Том 2. Книга VII.

ГЛАВА III.

Епископы Сен-Бертрана. – Гарсия де Лор, один из них, переходит в Ош. - Графы де Фуа и де Комменж, и виконт де Беарн покоряются Церкви. – Гийом сменяет Гастона в виконтстве Беарн. – Его жестокость. – Петронилла, графиня де Бигорр, выходит за Ги де Монфора. – Жеро, граф д'Арманьяк, приносит оммаж Симону – Альбигойские войны. – Смерть Симона де Монфора. – Осада Марманда. – Смерть Ги де Монфора, графа де Бигорра. – Смерть Жеро, графа д'Арманьяка. – Его преемники. – Смерть графов де Фуа и де Комменжа. – Законодательство Беарна.

Гарсия[1] совсем молодым постригся в монастыре Сен-Пе-де-Женере, был замечен там благодаря своей набожности, и был избран аббат около 1183 г. Он достаточно долго управлял этой обителью, когда был призван на кафедру Сен-Бертрана, где недолго задержались Спараг и Адемар. Помазан он был в 1210 г. Некоторые хартии Боннефона говорят о нем в 1212 г. и в 1213 (апрель). Таким образом, отстранение Бернара де Монто, о котором больше нигде не упоминается, произошло после этой даты. Именно Гарсия в сражении при Мюрé явил один из наиболее блестящих воинских подвигов своего века, подняв реликвию истинного креста, которая хранилась у Фулька, епископа Тулузы, он обратился к окружавшей его армии графа де Монфора[2]: «Ступайте во имя Христа; я буду молиться за вас и я обещаю вам, что в судный день те из вас, кто погибнет в этом благородном сражении, получит вознаграждение и славу мученика и избегнет чистилища, лишь бы только он чистосердечно покаялся или, по крайней мере, принял бы твердое намерение поведать священнику, после битвы, свои грехи, которые он раньше скрывал».

Едва он занял новую кафедру, как поспешил на Собор в Монпелье, созванный 7 декабря 1214 г.[3] Робером де Курсоном, куда, кроме архиепископа Оша, были приглашены архиепископы Буржа, Нарбонна и Бордо, вместе с епископами, аббатами и архидьяконами четырех провинций. Там, в качестве государя и монарха страны был избран Симон де Монфор, и Собор направил в Рим архиепископа Эмбрена и нескольких духовных лиц, чтобы просить папу утвердить эти выборы.

За несколько месяцев до этого (18 апреля[4]), графы де Комменж и де Фуа, разбитые при Мюрé 13 сентября 1213 г., покорились кардиналу Беневенто; они отрекались от любого учения, противоречащего основам Церкви, и поклялись на святых реликвиях, на святом причастии и на истинном кресте, не только не потворствовать еретикам, но всячески бороться с ними и с рутьерами, и принять покаяние и дать возмещение, какое от них потребуют, за те проступки, которые они совершили, и из-за которых они были отлучены от церкви. Их обязали, кроме того, передать в руки кардиналу, первого – замок Салье, а второго – замок Фуа со всеми землями, которые легат решит взять. Наконец, они давали свое согласие на то, что замки, которые они должны были передать легату, будут конфискованы в пользу римской церкви, а сами они будут объявлены отлученными от церкви и клятвопреступниками, если они хоть в чем-то нарушат свои обещания.

Виконт де Беарн, который лично не участвовал в сражении при Мюрé, но который посылал туда свои войска, покорился еще раньше. Собор в Лаворе обвинил его[5], помимо всего прочего, в том, что он выступал вместе с еретиками против Крестоносцев, что он оказывал помощь тулузцам при осаде Кастельнодари, что он нанес ущерб церквям и духовным лицам, перечень которых всем известен, что он укрыл у себя убийцу Пьера де Кастельно, что он имел ранее и имеет до сих пор под своим командованием рутьеров; наконец, в прошлом году, при его попустительстве, некоторые из них вошли в кафедральный собор Олерона, где совершили ужасное кощунство. Они перерезали веревку, на которой висел сосуд со святым причастием, и рассыпали по земле священное тело Спасителя. Эти обвинения перевесили благосклонность понтифика и свели на нет все усилия Педро Арагонского защитить Гастона; вскоре его виконтство Брюйуа было захвачено. Симон де Монфор, одержав победу, двинулся на Бигорр и начал осаду замка Лурд; но встретив там сопротивление более мощное, чем ожидал, он был вынужден уйти, не пытаясь еще что-нибудь предпринять.

Успех не усыпил опасений Гастона; он вновь умоляет о прощении; граф де Комменж просил о том же. Иннокентий поручил их кардиналу Беневенто. 20 января 1214 г., он направил ему следующее бреве[6]: «Хотя проступки этих знатных людей, графа де Комменжа и Гастона, очень серьезны и значительны, тем не менее врата Церкви не должны быть закрыты перед тем, кто смиренно в них стучится, и мы, полагаясь на ваш здравый смысл, поручаем вам, получив от них убедительный залог, который вы определите сами, принять их в лоно Церкви и подчинить их воле Божьей, что вам необходимо сделать, ибо это советуют осторожные люди».

