Том 5. Книга XIX.

ГЛАВА II.

Жанна, королева Наварры, принимает протестантство. – Волнения по этому поводу. – Папа Пий IV отлучает ее от церкви. – Коллеж Оша. – Поездка Карла IX через Гасконь. – Места, которые он посетил. – Гипускоа и Бискайя выведены из-под юрисдикции французских епископов. – Жан де Мутье, епископ Байонны. – Франсуа де Ноай, епископ Дакса. – Жан де Монлюк, епископ Валанса. – Королева Жанна упраздняет католическую религию в своих Государствах. – Протест Штатов Беарна. – Восстание в Нижней Наварре. – Вторая гражданская война. – Мудрость жителей Мон-де-Марсана. – Мир в Лонжюмо. – Возобновление войны. – Королева Жанна принимает в ней участие и укрывается в Ла Рошели с двумя своими детьми. – Сражения при Жарнаке и Монконтуре.

Жанна занималась восстановлением и усилением укреплений Наваррена, когда узнала, почти одновременно, о ранении и смерти своего непостоянного и ветреного супруга, который недавно публично удалил ее. Ничем больше не связанная, она открыто приняла протестантство. Воспитанная под присмотром неортодоксальной матери, она с колыбели впитала подозрительные учения. То, что она видела и слышала при дворах Франции и Наварры, только усилило ее пылкую тягу к новизне. Наконец, в ее глазах живым представителем католицизма являлся римский понтифик, подстрекатель или виновник узурпации Наварры. Таким образом, все толкало ее в сторону от Церкви. Ее чувства уже давно не вызывали никаких сомнений; тем не менее, либо по политическим соображениям, либо из уважения к мужу, которого она продолжала любить, несмотря на его измены, до сих пор она соблюдала некоторую меру. После смерти Антуана она решила уничтожить старый культ в своих государствах и заменить его новой религией. С этой целью она призвала из Женевы пастора Мерлена[1]. Вскоре вслед за ним появилось еще около двадцати других, которых она разместила по всему Беарну. Вместе с тем она не позволяла сменять умерших духовных лиц в их функциях, и передавала доходы от их бенефиций их соперникам.

Оставалось сделать последний шаг. Приближалась Пасха, великий праздник христиан. Жанна захотела отметить ее с пасторами и причастилась со всем королевским окружением. Несколько дней спустя она запретила, под угрозой самого строгого наказания, праздничную процессию в честь Тела Господня, и отказалась выслушать какие-либо доводы, выдвинутые по этому поводу Штатами Беарна. Войдя во вкус, она принялась за священные здания и приказала лишить их украшений. Кафедральный собор Лескара, страж праха суверенов Беарна, стал первой жертвой ее нетерпимости; там разрушили алтари, разбили скульптуры, стерли изображения. Сам епископ, Луи д’Альбре, еще более подлый и недостойный, чем Жак де Фуа, которого он сменил после того, как Жан де Капдевиль некоторое время занимал эту кафедру, не постыдился приложить руку к этому ужасному кощунству. Когда древняя базилика была очищена от всего, что напоминало папизм, Жанна отправилась туда с огромной свитой и вторично причастилась там на виду многочисленных толп народа и сеньоров. Завладев, таким образом, собором от имени ереси, Жанна запретила отныне проводить там католическое богослужение, и распространила этот запрет на церковь Сен-Жюльян. Напрасно капитул и город пытались добиться отмены этих мер. Упорствующая гугенотка, вместо того, чтобы уступить, отдала еще более строгие приказы, и все смолкло перед ее волей; так что с этого момента в Лескаре богослужение полностью прекратилось, и было перенесено в часовню Сен-Мартен-де-Горец.

Менее покорным или менее робким проявил себя Олерон. Клод Режен[2] стал епископом в 1560 г., после долгой вакансии. Уроженец Риома в Оверни, выходец из старинной семьи, он последовал в Беарн за королевой Маргаритой в качестве докладчика прошений. Мать оделила его приорством Сент-Оран в Лаведане, а дочь сделала его епископом Олерона. Он заслуживал этот сан своей разнообразной и основательной ученостью; но его усердие и мужество уступали его знаниям. Не участвуя в делах королевы и, тем более, не принимая ее ереси, он отказался от борьбы с ней и удалился. Каноники[3], более смелые, открыто отказались подчиниться. На самых упорных обрушились кары, двое даже были арестованы и отправлены в тюрьму По. Эта строгость не испугала Гийома д’Абади, одного из их коллег, который захватил епископский дворец и хотел обороняться там. Не имея успеха в этой попытке, он добровольно предал себя в руки офицеров королевы. Эта благородная доверчивость, вдохновленная и поддержанная высокой набожностью, обезоружила Жанну, которая не решилась его наказать. Тем не менее, капитул был вынужден уступить преследованиям, и перенес свои службы в Молеон де Суль, где пребывал долгие годы.

Подобные действия не могли долго оставаться без внимания кардинала д’Арманьяка, в то время удалившегося в монастырь Бельперш около Бомона-де-Ломань. Он попытался помешать им; в письме[4], исполненном такта и здравого смысла, уважительности и настойчивости, он показал королеве все, чем реформа, которую она проводит, не только вредна, но и опасна для ее короны, и уговаривал ее вернуться к вере ее предков. Жанна ответила с раздражением; и, все более упорствуя, она учредила церковный совет, которому поручалось распродавать имущество их собратьев. В то же самое время она велела захватить все объекты, которые использовались для культа. Не довольствуясь разорением церквей, она поручила удалить оттуда католиков, чтобы передать их протестантским пасторам. Подобные приказы никогда не выполняются мирно; каково бы ни было ослабление веры, нет сил без протеста наблюдать за святотатством. Волновались повсюду: беспокойство и неповиновение зрело у всех очагов. Штаты, огорченные этими волнениями, принесли свои жалобы к ногам королевы. Вначале, та отказалась их слушать; но когда она увидела их решимость проститься с нею и распустить свое собрание, она сделала вид, что согласна удовлетворить их запрос, и издала ордонанс, который, под видом дарования некоторого послабления католикам, на самом деле только утверждал все, что было предпринято против них.

