Элеоноры и ее
сына, Жан де Бурбон исходил из того, что графство, «будучи апанажем Франции, не
может передаваться по женской линии (qui estoit de l'appanaige de
France..., ne povoit cheoir en fille)» (См.
королевскую грамоту Людовика XI, датированную Pont-Audemer, 27 янв. 1465 (ст. ст.), Нац. Арх., Reg. du Trésor des chartes, JJ 194, no 122).
[126]
Грамотой, данной в Орлеане 19 ноября 1465 года,
Людовик XI назначает Жана II своим генерал-лейтенантом в герцогстве Орлеан,
исключая Луару, в Берри, в бальяжах Лионне, Веле, Виваре, Живодан, Альбижуа,
сенешальствах Руэрг, Керси, Лимузен, Перигор, бальяжах Сен-Пьер-ле-Мутье,
Монферран и горах Оверни. (Invent, des titres de la maison ducale de Bourbon, par Lecoy de la Marche, II, n°
6293).
[127] См. Людовик XI, Жан V д'Арманьяк и драма в Лектуре.
[128] На Рождество 1465 года, Людовик XI получил известие, что герцог собирается передать своему кузену, графу д’Арманьяку, Руссильон, губернатором которого он, кажется, пока еще оставался. Получив требование не делать этого, Немур послал к королю Гийома, сеньора де Брезона, с обязательством, подписанным собственноручно и скрепленным своей печатью, и поручил посланцу доказать Людовику XI всю ложность предъявленного ему обвинения. Возможно, к этому эпизоду присоединяется некая поездка Бертрана Брисонне, которого король посылал в Карла в январе 1466 года.
[129] Довольно хороший вид скалы Карла можно найти в работе Адриена Мишеля, Старинная Овернь и Веле, 1848, in-fol., planche LV. Замок больше не существует.
[130]
Я уже говорил в другом месте,
что доходы Жака д'Арманьяка доходили до 25,000 ливров, не считая пенсий и
доходов с герцогства Немур. В 1479 году, доход герцогства, включая сеньории
Сен-Флорантен, Бофор, Ножан-сюр-Сен, Шато-Ландон и Куломье, был оценен в 6,100
турских ливров. Но расходы на войну Общественного Блага очень подорвали финансы
герцога.
Следует
отметить, что несмотря ни на что, 4 августа 1466 он дал расписку Никола Эрлану
(Erlant), казначею Лангедока, за 1,500 турских ливров из 3,500 турских ливров,
предназначавшихся ему на этот год от этого дохода. (Нац. Библ., mss., Pièces orig., t. 94, no
309).
[131] Procès, fol. 307 v°.
[132] Людовик XI, Жан V д'Арманьяк и драма в Лектуре.
[133] Людовик XI канцлеру Гийому Жювеналю, из Менг-сюр-Луар, 14 окт. 1466 г. (Vaesen, op. cit., m, 106.)
[134] Procès, fol. 4 v° ss. Цель короля состояла, прежде всего, в том, чтобы
убедиться в измене своего бывшего фаворита дю Ло, которого он приказал арестовывать,
10 мая, Жану де Вандому, сеньору де Шабане. (Chron. scand., ap. Commynes-Lenglet, II, p. 57).
[135] Procès, fol. 175; Старший сын Жоффруа ле Менгра, именуемого Бусико, маршала Франции, и Изабо де Пуатье, ле Менгр умер без потомства около 1491 года.
[136] См. Quicherat, Mél. hist., cités,
II, 441.
[137]
В 1477 году, герцог признал,
что во всех «рассуждениях (jugements)» Бриансона он не обнаружил однозначной определенности. Он добавил,
что консультировался с некоторыми искусными теологами, чтобы узнать, не было ли
некоторого греха в том, что делал Преподобный отец, но его успокоили, говоря
ему, что он мог использовать то, что
считает полезным и правдивым, и не обращать внимания на остальное. В дни
действий, Бриансон и он становились на колени «с большой набожностью (en grant devotion)» и читали «Veni creator spiritus», а затем «Deus qui corda fidelium». Когда Бриансон не преуспевал, и Немур признавался ему, и брат читал
молитву, текст которой я воспроизвожу ради любопытства:
«
Sancti Spiritus assit nobis gratia ut ostandat nobis vera judicia. Sancte Deus,
sancte fortis, sancte immortalis, miserere mei et auffer a me cunctas
iniquitates meas ut ad sancta sanctorum pnramente merear pervenire. Introibo in
domum tuam, adorabo ad templum sanctum tuum et confitebor nomini tuo. Confiteor
Deo omnipotenti. Domine exaudi orationem meam. Dominus vobiscum.
Oremus.
«
Deus qui beato apostolo tuo Paulo apparuisti et ei secreta celi apperuisti ut
nemini diceret, sic facias me, bone Jhesu, solvere questionem istam ut diabolus
non habeat potestatem nocendi super famulos Dei, et queso ac mittas michi
sanctum angelum tuum qui solvit beatum Petrum a ligaminibus ut me doceat
solvere questionem istam per Jhesum Ohristum fllium tuum dominum nostrum qui
tecum et spirilu sancto vivit et regnat in secula seculorum. Amen. » (Procès, ms. cité, fol.
363 à 371.)
Копия этой речи
была послана королю секретарем суда Этьеном Пети вместе с показаниями брата
францисканца, - своего рода образец, свидетельствующий одновременно о
бесстыдстве свидетеля и о серьезности, с которой умные люди принимали, в той
или иной мере, наиболее экстравагантные глупости астрологов. (Нац. Библ., ms. ms. fr. 2895, fol. 13. Orig.). Людовик XI, как известно, сам не лишенный
этих слабостей, часто усиленных гнусными расчетами, будучи во Фландрии и зная о
язвах на ногах его больного отца, согласно Шателлену, делал расчеты, «чтобы
точно узнать, когда тот умрет («à tous lez calculer... pour
savoir s'il en pourroit eschapper sans mort)».
(Éd.
Lettenbove, III, 446.)
[138] Показания де Вийере. Procès, fol. 63 v° et 138. — См. допрос камердинера Бонне де Салля, там же, fol. 145. На очной ставке с Вийере в декабре 1476 года, Немур отрицал, что в 1467 году произнес столь компрометирующие его слова, и утверждал, и что дал только весьма уклончивые эаверения в преданности, но Вийере стоял на своем (Ibid., fol. 323).
[139] Procès, loc. cit. Г-н. Stein, который напечатал эту часть показаний Вийере по довольно плохой копии (Olivier de la Marche. Paris, 1888, in-4o p. 37, n. 3), ошибся, мне кажется, датируя это сообщение Оливье 1466 годом.
[140]
Именно эта последняя деталь определяет
время второй поездки Вийере. Скандальные Хроники сообщают, что в
1467 октябрь был таким теплым, каким его не видели никогда. (Commynes-Lenglet,
II, 67.) - Арокур, заключенный в Бастилии и допрошенный 10 октября 1476 года,
показал, что Вийере отправился в путь примерно за шесть недель до того, как бретонцы выступили для
захвата Нормандии. А бретонцы вступили в октябре 1467. (Procès, fol. 143 ss).
[141] Теперь деп. Канталь, кантон Полминак (Polminhac).
[142] Деп. Канталь, комм. Вик-сюр-Сер (Vic-sur-Cère).
[143] Людовик XI, Жан V д'Арманьяк и драма в Лектуре
[144]
Показания Вийере. См. так же показания другого перебежчика, Жеанно де Аба (Jehannot de
Habas), которого Немур просил, примерно в то же время, умолять монсеньора Шарля
не соглашаться больше на перемирие с королем, «так как передышки губительны (car
les treves le perdoient)». (Procès, fol. 175 v°).
[145]
Без сомнения - Жан Марандон,
дворецкий Жана ле Менгра, который в 1491 году был одним из исполнителей его
завещания. (Нац. Библ, mss. de Dom Housseau, t. IX, n° 4106 ter.).