Провести церемонию прощения Гастона, кардинал поручил Бернару де Морлá, епископу Олерона[7]. Вернувшись в лоно Церковь, виконт захотел возместить весь ущерб, который он нанес прелату и его капитулу за время своего сближения с еретиками. Он передал им людей и все права, которыми он владел в Сен-Мари и Катроне. Акт дарения был подписан в Монане, некогда бывшем римским лагерем, а теперь ставший городом Сулем. Уже в 1209 г. он передал им десятину с Совтерра, города, соседнего с Монаном, и даровал им привилегию принимать без его разрешения десятины и другие церковные права от его вассалов. Гастон мало прожил после своего примирения с Церковью; он умер в первые месяцы 1215 г., не оставив детей. Его государства по праву принадлежали Гийому Раймону, его брату. Тем не менее, его признание претерпело некоторые затруднения. Раймон Гийом намеревался принять правление по праву своего рождения, тогда как беарнцы, привыкнув за три поколения избирать своих сеньоров, хотели, что бы он дождался своего избрания ими[8]. Чтобы преодолеть сопротивление, Гийом заключил оборонительный союз с Петрониллой, которая уже год как овдовела; но ни этот союз, ни надменное и угрожающее поведение Гийома, не запугали беарнцев. Они готовы были до конца защищать то, что считали одним из наиболее важных своих прав, и конфликт продолжился.

Гийом с детства отличался жестоким нравом. Именно он лежал в колыбели со сжатыми кулаками – печальное предзнаменование, которое остановило депутатов Беарна, и которое не замедлило подтвердиться. Бернар, архиепископ Таррагоны, осыпал его подарками и дал ему в жены свою племянницу; но прелат посчитал себя в праве потребовать от него принесения оммажа за несколько вотчин, зависимых от его церкви. Высокомерная душа молодого сеньора была так возмущена этим требованием, что он не побоялся греха поднять свою кощунственную руку на дядю, вдвойне для него священ­ного. Убийство сопровождалось такими ужасными подробностями, которые встречаются только во времена варварства[9]. Булла сохранила рассказ об этом. Скрывая свои черные намерения, Гийом, от имени жены, пригласил Бернара приехать в Жиронну, чтобы обсудить с нею важные дела. Ничего не подозревая, прелат двинулся в путь, а предатель поспешил ему навстречу, и поразил его столь точно, что пронзил его вместе с его мулом. Рана была смертельна, тем не менее он нанес еще три, и, добавляя безбожие к варварству, помешал своему дяде исповедаться перед своим капелланом, пока тот призывал жертву простить своего убийцу. Прелат испустил последний вздох, и Гийом удалился, но его жажда мести все еще не была удовлетворена. Он вернулся к трупу и начал глумиться над ним, топча его конем и пронзая копьем, он раскроил ему череп, так что все вокруг было забрызгано его мозгами.

Об этом подлом убийстве сообщили королю Арагона, но этого государя и его супругу известие взволновало не больше, чем если бы Гийом зарезал барана или теленка. Столь холодное равнодушие или, скорее, демонстративный отказ в правосудии, возмутил понтифика. Он поразил отлучением от церкви виновника и его сообщников, и призвал вассалов таррагонской церкви выступить против них как против поганых Сарацинов. Он даже пригрозил своими карами королю и королеве Арагона. Убийца не осмелилась сопротивляться главе Церкви и поспешил в Рим вымаливать прощение.

Он получил прощение при условии тяжелейшей епитимьи: как только он возвратится в Каталонию, ему следовало немедленно отправиться в город Таррагон. Едва завидев стены города, он должен был спешиться и продолжить свой путь босым, в одной рубашке, с веревкой на шее и с розгами в руке. Войдя в город, он должен был в каждой церкви, которая встретится ему по пути, претерпеть порку от одного из священников. Добравшись наконец до собора, ему следовало смиренно просить прощения у капитула и архиепископа, преемника его жертвы, принести отвергнутый им оммаж и передать им ренту со своих земель на сумму в тридцать ливров. Так как он получил крест из рук понтифика, ему предписывалось, кроме того, отправиться за море, снарядив за свой счет десять рыцарей и тридцать хорошо вооруженных лучников, и в течении пяти лет вести там войну с Неверными. Но покаяние этим не ограничивалось: каждую пятницу он должен был питаться только хлебом и водой, так же и во все годовщины того дня, когда он совершил свое преступление. Кроме того, в дни годовщин он должен был кормить по сто бедняков и выдавать им льняную одежду. Он должен был соблюдать строгий пост от Великого Поста до Филиппова поста и по всем понедельникам и средам, если только он не предпочтет в эти два дня кормить пятерых бедняков, или если он не будет сражаться с Неверными. Наконец, он должен был до своей поездки в Святую Землю и после своего возвращения, носить на своем теле власяницу, которую он мог снимать только в исключительных случаях. При этом римский кардинал предоставил епископам провинции право смягчить епитимью, если они сочтут ее слишком суровой. Каково же было выслушать этот приговор надменному сеньору, которого самое незначительное требование формального подчинения приводило в ярость, принять условия столь суровые и столь унизительные, но в те времена не пренебрегали распоряжениями Церкви. Гийом подчинился; однако, он отложил на неопределенное время поход за море. Найти повод для этого не составило большого труда.