Шум от этих нововведений достиг, наконец, Рима. Папа Пий IV, встревоженный этим, после напрасных попыток образумить принцессу, обрушил на нее церковные кары[5], и велел огласить у ворот Ватикана и на перекрестках Рима буллу, которой Жанна, в течение шести месяцев, обязывалась предстать перед судом инквизиции, чтобы оправдаться в преступной ереси и доказать свою веру. После этого срока, она лишалась своих земель, и ее государства передавались первому, кто бы ими завладел. Это была попытка возродить нравы одиннадцатого и двенадцатого веков в эпоху сомнений и скептицизма. Голос святого отца повис в воздухе. Король Франции, извещенный своими послами, протестовал против действий Рима; только что объявленный совершеннолетним, одним из первых своих постановлений, он взял под защиту Жанну и ее детей, как принцев крови, наиболее близких к короне. Даже король Испании, вероятный тайный подстрекатель этих мер, казалось, не одобряет понтифика, и обещал защитить Жанну против всех, кто посягнет на ее права. Справедливо отметить, что это заявление было не совсем искренним, ибо, как это утверждают некоторые историки, и, в особенности основательный du Thou, этот монарх в то же самой время приложил руку к заговору, который должен был доставить принцессу в руки испанской инквизиции. Во всяком случае, Жанна, мало обеспокоенная нападками Рима, продолжала свои дела.

Папа, не в силах достать ее, взялся за одного из ее подлых сообщников. Он еще меньше был готов терпеть заблуждения прелата, чем ересь женщины. Он послал комиссию ко всем епископам церковной провинции Оша, чтобы подвергнуть отлучению епископа Лескара, если тот не оправдается в преступной ереси, в котором его обвиняли. Начался процесс, возглавленный официалом метрополии. Однако, из-за высокого происхождения обвиняемого и страха перед королевой, не захотели вызывать его лично; довольствовались согласием, что бы епископ защищался посредством адвоката. Этот декрет был оглашен[6] под портиком церкви Св. Марии 27 августа 1563 г. Но никто так и не явился от имени обвиняемого. Дальнейшее заставляет нас предположить, что это дело не имело никакого продолжения.

Кафедру Оша в то время занимал Жан де Шомон[7]. В предыдущем году кардинал Ипполит д’Эсте вернул архиепископство в руки папы, который тут же передал его Луи д’Эсте, племяннику Ипполита[8]; но капитул, сделав вид, что ему ничего об этом не известно, избрал Жана де Шомона, которого папа отказался признать. Ордонанс, изданный Карлом IX, доказывает нам, что этот государь принял сторону Луи. Коллеж Оша расширился при умелых преподавателях, которым кардинал де Турнон его поручил. Кардинал д’Эсте, воспитанный в Италии, заинтересовался детищем своего предшественника. Консулы города и капитул также помогали его росту. Король, уступая просьбам Жака де Дюфор-Пибрака, приора Сент-Орана и аббата Лаказ-Дьё, и желая вознаградить усердие и, главное, отметить высокое покровительство, оказываемое кардиналом-архиепископом этому учреждению, даровал ему королевскими грамотами, данными в Романе (август 1564 г.), право готовить и присваивать звания бакалавров и магистров искусств[9].

К тому времени, когда Карл IX подписывал эти грамоты, он уже давно оставил Париж. Он посещал провинции, чтобы явить там народу королевскую власть, о которой тот едва знал, и, еще более, чтобы окончательно погасить, насколько это возможно, тлеющие огоньки гражданских войн. С ним были королева-мать, его молодая сестра Маргарита, Анри, герцог д’Анжу, и молодой принц Беарнский. Их сопровождал цвет дворянства. Этот блестящий и многочисленный двор совершил свой торжественный въезд в Тулузу, 1 февраля 1565 г. Король был в одежде из голубого бархата, расшитого золотом, с лентой Ордена на шее. Его шляпу, с маленькими полями, украшали золотые позументы и высокий плюмаж из белых перьев. Он восседал на белом коне, а перед ним шли великий конюший и коннетабль, с обнаженной шпагой в руке. Герцог д’Анжу, в одиночестве, следовал за ним. Далее, между кардиналами де Бурбоном и де Гизом, шествовал молодой Генрих Беарнский, и, наконец, остальные дворяне. Пять дней спустя он держал свое королевское ложе правосудия в парламенте, где, в числе прочих прелатов, присутствовали кардинал д’Арманьяк и епископы Кузерана, Тарба и Дакса.

Он прибыл[10] в Ажан только 23 марта, а 25-ого крестил, вместе с королевой-матерью и мадемуазель де Гиз, дочь маршала де Монлюка, которую назвали Шарлоттой-Катриной, и которая со временем выйдет замуж за Эмери де Вуазена, барона де Монто. Затем Карл посетил Пор-Сен-Мари, Эгийон, Марманд, Ла Реоль и Кадийак, где граф д’Астарак, Фредерик де Кандаль, встречал его во главе всей своей семьи и устроил ему блестящий праздник. Все эти места, еще недавно наполненные скорбью, оглашались звуками радости; траур кончился; руины, оставленные гражданской войной забывались. Природа не всегда меняется так же быстро, как человек. Наконец, 1 апреля, государь ночевал в Бордо. До этого он следовал вдоль Гаскони; теперь он переправился через Гаронну и вошел в Лангон, в пятницу 4 мая. Базá приготовился к встрече; он обедал там в субботу, провел там воскресенье, прослушал мессу, после которой подтвердил привилегии города и духовенства, и, наконец, побывал там на представлении бега быков. Оставив Базá, 7 числа он ночевал в Капсью, 8 – в Рокфоре, 9 обедал в Мон-де-Марсане, где задержался на две недели, ожидая свою сестру, королеву Елизавету Испанскую, которая продвигалась через Верхнюю Наварру. Он оставил Мон-де-Марсан 24 мая, проследовал через Мейян, Тартá и Понтý, и 28 прибыл в Дакс, где восхищался самыми красивыми источниками из тех, которые он когда-либо мог видеть, добавляет описатель этого пути, и которые несут в избытке очень горячую воду.