[146] Она была ему возвращена, так как существует расписка, подписанная Jaques, на имя Никола Эрлана, за часть годовой пенсии, начиная с 1-ого октября 1467 г. Расписка датирована Карла, 10 декабря того же года.
[147]
Париж, 8 октября. 1467. В Нац. Библ.
хранятся две современные копии с этих королевских грамот, оригиналы которых
находятся в Санкт-Петербурге. Лучший текст в ms. fr. nouv. acquis. 1231,
fol. 6. Другой в ms. fr. nouv.
acquis. 6006, fol. 9. 15 октября 1467, посол Panicharola
пишет герцогу Милана: «Lo illustre duca di Borbon, gia octo
di passati, he andato in Borbonese a visitare le cose sue e far gente d'arme ;
pure in breve debbe essere de ritorno». (Vaesen,
Lettres de Louis XI, Pièces
justif., III, 376 s.).
[148] Показания Марандона. Договор в Ансени был заключен 10 сентября 1468 года.
[149]
«Некоторые (советники герцога Бургундии)
говорили, что следует добиться реального мира, устраивающего всех принцев Франции
(Aucuns (des conseillers du duc de Bourgogne) disoient qu'à toute
dilligence on feist une paix bien advantageuse pour tous les princes de France)». (Commynes, éd. Dupont, I, 172.)
[150]
Показания Шарио Барбю (Chariot Barbu). Procès, fol. 30 ss.
[151] Commynes, éd. Dupont, l.c.
[152] Procès, fol. 31 vo.
[153] Теперь деп. Авейрон, округ Espalion.
[154] Я не нашел никаких следов этого заговора времен Лиги Общественного Блага. В 1465 году Жану д'Арманьяку было около двадцати лет.
[155] Монтиль-ле-Тур (Montils-lès-Tours), 26 января 1468 (ст. ст.). Нац. Библ., ms. Legrand fr. 6976. Пьер де Торд, лейтенант бальяжа Орийяк, будет свидетельствовать в 1476 году, что дворяне герцога де Немура посылали в ополчение, в большинстве случаев, плохо снаряженного человека, а сами оставались дома, где «они держали в готовности семь или восьми лошадей (ils s'entretenoient à sept et à huit chevaux)», готовые служить герцогу против его сюзерена.
[156] Ms. interpolé, выдержка, не использованная Quicherat. Нац. Библ., ms. Clairambault 481, fol. 222. Хроникер добавляет, что Немур «пытался любыми доступными ему средствами добиться разделения королевства, ввергнув его в мятеж, и подбивал некоторых сеньоров против Короля (avoit contendu par tous moyens à luy possibles de susciter divisions et mettre sedition au royaulme, mesmement de faire eslever plusieurs seigneurs à l'encontre du Roy)»
[157]
Миссия сеньора де Валлери и Пьера, сеньора
де Жиу (Giou) (теперь Жиу-де-Аму (Giou-de-Hamou), Канталь, кант. Орийяк),
посланных Немуром к королю, сыграла в этом определенную роль. Пьер де Жиу,
бывший служитель Бернара д'Арманьяка, графа де Ла Марша, допрошенный в Бастилии
в 1476 году, заявил, что именно он «в 1469 подготовил первое соглашение,
заключенное в Севераке (qui fist (en 1469) le premier appoinctement et
qui le traicta en la place de Séverac)».
Речь идет, вероятно, о предварительном соглашении с людьми короля перед
встречей Жака д'Арманьяк и гроссмейстера в Лагиоле. (Procès, n° 118 ss.).
[158] Аббатство было основано в конце IX-ого века Жеро, сыном графа де Лимузена. Оно подчинялось непосредственно папскому престолу. Аббат носил титул графа д’Орийяка
[159] Подробности об этих событиях можно найти в превосходной Записке о Консульстве и консульской администрации Орийяка, C. Rivain. (Орийяк, 1871, in-12.)
[160] См. речь Арто (Artaud) в защиту новых консулов перед парижским парламентом в 1470 году. (Нац. Библ., ms. fr 21300, коп., XVII-ый век.)
[161] Некоторые места, принадлежащие герцогу де Бурбону и д’Оверню, располагались не более чем в четырех лье от Орийяка.
[162]
Этот человек проявил себя до конца
преданным своему хозяину. Заключенный в тюрьму Фижака (Figeac), затем, в конце
1476 года, приведенный в Бастилию, Бальзан вначале полностью отрицал
вооруженные нападения, в которых его обвиняли, но, чувствуя себя больным, в
преддверии смерти, он признал все и признал, что господин де Брезон, тогда
губернатор Карладе от имени герцога де Немура, ему предписал «выйти в поле (tenir
les champs)» и препятствовать
продовольствию и купцам проникать в Орийяк. Он умер в Бастилии 2 февраля 1477
(нов. ст). (Procès, fol. 138 et 260. См. Нац. Библ., ms. fr.
6983, fol. 228, cop.).
[163] Позже прокурор короля в сенешальстве Керси, Пьер Плагено (Plaguenaut) или Плагане (Plaganet) будет заслушан как свидетель обвинения на процессе Жака д'Арманьяка.
[164] Coll. Ordonn., т. XVII, соотв. дата. Другие патенты от ноября 1470 г. дополнили это постановление. Дело между епископом и консулами было рассмотрено в парламенте. (Нац. Библ., ms. fr. 21300 cité). Того же числа, 3 мая 1469 года, Людовик XI назначил Жана Гарнье, который продолжил и завершил расследование, начатое раньше против чиновников герцога де Немура и его брата. (Сообщение господина Форте (Fortet), библиотекаря города Орийяка).
[165] Я едва осмеливаюсь, говоря о Людовике XI, подчеркивать его сентиментальную привязанность к своей крестнице, Луизе д'Анжу, герцогине де Немур.
[166]
По крайней мере с марта 1469 г. (Нац. Библ., ms. fr. 25714, pièce sur
parch. n° 127).
[167] Procès, fol. 434. См. Luchaire, Ален Великий, сир д'Альбре. Paris, 1877. In-12, p. 220.
[168] « Comme plet et procès feust
meu ou espéré de mouvoir entre
le procureur du Roy nostre sire demandeur d'une part et messire Jacques
d'Armignac. »
[169] Присутствовали Бермон де Сен-Фели (Saint-Felix) и Антуан Габье (Gabier), доктора права, советники в парламенте Тулузы; Бертран де Мон (Mons), доктор обоих прав; Жосслен дю Буа (Bois), рыцарь, байли гор Оверни; Пьер Кларе (Claret), сеньор де Меро (Mero) (?); Жан ле Марешаль (Mareschal), оруженосец; мэтр Этьен Робер, нотариус, и другие. (См. текст в dans Procès, fol, 13 à 19 v°).
[170] Ibid., fol. 19 v° à 21 v°.
[171] Протокол церемонии был приложен к акту, который, должным образом подписанный и скрепленный печатями нотариусов, был еще подтвержден приложением королевской печати, которой пользовались в документах бальяжа гор Оверни. Этот договор был прочитан и зарегистрирован в парижском парламенте 9 февраля 1469 (ст. ст.), и утвержден Людовиком XI в Амбуазе в конце января. См. текст в Нац.Арх., reg. JJ 196, n° 164; Procès, loc. cit., и Ансельм, III, 398 ss.
[172] Procès, fol. 292 v°. Cf.
Commynes, éd. Lenglet, II, 327, et Bibl. nat., mss. Coll. de Languedoc,
t. 90, fol. 71, cop.
[173]
Нац. Библ., ms. Clairembault
481, fol. 229.
[174] Нац. Арх. nat, reg. JJ 196, no 165. Антуан Каброль, единственный среди служащих де Немура, был исключен из этого списка общего прощения.