Петронилла, графиня Бигорра, его невестка, готовилась вступить в новый брак[10]. Не прошло и нескольких месяцев после смерти Гастона, как она, забыв о трауре по мужу, отдала свою руку дону Нунно или Нуньо, графу Сердани, племяннику Педро Арагонского и внуку Альфонсо II. Брак был заключен с таким торжеством, что нельзя было предположить о его чрезвычайно скором распаде; но почти тотчас же Нуньо и Петронилла, ссылаясь на степень родства, запрещенную церковными законами, и то ли повинуясь чувствам истинной веры, то ли используя религию лишь как повод, а на самом деле испытывая друг к другу взаимное отвращение или неприязнь, они охотно расстались, не дожидаясь осуждения Церковью.

Некоторые писатели[11] предполагают, что Симон де Монфор приложил руку к этому разводу. Опасаясь, что новый граф поддержит Раймона Тулузского, как это было с его предшественником, вождь Крестоносцев воспользовался, как они считают, услугой преданного ему духовенства, чтобы посеять в душе Петрониллы сомнения в законности ее брака, что и привело таким образом к разводу, противоречащему правилам или, по крайней мере, достаточно необычному, так как ему не предшествовало никакое каноническое осуждение; вопрос об этом даже не возникал. Эти предположения впоследствии часто подчеркивались сторонникам Беарнского дома, но нам они кажутся совсем необоснованными. Да, родство имелось, все это признают. Но было ли это родство в запрещенной степени? Рассматривался ли тогда этот вопрос; было ли это оговорено при подготовке к браку, или в каком-либо юридическом решении? И конечно, присутствие почти всех епископов провинции, освятивших и благословивших третий брак графини, должно снять все сомнения. Вряд ли при Иннокентии они осмелились бы столь дерзко нарушать Каноны. Мы не считаем более обоснованными подозрения, которые приписывают Симону де Монфору; никакие доказательства, никакие документы, их не подкрепляет.

Симон в то время был на пике триумфа. Жеро, граф д'Арманьяк, посчитал себя обязанным покориться обстоятельствам и признать права победителя. Возможно он опасался, что из-за его ссор с архиепископом Оша его причислят к тем сеньорам, против которых было направлено оружие Крестоносцев; или, скорее, высокомерный и заносчивый перед слабой и безоружной Церковью, он сделался угодливым и слабым перед лицом мужества и силы, и опустился до акта вассальной зависимости, примера которого никто из его предков ему не давал. 8 июня он подписал в присутствии Людовика, сына Филиппа-Августа, акт, который мы приводим[12].

«Я, Жеро, граф Фезансака и Арманьяка, без принуждения, но свободно и охотно, от своего имени и от имени всех своих наследников, приношу оммаж вам, сеньор Симон, граф де Монфор, и вашим наследникам, за графства Фезансак и Арманьяк, и виконтство Фезансаге, и за все то, чем я владею в Маньоаке, за исключением того, чем я владею в городе Оше и его аллодах, в замке и аллоде Жеген, и в городах и аллодах Вика и Ногаро, которые принадлежит церкви Оша. Я приношу вам и вашим наследникам клятву верности против всех людей. Всякий раз, когда мои наследники и я будем востребованы вами, Амори, вашим сыном, Ги де Монфором, вашим братом, или иными вашими близкими, мы присоединимся к вам и будем следовать за вами по всей провинцией Оша и даже по ту сторону Гаронны в епископствах Тулузы и Ажана. Если случится, что вам предстоит принять сражение в чистом поле или начать осаду какого-либо из ваших городов, замков, городков или крепостей, расположенных по эту сторону от Монпелье, и как только вы обратитесь к нам, мы поспешим к вам на помощь. Я приношу клятву на святом евангелии, что преданно выполню все эти обещания. И я, Симон, граф де Монфор, предоставляю вам, Жеро, граф Фезансака и Арманьяка, и вашим наследникам, в вотчину и владение вышеупомянутые графства и виконтство со всеми землями, перечисленными выше».

Епископ Каркассонна и архиепископ Оша утвердили эту клятву, но при этом архиепископ позаботился о том, чтобы не были нарушены права метрополии. Графа сопровождали Арно, его брат, Бернар-Журден де л’Иль, Одон де Монто, Одон де Пардайян, Жеро де Казобон и Гийом Виталь д'Эньян, Guillermi Vitali de Agnan. (Перешедший в Монтобан).

Симон де Монфор был слишком умелым политиком, чтобы не попытаться присоединить к своему дому графство Бигорр. Рука графини Петрониллы была свободна; он попросил ее для Ги, своего второго сына, и получил ее. Он оставил Тулузу на Праздник всех святых, направился в Сен-Годан, а оттуда в Тарб, где в следующее воскресенье и был подписан контракт (1216[13]). Арно де Биран, который все еще занимал кафедру этого города, Гийом, епископ Комменжа, Санш Кузеранский, Бернар Олеронский, Жан Эрский, Пьер, аббат Клерака, Одон, аббат Сен-Пе-де-Женере и Арно из Сен-Савена оказался там же. Петронилла передавала в качестве приданного своему мужу графство Бигорр и виконтство Марсан, и при этом подтверждала их наследование детьми, рожденным от этого брака. Ги, со своей стороны, оставлял жене все земли, которые выделит ему его отец, и которыми после нее должны владеть их общие дети. Помимо этих наследственных земель, была оговорена вдовья часть в размере пяти тысяч марок. Ги предоставил Петронилле и ее баронам в качестве pleiges или гарантов герцога, своего отца, и Амори, своего старшего брата, а графиня указала четырех из своих баронов: Раймона Гарси де Лаведана, Комтебона д’Антена, Бернара де Кастельбажака и Арно-Гийома де Барбазана. На следующий день, после того как брак был торжественно заключен согласно обрядам Церкви, сеньоры Бигорра и горожане Тарба принесли, по приказу Петрониллы, клятвы своему новому графу, но при этом и его заставили поклясться в том, что он будет править согласно добрым и славным обычаям страны. Несколько дней спустя в Тарб прибыл архиепископ Оша и скрепил контракт своей печатью в знак того, что за любое нарушение какого-либо из его условий виновный будет держать ответ перед ним.