На следующий день он двинулся дальше, и в Собюзе взошел на корабль, намереваясь ночевать в Байонне. Тем не менее, свой торжественный въезд в этот город он совершил только 3 июня. В этот день он обедал в Онсе, маленьком аббатстве, укрытом в лесу, и возвратился на корабле к входу в порт, где его уже ожидали трибуны, с которых он наблюдал, как перед ним проходят различные компании города, прекрасно вооруженные и красиво экипированные. Он вошел в город вслед за ними, в окружении всей своей свиты. Ворота были украшены картинами и девизами. 9 числа герцог д’Анжу, его брат, выступил во главе отряда сеньоров, носящих его цвета и одетых в темно-красный бархат, обрамленный серебром, и продвинулись на десять лье вглубь Испании, навстречу королеве Елизавете. Та двигалась короткими переходами, сопровождаемая епископами Калаорры, Памплуны и Ориуэлы, герцогом Альбой, министром и доверенным лицом Филиппа, и толпой испанских грандов. Она встретила своего брата в полу-лье от Эрнани, где они вместе отобедали, и откуда отправились ночевать в Ирун (13 июня).

На рассвете король Карл прибыл в Сен-Жан-де-Люз, где провел весь день, и где наблюдал за спуском на воду шхуны, названной в его честь Каролиной. На следующий день, после обеда, он выехал со своей матерью и сопровождающим его двором на середину Бидассоа. Именно здесь в 1526 г. Франциск I освободился от испанских оков. Едва прошло тридцать восемь лет, и на месте унижения их деда, внук и внучка пленника Павии явились во всем блеске могущества и величия, в окружении всего самого прославленного, что только было во Франции и Испании. Королева-мать, движимая материнской любовью, высадилась на противоположном берегу, чтобы поскорее обнять свою дочь. Карл ожидал сестру в лодке, и после первых приветствий доставил ее на берег. Стояла середина дня, и жара была столь удручающей, что несколько солдат задохнулось в своих доспехах. Богатое и красивое угощение было приготовлено под навесом из зелени в нескольких шагах от реки. Рядом с окороками из Майнца, говяжьими языками, сардельки, пирогами, в изобилии лежали плоды, салаты, всевозможные варенья и, главное, доброе вино. Трапеза продолжалась не менее часа, и все это время тамбурины, трубы, гобои, звучали со всех сторон в большой гармонии.

Когда настало время уезжать, король подарил своей сестре красивого белого иноходца, и они вместе отправились в Сен-Жан-де-Люз. Елизавета ехала между матерью и братом. На следующий день король уехал вперед, чтобы закончить подготовку к встрече в Байонне. Елизавета, за которой следовали оба двора, Франции и Испании, уехала после обеда и остановилась отдохнуть от жары в Парадизе, прелестном саду, расположенном у ворот города, где ей было приготовлено второе угощение, подобное первому. При выходе из сада, королева села на белого иноходца, одна только сбруя которого была оценена в четыреста тысяч дукатов – подарок ее мужа в честь ее вступления в его королевство. Так она въехала в город; но кортеж был столь длинен, что было уже девять часов, прежде чем он преодолел городские ворота, и даже пришлось зажигать факелы и светильники. Она расположилась в досчатом дворце, построенном ради этого случая. Этот дворец соседствовал с епископством, где жили король и Екатерина, его мать, и соединялся с ним крытой галереей.

Елизавета провела в Байонне семнадцать дней, и на все это время Карл IX великодушно избавил от расходов испанских сеньоров. Праздники и турниры следовали друг за другом. 23 числа король взошел на корабль с испанскими сеньорами, чтобы обедать на пустынном острове Эгемо. «Ради этого случая королева велела устроить там красивый навес из зелени, который обошелся в крупную сумму, где состоялся пир или ужин, на котором вельможи и дамы разносили мясо и были одеты пастухами и пастушками. После ужина, который пришелся на сочельник Св. Иоанна Крестителя, сели на корабль, чтобы полюбоваться на ивановы огни, которые были во всем великолепии устроены посреди реки Гав. И были по всей вышеупомянутой реке киты, дельфины, черепахи и сирены, искусно изображенные огнями с великой схожестью, что приносило большое удовольствие, и продолжалось вышеупомянутое действо так долго, что было уже далеко за два часа пополуночи, когда они вернулись в свои жилища в Байонне».