[175]
Так же присутствовали: Жан Лотарингский,
губернатор Анжу; Ги де Лаваль, рыцарь, сеньора де Луе; мэтр Жан де ла Виньоль,
советник короля при его суде в парламенте и декан Анжера; Эрман Вьенн, декан
Сен-Мартен д'Анжер; Жан Рюзе, горожанин Тура; Филипп Бутейе, байли того же
города, и другие. (Procès-verbal
orig. sur parch. à la Bibl. nat, ms, fr. 6544, no 27).
[176]
11 августа 1470 года. (Нац. Библ., ms. Legrand fr. 6978, fol. 19 vo, коп.).
[177] Нац. Библ., ms. fr.
23263, fol. 7, ориг.
[178] Procès, ms. cité, fol.
101.
[179] Де Немур стал его вассалом по графству Пардиак.
[180] Деп. Верхняя Вьенна, сейчас – центр округа.
[181] Герцогиня «очень хотела, чтобы будущий ребенок был крестником герцога Гиени и носил его имя (desiroit fort que led. enffant fust tenu ou nom dudit de Guyenne)». Этот Понтвилль, когда еще жил при молодом герцоге де Берри, по неосторожности убил сына сеньора де Шовиньи и ушел к Жаку д'Арманьяку, который некоторое время держал его в аббатстве Fontfrede (Пюи-де-Дом). Затем он служил епископу Кастра, а в начале войны за Общественное Благо, вернулся к своему бывшему хозяину, герцогу де Берри. После смерти последнего, он перешел к Людовику XI, который сделал его виконтом де Рошешуаром, с пенсией в 1,200 турских ливров. (Нац. Библ., ms. fr. 20685, fol. 575, коп.).
[182] Procès, fol. 186 s.
[183] На
процессе, Помпиньяк скажет, что «он ничего не может сказать о взаимопонимании, которое могло бы быть между ними, так как они всегда были настроены один против другого (il ne scet quelles intelligences il povoit y avoir entre eux, car ilz
estaient tousjours en picque l'un contre l'autre)». (Ms. cité, fol. 175).
[184] Procès, ms. cité, fol. 166
vo ss.
[185] См. статью Людовик XI, Жан V д'Арманьяк и драма в Лектуре.
[186] Procès, fol, 310. Cf. fol. 118 et 163 vo. У этого Жана Бонне было имение на землях, которыми герцог владел около Braisne (деп. Эн). Отношения Луи де Люксембурга и герцога де Немура сложились еще в правление Карла VII. Свидетель покажет на процессе, что между этими двумя принцами была «большая любовь и понимание (grand amour et intelligences)».
[187] Commynes, éd. Dupont, I, 299.
[188] В 1476, Немур признал, что он, для улучшения их отношений, обращался к господину де Бурбону, настойчиво прося его советов и писал ему «самым приятным образом, на который только был способен (le plus doulcement qu'il povoit)», когда некоторые разногласия случались между их чиновниками. Жак даже подарил прекрасную книгу vitâ Christi мадам де Боже, и самому герцогу ногу огромного кабана, которого сам добыл.
[189]
«Монсеньор, прокаженный, который явился ко
мне, сообщил, что он был послан коннетаблем. Мне было сказано, что у него
имеются печати всех сеньоров Франции и почти всех моих капитанов. Имеется также
печать короля Англии и других, и если я выступлю вместе с ними, меня сделают
регентом королевства. Далее, упомянутый прокаженный, сообщил мне, что
упомянутый де Нему в согласии с
упомянутым коннетаблем, и что они добрые друзья. И хотя у упомянутого
прокаженного не имеется печати упомянутого герцога де Нему, который не к кому не испытывает такой большой любви и
привязанности, как ко мне, готов лично мне выразить свое согласие, и т.д. (Monseigneur,
le ladre qui vint devers moy me dist qu'il venoit et estoit envoyé de
par le connestable. Me
signiffioit qu'il estoit sceur de tous les seigneurs de France et quasi des
cappitaines fors de moy. Estoit aussi sceur du roy d'Engleterre et autres, et
se je y voulloie entendre et prendre parti avec eulx, me presentoit estre
regent du royaulme. Me dist outre led. ladre que led. de Nemoux s'entendoit
avec led. connestable et estaient bons amys. Et autre chose n'ay sceu par led.
ladre de l'entention dud. duc de Nemoux qui n'avoit pas si grant amour et
fiance en moy par quoy led. de Nemoux eust voulloir de me declairer plus avant
de son entention, etc)» (Жан, герцог де Бурбон, Людовику XI, Мулен, 24 августа. Procès, fol. 102 vo s).
[190]
Дофин Шарль должен был быть особо поручен
Филиппу Савойскому, графу де Брессу, и Даммартену, на чье участие расчитывали.
«Как»,- воскликнул Немур, - «они осмеливаются посягнуть на особу короля и
авторитет короны? (Comment, veullent-ilz toucher à la personne
du roy et à l'auctorité de la couronne)». – «Нет», - ответил прокаженный, - «сеньоры собираются оставить королю
охоту и все его развлечения, к которым он привык, но управление королевством
они оставят себе, и на всех постах будут их люди, и если господин де Немур
пожелает прислушаться к ним, он получит свою доля пирога... (Non, les seigneurs ont intention de
laisser le roi aller à la chasse et prandre tous ses ébas comme
il souloit faire, mais l'auctorité du gouvernement du roiaume demourroit
entre leurs mains et quant l'un n'y seroit tousjours l'autre y seroit et toutes
gens à leur poste, et si M. de Nemours se vouloit entendre avec eulx, il
auroit sa part du gasteau)». (Procès, fol. 416 vo).
[191]
Микело Фовель, из-за своих опрометчивых
речей, был арестован в Пон-сюр-Сен и допрошен Давидом Колессоном (Colesson), лейтенантом прево маршалов, Гийома де Коркийрэ
(Corquilleray). После процедуры
более чем краткой, он был казнен в Провене 29 июня 1476 года. Дело велось с
такой поспешностью, что Колессон был заподозрен в том, что он специально торопил
прокаженного, мешая ему сказать лишнее. Во время процесса Немура,
генерал-лейтенант прево был даже арестован и допрошен. В свою защиту он
показал, что его начальник велел ему отправить Микело «ко все чертям (de
par le diable)» и что король писал ему ограничить
«процесс парами строк (que deux doits de papier de procès)». Один из ответов Колессона показывает, как
вершилось правосудие прево: «Приговора Микело в письменном виде не существует,
во всяком случае он его никогда не видел, но может быть он был у Коркийрэ (Interrogué
où est la sentence contre Miquelot, dit qu'il n'y en a point et qu'il ne
vit oncques faire mettre les sentences (par écrit) durant le temps qu'il
estoit à Corquilleray)». (Procès,
fol. 159 vo et 177 vo).
[192]
Вот довольно любопытный образец речей,
бывших тогда в ходу. Господин де Мон сказал герцогу де Немуру, а тот передал,
что «сумасшедшие из Бурбонне – самые безумные на свете (la plus grant
folie des Bourbonnais qui estoient les plus folles gens du monde)», и что некий официал из Пюи «ему сказал, что
никогда не будет мира во Франции, пока не появится король, который будет прямым
потомком Святого Людовика, а таким может быть только один из детей дома
Бурбонов (luy avoit dit qu'il n'y auroit jamais pais en France jusques
à ce qu'il y eust ung roy qui fust descendant de la droicte ligne du roy
sainct Louis et que ce serait ung des enffens de la maison de Bourbon)». (Procès,
fol. 409 vo).
[193]
См.
Помилование Эктора де л’Эсклюза,
оруженосца (Нац. Арх., ., Reg. du Très, des chartes, 33 204,
n° 38), и его показания. (Procès, fol. 100 vo ss). См. там же
показания бурбонца Гийома де ла Кюейля (Cueille), сеньора де Флорака (Florac) (fol. 72 ss), Жана Ришэ, бывшего слуги коннетабля (fol. 165 ss. и 235 ss), и допрос графа де Сен-Поля (Нац. Библ., ms. fr. 4795, fol. 28 ss).
