Том 2. Книга V.

ГЛАВА I.

Одон д’Астарак, архиепископ Оша. - Бассуе. – Легенда о Св. Фри. - Пессан. – Сен-Доде. - Архиепископы Оша. - Астанов, граф Фезансака. - Герцоги Гаскони. - Бернар Тюмапалер, граф д'Арманьяк. - Сантюль III, виконт Беарна. - Графы Бигорра. – Св. Остенд, архиепископ Оша. - Восстановление епископств Эра, База, Дакса, Лескара, Олерона и Байонны. - Восстановление церкви Сен-Мари в Оше.

Одон[1], брат Бернара, сменил Гарси на кафедре Оша в 988 г., и, в то же время, сохранил за собой свое аббатство, так что мы его будем рассматривать одновременно аббатом и архиепископом, и принимал под этим двойным титулом дарения как архиепископству, так и монастырю Это первый из наших прелатов, чью семью мы точно знаем. Он носил на гербе четвертованные поля золота и червлени – герб д’Астараков. Он занимал это место еще в 1020 г., так как в этому году он дал свое согласие на выборы епископа Барселоны в Испании, и присутствовал с тремя из членов своего совета, которые остались не известными, на Соборе в Тулузе[2], где отлучили от церкви тех, кто бросал или позволял бросать вещества, наводящие порчу, aliquem usaticum malum, в людных местах.

Едва возвратившись в свою епархию, Одон стал свидетелем дарения Раймоном де Бассуе монастырю Пессан церкви Сен-Фри[3] с землей, которой он владел, при условии, что там будет построен монастырь бенедиктинского устава. Устав нового монастыря был утвержден 3 ноября 1020 г., в правление Санчо, графа Гаскони. Бассуе, как об этом говорит его название на баскском языке (Bossoa заросли, деревья), было когда-то местностью, покрытой огромными лесами, где, по мнению друидов, жило одно из их божеств. При римлянах это божество отождествлялось с богом Марсом; Марсуле все еще напоминает нам о том времени. Время и цивилизация уничтожили часть девственных лесов; культ Св. Фри ускорил этот процесс. Сейчас не известно житие этого святого, столь знаменитого в былые времена во всей провинции. Древнейшая рукопись с описанием его жизни утеряна в начале прошлого века[4].

Согласно старинной легенде, широко распространенной в нашей стране[5], но мало правдоподобной, наш святой, сын Рабода, короля или герцога фризов, принял христианство вопреки воли своего отца, и, чтобы избежать его гнева, он ушел к Карлу Мартелу, своему дяде. В то время Карл воевал с испанскими маврами, которые, перейдя через Пиренеи, продвигались через Гасконь. Занятый в другом месте, он дал своему племяннику армию, во главе которой тот двинулся на врага. Противник стоял лагерем близ Люпиака, на тех высотах, где замок Кастельмор до сих пор напоминает своим названием о их нашествии. При виде нечестивцев, святой, воспламененный религиозным рвением и воинственным пылом, бросается на них и устраивает ужасную резню. Ничто не могло противостоять его ударам, когда Абдерам, лично подоспев во главе значительного подкрепления, навел порядок среди своих и вынудил христиан бежать. Племянник Карла прикрывает отход. Около Бассуе он ставит свое знамя, там, где позже была мельница знамени, и собирает вокруг себя большую часть своих. Начинается второй акт, столь же горячий и скорый, как и первый; но как и в первом, победа, после долгих колебаний, достается неверным. Настигнутый смертельной стрелой, которая пронзила ему бедра, храбрый, но неудачливый, военачальник умер около моста, которому его смерть дала имя Христианского моста. Солдаты, преследуемые врагом, наспех похоронили его на том самом месте, где он только что испустил последний вздох.

Долго мученик покоился в своей безвестной могиле, а когда Бог пожелал прославить его средь людей, он чудесно явил его священные мощи. Некая корова каждый день лизала камень, скрытый в густых зарослях, и хотя она не признавала никакой иной пищи, была более бодрой и тучной , чем остальное стадо. Пастухи, наблюдавшие это чудо, обратили на него внимание своих соседей. Начали рыть под камнем и нашли тело, облаченное в каску и кирасу. В тот же момент, на глазах удивленной толпы, из-под могилы начал бить родник, существующий и поныне. Ради этих чудес, святые мощи перенесли на склон соседнего холма и их поместили в мраморную гробницу, вокруг которой вскоре построили церковь, ставшую тотчас же приходской. Так как настоящее имя святого не было известно, его назвали Фри (Frix), по имени народа, давшему ему жизнь, и сменили его каску на корону, в память о его королевском рождении, которое приписывала ему легенда. Слава святого не замедлила распространиться по округе; некоторые церкви избрали его своим покровителем. Самый древний молитвенник епархии, который нам известен, посвящал ему особую мессу. В Вик-Фезансаке, где ему была посвящена кладбищенская часовня, его праздник очень торжественно, но нигде он не почитался так, как в Бассуе; этот культ пережил века. В наш скептический век, когда набожность народа, или, скорее, поэзия жизни, постепенно уходят в никуда, культ Св. Фри сохранился, и многие идут и собираются, как когда-то, вокруг его могилы, хотя ценное сокровища, которое в ней находилось, исчезло в 93 г. вместе с большей частью базилики[6].