Симон и новый граф вскоре отправились осаждать замок Лурд, по-прежнему находящийся в руках их врагов[14]; но гарнизон защищался с такой стойкостью, что они были вынуждены отказаться от этого предприятия. Сантюль, граф д’Астарак, сражался рядом с ними; не довольствуясь борьбой против альбигойцев, он, воспользовавшись кратковременным спокойствием, воцарившем на Юге, пересек Пиренеи и поспешил на помощь Альфонсо; он пожал новые лавры в день Лас-Новас-Толозанас[15], где 6 июля 1212 г. христиане одержали полную победу над Неверными. Возвратившись во Францию после этого триумфа, он предложил свою шпагу де Монфору и сопроводил его к Лурду.

Крестоносцы были более удачливы в другом месте. Все склонилось перед их оружием, когда жители Тулузы, недовольные чрезмерной строгостью, воцарившей в городе, призвали старого Раймона, который обратился за помощью к графу де Комменжу, Роже Бернару, сыну графа де Фуа, и нескольким другим сеньорам. Он переправился вброд через Гаронну у мельницы Базакль, незаметно вошел в город и захватил его 13 сентября 1217 г. Графиня де Монфор оказалась в замке Нарбоннé вместе с графиней де Бигорр и своими детьми. Ги, который сражался под Каркассонном, узнав об опасности, грозившей его семье, поспешил на помощь. Намереваясь сходу захватить город, он предпринял две безрезультатные атаки. Осознав их тщетность, он обратился с мольбой о помощи к архиепископу Оша и графу д'Арманьяку[16].

До сих пор Жеро не участвовал в боевых действиях. Он без сомнения воздержался бы и на этот раз, но быстро понял, что это не тот случай, и поспешил явиться со своими войсками. Симон де Монфор, занятый борьбой с молодым Раймоном на берегах Роны, поторопился, в свою очередь, заключить перемирие и вернуться к Тулузе, где предпринял новую атаку, еще менее удачную, чем две первые. У Ги, его брата, были пронзены оба бедра копьем, пущенным графом де Комменжем, и Ги де Бигорр также был опасно ранен[17]. Архиепископ Оша пришел во главе подкрепления, собранного с большим трудом; население Юга весьма неохотно соглашалось поддерживать Монфора. Солдаты, которых привел архиепископ, воспользовавшись неудачей, отказались воевать и разошлись по домам.

Симона это не смутило, просто он отказался от штурма и начал длительную осаду; одновременно с этим ему приходилось тщательно следить за страной, оказавшейся под его господством. Он не был уверен в верности ему жителей Монтобана. Чтобы удержать их в повиновении, он потребовал от них предоставить ему заложников, и направил к ним сенешаля Ажене и епископа Лектура[18], Арно, избранного в 1215 г. Эти предосторожности возмутили жителей. Они тайно обратились к графу Тулузскому и пообещали захватить прелата и рыцаря, и передать их ему, если он окажет им поддержку. Раймон тотчас же выделил им пятьсот латников. На рассвете их тайно ввели в город, где они захватили городские площади и окружили дома, в которых жили посланники Симона. Они начали обкладывать дома деревом, готовые поджечь их, если им не удастся захватить вышеупомянутых лиц; но французы, которые размещались в разных точках города, пробудившись от шума, поспешили воору­житься, напали на заговорщиков, заставили их отступить и освободили епископа и сенешаля. В своем ожесточении они предали город пламени и грабежу.

Эта попытка насторожила Симона в отношении л’Иль-Журдена, граф которого вначале выступал на стороне Раймона, своего шурина, но позже был вынужден подчиниться Крестоносцам. Город был помещен под секвестр[19] и передан графу д'Арманьяку, Роже, его брату, Аннессансу де Комону, и Отону де Монто, которые обязались хранить его для графа де Монфора до Праздника всех святых, и выступили гарантами на этот период преданности графа Бернара и жителей. Это обязательство было подписано под стенами Тулузы 18 декабря 1217 г. Осада этого города затянулось на всю зиму. Когда весной подошли новые войска, Симон усилил натиск, но 25 июня 1218 г. его поразил камень, брошенный со стены. Он успел лишь вручить свою душу Богу и умер. Так погиб с оружием в руках, прославленный на все христианство своими подвигами, один из величайших капитанов, которыми гордится Франция. Ни один из историков не отказал ему в качествах, которые выделяют героев. Некоторые обвиняют его в честолюбии и фанатизме. Что касается нас, не решившихся подробно остановиться на борьбе, которая столь сложна, что невозможно ее оценить беспристрастно, нам остается лишь сожалеть, что сочувствуя судьбе побежденных, мы не смогли защитить от враждебных нападок память о его победах.