Об интригах 1475
г., найдем интересные подробности в следующих рукописных документах: Прощение Шарля, графа дю Мэна (Нац.
Библ., ms. fr, 10187, fol. 68 vo ss); помилования Луи де Сенвиля и
Жеана Годи (Нац. Арх Reg. du
Trésor des chartes, JJ 204, fol. 18, и no 140); фрагмент
допроса Рено де Велора (Нац. Библ., ms. fr. nouv. acq. 1001, fol.
117 ss., XV-ого века, и fr. 18442, fol. 130 ss., XV-ого века); допросы
Жака де Монтама и Жеана Шардебефа. (Pap. Legrand, ms. fr. 6982, fol. 385, коп. - См. Скандальные
Хроники, ap. Lenglet, II, 117;
Mure, Ист. герцогов де Бурбон,
éd. Chantelauze, и т.д.)
[194] Procès, fol. 392.
[195] Ibid., fol. 116.
[196] Ibid., fol. 74 vo ss. и 430 vo.
[197]
Родом из Лиона, Обер Ле Вист, который
подписывался то Le Viste то de Vaily, начинал с должности поверенного в делах герцога
Шарля Орлеанского в парижском парламенте (1463). (См. dossier Le Viste aux
Pièces orig. du Cabinet des litres. Cf. Lenglet, Preuves de Commynes, III, 70).
[198]
Нельзя утверждать, что вся вина лежит
только на недовольны, так как сам Людовик XI, своими письмами из
Bois-Malesherbes от 10 августа 1474 г., поручал Жилю Фламану (Flameng),
генеральному сборщику эд, и Юге де ла Тийе (Tillaye), адвокату Шатле, провести
расследование в Оверни, в Лимузене и в Ла Марше, о некоторых злоупотреблениях,
совершенных сборщиками налогов, которые, несмотря на постановления, и благодаря
мошенническим проделкам, вымогали у жителей этих стран чрезмерные налоги. Сами
купцы, сборщики привлекают к сбору других купцов,
сдавая им в аренду свои обязанности и права, а те, чтобы не быть в убытке,
требуют неподобающие суммы, и, за неимением наличных денег, отбирают зерно,
вино, и т.д., «подло оценивая все это в половина настоящей, и жители попадают к
ним в такую зависимость, что не осмеливаются брать сукно, или другие товары, в
ином месте, чем у вышеупомянутых купцов... (à vil pris, moindre la
moityé de la valeur d'iceulx, et à ces moiens ont tenuz et
tiennent iceulx habitans en telle subgection qu'ilz n'ont osé prendre
draps ne autres marchandises ailleurs que chez lesdits marchans)». (Нац. Библ., ms. fr. 2902, fol. 6, orig. sur
parch).
[199]
Из Орийяка 28 июля (1475). (Нац. Библ., ras. fr. 2811, fol. 142, orig.) — См.
его же письмо канцлеру Дориолю, подписанное Aubert
de Vaily и помеченное той же датой. (Ibid., fol. 140, orig.).
[200] Procès, fol. 396.
[201] Procès, fol. 429 v° ss.
[202] Ibid., fol. 180.
[203] «И где бы он не оказался, поспешить взять его живым или мертвым, по крайней мере, что бы можно было предъявить его кожу и кости (Et que en quelque lieu qu'il allast on fit diligence de l'avoir ou mort ou vif, au moins qu'ilz en eussent la peau et les osz)». (Procès, fol. 346). Немур никогда не признался, что подумывал «отлучаться, потому что хотя дурные люди и распространяю слухи, король разберется и поступит по-справедливости (s'absenter, jà soit que mauvaises gens de pardeça ayent fait despieça bruyt que le roi le vouloit détruire)». Однако исповедник герцога, Бриансон, покажет на процессе, что часто с ним беседовал о переодевания, какое лучше выбрать. Так как брат советовал одежду монаха ордена францисканцев, Немур возражал, «что его сразу узнают, так как все хорошо знают, как сильно он любит этот орден (qu'il y serait trop tost congnu et que l'on savoit bien qu'il aimoit trop leur ordre)». (Там же, fol. 228).
[204] Délibération des
communautés du bourg et de la cité . (Arch. comm. de Rodez.
Commun. de M. Lempereur, archiviste de l'Aveyron.)
[205] Éd. Dupont, I, 383.
[206] «Divenres passat avian pausat lo
ceti de part lo Rey nostre senhor davant (Carlat) et avian acetiat dedins la
duc de Nemors ». (Arch. comm. de Rodez. Commun. de M. Lempereur).
[207] В том числе и Помпиньяк. Кравчий Жак де Монтама что-то заметил, но никому ничего не сказал, так, что некоторые шептались против него, «говоря, что он знал о прибытии вышеупомянутых (д'Юрфе и де Торд), и ничего не сказал; из-за чего был в опасности быть убитом теми, кто остался в Карла (disant qu'il savoit la venue des dessusdits (d'Urfé et de Tordes) et n'en avoit rien dit; à cause de quoy fut en danger d'estre tué de ceulx qui estaient dedans led. lieu de Carlat)».
[208] Ibid., fol. 116 v°. Cf. fol. 356.
[209] Он заявит на процессе, что у него не было ни ядер, ни камня, из которого можно было бы их сделать, и что пороха у него было менее 30 фунтов.
[210] Герцог утверждал, что Торд и Брезон советовали держаться как можно дольше, потому что герцог Бургундии вышел «в поле с такой силой, как никогда ранее (sur les champs en aussi grand puissance que jamais)». Они его уведомили так же, как король находится в Лионне, и у него «столько хлопот, что ни на что другое у него не хватит сил (avoit plus d'estoupes en sa quenoille qu'il ne povoit filler)», так что Пьер де Бурбон не сможет долго стоять перед Карла.
[211] Текст окончательного соглашения, заключенного 9 марта, упоминает, кроме того, среди главных капитанов, сопровождавших Пьера де Бурбон у Карла, сира де Жие (Gyé) (Пьер де Роган), монаха Блоссе (Пьер Блоссе (Blosset)), сира де ла Моранде (Morandaye) и Жана Шеню (Chenu).
[212] Он расположился лагерем перед Карла в конце февраля. Рукопись fr. 2914 в Нац. Библ. содержит современную копию с поручения, по которому генерал-лейтенант короля, «берет и помещает в свои руки все земли и сеньории герцога де Немура и поручает все сословия и чиновников (sic) оного (chargé par lui de prendre et mettre en ses mains toutes les terres et seigneuries du duc de Nemours et de pourvoir à tous les statz et officiers (sic) d'icelles)» Жану Шальмейлю (Chalmeilh), сеньору де Массабефу (Massabeuf), хранителю печатей виконтства Мюра. Это поручение было дано «при Карла, в последний день февраля в год от рождества тысяча CCCCLXXV (davant Carlat, le dernier jour de frevier l'an de grâce mil CCCCLXXV)».
[213] «Антуан де Жарри (Jarrie), оруженосец, советник и первый конюший господина де Боже». (Сент. 1483.) (Pr. de Commynes, éd. Dupont, III, 81.)
[214]
«Имея такую крепость, как каждый может
видеть и знать, довольно добрую и хорошо снабженную, чтобы держаться против
любых сил противника как угодно долго, ожидая помощь Короля, он не сделал
ничего, что противоречило бы... (Combien qu'il soit en place, comme chascun peust veoir et congnoistre,
assez bonne et bien pourveue pour tenir contre toutes puissances de gens
estranges ung bien grant temps pour attendre le secours du Roy, il n'y a voulu
faire ung seul reffuz ne contredit)».
[215] Нац. Арх., P 13631,
cote 1192. Minute sur papier.
[216]
Сканд. Хрон., ap. Lenglet, II,
130.
[217] Нац. Арх., P 13671, cote 1521. Печати исчезли, но их след видим. - Рукописи процесса содержит две копии того же текста (fol. 239 v° и 378 v°).