Аббат Пессана поспешил выполнить условия дарения и начал строительство монастыря, который был закончен только при его преемнике, и где разместились три монаха, управляемые начальником в сане аббата. Аббатство, которому Бернар де Бассуе вернул это бывшее отчуждение, само было отчуждено, что было весьма распространенной аномалией в те времена; то есть наибольшая часть его доходов или, по крайней мере, часть руководства над ним, принадлежала посторонним лицам; что не мешало монастырю иметь свою общину, своих монастырских чиновников и своего собственного аббата. Такое злоупотребление было достаточно частым; оно касалось даже епископств. Некоторое время спустя, Пон, граф Тулузы, оставил своей жене епископство Альби, а Роже, граф Каркассонна, завещал своему второму сыну епископство Кузеран, а Пьеру, младшему, все аббатства, которыми он владел в графствах Каркассонн и Разес, за исключением аббатства Колне, которое он включил в часть старшего сына, своего основного наследника.

Предки графа д’Астарака, вероятно еще в те времена, когда они распоряжались всей Гасконью, то есть при Санчо Митарра или его сыне, захватили Пессан. Теперь Гийом решил передать его[7] Фортону II, аббату Симорра, и получил взамен восемь серебренных ваз общим весом в 900 фунтов. Нам не известно, почему монастырь Пессан был передан аббату Симорра, который никогда использовал этого названия, даже чтобы хоть слегка подчеркнуть свой приоритет; аббат только поставил свое имя на этом акте. За несколько месяцев до этого, тот же граф д’Астарак, по совету Дакона, своего брата, и по особому распоряжению старого Арно, своего отца, и Талезы, своей матери, и с согласия всей семьи, построил монастырь на могиле Св. Доде, и также передал его Симорру[8] в лице Отона, предшественника Фортона. Это дарение засвидетельствовано Гарси де Лабартом, преемником Одона на кафедре Оша. Тем не менее, об этом все скоро забыли, так как при подписании акта не позаботились, как говорит старая хроника, призвать внуков и для лучшей их памяти надрать им уши или надавать им пощечин. Забывчивости нет места там, где нарушена гуманность. Итак, чтобы закрепить свидетельство на века, приходилось мучить невинные жертвы. Иногда, чтобы закрепить свои решения, прибегали к подобным мерам, столь же жестоким, как и абсурдным. Новый монастырь дает нам такой пример.

После смерти Дакона, первого аббата, которого мы считаем братом учредителя, монахи больше не захотели признавать первенство Симорра и объявили себя независимыми. Их поддержал Санчо, граф д’Астарак, сын Гийома. Пон, будучи одновременно епископом Тарба и аббатом Симорра, подал жалобу архиепископу. Тот счел необходимым созвать епископов провинции: собрание состоялось в церкви Нотр-Дам Орра[9]; так в то время пока еще назывался город Тарб. Но соперники рьяно стояли на своем, посредничество епископов потерпело неудачу; только гражданское право могло устранить разногласия. Было решено, я перевожу текст, что истина должна быть доказана испытанием холодной водой, согласно обычаю страны[10]. Архиепископ собственноручно благословил воду в присутствии всего народа. Испытание закончилось не в пользу монахов Сен-Доде, которые, уступая правому делу, охотно подчинились. Сам Санчо, видя все это, снял свои требования, и возложив руку на алтарь Богородицы, подтвердил дарение своего отца на вечные времена.