Отмечались и религиозные праздники. На Троицын день король прикосновением излечивал золотушных; испанцы пришли смотреть. Собралась невероятная толпа. Больные так рвались в двери, что человек двадцать пять или тридцать задохнулись. Эти празднества и развлечения скрывали, как говорят, тайны самой серьезной и скрытой политики. Впоследствии протестанты утверждали, что ужасный проект Варфоломеевской ночи был задуман именно тогда. Наконец, 2 июля, оба двора вместе направились в Сен-Жан-де-Люз, и на следующий день, после обеда, король проводил свою сестру до середины Бидассоа. Там они обняли друг друга, чтобы больше никогда не увидеться. Екатерина доехала до Ируна, где переночевала; но на следующий день она вернулась к своему сыну. Только герцог д’Анжу с несколькими рыцарями доехал до Сарагосы. Король, который ожидал его в Сен-Жан-де-Люз, пробыл там неделю, «во время которой он развлекался, выезжая на прогулку в открытое море на лодках и наблюдая за танцами девушек, в которых, по обычаю басков участвовали только незамужние, и у каждой был тамбурин, сделанный в виде сита, под звуки которого, громкие и звонкие, и исполняют танец, который одни называют canadelles, а другие bendel». Он оставил Сен-Жан-де-Люз и обедал в Биаррице, красивой деревушке на берегу моря, «откуда ходили бить китов». Переночевав в Байонне, на следующий день он продолжил свой путь и дошел до Бидаша при такой страшной жаре, что несколько солдат и несколько лошадей умерли по дороге. 13 числа он пересек Пейреорад, снова побывал в Даксе и Тартá, и остановился на день в Мон-де-Марсане, чтобы возобновить там союз с швейцарцами[11].

На следующий день, он вновь отправился в путь. Пришлось отказаться от путешествия днем и воспользоваться свежестью, которую приносила ночь. 24 числа он обедал и ночевал в Ногаро, 25-ого в Озе и 26-ого в Монреале, и в этих трех городах он совершил торжественный въезд. В пятницу, 27 числа, он подъехал к Кондому. Несколько ранее, в приорстве Тест, он был встречен советниками правосудия, адвокатами и прокурорами. Консулы ожидали его у ворот ла Букери, во главе горожан и нотаблей[12]. Приняв ключи от города, он разместился под балдахином из голубого бархата, усеянного золотыми цветками лилий, и в таком виде, в окружении огромной толпы, прошествовал к церкви Св. Петра, где произнес свою речь прежде, чем расположиться в епископстве с матерью и братом. Он спешил в Нерак, где находился двор Наварры. Одна из целей этой поездки состояла в том, чтобы возвратить в католицизм королеву Жанну; но все усилия короля потерпели неудачу перед упрямством принцессы. Карл вспомнил, наконец, что он был хозяином, и потребовал от нее, что бы она восстановила службы старого культа в местах, зависимых от короны Франции, где по ее приказу они были отменены. Неудача, которую король потерпел при наваррском дворе, побудила его ускорить отъезд. Он уехал 1 августа, и уже 2-ого переправился через Гаронну, чтобы посетить Перигор, Ангумуа и те провинции, в которых еще не был. Он возвратился в Париж только 1 мая 1566 г., отсутствуя два года, три месяца и шесть дней. За время своей поездки он преодолел более девятисот лье по меркам того времени.

Еще во время встречи в Байонне посол Испании информировал двор Франции о мерах, которые предпринял Филипп II, чтобы оградить от ереси Гипускоа и Бискайю. Эти две страны, известные некогда под именем Кантабрии, зависели от епископства Байонны. Филипп, желая прекратить любые сношение с подозрительной землей, получил от папы (1566 г.) бреве, которое предписывало епископу Жану де Мутье и архиепископу Оша назначить двух генеральных викариев, одного от епархии, а другого от метрополии, по своему происхождению подданных Испании и живущих за Пиренеями. Они должны были самостоятельно осуществлять всю юрисдикцию, исключив обоих прелатов. Пий V добавлял, что, если это назначение не будет произведено в течение шести месяцев после оглашения бреве, Гипускоа и Бискайя переходят под управление епископства Памплуны, а функции митрополита передаются епископу Калаорры. Это отделение могло быть отменено только с окончанием ереси, довлевшей над Францией[13].

Жан де Мутье, которого иногда называют де Фруассак или Дюфрен, так как он был сеньором этих мест, был докладчиком прошений, прево Маньяка, исполняющим обязанности приора Сен-Мишель-дез-Анж и аббатом л’Эскаль-Дьё, когда в 1550 г. он сменил Этьена Поншé на кафедре Байонны. Направленный в следующем году послом в Германию, он вызвал там восторг своим красноречием на ассамблее в Пассау. Как только он возвратился к своей пастве, он получил тайный приказ двора и не предпринял никаких действий до конца срока, назначенного суверенным понтификом. Архиепископ Оша последовал его примеру; но их выжидательная позиция не помешала тому, чего они хотели избежать; как только истекло шесть месяцев, две маленькие провинции прекратили признавать верховенство французских прелатов. Жан де Мутье не имел времени протестовать против этого; он умер в том же году и был сменен своим генеральным викарием, Жаном де Сосиондом, из старинной семьи Лабура. Жан дю Мутье слыл прелатом огромной эрудиции, и это в ту эпоху, когда эрудиция была первым качеством всех, кто стремились прослыть ученым. Он оставил труд, озаглавленный: Положение прославленных семей христианского мира.

Архиепископ Оша не намного дольше занимал свою кафедру, и оставил он ее не менее грустно. Он и так уже обвинялся папским престолом в благодушии к протестантству. Отказ повиноваться бреве переполнил чашу терпения папы, который отлучил его от церкви вместе с епископами Валанса, Лескара и Олерона. Некоторые авторы присоединяют к ним епископа Дакса, но тут же добавляют, что так как в Риме знали, что этот прелат находится на пути в Италию, было решено дать ему время оправдаться, и приостановили по отношению к нему меры, которых, впрочем, он далеко не заслуживал.