Эта смерть изменила расстановку сил и привела к распаду католической армии. Некоторые принесли клятву Амори, старшему сыну Симона, другие остались в нерешительности или перешли под знамена Тулузы. В условиях такого разброда Амори, оставленный большей частью Крестоносцев, был вынужден ограничиться лишь защитой завоеваний отца. Достаточно было молодому Раймону лишь появиться в Ажене, чтобы все сенешальство изъявило ему свою покорность. Кондом, Марманд и Эгийон поспешили открыть ему свои ворота[20] и прогнали гарнизоны, размещенные там графом де Монфором. Граф де Комменж также собрал войска, и во главе их возвратил все области, которые были захвачены у него в течение Крестового похода. Каждый день приносил новые потери, и несмотря на усердие и деятельность прелатов, оставшихся верными семье покойного предводителя, победа Раймона Тулузского была уже близка, но на помощь Амори пришел Людовик, старший сын Филиппа-Августа. Он в это время осаждал город Марманд, где командовал граф д’Астарак.

Сантюль не довольствовался тем, что оставил Крестоносцев после смерти Симона; он помирился с графом Тулузским, и взял на себя оборону Марманда. Везиан, виконт де Ломань, Аманье де Бюглон, Арно де Бланкфор, Гиро де Саматан, Гийом-Арно де Танталон и некоторые другие сеньоры захотели разделить с ним опасность и заперлись там вместе с ним[21]. Присутствие французского принца и блестящей, многочисленной армии[22], которая собралась под его знаменами, не поколебало их мужества; они осмелились противостоять штурму: но что могла сделать кучка храбрецов, защищенных наполовину разрушенными стенами, против столь значительной силы? При первой же атаке Людовик захватил часть внешних сооружений. Осажденные, понимая, что любое сопротивление бесполезно, предложили сдать город при условии сохранения им жизни и личного имущества; но противник настаивал на безоговорочной капитуляции.

Их требование было непреклонно, и осажденные опасались, что победители, ссылаясь на оскорбление, нанесенное короне Франции, злоупотребят победой. Но иного выхода у них не было. Гарнизон вышел из города и расположился перед палаткой Людовика, где собрались его ближайшие соратники, чтобы решать судьбу побежденных. Епископ Сента требовал смерти Сантюля; графы де Сен-Поль и Бретонский, напротив, высказались в его пользу. Разгорелись споры, и тогда слово взял Жеро Делор, архиепископ Оша. Никогда еще уста священника не произносили слов более благородных и более христианских; ну почему они были столь редки во времена этой горькой войны! Мы приводим, вслед за г-ном Дюмежем, документ той эпохи: «Пощады! добрый сеньор король, если право существует, граф и его люди не умрут и не погибнут, так как он не является ни еретиком, ни неверным, ни отступником: напротив, он был предан кресту, и выполнял все его законы, и хотя он иногда дурно относился к Церкви, он, тем не менее, не стал еретиком и ни в чем не погрешил против веры. Церковь должна со всей добротой принять побежденных грешников, чтобы души их не были ни смущены, ни потеряны. Подумайте, кроме того и о том, что Фулько заключен в Тулузе, и если вы осудите графа, Фулько будет повешен. Добрый сеньор архиепископ, поверьте, добавил Гийом де Рош, граф не должен погибнуть; он будет обменен на Фулько[23].

Произошел не только упомянутый обмен, но и весь гарнизон, переведенный вначале в Пюилоран, получил свободу в обмен на освобождение солдат, взятых молодым Раймоном в недавнем бою. Город Марманд был менее счастлив, чем его гарнизон: необузданная солдатня, ворвавшаяся туда, пока шло обсуждение, не щадила ни возраст, ни пол, и резала все, что попадало под руку[24]. Эта резня огорчила, как говорят, королевскую душу Людовика; тем не менее он двинулся к Тулузе, осаду которой начал 6 июня 1219 г. Молодой Раймон собрал там цвет своих рыцарей. Кроме графов де Комменжа и де л'Иль-Журдена, виконта де Ломаня и молодого Роже-Бернара де Фуа там были многочисленные Ное, Монто, Лабарты, Монтю, Вильнёвы, Дюбарта и еще множество славных имен[25], часть из которых утеряна. Все поклялись до последнего защищать доверенные им участки. Север выступил против Юга; по крайней мере на этот раз Юг восторжествовал. Численное превосходство было побеждено упорством и мужеством. Видя тщетность своих усилий, Людовик снял осаду после ста сорока пяти дней беспрестанных боев; он удалился с такой поспешностью, что бросил все свои машины. Этот отход лишил Амори поддержки, с каждым днем все более необходимой. Некоторые города, не удерживаемые более страхом в покорности ему, охотно открывали ворота перед его противником; другие, слабо укрепленные, сдавались, не в силах защищаться.

Старый Раймон, возвратив Монтобан, передал его вместе с несколькими другими городами как фьеф Раймону-Роже, графу де Фуа, в вознаграждение за его услуги. Его сын через несколько дней подтвердил это дарение и вскоре добавил к этому еще несколько земель, расположенные в Кастельнодари. Амори и Ги, его брат, в то время вели осаду этого города. Молодой Раймон поспешил туда вместе с Роже-Бернаром, сыном графа де Фуа. Их присутствие и их пример воодушевили гарнизон, который, не довольствуясь обороной, часто сам нападал на противника. Одна из таких вылазок оказалась особенно кровавой (13 июля 1220 г.); граф де Бигорр, на которого был нацелен главный удар, получил обширную рану, был взят врагами и умер на их руках[26].