Еще до этого решения, Гарси де Лабарт умер, оставив своему капитулу половину земли Рамансан[11], и имея преемником Раймона Коппá[12], которого перечень Оша обходит молчанием. Так же как и его предшественник, Раймон происходил из старинного рода графов Фезансака, так как на своем гербе он носил на золоте червленого льва. Возможно все-таки, что он принадлежал к ним только по женской линии. По крайней мере то, что среди его вотчинных владений была земля Трамблад, которую граф Эмери I дал своей сестре, выдавая ее замуж за сеньора де Пренерона (от pratoneronis), заставляет нас считать, что новый архиепископ был потомком этого брака. Едва получив святое помазание, он собрал в Даксе Собор провинции[13]. Это был первый Собор, созванный нашими архиепископами, который известен нам. Его целью было окончание длительной ссоры между монашескими обителями. Аббатство Сорде долгое время находилось в подчинении аббатству Пессан, но акт о приоритете был похищен монахом из Сорде, которого аббат Пессана сделал пономарем своей церкви, и который, бежав, нашел убежище в монастыре Пенту, где сжег документ. Ночью свеча, которой он воспользовался для этого вероломного дела, упала на его постель, и крепко уснувший монах, да и весь дом, приютивший его, стали добычей пламени. Собор осудил своих коллег, и заставил их покориться власти, которую они не признавали. Это решение просуществовало не долго, Сорде не замедлил вновь завоевывать свою независимость, и на этот раз навсегда.

Готовность, которую выказал Раймона Коппá, созывая Собор, свидетельствовала о его усердии в вопросах дисциплины. Такового же усердия он успешно добивался от окружающих. Клирики архиепископства жили по уставу Св. Бенедикта; но время, этот неумолимый враг всех человеческих учреждений, привело к ослаблению порядка и неурядицам, которые из этого вытекали. Новый устав, такой, или почти такой, какой Св. Августин предписал некогда своему духовенству, начинал проникать в Европу. Помимо новизны, это учение имело то преимущество, сто оно было лучше приспособлено к потребностям эпохи. Раймон сумел ввести его в свей епархии[14]. Ему помогал в этом набожном предприятии священник, призванный Богом, Раймон грамматист, чей мощный голос гремел тогда над Гасконью, Аквитанией и Готией (Лангедок). Астанов, граф Фезансака, который сменил Эмери, умершего к 1035 г., присоединил свои усилия и свою щедрость к усилиям и к щедрости своего дяди. Они совместно отстроили старый дом каноников, чтобы разместить там новую общину, которое приняла имя их вдохновителя. Оставалось обеспечить ее существование. Архиепископ передал ей архидьяконства Жюльяк, Саване, Англе, Арманьяк и Маньоак, с половиной всех подношений, а так же половину рынка и земель, которые принадлежали столичной церкви. Граф к этому добавил, в свою очередь, церкви Эспа и Серан (возможно Кастель-Наве), с половиной Орнезана и Сен-Кристи, и несколько других дарений. Наши читатели, без сомнения, отметили, что единственный хозяин Оша, архиепископ, дает рынок и городские территории. Дарения графа располагаются вне городских стен. Этот акт, важный для нашей церкви, подписан в 1040 г.

Шесть лет спустя, Раймону, действующему как всегда вместе с Астановом, показалось заманчивым предприятие, которое мы посчитали бы столь же легким, как и естественным, но которое, тем не менее, более чем на век породило напряжение в Оше и напоило горечью последние дни прелата. В Оша было только одно кладбище. И именно то, что организовали первые христиане около старинной церкви Сен-Жан. Когда Св. Оран и некоторые из его преемников выбрали его местом своего погребения, остальным тоже захотелось покоиться возле столь почитаемого праха, и не однократно, без сомнения, набожность прихожан щедро оплачивала последний приют. Пока в городе была только одна приходская церковь, которой руководили архиепископы, такой порядок вещей был вполне объясним. Но разделение города на приходы Сен-Мари и Сен-Оран, похоже, требовали иного. Да и само развитие, которое Ош претерпел в эту эпоху, каждый день выявляло необходимость изменения.

Раймон-Коппá, который это хорошо понимал, не стал обращать внимания ни на ропот, ни на протесты монахов Сен-Орана, и выбрал место во внутренней части города, у ворот архиепископства, так как в эти времена веры для могил была нужна не только сень креста, которая спасает и успокаивает, но еще и соседство со священным храмом, где можно было бы молиться и приносить искупительные жертвы. Он торжественно благословил выбранное место, и выдал ему индульгенцию 4 ноября 1045 г. Акт, который сохранился[15] подписан, неизвестно на каком основании, Св. Остендом, который именуется там клириком церкви Бордо. На следующий день после торжественной службы, архиепископ похоронил там свою племянницу Кандиду, дочь своего брата, и Ришарду, графиню Бигорра, жену Гарси-Арно; что, кажется подтверждает мнение, согласно которому ее муж происходил из дома д’Астарак. А иначе зачем Ришарда выбрала чужую землю, если бы не захотела покоиться около метрополии своей новой семьи, и, возможно, рядом с могилой ее супруга?