[218]
«Завершив осаду Жака д'Арменьяка, герцога де Немура, господа де Боже и Танги дю Шатель,
не покушались на его жизнь, как это ему было обещано, (Людовик XI) нисколько не
желая подтвердить их клятву, поспешил ее нарушить (Ayant faict
assiéger Jacques d'Armaignac, duc de Nemours, par M. de Beaujeu et
Thanneguy du Chastel, luy s'estant rendu la vie sauve à eux qui la luy
promirent, (Louis XI) n'en voullut nullement tenir la composition ny ratifier
leur foy et ne laissa pour cela à luy faire trancher la teste)» (Brantôme, éd. Lalanue, II,
219.)
[219] См. слова Базена: «Ipsum (ducem) regis legatus cum exercitu astu et dolo malo falsis, ut fama erat, pollicitationibns pellectum et temere delusum in suam ipso se dedente potestatem, suasque arces et castra direpta et bonis quibus abunde et insigniter instructa erant, nudata, ad manum et fiscum regium posuit, » и т. д. (Ист. Карла VII и Людовика XI, éd. de la Soc. d'hist. de France, II, 393 ss.) Ut fama erat, сказал Базен; Брантом, как видим, без колебания причислил Людовика к «крушителям веры (violateurs de foy)».
[220] Король отказался увидеться с заключенным, и поручил его охрану Жану Шеню.
[221] R.
Chantelanze, статья в Revue de Lyonnais, 3° série, t. I, p. 267 ss. Странно, что Paradin (Mém. de
l'hist. de Lyon, 1573,
in-fol., p. 269) отметил в ратуше «крупную деревянную решетку в виде клетки, в которую вела лестница (un gros treillis de bois en maniere de cage, lequel soustient les degrez)», сделанную по приказу Людовика XI для содержания мессира Жака д’Арминьяка.
[222] 19 июня 1476 года.
[223] Procès, fol. 274 vo. (Я не смог перевести эти слова – Прим. переводчика)
[224] Людовик XI канцлеру. Орлеан, 31 июля, у Баранта, Герцоги Бургундии, éd. 1826, т. XI, стр. 334.
[225]
«И еще … может оказаться, что парламент
ведя процесс герцога де Нему, найдет
способ его оправдать (Et encores... vouloit que le parlement congneust
du procès du duc de Nemoux, affin de trouver façon de le faire
eschapper)». (Людовик XI Сен-Пьеру, 1-ое
октября. 1476, из Lenglet, в Pr. de
Commynes, в III, 490).
[226] См. Валуа, Опись постановлений Государственного совета. Париж, 1886, т. I. Introd., стр. XXVI. По поводу предписания Филиппа Длинного некоторым королевским рыцарям (19 сентября 1317), провести суд по делу консулов Тулузы, Boutaric отмечает, что с тех пор известно два способа наказания виновных или оправдания невиновных: в обычном правосудии, и перед комиссарами. (Акты парижского парламента, 1867, II, 198). Это злоупотребление, как известно, пережило Средние века.
[227]
Комиссия, назначенная письмами, отмеченными
22 сентября 1476 г., в Нотр-Дам ле Клери, включала семнадцать членов, не считая
канцлера. Это были: Луи де Гравиль (Graville), сеньор де Монтегю (Montaigu),
будущий адмирал; Жан ле Буланже (Boulanger), первый президент парижского парламента; Жан Блоссе, сеньор де Сен-Пьер;
Бофиль де Жюж (Boffile
de Juge), вице-король Руссильона и
Серданьи; Жан и Тибо Байе (Baillet), мэтры обычных прошений отеля; Жан дю Ма,
сеньор де л’Иль; советники парламента Гийом де Витри (Vitry), Жан Авен (Avin), Жан де Фежерэ (Feugeray), Рауль Пишон, Жан Бодри (Baudry), Жан Ле Вист, Жане Пеллье (Pellieu) и Анри Клютен (Clutin);
Обер Ле Вист, докладчик и напоминатель писем королевской канцелярии, и Жак Луве
(Louvet). Для кворума, комиссаров
должно было быть не менее десяти, но фактически они никогда не были столь
многочисленны. (См. Procès, fol. 105 et passim).
О чрезвычайных комиссиях, «ставших при Людовике XI, несмотря на формальную отмену Карлом VII (1454), обычным инструментом королевской мести (devenues sous Louis XI, malgré l'abolition formelle de Charles VII (1454), l'instrument habituel des vengeances royales)», см. Picot, Ист. Генеральных Штатов, I, 445.
[228] Procès, fol. 107.
[229] Нац. Библ., ms. fr.
2895, fol. 14, impr. par Lenglet, Preuves
de Commynes, III, 490.
[230] Протоколы секретаря уголовного суда Юга Аллигре, в которых часто упоминаются пытки, которым был подвергнут сеньор де Помпиньяк, абсолютно немы на счет герцога де Немура. Таким образом, не стоит полагать, что он был в настоящей "геенне". Тем не менее, в списке вопросов, которые надо было задать Жаку д'Арманьяку, каждому из пунктов, которые надо было обсудить, предшествуют слова ante guæstionem, или ante vel post quæstionem, или in quæstione, или post quæstionem. Возможно этот список был передан комиссарам по приказу Людовика XI. (См. Copies Legrand, ms. fr. 6983, fol. 23. Неизвестный источник). Тот же том содержит, fol. 228, la copie d'un memento от 22 ноября. 1476, относительно различных свидетелей, которых король желал услышать на процессе герцога де Немура. Там же находим доказательство, что деньги на содержание герцога, заключенных и на другие расходы, связанные с процессом, собирались с земель господина де Немура.
[231] «И что наш канцлер, опасаясь, что обнаружатся дела его хозяина, графа де Даммартена, и также его самого, не заставит его умереть, и не отправит его в ад, и не узнает всей истины (Et si nostre chancellier n'eust eu peur qu'il eust descouvert son maistre le conte de Dampmartin et lui aussi, il ne l'eust pas fait mourir sans le faire gehenner et savoir la verité de tout)». (Цитированное письмо.)
[232] Часть владений Немура уже была распределена между его судьям. Так Боффиль де Жюж уже именовался самим королем графом де Кастром с 1-ого октября 1476 года, хотя дарственная была оформлена только в августе следующего года.
[233]
Вероятно в башне, именуемой Часовней (la
Chapelle), второй, начиная с северного угла
крепости. Эта башня выходила пригород Сент-Антуан. (См. план и виды Бастилии в Paris à travers les
âges, 8e
livraison, planches I et VII et page 36, fig. 34. In-fol. chez Didot).
[234] Цитированное письмо. Увидим впоследствии, что столь суровые приказы Людовика XI полностью не выполнялись.
[235]
«Первым был допрошен Пьер де Торд, который
со всей искренностью включился в процесс, и в своих показаниях, представленных
в письменном виде, указал ряд предметов, которые дают значительное знание и
понимание в данном вопросе, в котором, как видно, хорошо осведомлен, и он
может, как нам кажется, принести нам много пользы, к чему сам имеет большое
желание (Avons interrogné le premier Pierre de Tordes, qui
franchement est allé en besongne, et encores depuis sa depposition nous
a baillé par escript plusieurs choses qui donnent grant introduction et
advertissement en la matiere, en laquelle par ce que voyons il fait ce qu'il peut
et nous semble qu'il nous y peut beaucop aydier et qu'il a bonne
voulenté de le faire)». (Комиссары
королю. Париж, 6 октября (1476). Нац. Библ., ms. fr. 2895, fol. 9, orig. См. Показания Обера Ле Виста. Procès, fol. 33 ss).