Молодой Раймон увенчал свой триумф благородным и великодушным поступком. Несмотря на то, что отец Ги принес немало несчастий и его семье, и всему краю, он повелел поместить тело в пиво, обернуть пурпурным сукном, и отвезти его к его брату. Ги был молодым, смелым, деятельным, хорошо сложенным сеньором; его смерть оплакивалась очень многими. Амори, который нежно его любил, поклялся отомстить за него и усилил свои атаки, но удача отвернулась от его оружия. После восьми месяцев тщетных усилий, он был вынужден снять осаду, а некоторое время спустя он уступил принцу Людовику, сыну и наследнику Филиппа-Августа, все свои права на завоевания своего отца (февраль 1223 г.).

Старый Раймон умер в августе предыдущего года, пережив на некоторое время графа д'Арманьяка. Мы не можем точно указать дату смерти последнего. Некролог Казе-Дьё указывает 30 июля 1219 г.; но dom Vaissette дает ему еще несколько лет жизни. Его жену звали Маскароза, и происходила она, согласно dom Clément, из семьи де Лабарт, из которой вышла и старая графиня д’Арманьяк, его мать; но это маловероятно, учитывая строгость церковных законов относительно любого родства в браке. Он оставил двух малолетних сыновей, Пьера и Бернара, и двух дочерей, старшая из которых, Маскароза, вышла за графа де Ломаня, а Сеги, младшая, стала женой Сантюля, графа д’Астарака, после смерти Петрониллы, его первой жены.

Арно, второй сын Бернара и брат Жеро IV, воспользовался слабостью своих племянников[27], чтобы захватить графства Арманьяк и Фезансак. Так об этом рассказывает бóльшая часть писателей, к которым мы обращались. Что касается нас, мы склонны полагать, что он взял на себя только управление графствами, причем от имени своих воспитанников. Но так как он был сыном графа, сам графом, и правителем обоих графств, скудная хроника, донесшая до нас его имя, именовала его графом Арно де Фезансаком и д’Арманьяком; отсюда, как мы подозреваем, и произошла предполагаемая нами ошибка. Даже если это не так, если его узурпация была реальна, то, по крайней мере, он не долго пользовался властью.

Он жил в 1222 г., а умер самое позднее в 1228, не оставив потомства. Dom Brugelles называет его женой Веронику, дочь Гийома де Лабарта, сеньора четырех долин. Таким образом, отец и оба сына взяли жен из одной и той же семьи, или, если угодно, из различных ветвей одного корня. Но это было совершенно невозможно в Средние века. Мы полагаем, что надо очень осторожно относиться к высказываниям бенедиктинца из Симорра.

После смерти Арно оба графства прошли в руки Пьера Жерара или Жеро, которого Oihénart, а вслед за ним и авторы l'Art de vérifier les dates и Grands Officiers de la couronne, называют сыном Бернара IV и братом двух последних сеньоров; но его имя указывает ему другого отца. Пьер-Жеро на общепринятом языке того времени означает Пьера, сына Жеро, как Арно-Бернар означал Арно, сына Бернара. И, кроме того, почему после него, Роже, последний из братьев, который пережил всех членов своей семьи, не последовал примеру своих старших братьев, и не попытался также присвоить Арманьяк? По нашему мнению, Пьер родился от Жеро IV. После смерти Арно, своего опекуна, он взял правление в свои руки, и сохранял его до своей смерти, время которой неизвестна. Имя его жены и детей, если они у него были, также неизвестны; возможно даже он никогда и не был женат, что заставляет нас предположить, что он сошел в могилу совсем молодым. Некоторые авторы оспаривают даже его существование. Его преемник известен больше. Бернар V[28], сын Жеро, что никем не оспаривается, и, вероятно, брат Пьера, принял, наконец, оба графства, которые длинная череда смертей предоставила ему в полное и мирное пользование.

Раймон Роже, граф де Фуа, пережил Жеро д'Арманьяка, но последовал в могилу вскоре после старого Раймоном, которому он оказывал одну из самых надежных поддержек. Он только что закончил отвоевывать земли, отнятые у него Крестоносцами. Помимо нескольких побочных детей, он оставил Роже Бернара, который наследовал графство Фуа и уже был женат с 1202 г. на Эрмессинде, дочери и наследнице Арно, виконта де Кастельбона, и Эмери, которому он завещал все свои владения в епархиях Нарбонна и Каркассонна. Раймон был склонен к поэзии и почитался среди трубадуров (troubaïres, inventeurs). До нас дошли только две его короткие песни.

Старый граф Комменжа, удовлетворившись возвратом своих владений, отошел от борьбы и обратился к религии[29]. Долгие годы заблуждений породили в нем потребность в искуплении, а постоянные жизненные волнения призывали к покою. Так несколько авторов утверждают, что к концу своих дней он постригся в Больбоне, где он умер и был похоронен в 1224 г. Перед смертью он женил своего старшего сына, Бернара, на Сесиль, дочери Раймона, графа де Фуа, которая принесла своему супругу девять тысяч триста тулузских солей или пятьсот марок серебра. Этот брак, предназначенный укрепить связи, соединяющие дома де Фуа и де Комменжей, был заключен 6 мая[30]. Старый Бернар был еще жив; Catel продолжает его жизнь до февраля 1225 г. или, скорее, 1226, и говорит, что он был похоронен в Монсавé или Монсонé. Помимо своего преемника Бернара, он оставил, как говорят, еще одного сына, Арно Роже, который принял постриг в Боннефоне и занял кафедру Комменжа.