Между тем монахи Сен-Орана, чьи протесты не были услышаны в Оше, подали жалобу в Рим. Папский престол занимал тогда Лев IX, всей душой преданный бенедиктинцам, или, скорее, управляемый знаменитым Гильдебран­дом, генералом ордена, который сам будет позже увенчан тиарой. Лев принял их жалобу; и под странным предлогом, что мы не лучшие, чем наши отцы, и что, таким образом, любое нововведение опасно или, по крайней мере, подозрительно, он приказал[16] Раймону закрыть новое кладбище и вернуть все на круги своя. Но злопамятным монахам Сен-Орана этого показалось мало. Они обвинили своего верховного пастыря в невежестве и симонии, двух бичах той эпохи. Неизвестно, были ли эти обвинения на чем-то основаны. Мы не склонны допускать это, особенно что касается второго обвинения. Когда врата алтаря открыты золотом, вряд ли будешь проявлять столько набожности и, главным образом, усердия, сколько проявил Раймон. Он выкупил у двух братьев, Гарси и Раймона Арно де Панассак, церковь Сен-Маме[17] в Маньоаке. Возможно, его враги представили это приобретение, самое обычное дело в то время, как акт симонии. Папа был извещен, и без каких-либо дополнительных сведений, он принял решение о смещении[18], которому Раймон не подчинил, если верить рукописи, которая у нас перед глазами. Мы предпочли бы предполагать, что его кончина, последовавшая в это время, не позволила ему узнать о решении папы. Следует добавить, что об этой отставке свидетельствуют только документы, взятые из церкви Сен-Оран, в которых неоднократно отмечены ошибки и пристрастия. Некролог Сен-Мона об этом ничего не говорит, и рассказывает о кончине Коппá точно таких же выражениях, как и о кончине его предшественников. Он ее датирует 23 сентября. Эти печальные неурядицы надолго ушли в тень другой борьбой, совершенно иной и более важной.

В отсутствие графа Фезансака, некий граф Берланжер или Беранжер[19], захватил герцогство Гасконь, теперь неизвестно уже по какому праву, хотя Маркá считал его сыном Альдюена II и Алозии; но он не долго пользовался своим новым достоинством, так как умер в 1036 г. Эд[20], сын Гийома IV, графа де Пуатье, и Бриски, дочери герцога Гийома и сестры Санчо, последнего герцога, поспешил, согласно бывшему тогда обычаю, принять инвеституру герцогства в Бордо, в церкви Сен-Северен, и, без сомнения, в других местах, остальных земель, которые этот герцог оставил вакантными. Средние века были везде одними и теми же. То, что наши короли делали в Реймсе и в Сен-Дени, великие вассалы, а вслед за ними и остальные графы и бароны, делали это в своих соответствующих сеньориях. Эд едва успел объехать почти всю Гасконь; он был убит 10 марта 1040 г. у замка Мозе в Они, осаду которого он вел. Как и его предшественник, он не оставил потомства. После его смерти, сразу два потомка Митарра[21] начали оспаривать его наследство у Ги Жофруа, графа де Пуатье, единокровного брата Эда, но чуждого гасконскому корню. О Салической или феодальной правде никто не вспоминал, по крайней мере, нет никакого доказательства, что граф де Фезансак был в числе претендентов.

Сантюль III, виконт Беарна, выступал от имени Анжелы, его жены. Мы не знаем, какие права предъявил граф д'Арманьяк, Бернар II[22], которого за его мрачный и молчаливый характер прозвали Тюмапалер, или, скорее, Тюмопайе, и кто только что сменил Жеро Транш-Лиона, своего отца. Но права должны были быть весьма очевидными, так как он немедленно был признан претендентом. Оба родственника заключили соглашение, по которому герцогство Гаскони переходило Тюмапалеру, который, видимо, утвердил общую и полную независимость Беарна. Таким образом объясняются слова картулярия Лескара, который именует Сантюля великим господином земли (magnum dominatorem terræ). Брак Аделаизы, сестры графа Бернара, с Гастоном, старшим сыном виконта, заключенный вскоре скрепил это соглашение и объединил под одними знаменами силы обоих домов или скорее всей Гаскони. Их общий враг вскоре воспользовался их несогласованностью, чтобы захватить часть наследства, и все усилия Бернара и Сантюля не смогли прогнать его из Борделе и Ажене.

Только земли, расположенные по эту сторону Гаронны признавали власть Тюмапалера. Страна сжалась; но и в таком виде она оставалась исконной Аквитанией. Разделенная между отдельными ветвями почтенного корня, она жила свободной от любого чужеземного господства, по законам своих старинных хозяев. Выше всех сеньоров, в качестве их сюзерена, возвышался вскоре угасший дом де Фезансак, как старший в роду Меровингов. Этот порядок вещей Транш-Лион, без сомнения, защитил от внешних врагов и передал своему потомству. Его сын сумел сохранить его всего лишь на несколько лет.