[236] Этот последний доказывал свою преданность королю и заявлял « что, он всегда был верен Богу, он столь же надеется на Рай, как и святой Петр (que s'il avoit été aussi bon envers Dieu, il fust aussi saint en Paradis que saint Pierre)». Что касается Кабане, он не испугался «адского (gehenné)» пламени на первом допросе (17 октября), и хотя «обычай при суде парламента и в другом месте состоял в том, чтобы не подвергать пытке во время заморозок (la coutume en la cour de parlement et ailleurs étant de ne pas mettre en torture en temps de gelée)», из-за «неудобств (inconvénients)», которые могли бы испытать обвиняемые, с Кабанне не стали церемониться, но и «угольки под пяточки (les braies au maréchal au talon)» заставили его ни в чем признаться.
[237] Комиссары королю, от 6 октября
[238]
«И было бы удачей получить письма,
написанные монсеньору дю Мэну и другим, или денежные расчеты, о которых говорил
монсеньор де Нему, имеющиеся у
монсеньора дю Мэна, как вы узнали от Нему,
мессира Паламида и других, тогда вы
будете знать все. О чем вы его спросите, он вам объяснит все, что вам
желательно знать, как и другим... (Et semble qu'il seroit bon que escripvissiez unes lettres à mon
dict seigneur du Mayne et par icelles ou par creance luy mander que mond.
seigneur de Nemoux parle de beaucop de choses dont mond. seigneur du Mayne a
congnoissance et puisque vous avez led. de Nemoux, messire Palamides et les
autres, qu'il peut estre certain que vous saurez tout. Par quoy vous le priez
qu'il vous advertisse de tout et que vous amez mieulx le savoir par luy que par
autre)»
(Там же).
[239]
Procès,
fol. 267 ss. - Также, прежде чем
допрашивать Сен-Поля, Дориоль ему предложил ему как бы «два пути и способа
решить дело, один в узком кругу, другой – через правосудие (deux voies
et manieres de faire, l'une de douceur, l'autre de justice)». (Нац. Библ., ms. fr. 4795, fol. 28).
[240] Мне не известно, в какой части Бастилии в XV-ом веке была расположена эта комната. Позже, ее перевели в новое здание, возведенное в большом дворе. (См. Paris à travers les âges, 8° livr.). Что касается карцера герцога, он был расположен в одной из башен, возможно над совещательной комнатой.
[241] Исключено. Помпиньяка пытали несколько позже.
[242] 15 ноября 1476 г. Procès,
fol. 191 vo et 301 vo.
[243] См. мою работу Ymbert de Batarnay, seigneur du Bouchage, in-8o. Paris, Picard, 1886, p. 307 ss.
Именно Луи де
Гравилю Помпиньяк рассказал все, что знал о интригах коннетабля, и планах,
которые этот принц сообщил герцогу де Немуру. Жан Блоссе и секретарь суда Жан де
ла Бенн, укрывшись в портике своей комнаты, слышали, как заключенный раскрывает
господину де Монтегю интриги своего хозяина с герцогом Бретани, и смогли
собрать имена капитанов короля, с которыми Немур «был связан (eust bien
chevy)». (Perret, Notice
biogr. sur Louis Malet de Graville, p. 37-42.)
[244]
Кроме подземных карцеров, эти клети (их
было три, и они были уничтожены в начале XVII-ого века) слыли за наиболее
страшные камеры Бастилии. Они имели примерно по восемь футов по всем сторонам.
Состоящие из балок, покрытых толстыми железными листами, вмурованных в каменную
кладку камер, в которых находились. (См. Remarques et anecdotes
sur le château de la Bastille, etc. Paris, Goujon, 1789, sans nom d'auteur. 3
vol. in-12, t. I, p. 11).
[245] Procès, fol. 312 ss.
[246] Из
Плесси-дю-Пар, 7 января 1477 года. Procès, fol. 249 vo ss. См. fol. 398 ss.
[247] Procès, fol. 232.
[248] «Действительно, что способ наиболее медленный и извилистый, о чем вам писали в последний раз, отвечая на настойчивые просьбы в письмах о том, что, или кто, может ускорить дело (Bien est
vray que la manière de proceder fait plus retarder la chose qu'elle ne
deveroit et à ceste cause vous ay dernierement escript que nous
sollicitez souvent par lettres et que c'est la chose ou monde qui plus nous
fera haster)» (Фрагмент разорванного письма, направленного королю. Нац. Библ., ms. fr. 20491, fol. 80, orig.)
[249] Письмо Людовику XI.
[250]
20 января. На следующий день, прочитав
заключенному протокол его признаний, Дориоль, Ле Буланже, Монтегю и Бофиль,
которые это сделали, спустились в совещательную комнату, где собрались другие
комиссары. Канцлер им сообщил об признаниях герцога де Немура, и взял с них
клятву хранить тайну. (Procès, fol. 395 vo).
[251] Procès, fol. 396 v°.
[252] Procès, fol. 410 v° ss.
[253] Обервиль-ле-Пари (Aubervilliers-lès-Paris), 27 января 1477 года (нов. ст.). Тибо Байе, Рауль Пишон и Обер Ле Вист были также заменены Гийомом де Пари (Paris), Анри де Ливром (Livres), Гийомом ле Дюком (Duc) и Жаном Бушаром (Bouchart). (Procès, fol. 403 v° s).
[254] 29 января - 3 февраля. Эти заявления были сделаны в присутствии канцлера и трех комиссаров, которые уже допрашивали герцога.
[255]
Текст этого прошения, написанного «в клетке
Бастилии последним днем января (en la caige de la Bastille le derrenier
jour de janvier)», и подписанного «бедный
Жак (Le povre Jaques)», хорошо известен, и нет необходимость приводить его
здесь. Казимир Делавинь использовал большую его часть в своей драме Людовик XI, где удачно сочетаются
правда и исторические предположения. Господин де Барант напечатал это письмо
довольно приблизительно, по копии, в своих Герцогах
Бургундии (1826), т. XI, стр. 343 ss. Текст в ms. Sainte-Geneviève Lf7 самый лучший.
[256]
Procès, fol. 434 s. — Жан Ле Буланже стал президентом парижского
парламента 11 сентября 1461 года, и первым президентом 3 декабря 1471 года. Он
умер в 1482 году. (Table
des reg. crim. du parlement. Bibl. nat., ms. fr. 23781, verbo Réception. Cf. Chron, scand., ap. Lenglet, II, 164 et pass.)
[257] Esmein, Histoire de la procédure crim. en, France. Paris, 1882, in-8o, p. 18. В 1458, граф д’Арманьяк, Жан V, при рассмотрении его дела в парламенте, тоже утверждал, что является человеком церкви. От него потребовали документ о венце, и хотя он действительно оказался духовным лицом, ему было отказано в церковной привилегии, ввиду его кровосмесительной связи со своей сестрой. К тому же он носил всегда мирскую одежду, abjiciendo одежда клирика, и т.д., т.д. В другом месте генеральный прокурор короля утверждает, что каждый, кто носит «длинные волосы и длинную бороду и капюшон с большим шлыком и жакет без воротника, и который женат, не должен пользоваться привилегией церви, так как clericus neque comam, neque barbam mutare debet (grands cheveux et grande barbe et un chaperon à gros borrels et une jacquette sans collet et qui est marié ne doit pas jouir du privilège de clerc, car clericus neque comam, neque barbam mutare debet)». Прокурор парижского епископа наоборот утверждал, что только епископу следует определять, клирик ли заключенный, или нет. Брак не лишает этой привилегии, и не запрещено клирикам, находящимся в браке, носить короткое платье, длинные волосы и бороду, лишь бы только они носили венец. Как видим, этот вопрос оставался открытым. (Нац. Библ. nat, ms. fr. 21300.)
[258] Христианская Галлия (I, 74) называет этого персонажа – Maraud, а Барбаза (op. cit.) - Marald de Condom, но в рукописи процесса его именуют Manaud или Menaud. Впрочем, это имя было довольно распространено в Гаскони. Мено де Кондом умер 6 августа 1458 года.
[259] Епископы Кастра владели красивым пригородным
домом у Лаказа, на левом берегу Agout, в полу-лье от Кастра. (Barbaza, op. cit., p. 263).