Франсуа де Ноай[14], так звали этого епископа, родился в Перигоре, в 1519 г., в семье Луи де Ноайя и Катрин де Пьер-Бюффьер[15]. Посвященный церкви, как большинство членов его многочисленной семьи, он вначале получил несколько бенефиций, и, наконец, занял кафедру Дакса после смерти Гастона де Ламартони, случившейся в 1555 г. Генрих II, оценив его таланты и его ловкость в делах, привлек его ко двору, допустил его в свои советы и поручал ему различные переговоры. Он последовательно побывал в Англии, Венеции и даже Константинополе, с которым Франция в предыдущее царствование завязала политические отношения. Везде он умело защищал интересы своего хозяина и показал себя умелым дипломатом. В время своего посольства при Оттоманской Порте, он посетил святые места, объехал Сирию, исследовал Египет, и все его поездки служили интересам его родины. Его щедрость, соединенная с благородным и твердым поведением, разбудила среди христианских народов, с которыми он встречался, симпатии к французам, породившим Крестовые походы. Именно ему в бóльшей степени мы обязаны тем превосходством, которым до сего дня мы обладали на Востоке перед другими нациями Европы. Его заслуги были слишком яркими, чтобы не привлечь клеветы: пытались вызвать у святого отца сомнения в твердости его веры, но прелат оправдался без особого труда. Подобная задача была бы много труднее для епископа Валанса, Жана де Монлюка, если бы двор Франции не пришел к нему на помощь.

Жан, брат Блеза де Монлюка[16], столь же умелый дипломат, сколь его брат был великим капитаном, скрывал свои таланты под рясой доминиканца, когда Маргарита де Валуа, очарованная его быстрым умом и его склонностью к новизне, извлекла его из монастыря, чтобы приблизить к своему двору. Но там он оставался не долго. Скоро он привлек к себе внимание Франциска I, и обрел еще более высокие милости при Генрихе II. Перед ним открылась дипломатическая карьера, которая определила всю его судьбу. Ирландия, Польша, Италия, Англия, Шотландия, Германия и тот же Константинополь, всюду он с успехом представлял Францию. Он возглавлял шестнадцать посольств. Его заслуги в 1553 г. были вознаграждены кафедрой Валанса. Новый прелат исповедовал принципы довольно подозрительной терпимости, и речь, которую он держал перед ассамблеей нотаблей при Франциске II, укрепила подозрения относительно его твердости в вере. В дальнейшем он соизмерял свою политику с политикой Екатерины Медичи, которой неизменно оставался преданным. Он рекомендовал двору двойственное учение, способное увязать склонности всех придворных. Королева высоко ценила подобные наставления и упорно призывала к тому же короля, что возмущало коннетабля, который справедливо жаловался на развращение молодого государя. Старый вояка, в свою очередь, не выбирал способов выражать свое неодобрение новшествами при дворе. Однажды, когда епископ Валанса, в шляпе и плаще, проповедовал с кафедры, его непривычный костюм настолько возмутил коннетабля, что тот, вскочив со сверкающими глазами, отдал приказ своим людям прогнать этого епископа, переодетого пастором. Оратор, озадаченный этой внезапной вспышкой, оставил кафедру. Было бы не разумно подставлять себя под гнев сурового и строгого католика.

В своей епархии Жан де Монлюк был более осторожен, как о том свидетельствуют его инструкции духовенству и народу Валанса, изданные в 1557 г., и его синодальные ордонансы, опубликованные в следующем году. Он долго скрывал от всех тайный брак, заключенный им с девицей по имени Анна Мартен, от которой он имел сына, более известного под именем Баланьи, чем под именем отца. Двусмысленность такого поведения была, наконец, разоблачена перед Римом. Декан капитула Валанса направил туда донос; но так как несчастный не смог подтвердить свое обвинение юридическими доказательствами, епископ вызвал его на суд парижского парламента и добился его осуждения и приговора к тюрьме и крупному штрафу. Меж тем Жан де Монлюк вскоре сам доказал несправедливость подобного решения; в 1567 г. он публично признал своего сына и добился его узаконивания. Рим возмутился этим цинизмом и отлучил недостойного прелата от церкви; но Монлюк прикрылся от этой кары нелепым протестом, что комиссары не были направлены к нему во Францию. Высокая милость, которой он пользовался при дворе, вынудила папу на время притихнуть, а Монлюк поспешил возвратиться к поведению, более достойному тех священных одежд, которые он носил.

Архиепископу Оша повезло меньше: решение Рима лишило его кафедры[17]. Нам даже не известно, что с ним стало потом. Картулярий метрополии не упоминает его как архиепископа, так что его сан кажется довольно спорным; авторы Gallia Christiana и бóльшая часть церковных документов обходят его молчанием. Что касается нас, то хотя его имя и стоит без каких-либо пояснений рядом с именами его предшественников, мы склонны предположить, что он был вознесен на кафедру Оша только голосами нескольких каноников, и что после некоторых лет колебаний, естественных в период волнений, охвативших тогда провинцию, и, главное, после отлучения от церкви, оглашенного папой, он был всеми оставлен, и ему пришлось удалиться, скорее всего, так и не получив признания его сана. Как бы там ни было, кардинал Луи д’Эсте был немедленно признан всеми единогласно; но так как дела не позволяли ему оставить Италию, он велел заменить себя в Оше Жаком Сальвиати из известной семьи этого имени, одной из первых во Флоренции.

Епископ Олерона, Клод Режен, всегда был тверд вере; но он заставил сомневаться в своих чувствах, сохраняя место советника Жанны Наваррской, правление которой было, вне всякого сомнения, еретическим. Луи д’Альбре, епископ Лескара, больше всех заслуживал наказания. Подлый раб удовольствий, которым он предавался с полным бесстыдством, никогда не имевший никаких твердых убеждений, он почти всегда выступал только как низкий угодник желаниям королевы, своей родственницы. Тем не менее, и он не был наказан[18]. Раздались протесты, что булла нарушает права церкви Франции, и оба прелата сохранили свои места.