Виконт Беарна был более смел или удачлив. Его прошлые успехи и новая независимость пробудили зависть Арно, виконта Дакса, внука Арно Лу, род которого неизвестен, и который уже владел этим виконтством в 980 году. Он открыто напал[23] на Сантюля под довольно легковесным предлогом. Война была вначале горячей и бурной, как и чувства, которые к ней привели. К счастью для народов, вскоре был заключен мир; но это конфликт оставил в глубине сердец тайную ненависть, которая угасла только вместе с семьей нападавшего, к габели которой она привела.

Во время первой войны, некий сеньор из свиты виконта де Дакса, который жил обычно при его дворе (около его), по имени Гарси Гиллем де Салье, явился к Сантюлю и пообещал ему собственноручно доставить его врага, или убить, если он одарит его десятинами и доходами от церкви Карес, которые герцог Гийом передал монастырю Лескар. Сантюль, не очень разборчивый в средствах, обеспечивающих его победу, с радостью принял предложение, и уверенный, что легко удовлетворит монахов[24], он предложил им пять церквей на зависимых от него землях, взамен церкви, которой домогался предатель. Но монахи не захотели согласиться на такой обмен; тогда виконт решил применить силу там, где не помогли уговоры. Он отобрал Карес у монастыря и передал его Гарси Гиллему, больше не заботясь о компенсации монастырю, которую ранее предлагал. Не известно, чем закончилась обещанная измена, но успеха Сантюлю она не принесла, как рассудительно замечает Маркá; во всяком случае хроника, которая жалуется на это насилие, не отмечает, что небо наказало виконта де Беарна, что, разумеется, она не преминула бы сообщить, если бы он потерпел поражение. Совсем иначе дело обстояло с Гарси Гиллемом де Салье, если верить картулярию Лескара. Лишившись зрения, которое вернулось, когда он торжественно пообещал вернуть Карес, он почти тотчас же забыл об обещании, был отлучен от церкви архиепископом и членами его совета, и вскоре умер от оспы. Но ни церковное наказание, ни приближение последнего часа, не пошатнули его упрямства. На своем смертном одре, он завещал церковь своей вдове и своим детям; мы обнаружим это дело при внуке Сантюля.

Позже Сантюль III, может быть как раз потому, что воспользовался предательством, погиб из-за измены[25]. Он напал на землю Суль. Жители, слишком слабые, чтобы сопротивляться открыто, прибегли к хитрости и убили его. Его смерть относят к 1058 г. Его старший сын, Гастон, которого он привлек к управлению своим государством, предшествовал ему в могиле, и Аделаиза, его вдова, залог союза между домами де Беарн и д’Арманьяк, вновь вышла замуж за виконта Роже, уже имея от первого мужа сына, названного Сантюлем[26], как и его дед.

Хотя новый виконт был еще совсем юн, он решил отомстить за убийство своего предшественника. Да и весь народы возмутился, узнав как погиб его господин. Вооружились все. Виконт де Суль, которого обвиняли в том, что он подкупил убийц, испугался за свою жизнь; он поспешил оставить землю Сулан, и укрылся в Лаведане, на границе Бигорра, где владел обширными землями. Но чтобы добраться до своего укрытия, ему пришлось пересечь Беарн. Епископ Олерона, его родственник, обеспечил его проход, и получил за свою помощь присоединение виконтства Суль, в то время зависимое от Дакса, к епископству Олерон, неотъемлемой частью которого это виконтство оставалось и потом. Так об этом рассказывает уже упомянутый картулярий, который всегда нам казался излишне пристрастным. Неизвестно, чем кончилась жажда мести беарнцев и Сантюля, их виконта, и сумели ли они отомстить за убийство.

Графы Бигорра, менее воинственные, или более миролюбивые, чем виконты Беарна, также оставили мало следов в истории. Гарси Арно, последний, о котором мы говорили, был одним из покровителей монастыря Сен-Пе де Женере, основанного герцогом Санчо; но довольствуясь только этим, он захотел быть также одним из его благотворителей[27]. Он передал ему права на отчисления с рынка в Лурде, крестьян в Адé и землю приносящую доход в тридцать хлебов и два окорока; и, чтобы обеспечить эту щедрость, он заставил Фортанера, виконта де Лаведана, поклясться, что тот не потребует никогда и ничего для своего виконтства. У него совсем не было детей от его жены, Ришарды, которую мы считаем похороненной на новом кладбище Сен-Мари д’Ош. Гарсенда[28], его сестра, стала его наследницей. Она была замужем за Роже Бернаром, графом Каркассонна и родоначальником дома де Фуа, который, кажется, имеет общий корень с домом де Комменж, и нисходит, как и он, к Азнеру, или, скорее, Лу-Азнеру, жившему в 900 году. Фродоард называет этого последнего графом Гаскони, и говорит, что он был в числе сеньоров Аквитании и Готии (Лангедока), которые пришли принести оммаж королю Раулю в 932 г., когда этот государь пересек Луару. Он добавляет, что Азнер был очень сильный, и мог поднять лошадь. Темнота окутывающая колыбель этих двух семейств, распространяется и на их первых представителей[29]. Мы можем найти лишь сухой перечень. Хорошо еще, если мы знаем их имя, имя их жен или их детей, которые принимали участие в разделе наследстве их отца, и можем перечислить их сеньории. Пусть ясный день развеет все эти потемки, и мы узнаем больше.