[260]
Жак де Тивьеэре (Thivières), рыцарь, сеньор де Мердонь (Пюи-де-Дом),
присутствующий однажды при этой операции, засмеялся и в шутку сказал герцогу,
«что он ему напомнил пребста, и что эта прическа ему идет! (qu'il lui souvenoit d'un prebstre et
qu'il le faisoit beau veoir)». (Procès, fol. 466 v°).
[261]
Начиная с XIV-ого века, королевская власть
настояла на передаче преступления в оскорблении величества в категорию преступлений, подлежащих королевскому суду.
(Esmein , op. cit., p. 32).
[262] Procès, fol. 468 v° ss.
[263] Procès, fol. 470, и Perret, op. cit., p. 47. - У короля и правда были довольно неотложные дела на Севере. После входа его войск в Аррас (4 мая), Людовик отправился в ла Виктуар, а затем – в Перонну, в верности которой он сомневался. Там он узнал, что взволновались фламандцы, и чтобы им противодействовать, он объявил сбор ополчения, о котором было оповещено в Париже 18 мая. Камбре королем был назначен местом сбора, и солдаты подходили туда вплоть до Троицы. (Chron. scand., ap. Lenglet, II, 143.) Анонимный автор не делает размышлений о процессе де Немура, и ограничивается лишь перечислением фактов.
[264] Vallet de Viriville, Ист. Карла VII, III, 412.
[265] См. Noël Valois, op. cit.,
t I. Préface. См.
P. Fournier, Bibl. de l'École des
chartes, XLVII, 6e livr., p. 684, n. 1.
[266] Сканд. хрон., ap. Lenglet, II, 143.
[267]
См. об этом персонаже, мало уважаемом, но
«тонкого свойства (de subtil engin)»,
в Kervyn de Lettenhove, Lettres et
négoc. de Ph. de Commines. Bruxelles, 1867, in-8°, t. I, p. 335, n. 1.
[268]
«Чтобы сообщить вам новости о нас, и также
чтобы узнать, в каком составе вы собрались. И просим доверять им, как нам
самим. Дано в Сен-Кантене, XVIII – ой день июня (Pour vous dire aucunes choses de par
nous et aussi pour savoir en quel estat vous estez et si vous estes tous
assemblez. Si vous prions que les veullez croire comme nous mesmes. Donn
à Saint-Quentin, le XVIII° jour de juing)». (Procès, fol.
468.)
[269] Ibid. et Perret, op. cit., p. 47.
[270] «Родственник, наиболее близкий к нам, успевший доказать свое умение вести наши дела (Affin
que feussiez plus près de nous et que si à quelquefoiz pouryons
trouver opportunité de y aller le peussions mieulx faire)». (Procès, fol. 474).
[271] «Estre au Pont» ныне департамент Эн, кант. la Capelle. (Ibid., 474 vo ss).
[272] «В Поне (Au Pont)», 4 июня 1477. (Procès, fol. 476 v° ss). Весьма вероятно, это и есть «некоторые значительные чиновники королевства, находящиеся в различных городах и деревнях упомянутого королевства, которые должны собраться по постановлению Короля в городе Нуайоне (certains grans clercs du royaume, demeurans en diverses citez et villes dudict royaume, pour ce mandez et assemblez de l'ordonnance du Roy en la ville de Noyon)», о чем говорит Сканд. хрон. (Lenglet, II, 144.) Эта фраза, плохо осмысленная, заставила некоторых историков поверить, что Людовик XI собрал в Нуайоне нечто вроде большого национального суда.
[273] Procès, fol. 479 ss., и Perret, op. cit., p, 49. Я не думаю, что следует искать другую причину самоотвода этих трех лиц. Я уже говорил, что, хотя грамоты дарения доменов герцога де Немура были выданы только в сентябре 1477 года, вполне вероятно, что сразу после ареста, основные получатели конфискованного имущества были, по крайней мере, намечены.
[274] Так называли принятие решения об отчете. - Legrand (Hist. ms. Луи XI. Нац. Библ., fr. 6962, fol. 301 ss.) не совсем точен, когда говорит, что Немур был осужден решением от 10 июля. Речь здесь идет только о dictum. Приговор был произнесен 4 августа в Париже. И уж совсем нельзя говорить, что именно Боже, председатель и представитель особы короля, приговорил герцога к отсечению головы.
[275] Procès, fol. 481.
[276] Аррас, 22 июля 1477 г. (Procès, fol. 483 ss.)
[277] Ibid.
[278] Рукопись Святой Женевьевы не содержит текста постановления, и я не смог его обнаружить в другом месте. В ms. Doat Нац. Библ., vol. 223, fol. 42 à 46 v°, имеется копия, сделанная в 1666 году с документов, находившихся в королевских архивах замка По. Текст начинается со слов «Следует постановление и осуждение г-на Жака д'Арманьяка, герцога де Немура, зачитанное в парламенте г-ном Пьером Дориолем, рыцарем и канцлером Франции, в присутствии г-на де Боже, лейтенанта Короля, в 4 день августа 1477 г. (Ensuit l'arrest et condamnation de mess. Jacques d'Armagnac, duc de Nemours, prononcé en parlement par mess. Pierre Doriolle, chevalier et chancelier de France, en la presence de M. de Beaujeu, lieutenant du Roy en ceste partie, le 4° jour d'aoust 1477.)». Но, кажется, это больше похоже на краткий перечень вины и проступков герцога де Немура, чем на текст постановления. Впрочем некоторые фактические неточности указывают, что это не является документом официального происхождения.
[279] Chantelauze, Revue de Lyonnais, année 1866, art. cité.
[280] Это пожелание не было выполнено, так как Жан, из-за смерти своего старшего брата Жака, в 1491 году стал герцогом де Немуром, а Шарлотта д'Арманьяк вышла замуж за маршала де Жие, Шарля де Рогана.
[281] Речь идет, вероятно, о детях Жана V, графа д’Арманьяка.
[282]
Разве не стоит процитировать здесь
шести-строчную строфу грустной народной песни, которую добрый писец герцога де Немура,
священник Мишель Гонно (Gonnot), из Крозана
(Crozant) в Оверни, записал в конце сборника молитв в 1474?
«Je vois mourir, trestout mon
corps
De paour me
fait trembler la mortz ;
De grant
paour ma cher tressue
Et tout li
sens de moy remue ;
Faindre me
fait et empalir
Contre la
mort! Je vois mourir !»
(Нац. Библ., ms. fr. 916).
Каждая строчка напоминает о «бедном Жаке»!
[283]
Не стоит даже тратить сил на опровержение
гнусной басни, рассказанной Брантомом, и часто повторяемой позже, согласно
которой Людовик XI, «чтобы показать пример и устрашить детей Жака д'Арманьяка (pour
donner exemple et crainte aux enfants de Jacques d'Armagnac)», заставил двоих из них, одетых в белое, стоять
на коленях, у подножия эшафота их отца. Если бы эта легенда была в ходу в XV веке, Тома Базен, который делает из де
Немура мученика, не упустил бы это отметить. Но именно он говорит, что
заслуживающие доверие люди ему рассказывали «se vidisse magnam virorum
multitudinem et mulierum a lacrymis et gemitu minime temperare valentem pro eo,
quod tara bonus et justus princeps atque innocens periretur». (Éd. Quicherat, II, 393 ss).
[284] Éd. Dupont, II, 259.
[285] Ле Дюк и Гуньон фигурируют только в списке судей, которые находились в Нуайоне 20 июня.
[286] Puiseaux, 11 июня (1479). Lenglet, Pr. de Commynes, III, 570 ss. - Подозревая, что процесс де Немура не выявил имен всех тех, кто интриговал с покойным герцогом, Людовик XI попытался вырывать несколько новых разоблачений у прокурора дома д’Арманьяк в парламенте, Васта Сосона (Waste Sauxon). Он приказал его арестовывать, но его показания перед советом короля не дали никакого результата. Людовик XI его отпустил, но все же потребовал, что бы прокурор принес клятву на кресте Сен-Ло, что он сказал все, что знал. (16 декабря 1477(?). Нац. Библ., Reg. de Doriole cité, fol. 132). В 1497 году, Васт Сосон считается опекуном Жана д'Арманьяка. (Нац. Арх., P 13632, c. 1201).