Новые меры, принятые Жанной, не могли уверить суверенного понтифика в твердости веры духовных лиц, живших при дворе Наварры. Видя, что кальвинизм проникает в массы не так быстро, как ей хотелось, она призвала на помощь образование. Генрих д’Альбре и Маргарита де Валуа основали в Лескаре коллеж, которому они придали доходы от командорства Лакло и десятину в Морлане. Жанна укрепила[19] это учреждение и поручила его наставникам, приглашенным ею из Англии и Шотландии, которым она поручила, вместе с преподаванием греческого, латинского и еврейского языков, распространять новые учения; а так как бóльшая часть жителей Лескара, усердных католиков, отказывалась отдавать своих детей в столь подозрительные руки, Жанна перенесла коллеж в другое место. В Ортезе имелся просторный и богатый монастырь доминиканцев, в котором временами жило до ста тридцати монахов. Приказ королевы удалил доминиканцев из их дома и перевел их в монастырь кордельеров, изгнанных столь же бесцеремонно, как и их соседи. Первое из этих зданий приспособили к его новому назначению, и пригласили туда профессоров из университетов Парижа, Пуатье и Буржа. Это учреждение и репутация, которой оно пользовалось с момента своего зарождения, воодушевили протестантов и заставили их просить у королевы отмену католицизма. Жанна с готовностью повиновалась их желаниям; она издала ордонанс[20], которой устанавливал торжество Реформации, строго запрещал религиозные шествия и погребения церквях, лишал церковные советы права раздавать бенефиции; это право сохранялось за светскими патронами, но при условии, что они будут представлять их только подданным, исповедующим новый культ; назначал содержание пасторам, и приказывал выбирать из детей наиболее склонных к образованию, чтобы отдавать их в коллежа Ортеза.

Этот ордонанс возмутил все католические сердца. Недовольные собрались у барона де Миоссана. Среди прочих, там были Жан д’Альбре, аббат Понтака, Габриель де Беарн, сеньор де Жердерé, Навай, сеньор де Пейр, советник Борденав и несколько делегатов от капитулов Олерона и Лескара; но собрание разошлось, не приняв решения. Вторая ассамблея собралась в По, во дворце епископа Лескара. На этот раз граф де Граммон, губернатор страны, ссылаясь на отсутствие королевы, которая только что уехала к французскому двору, добился прекращения дебатов, приостановив выполнение ордонанса до тех пор, пока об этом не будет доложено королеве. Вскоре Жанна вернулась, была встречена на границе своих государств многочисленной толпой, и препровождена в По, где совершила блестящий въезд. Но если католики рассчитывали этой готовностью умилостивить королеву и склонить ее к веротерпимости, их надежды не оправдались. Жанна отдала строгие и еще более настойчивые приказы, и католическое вероисповедание было отменено во всех ее доменах, или, по крайней мере, в тех землях, где она была суверенной правительницей.

Некоторые историки, в том числе и такой серьезный, как du Thou, полагают, что подобное насилие привело к заговору, в котором участвовали барон де Навай, советник Борденав, аббат Совелада и представители долин и капитулов Олерона и Лескара. Речь шла по меньшей мере о том, чтобы истребить всех протестантов, пока они присутствуют на проповеди, похитить королеву и ее сына, и доставить их в Испанию, где передать в руки инквизиции; но этот заговор, похоже, не подкреплен ни одним убедительным доказательством. С полной уверенностью можно говорить только о волнениях в Олероне и в Нижней Наварре. В Олероне они были спровоцированы ссорой аббата Совелада, Жана де Саля, с капитаном реформаторов. Аббат, забыв об умеренности, которую на него накладывал его сан, бросился на своего противника и нанес ему несколько ударов. Это буйство привело его в тюрьму, но он был освобожден народом. Опьяненный триумфом, он захотел отомстить за оскорбление, которое, как он считал, было ему нанесено; он поднял своих сторонников и осадил пригороды. Пришлось епископу и д’Андó использовать всю свою власть. Они успокоили умы, но неурядицы вскоре возобновились.

Штаты собрались в По. Никогда дворянство, присутствующее на его заседаниях, не было столь многочисленными. Виконт д’Орт, бессмертное имя в анналах человеческой славы, поспешил прибыть туда несмотря на сильный приступ подагры, который буквально его обездвижил. Подвергли резкой критике различные ордонансы, изданные королевой. Епископ Олерона, д’Апремон, Деван, Жердерé, Навай, Сандó, Монен, Идрон, с жаром защищали интересы церкви. Даже епископ Лескара, оставив свою обычную апатию, встал на их сторону. Д’Андуен, оба д’Аррó, де Лю, и особенно Граммон, защищали свою госпожу; но, несмотря на их противодействие, было решено направить к королеве депутацию, чтобы умолять ее отменить ее последний ордонанс, который нарушал законы и права страны. Жанна отказалась говорить на эту тему, и только велела отпустить нескольких арестованных в Олероне. Вторая депутация была не белее удачливой, чем первая. Прат, синдик Штатов, держал речь; епископ Олерона, виконт д’Орт, Навай, Монен, Жердерé и некоторые другие усердные католики присоединились к оратору. Все это вызвало только гнев королевы. Она публично напомнила епископу Олерона, как говорит автор, правдивость которого вызывает очень серьезные подозрения[21], что этот прелат много раз советовал ей не ходить к мессе, и гордо заявила, что не изменит того, что приказала. В ответ на это упрямство Штаты, пригрозили распуститься, не ставя на голосование дотации, которые у них просили, и в которых королева нуждалась. Жанна, оскорбленная этой угрозой, сухо ответила, что она охотно позволит удалиться дурным и нечестивым слугам[22]. Такая несговорчивость и высокомерие не были в состоянии успокоить умы. Но пока здесь предпочитали страдать молча.