У Гарсенды от Роже-Бернара, умершего в 1037[30] г., было три сына и две дочери. Бернар, старший из сыновей, сменил свою мать в графстве Бигорр[31], и прославился. Роже, второй, считается обычно первым графом де Фуа. Он умер в 1064., не оставив потомства от Арнии или Арсенды, своей жены, и был сменен Пьером I[32], третьим сыном Гарсенды, который продолжил род. Обе дочери взошли на два трона Испании. Этьенетта, последняя, в 1036 г. вышла замуж за дона Гарсию, короля Наварры, а Эрмельсенда, или, скорее, Жильберж, старшая, в том же году соединилась с Рамире I, королем Арагона[33], побочным братом Гарсии. Епископ Тарба, Эраклиус, который только что сменил на этом месте Ришара I, и оба виконта Лаведана, Гарсия и Гиллем-Фор, отвезли ее к венценосному супругу.

Между тем Бернар Тюмапалер заставил признать свое главенство от Пиренеев до Гаронны. Сеньоры Лектура все еще носили титул виконтов Гаскони. Арно II уступил эти права графу д'Арманьяку по торжественному договору[34] и признал себе его вассалом за Брюллуа и Жимуа. После этого договора, дата которого неизвестна, преемники Арно никогда не титуловались иначе, как виконты Ломаня и Овийяра. Сам Арно называет себя таким образом в хартии, по которой он возвращает замок Нерак, который, как он признает, держал несправедливо по отношению к монастырю Кондома, и подтверждает дарения, сделанные этому монастырю своим предком. Между тем Бернар никогда не принимал титула герцога или принца, который носили представители старшей ветви. Он довольствовался титулом графа Гаскони, и под этим титулом отмечен в акте основания церкви в Лескаре[35], для которой он выделил землю, расположенную в … (Не возможно прочитать – Прим. переводчика). Ее строительство, обязанное почти полностью его хлопотам, связано с большим скандалом, когда ему пришлось преодолеть недовольство архиепископа Оша.

Архиепископскую кафедру в это время занимал один из тех людей, высокого мужества и благородной настойчивости, активное и смелое усердие которых торжествует над любым сопротивлением. Действие духовенства никогда не были более социальными, чем под его пастырским посохом. Остенд[36], так звали нового прелата, родился в Бордо. Еще в молодости он отказался от мира и вошел в состав духовенства своего родного города. Он еще числился там, когда присутствовал при освящении кладбища Сен-Мари. Несмотря на это участие в деятельности Коппá, когда тот, отвечая чаяньям времени, хотел наладить более совершенную жизнь, он без колебаний ушел к монахам Сен-Орана, которых его поведение, казалось бы, должно было особенно настораживать; и, удивительная вещь, именно его эти выбрали своим главой после двух или трех лет послушничества. Видимо, жизнь при новом аббате обещала привнести некое своеобразие, более значительное, чем при предыдущем. Когда архиепископ Оша умер, капитул Сен-Мари, несмотря на открытую вражду с монахами Сен-Орана, единодушно выбрал их настоятеля на столичную кафедру. Конечно, были необходимы редчайшие и неоспоримые заслуги, чтобы восторжествовать над вполне обоснованными предубеждениями и так быстро завоевывать голоса столь враждебных друг другу избирателей.