[287] Reg. de Doriole cité, fol.
207 vo.
[288] «Proh dolor! quæ spes, esto insons penitns fuisset, ei superesse poterat consequendœ absolutionis a crimine, cujus jani et bona direpta atque prorsus adempta fuerant, et (ut plerumque fleri apud reges Francorum et sirailes tyran- nos solet) jam donata etiam ipsis forsan delatoribus, nequissimis et rapacissimis canibus palatinis... !» (Th. Basin, op. cit., éd. Quicherat, II, 393.) – Дворцовые собаки! Эпитет груб, но заслужен. Что думать, например, о следующей фразе: «Королю было угодно дать мессиру Жеану де Дайону, рыцарю, сеньору дю Люду, мэтру Пьеру Дориолю, Жильберу де Лафайету и мэтру Гийому Жерисэ (Gerisay) половину конфискации и штрафов с лиц, которых показания и процесс Жанно де Аба (Jehannot de Habas) покажут виновными в нарушении и злодействе по отношению к Королю и обвинены в преступлении против величества или иначе, и все другие, кого упомянутый процесс выявит или обвинит, исключая конфискации Монсеньоров д’Арминьяка и де Немура, от которых у них будет только то, что будет угодно Королю им из этого давать, то они и примут с благодарностью, и поручается де Серизе (Cerisay) провести упомянутую конфискацию и обеспечить письмами и документами, которые для этого будут необходимы (Plaise au Roy donner à messire Jehan de Daillon, chevalier, seigneur du Lude, maistre Pierre Doriole, Gilbert de Lafayete et maistre Guill. de Gerisay la moitié de la confiscation et amendes des personnes qui par les confession et procès de Jehannot de Habas seront trouvez chargez et coupables d'avoir forfait et delinqué envers le Roy et justice par crime de leze majesté ou autrement, et de tous autres que lesd. personnes nommées par led. procès chargeront ou accuseront, excepté de la confiscation de Messrs d'Armignac et de Nemours, dont ilz n'auront que ce qu'il plaira au Roy leur en donner qu'ilz prendront très voulentiers, et commettre led. de Cerisay pour faire la recepte de lad. confiscation et commander les lettres et acquitz qui pour ce seront necessaires)»? (Нац. Библ ., ms. fr. 20495, fol. 34. Док. XV-ого века. d.)
[289] Аррас, сентябрь 1477 г. Заверенная копия от 4 сентября 1494. s. parch. Нац. Арх., P 13722, cote 2098.
[290] Теруань, август 1477 г. Как только осмелились говорить, то есть после смерти Людовика XI, Бофиль превратился в мишень нападок Жана д'Арманьяка, епископа Кастра, который добивался, по крайней мере, половины графства. Настоящая война сопровождала судебное рассмотрение, которое велось парижским парламентом (1485-1487). См. Ист. Лангедока, 1745, V, 62; Нац. Библ., ms. fr. 21300, и Luchaire, Ален Великий, стр. 205 ss. Просто поражаешься, читая судебные речи сторон, с какой отвагой, менее чем через десять лет после событий, перелицовываются решения суда.
[291]
Аррас, сентябрь 1477 г. См. Perret,
op. cit., p. 51 ss.
[292] Аррас, сентябрь 1477 г. Нац. Арх., Mémor. reconstit. de la Ch. des comptes, P 1300, fol. 358.
[293] Аррас, сентябрь 1477 г. Нац. Арх., P 13721, cote 2016, коп. XV-ого в. Жан Блоссе, не имея детей, получил разрешение, чтобы дарение распространялось на его наследников (июль 1483 года, cote 1216). Он продал виконтство Карла Пьеру, герцогу де Бурбону, за 20,000 турских ливров (Мулен, 29 марта 1489 (ст. ст.). Нац. Арх., P 13631 c. 1192.)
[294] Нац. Библ.,
Pièces de Legrand, cop. ms. fr. 6984, fol. 428.
[295] Нац. Арх., JJ 203, n° 3.
[296] Ibid., P 1300, fol. 840 ss.
[297]
Он уступил эту сеньорию к 1492
году Жану д'Арманьяку, герцогу де Немуру, сыну Жака. (Нац. Библ., Titres,
Pièces orig., t. 95, fol. 507, doss. Armagnac.)
[298] Деп. Жер. (Нац. Арх., P 2533, fol. 211 vo)
[299]
Эмбер
де Батарне, стр. 70 Филипп де
Коммин, также получил 300 ливров ренты и все земли, которыми Жак д'Арманьяк
владел в Tournesis. (Commynes,
édit. Dupont, III, 67 ss.) - Щедрость Людовика XI распространилась и на
коллеж Шампани, именуемый Наваррским, в Париже, который имел право на 2,000
турских ливров ренты с доходов графа Шампани, он увеличил ее на 1,122 ливров.
Грамотой, данной в Конде, 7 сентября 1480 года, король повелел, чтобы эта сумма
выплачивалась бы в дальнейшем всеми владельцами земель графства,
пропорционально их доходам. (Нац. Арх., P 1300, fol. 840 ss).
[300]
Король намеревался вступить во владение
доменами Жака д'Арманьяка не в связи с договором 1470 года, а в силу
постановления от 4 августа 1477 года. (Нац. Библ., ms. Doat, vol. 223, fol. 47 ss., коп. XVII-ого века). См.
постановление парламента от 5 марта 1477 (ст. ст.). (Библ. Института. Coll.
Godefroy, portef. CXXXVII, no
8).
[301] На процессе, начатым его дядей, Жаном д'Арманьяком, епископом Кастра, против Бофиля, прокурор епископа, Ла Вакери (Vacquerie), утверждал, что вице-король Руссильона преднамеренно погубил ребенка. Адвокат Бофиля успешно защитил своего клиента от этого обвинения, вероятно не имевшего доказательств. (Ист. Лангедока (1745), V, 62 ss).
[302] Нац. Библ., ms. fr.
10237, fol. 186 ss. Pièce déjà citée.
[303] Эти сеньории, как и несколько других, не входили в пэрства и апанажи короны, оставалось доказать, что завещание покойного графа не передавало их королю Людовику XI.
[304]
Нац. Библ., Titres, Pièces orig., t. 95, doss. Armagnac, n° 364, parch. Cf. ms. Doat, vol.
223, fol. 260 ss.
[305] Нац. Арх., P 13631, cote 1187. - 19 июля 1483 года, было подписано соглашение между сиром де Гравилем с одной стороны, и несовершеннолетними, представленными сеньором де Ришбуром. За 7,000 турских ливров и некоторые второстепенные уступки, Луи Мале передал им свои права на земли, полученные по дарственной от Людовика XI в 1477 году. (Perret, op. cit., p. 53 ss.). Парламент вновь отказался зарегистрировать отторжение герцогства Немур, и Карлу VIII пришлось выдать особую грамоту. С 1485, Жан д'Арманьяк титуловался: герцог де Немур, граф де Кастр, де Пардиак и де Бофор, виконт де Мартиг (Martigue), де Шательро (Châtelleraut) и де Мюра, барон де ла Ферте-Бернар (Ferté-Bernard) и де Сабле (Sablé), сеньор де Лан (Lens) и де Конде. Излишне добавлять, что не замедлили вновь появиться старые споры, такие как процесс за Ла Марш с герцогом де Бурбоном; появились и новые, такие как спорный вопрос за Сабле и ла Ферте-Бернар с Рене д'Анжу, герцогом Лотарингии.
[306] Двумя руками – ЗА! Особенно в наше время! (Прим. переводчика)