Тем временем пока земли Фуа и Комменжа возвращались под власть своих наследственных хозяев, страсти, разделяющие Беарн с Гийомом-Раймоном де Монкадом, потихоньку улеглись. Соглашение, предложенное епископом Лескара, Раймоном де Бенаком, привело к учреждение двенадцати постоянных jurats[31], на которых возлагались обязанности по отправлению правосудия вместе с виконтом, с целью ограничения его власти. Ими стали сеньоры де Навай, д’Андуен, де Лекен, де Коараз, де Жердере, де Гэйросс, де Габастон, д’Арро, де Миоссанс, де Доми, де Мирамон и де Мирпуа. Их места были объявлены наследственными; но один из них, поразивший нравы того времени слишком строгим суждением, был снят и заменен. Это событие отмечено в старинной компиляции наших fors, и беарнская фразеология повествует об этом с наивностью, которую трудно передать на французском языке. «Item judia lo signor de Mirapeix que si augun diu dars diers et no los pot pagar, que posqué, et fa disposat de judia que era deüs doutze de Bearn.» («Также присудил сеньор де Мирпуа, что если кто должен динарии, и не имеет возможности их выплатить, то надо, чтобы он смог. Этот сеньор был смещен с должности судьи; он был одним из двенадцати Беарна».) На его место был назначен сеньор де Бидуз. Кажется, оба епископа также были членами этого корпуса; таким образом, указанный суд, именуемый cour majour, состоял из пятнадцати судей.

В назначенный день, суверен усаживался на высокой скамье, покрытой гобеленами с гербами Беарна; оба епископа размещались рядом. Усевшись, суверен предлагал занять свои места остальным членам Jurats, в том порядке, который ему был угоден; они размещались на скамьях, установленных по правую и левую стороны, и не столь высоких, чем его; иногда принц велел украшать их также, как свою. Когда судьи занимали свои места, клерк или рыцарь, по приказу сеньора, провозглашал: «Сеньоры и добрые люди, сеньор присутствует здесь со своим судом, чтобы удовлетворить и рассудить любого из людей, в соответствии с for и кутюмами страны». Сеньор приказывал при этом нотариусу, сидящему у его ног, записывать имена тех, кто к нему обращался.

Следует подчеркнуть, что в таком способе отправления правосудия не было ничего варварского: формы были столь же просты, сколь и разумны; они были теми же, что и у римлян, и возможно, каковыми они были в Беарне в последние времена их господства. С того момента, как cour majour стал постоянным судом, способ отправления правосудия стал единообразным; одинаковые вопросы решались одним и тем же способом. Сохранялись записи о решениях, и юриспруденция стала дополнением к законам. Старинная компиляция fors является, по сути, сборником постановлений. Часто восхищает мудрость этих старинных решений, некоторые из которых могли бы послужить примером и для нашего века.

На ассамблее, учредившей jurats, Раймон-Гийом подтвердил fors Морлá. На следующий, 1221 год, он отправился в долину Оссо, Ursi saltus, и там совместно с жителями установил законы, следуя которым ему предстояло ими править. Мы заимствуем здесь несколько пунктов у г-на Faget de Baure, который несколько подсократил Marca. «Если соседние сеньоры оскорбят виконта или откажут в правосудии его подданным, жители Оссо обязаны собрать ополчение, то есть взяться за оружие и выступить за границы Беарна, если на то будет повеление сеньора, но не более двух раз в год. При этом он должен явиться к ним лично и изложить свои претензии на ассамблее долины, созванной для этой цели чиновниками виконта. После этого виконт будет вправе выбирать из каждого дома наиболее сильного и наиболее ловкого человека. Число ополчения не должно превышать трехсот воинов; половина из них должна иметь большие щиты или рондаши, остальные могут довольствоваться лишь топорами.

Кроме этого, жители Оссо должны были ежегодно вооружаться еще в одном случае. Они должны были следовать за виконтом до берегов Гаронны, когда виконта призывал на службу герцог Гиени. Наконец, если Беарн подвергался вторжению извне, или если виконт был вынужден осаждать замок мятежного вассала, жители Оссо должны были вооружиться и составить охрану принца, либо пока длится осада, либо в течение кампании.