Первые же его действия показали, что следует ожидать от его епископата. Сильный своими правами, и недоступный всем человеческим сомнениям, он возобновил дело своего предшественника[37]; и вопреки булле, которую он подозревал недействительной, что позже подтвердилось, он открыл кладбище Сен-Мари и упорядочил там захоронения. Его бывшая община немедленно возмутилась, и направила двоих из своих членов в Рим. Прелат последовал за ними; но прежде, чем удалиться, он раскрыл свою душу перед алтарем Богородицы и, упав ниц перед ее изображением, он молил небо защищать его дела и пресекать намерения его противников. Молитвы были услышаны. Депутаты Сен-Орана умерли по дороге, так и не увидев вечного города, а сам он не понес никакого наказания, что подтверждает законность его претензии в глазах понтифика, получил благоприятное решение, которое, тем не менее, не было ратифицировано. Права архиепископа казались столь очевидными, что эта формальность была признана ненужной. Остенд вернулся в Ош и там с большой торжественностью провел похороны Санчо Ареа, своего пономаря. Ареа умер в его отсутствие, и в свой последний час, с упорством не меньшим, чем у их противников, он приказал временно положить его тело за церковью, чтобы прелат, возвратившись, смог бы похоронить его на оспоренном кладбище. Эта демонстрация силы уничтожила монахов Сен-Орана. Они больше не выступали ни при Остенде, ни при следующим архиепископе.

Споров о кладбище было не достаточно, чтобы оторвать Остенда от его паствы и отправить его за Альпы; более серьезные интересы призывали его в Рим. Он нуждался в поддержке понтифика, чтобы выполнять реформу, которую задумал. За два века до этого, когда Гасконь лежала в руинах, граф Гомбо принял святое помазание и объединил в своих руках управление епископствами Базá, Эра, Дакса, Олерона, Лескара, Байонны, и, возможно, даже Лектура. Ничто не разлагает так быстро, как злоупотребления. То, что в несчастье было, может быть, и оправдано, продолжалось и теперь, когда времена улучшились; религия стонала, видя нарушение правила, но и общество от этого страдало не меньше.

Церковь в те времена, благодаря своему духу, своим принципами, своим основам, была почти единственным прибежищем рабов, заполнявшим землю, так как все те, что когда-то были свободными людьми, бывшие владельцы небольших укрепленных селений, обыватели, привязанные чувством собственности к родине, все они полностью исчезли. Полное отсутствие общественных гарантий создало им невыносимое положение. После дворянина, вы находим только раба, мананта (manens, живущий), виллана (villanus, работающий на вилле). Народ как таковой еще не существовал. Духовенству предстояло породить его позже, и возвысить его своим благотворным действием. Вот общество, которое оставили варвары почти во всей Европе. Она вся была такой же в то время, которое мы описываем. Увеличение числа пастырей значило умножение гарантий слабому, бедному, всем тем, кто терпел нужду.

Остенд добился смещения Раймона Старого[38], который в середине XI века владел столькими же епархиями, как Гомбо в IX, и именовался обычно епископом Гаскони. Тем не менее, на Соборе в Тулузе, в 1056[39] г., где он присутствовал вместе с Эраклиусом Бигоррским, Бернаром Комменжским и другой Бернаром, из Кузерана, он фигурирует только как епископ Базá, видимо из опасения вызвать возмущение собравшихся. Но папа лишает его даже этого епископства, и оставляет ему только сан почетного епископа Лескара, причем эта любезность[40] оказана ему только в знак его высокого происхождения, и доверия, которым он пользовался в провинции, или, скорее, из опасения, что Раймон может сорвать канонические выборы, подготовка к которым уже велась.

По привычному укладу был нанесен сильный удар, но порядок восстановился не сразу. Раймон, племянник смещенного епископа, известный в истории под именем Раймона Молодого, чтобы отличать его от дяди, удержал в своих руках[41] епископства Базá, Дакс и Байонну; но скоро он отдал оба последних и сохранил только Базá. В Даксе его сменил Макэр[42], аббат Сарамона, который совсем молодым вступил в монастырь, и который прославил епископскую кафедру своей набожностью, верностью основам и, главным образом, отеческой заботой о бедняках. Он горячо выступал против симонии, и сумел, несмотря на свою твердость, завоевать уважение и дружбу сеньоров и дворян, первых организаторов и, главным образом, горячих сторонников беспорядка, который они использовали в своих интересах. Но его епископство слишком не долго служило на благо церкви. Оно длилось всего лишь два с половиной года; его похоронили в церкви Сен-Венсан, и, вероятно, именно его могилу покрывала широкая высеченная плита, которая лежит теперь в основании этой церкви.

Его преемником стал Грегуар[43], аббата Сен-Севера. Он, рожденный у наших соседей, был пострижен в Клюни, и долго жил под присмотром Св. Юга. Санчо, герцог Гаскони, попросил его у его прославленного наставника, чтобы поручить ему монастырь Сен-Север; но едва тот принял руководство, как монастырь стал добычей огня. Грегуар отстроил его заново, с непривычным великолепием. Он сделал больше, чем восстановил и украсил стены; он изменил дух монастыря и возродил в новом блеске монашеские достоинства. Благодаря эти успехам, он был призван в Дакс. Но монахи, не желавшие потерять его окончательно, захотели что бы он сохранил и сан их настоятеля. К своему двойному достоинству он вскоре присоединил епископство Лескар, так как после смещения Раймона Старого не нашли никого лучше его, кто мог бы восстановить эту епархию. Позже, оставшись в Лескаре, он отказался от кафедры Дакса.