Иначе обстояло в Нижней Наварре, то ли потому, что нравы там были более независимы, или же преданность вере была больше, или, наконец, уважение к суверену было менее раболепным. Едва фатальный ордонанс был там объявлен, как взволновалась вся страна. Во главе недовольных стоял Шарль де Люкс, наместник короля в виконтстве Суль и губернатор города Молеон. Домезен, Монен, Армандарис и д’Этшó присоединились к нему. Все эти сеньоры[23], решив защищать свободу своей религии ценой своей жизни, собрали войска и овладели замком Гарри, единственной крепостью страны. Жанну встревожили важные последствия мятежа, вспыхнувшего на границе с Испанией. Вместо того, чтобы подавить его вооруженной силой, она отправила туда своего сына, которому было достаточно только показаться и пообещать полную и нерушимую свободу совести, чтобы успокоить волнения. Бунтовщики явились к нему и пообещали умереть ради него. Из-за столь скорой покорности королева посчитала, что ей позволено прибегнуть к репрессиям. Она поспешила в Наварру, и осудила к виселице трех сеньоров, участвующих в захвате Гарри.

Но подобная необдуманная строгость лишь только разожгла обиду басков и возмутила дворянство, которое удалилось в горы, чтобы принять там окончательное решение. Оттуда они опротестовали постановления Штатов Нижней Наварры, которые королева собрала[24] в Сен-Пале. Жанна, раздраженная этим сопротивлением, прибегла к силе и велела осадить Гари. Люкс, Монен и Домезен заперлись там с несколькими компаниями наваррских солдат, полные пыла и отваги, и воодушевленные религиозным рвением. Неизвестно, сколько бы продолжилась борьба, если бы не прибытие Ламот-Фенелона, которого двор Франции, опасаясь, что эти волнения дадут повод для вмешательства королю Испании, направил в Беарн. Выбор королевского посланца был удачен. Ламот-Фенелон соединял в себе вместе с порядочностью и честностью, всеми признанными, приятный и покладистый разум. Он обещал бунтовщикам, что Жанна не посягнет на католическую религию, отправление которой будет свободным и единственно позволительным в Наварре. На таких условиях Люкс и его соратники обязались сложить оружие, и принести свою покорность королеве, требуя ее прощения. Ламот-Фенелон отправился в Ортез, где находилась принцесса; он добился прощения для бунтовщиков, но она потребовала, чтобы, согласно их обещанию, они пришли просить о нем сами. Жанна и на этот раз, забыв об элементарных требованиях политики, прислушалась только к своему женскому злопамятству. Она приняла это гордое и свободолюбивое дворянство с высокомерными и горькими словами, которые озлобили сердца. Таким образом, в Нижней Наварре, как в Беарне, или скорее во всей Франции, глухо росли недовольство, подозрительность и беспокойство. Достаточно было малейшей искры, чтобы вспыхнул всеобщий пожар.

Протестанты, делая вид, что обеспокоены переговорами в Байонне, первыми взялись за оружие. Монлюк, который был в курсе их намерения, предупреждал об этом двор; но Екатерина отказалась верить его сообщениям и называла его трубой войны[25]. Никакие предосторожности не были предприняты, и прояви принц де Конде немного больше проворства и сноровки, он мог бы захватить короля, который тайком бежал из Монсо, укрылся в Мо, и затем ушел в Париж, который Конде безуспешно пытался морить голодом. Коннетабль де Монморанси поспешил на помощь своему господину; он атаковал Конде на равнинах Сен-Дени, и вынудил его отступить; но сам он при этом был смертельно ранен и умер три дня спустя. Это была одна из величайших фигур той эпохи мятежей и руин. У Франции слишком много упреков к его памяти. Он слишком часто был честолюбив, высокомерен, завистлив; но, по крайней мере, его вера была всегда пылкой и глубокой. Она определяла его политику, и не раз он жертвовал во имя религии узами крови и интересами своей семьи.

Заговор был всеобщим. В один и тот же день, 27 сентября 1567 г., вся Франция оказалась наводненной латниками и компаниями гугенотов. При первом же шуме о их появлении, Монлюк[26] поспешил в Лектур, сопровождаемый Серидó, Сент-Ораном, обоими молодых Беро и Лави. Некий священник, по имени Малобер, привел к нему четырнадцать стрелков. Около Терроба он встретил сьёров де Люссана и де Маньá. Ворвавшись в Лектур, он лишил Фонтрайя командование и передал его сьерру де Люпе-Лакассаню, который был лейтенантом компании д’Арнé. Эта поспешность спасла город; два отряда гугенотов, ведомые сьёрами де Монтамá, де Кастельно, Додó, де Пупá и де Пейрекавом, собирались его захватить. Они были рассеяны и почти полностью погибли под ударами крестьян и, главным образом, жителей Плиё; и на следующий день, когда подошли Лашапель и Матюрен де Леску-Ромежá, племянник отважного и прославленного Ромежá, город был спасен окончательно. Не забыл Монлюк и о Кондоме; он спешно назначил туда губернатором Мишеля де Пейрекава, сьерра же Помé, который велел замуровать все ворота, за исключением ворот Барлé и Желé, и установил надежную охрану в Кастельжалу.

Некоторые наиболее разумные города сумели сами защитить себя. Приверженцы обеих религий заключали между собой соглашения, и клялись совместно, отложив взаимную ненависть и соперничество, защищать свою общую колыбель от атак извне. Жители Мон-де-Марсана были еще однозначней: они торжественно поклялись[27] во взаимной любви, взаимопомощи и готовности объединить свои силы против любого вооруженного отряда, неважно, католического или протестантского, который попытался бы захватить их город. За нарушение этого обязательства предназначалась смертная казнь и конфискация имущества. Среди всех этих безбожных войн, когда брат вставал на брата, и этому не видно было конца, как радуется французское сердце подобным примерам. Ну почему они были столь же редки? Благодаря этой мудрости и, главное, мерам, предпринятым Монлюком, и тому ужасу, который он внушал, Гасконь почти не испытала на себе тягот второй гражданской войны. Монлюк даже смог послать на помощь королю Гондрена, Массé, д’Арнé и Базордана, во главе их компаний тяжелой кавалерии, и добавил к ним восемь или десять штандартов конных аркебузиров и сорок компаний пехоты под командованием Сент-Орана и Жана де Монлюка, своего сына, отозванного из Италии, чтобы принять командование.