Беарнцы были обязаны своему правителю только военной службой, ограниченной границами страны: она повторялась трижды в год и длилась не более девять дней. Жители Оссо обязывались служить и по ту сторону границы; такая служба компенсировалась рядом льгот. Виконты Беарна предоставили им особые привилегии. Штрафы для них были ограничены суммой в восемнадцати солей, в то время как в Беарне они доходили до шестидесяти шести. Они наблюдали за порядком в лагере, когда виконт устраивал турниры в Касте-Жело, замке, размещающимся у входа долину, ныне уничтоженном. Наконец, когда cour majour собирался в замке По, у них было закрепленное только за ними место в почетной части зала. Возможно, эту последнюю прерогативу следует приписать значению замка, построенного в местечке Пон-Лон, которым владели жители Оссо. Следует добавить еще одно положение: если житель Оссо наносил какой-либо ущерб на землях виконта, его могли арестовать и содержать в заключении в глубокой яме вплоть до возмещения ущерба. Но если ему удавалось со своей добычей добраться до земли Оссо, он уже больше не мог быть арестован. На следующий день он мог без всякого страха появляться даже при дворе виконта. Напрасно обиженные подавали бы жалобу, ее даже не приняли бы; но виконт, или, в его отсутствии, виконтесса, имели право явиться в Оссо, чтобы лично осуществить правосудие. Жители Оссо обязаны были всеми силами оказывать им помощь в осуществлении решения. В это время и обиженные жителями Оссо соседи могли явиться и принести на них жалобы и потребовать возмещения. Кто бы то ни было мог укрыться в долине и жить там спокойно: это был вид убежища, но такая привилегия прекращалась с приездом государя».

В том же году Гийом предоставил кутюмы жителям долины Барету. Fors долины Аспе, установленные Гастоном VII, уже насчитывали двадцать семь лет. Похоже, их сеньор не очень полагался на их соблюдение; он не входил в долину без предоставления ему двух заложников, которые своей жизнью отвечали за соблюдение обязательств и безопасность государя и его свиты. Виконт доходил до ручья, называемого Лоо, и там, оставаясь верхом посреди ручья, принимал знаки уважения и заложников от жителей Аспе.

Жители этих трех долин часто воевали со своими соседями. Некоторый след этих старинный столкновений (здесь мы еще раз кратко цитируем Marca), можно обнаружить в праве, используемым в долине Аспе; они еще лучше видны в ежегодной церемонии, соблюдаемой в долине Барету. Мы собираемся собрать традиции страны, касающиеся этой темы; основанные на реальности или легенде, традиции полезны, так как они говорят или об истории, или о нравах народа.

Хроника долины Аспе рассказывает о том, как ее жители вошли с оружием в долину Лаведан. Светский аббат использовал против них магию. Жители Аспе были поражены ею около Сен-Совена; они оказались неподвижными, замороженными и беззащитными. Жители Лаведана хладнокровно перебили их. Папа, узнав об этом преступлении, предал анафеме землю Лаведан. Наказание оказалось еще более ужасным, чем действие магии; небо стало бронзовым, земля высохла, животных поразило бесплодие, которое распространилось и на женщин. Свыше шести лет длилось бедствие, и ничего не предвещало его конца. Наконец, жители Лаведана вымолили прощение понтифика; он сменил гнев на милость и позволил епископам Лескара и Тарба отменить интердикт. Епископы вызвали к себе по десять депутатов от Лаведана и Аспе. Они поклялись в вечном и нерушимом мире, и отлучение от церкви было снято. Жителям Лаведана было предписано направить десять представителей в паломничество к могиле Св. Иакова, кроме того им вменялась ежегодная выплата тридцати морласских солей доверенному лицу Аспе. Этот долг был объявлен обязательным; платеж должен был проводиться в церкви Сен-Совен в день Св. Михаила. Соблюдался ли он? Жители Аспе получили право захватывать любого жителя Лаведана на землях Беарна и удерживать его до тех пор, пока он не выплатит долг своей земли. Некоторые постановления сохранили это право. В Беарне штраф за убийства был установлен в размере трехсот солей. Интересно, что десятая часть этой суммы как раз и составляла тридцать солей; таким образом рента, навязанная в пользу жителей Аспе, была платой за убийство. Что послужило поводом для ссоры между обеими долинами? Это неизвестно. И не более известно происхождение обычая, сохранившегося в долине Барету.

Каждый год, 13 июня, jurats семи испанских коммун Ронкаля и семь jurats Барету с нотариусом поднимаются, каждый со своей стороны, на вершину Пиренеев в местечке, именуемом Арна, которое отделяет Беарн от Испании. Все вооружены пиками, и депутаты обеих наций останавливаются каждый на своей территории. Испанцы предлагают беарнцам возобновить мир. Беарнцы соглашаются на это и втыкают свои пики вдоль линии раздела. Испанцы втыкают свои крест на крест с беарнскими, причем из острие направлено в сторону Беарна. Затем ронкальцы и беарнцы возлагают руки на кресты, образованную пиками. Нотариус читает формулировку клятвы, и депутаты с той и с другой стороны повторяют пять раз: «pats à baut, мир навсегда». После этой клятвы депутаты сходятся и дружески беседуют. Тем временем из леса выходят тридцать человек из Барету, разделенные на три группы, и ведут трех совершенно одинаковых коров; они по очереди ставят их на границе, половина тела в Испании, а другая – в Беарне; депутаты Ронкаля осматривают их и принимают. Подходят тридцать жителей Ронкаля, чтобы увести их к себе. Если они их упустят, то они утеряны для них, и беарнцы не обязаны их возвращать. После этой церемонии, испанцы угощают беарнцев хлебом, вином и ветчиной, и праздник оканчивается ярмаркой скота, которая происходит на территории Беарна. Какого бы ни было происхождение этого обычая, добавляет г-н Faget, он, без сомнения, очень древний. Нечто подобное было у римлян; и ничего похожего не было у других народов.