Забот о новой епархии и его аббатстве было не достаточно его усердию. Тронутый судьбой христиан Испании, он собрал войска и пересек Пиренеи, спеша к ним на помощь. Прежде чем оставить Францию, он призвал из монастыря Сен-Пе де Женере, в то время зависимого от Лескара, двух замечательных монахов, Одона д’Эпуей и Бернара де Ба. Одного он назначил прево, а другого архидьяконом своего собора. Он отсутствовал три месяца. Тяжесть похода и зной жаркого климата окончательно подорвали его силы. Он умер в 1072 г., отмеченный годами и заслугами. Картулярий Дакса, между тем, обвиняет его в том, что он не уделил должного внимания Сулю. Но в той же степени его можно было бы упрекнуть во всех потерях церкви в ту эпоху[44].

Эраклиус, архидьякон Суля, сын Бергона-Лу де Жанюта, обратился к Лу-Анеру, виконту д’Олерону, который был женат на его матери, и попросил его сделать все от него возможное, чтобы присоединить к епископству Олерон кварталы Гаран и Ревезек, где теперь возвышается город Совтерр. Виконт вначале заявил о некоторых затруднениях в таком деле, но, скорее всего, он пытался использовать свое положение. Он сообщил об этих просьбах Гийому д'Оргону, аббату Сорда и архидьякону Дакса, и предложил их отклонить, если Гийом достойно оплатит его решение. Но так как тот не проявил особой щедрости, Лу-Анер принял сторону архидьякона Суля и, получив от него, среди других подарков, двух великолепных лошадей, вынудил церковников этих двух кварталов признавать верховенство епископа Олерона. Лу-Анер вскоре умер, а его виконтство было объединено с Беарном, из которого оно когда-то было выделено.

Епископа Олерона, в пользу которого было совершено это насилие, звали Этьен. Пьер, вышедший из Сен-Севера, как и Грегуар, был в Эре, и, вероятно, Жан в Лектуре; у Бигорра, Комменжа и Кузерана уже давно были их пастыри, и только Байонна была вынуждена дожидаться восстановления своей кафедры. Церковь была разрушена и все владения, которые от нее зависели, были в руках виконтов де Лабур, происхождение которых не известно, как не известно происхождение и соседних с ними виконтских семейств.

Остенд считал, что только Раймон Молодой способен добиться восстановления. Он предложил ему взять на себя епархию столь жалкую и всеми забытую, и присоединить, таким образом, сан епископа Байонны[45], к сану епископа Базá. Это объединение уже существовало само собой за несколько лет до этого. Канонические законы в то время дремали, но Св. Остенд разбудил их. Раймон был должен пересечь Альпы и предоставить папе доводы, почему требуется это исключение. Николай II, который занимал кафедру Св. Петра, предупрежденный архиепископом, дал свое разрешение синоду Латрана. Планы Остенда осуществились. Раймон был рад вернуть церкви Байонны все ее права. Виконт Фортюне-Санчо и Лу-Санчо, его брат, торжественно отказались от того, что силой захватили их предки.

Но не всегда сердца сеньоров были столь же покорны голосу справедливости и религии. Почти вся жизнь Остенда прошла в постоянной борьбе с ними. Тем не менее, в начале своего правления, он нашел благоприятный отклик со стороны Астанова или Гийома Астанова, графа де Фезансака. Церковь Сен-Мари была бедной и маленькой, Остенд перестроил ее, значительно расширив[46]. Астанов, помогая ему в этом деле, передал для такого случая три конкады[47] земли по соседству со своим замком в Оше. Его примеру последовали несколько горожан. Особо надо отметить Санчо-Бега и Гуазен, его жену, которые передали свои владения на условии ежегодной мессы[48].

Граф и архиепископ объединялись еще чтобы увеличить дом каноников, ставший слишком тесным, с тех пор, как все каноники стали жить под одной крышей, и вместе строили монастырь. Наконец, Астанов поддержал архиепископа в его конфликте с монахами Сен-Орана; но он вскоре умер, а его сын Эмери II, по прозванию Фортон или Фор[49], не наследовал его чувств. Бернар д'Арманьяк, сюзерен Гаскони, завистливый к его власти, как это обычно бывает с недалекими умами, был не менее его настроен против Остенда. Когда представился случай досадить ему, граф не преминул им воспользоваться.