Отец молодого военачальника был не был вознагражден за свое усердие, так как в ответ на его готовность, он получил лишь королевские грамоты, которыми король лишал его части Гиени, чтобы передать ее Анри де Фуа-Кандалю. Анри[28] был единственным сыном Фредерика де Фуа, графа д’Астарака, де Кандаля и де Беножа. Он только что, 12 июля, женился на Мари де Монморанси, младшей дочери коннетабля, и именно этому браком он был обязан губернаторством, которым двор Франции его одарил. Вскоре в Лонжюмо был подписан мир, ненадежный мир, скорее короткое перемирие, так как обе партии не отказались ни от своей ненависти, ни от своих претензий. Протестанты просили вначале только о терпимости, теперь им нужно было господство. Для всякого, кто серьезно изучал документы того времени, по мере углубления в кровавую драму, которая началась после смерти Генриха II и окончилась только после взятия Ла Рошели в министерство Ришельё, становится очевидным, что во всех этих войнах, по крайней мере для вождей, религия была только знаменем; но по сути они боролись за власть. Этим и объясняются жестокости, осквернявшие оружие с обеих сторон. Христианство, эта религия мягкости и снисходительности, или, лучше, любви и братства, не могло признавать солдатами людей, воюющих по колено в крови и с факелами в руках. «Если бы Реформация, говорил тот наш соотечественник, оценки которого мы так любим приводить, была христианством[29], она призывала бы к покорности и страданиям. Что касается гугенотства во Франции, оно преследовало только истребление власти, а затем, на ее развалинах, оно намеревалось создать свое единоличное господство и тиранию».

Выждав семь-восемь месяцев, обе партии поднялись почти одновременно и взялись за оружие. И опять пожар охватил всю Францию Королева Наварры, которая не принимала явного участия в обеих предыдущих войнах, не смогла остаться в стороне от борьбы во имя протестантства. Она оставила По[30], проследовала через Вик-Бигор в Нерак, откуда перебралась в Кастельжалу. Затем, переправившись через Гаронну и обманув бдительность Монлюка, она прибыла к берегам Дордони. Отважный де Пиль ожидал ее там с восьмью­де­сятью лошадьми. Он доставил ее в Монльё в Сентонже, где ее встретили принц де Конде, адмирал де Колиньи и другие главнейшие протестантские сеньоры, и проводили ее, вместе с двумя ее детьми, в Ла Рошель, самую мощную крепость, которой владела их партия. Приближались королевские войска под командованием герцог д’Анжу, молодость которого, серьезная и деятельная, не давали ни малейшего намека на самого вялого и изнеженного монарха, который когда-либо занимал трон Франции. Обе армии встретились (13 марта 1569 г.) у Жарнака, на берегах Шаранты. Бой был долгим и упорным; ненависть умножала мужество. Принц де Конде, раненный в ногу и сброшенный со своего коня, сдался Даржану и Сен-Жану; но в этот момент появился Монтескью[31], капитан гвардейцев герцога д’Анжу, крича: бей, бей. Он приблизился к пленному, разрядил ему в голову два свои пистолета и лишил его жизни. «Бедный принц любил свою родину, говорит Монлюк, и народ жалел его. Жажда власти подтолкнула его к мятежу. Он казался рожденным для славы, а меж тем он умер, участвуя в дурной ссоре, не угодной ни Богу, ни людям».

После ухода Жанны, Монлюк получил приказ идти со всеми своими войсками на усиление армии герцога д’Анжу. Он тотчас же призвал к себе Гондрена, Ла Валетта, Сен-Коломба, Массé, Фонтенийя, Канкона, Галлар-Брассака, Лашапель-Лозьера и Жана де Кюньяка, сенешаля Базадуа, все они были кавалерами королевских Орденов. Эти сеньоры были единогласны в решении, что страну оставлять нельзя, и Монлюк согласился с их мнением. Епископы Кагора и Родеза настойчиво просили о помощи. Л’Этан, сын сенешаля Тулузы, и Жан де Морлон, кавалер королевских Орденов и сенешаль Керси, поддержали их просьбы. Монлюк обеспечил защиту прелатов, а затем поспешил в Бордо, где начали проявляться некоторые волнения. Его присутствия было достаточно, чтобы возвратить мир. Чтобы предотвратить любое выступления врага, он разместил Леберона в Сен-Фуа, Террида в Кастийонé и Сент-Орана в Либурне, в то время, как шевалье де Монлюк, с основными войсками, держал страну. Эти действия обеспечили спокойствие в его губернаторстве.

Все сопутствовало успеху двора. Лангедок и Гиень были спасены, а войска протестантов, разбитые при Жарнаке, уходили к Сенту. Поражение вело к разброду в их рядах. Поговаривали о том, что следует запереться в Ла Рошели, когда появилась Жанна[32]. Она обратилась с речью к солдатам, и своим обычным энтузиазмом она возродила в них уверенность; она представила им принца, своего сына. Генриху было всего пятнадцать-шестнадцать лет, когда он был провозглашен главой Лиги, и все принесли ему клятву. Адмиралу де Колиньи и Дандело, его брату, поручалось возглавить армию и командовать от его имени. Но Дандело почти сразу же умер, а адмирал, бесстрашный воин, но незадачливый полководец, четыре или пять месяцев спустя (3 октября 1569 г.) проиграл сражение при Монконтуре. Это поражение, казалось, должно было покончить с протестантами. Десять тысяч из них остались на поле битвы; орудия, знамена, обоз, все досталось врагу.