Том 3. Книга XII.

ГЛАВА II.

Рутьеры. – Поход в Испанию. – Сражение при Наваретте, где отличились гасконцы под командованием принца Уэльского. – Энрике де Транстамар в Баньере. – Граф д’Арманьяк, осажденный в Казерé, вынужден выходить в пролом в стене, и снова взят в плен. – Возмущение гасконских сеньоров против принца Уэльского. – Их обращение к королю Франции. – Тайные переговоры сира д’Альбре и графа д’Арманьяка с королем. – Письмо Карла V графу д’Арманьяку. – Епископы Тарба, – Базá, – Олерона, – Дакса, – Лектура, – Кузерана, – Байонны, – Эра, – Ломбеза.

Меж тем вся Франция и, более всего, наши страны страдали от рутьеров, сброда солдат всех наций, но, главным образом гасконцев и англичан, которые, не имея ничего, кроме шпаги, добывали грабежом то, чего их лишило прекращение боевых действий между Францией и Англией. Город Три был взят, разграблен и сожжен четыре раза. Хорошо еще, что поход, искусно организованный Карлом V, увел их в Испанию. Педро Жестокий, этот Нерон своего века, запятнал своими преступлениями трон Кастилии. Энрике де Транстамар, побочный брат Педро, нанял этих рутьеров, которые назывались также большими компаниями или, скорее, большой компанией, в отличии от других, более мелких шаек. Знаменитый дю Геклен, которого хроника рисует нам некрасивым рыцарем, жестоким, грубым, едва умеющим читать и писать, и даже неспособным написать свое имя, но которого его мужество и его осторожность или, скорее, его превосходство в военном искусстве, в кратчайшие сроки поставили во главу первых военачальников, возглавил эти компании.

Граф де Фуа, по настойчивой просьбе Энрике де Транстамара, присоединился к нему; тогда как сир д’Альбре встал на сторону Педро Жестокого. За ними последовали многие гасконские сеньоры и, таким образом, они вновь оказались под разными знаменами. Соперничество только сменило землю; оно продолжилось под небом Испании с той же силой, как и на берегах Гаронны.

Сир д’Альбре, зная достоинства дю Геклена и наученный горьким опытом при Лонаке, посоветовал испанскому монарху уклониться от сражения и попробовать подкупить столь ненадежную верность компаний, осыпав их деньгами, которых было предостаточно в его казне. Эта хитрость избавила бы Испанию от ее врагов без всякой борьбы; но Педро, ослепленный своей гордостью, предпочел испытать судьбу оружием. Но фортуна изменила ему, и оставленный своими сторонниками, он бежал в Португалию, откуда перебрался в Аквитанию, чтобы умолять о помощи принца Уэльского. Он стал очень тихим и скромным, представ перед героем Пуатье, и обещал, в присутствии многочисленного и воинственного двора, златые горы своим защитникам. Эти слова рыцари встретили с большой радостью, так как любовь к деньгам близка натуре англичан и гасконцев[1].

Молодому Эдуарду посоветовали собрать свой ближний совет и пригласить на него всех баронов Аквитании. Принц прислушался к этому мнению и созвал многочисленную ассамблею в Бордо. Он пригласил туда[2] графов д’Арманьяка и де Комменжа, виконтов де Кармена и де Кастийона, капталя де Бюша, сиров д’Альбре, де Кандаля, де Лекена, де Розана, де Леспарра, де Шомона, де Мюсидана, де Куртона и де Пенкорнé. Съехались рыцари из Сентонжа, Пуату, Керси, Лимузена, Гаскони, Беарна и всей Аквитании. Были обещаны большие деньги. Ни один сеньор не остался глухим к приглашению. Ассамблея длилась три дня. Дон Педро неоднократно выступал перед присутствующими, жаловался на свои несчастья и узурпацию незаконнорожденного брата, и особенно говорил о награде, ожидающей армию, которая последует с ним через горы и возведет его на трон его отцов. Принц Уэльский поддержал его слова. Тем не менее, прежде чем что-то решить, сочли необходимым узнать мнение старого короля Англии. К нему направили Жана и Эли де Помье и сиров де Вера и Норвика. Эти четверо скоро возвратились с ответом короля, который утвердил этот поход. Старый Эдуард добавил, что согласно договорам между Кастилией и Англией, принц Уэльский просто обязан взять под свою защиту монарха, несправедливо лишенного трона, и в конце он приказал своим верноподданным и призвал своих друзей сопровождать принца и служить ему, как они служили бы ему самому, если бы он лично возглавил армию.

После чтения этого письма все бароны, вторично собравшиеся в Бордо, единогласно воскликнули, обращаясь к молодому Эдуарду[3]: Сир, мы готовы повиноваться приказам короля, вашего отца, это наш долг; но мы хотим знать, кто оплатит нашу службу, так как мы не сможем собрать под наши знамена достаточно латников, чтобы воевать в чужой стране, не получая никакой платы. Принц повернулся тогда к дону Педро и сказал ему: Государь, вы слышали, что говорят наши люди, отвечайте, так как именно вы призываете их к сражению. Король ответил принцу: дорогой кузен, всем моим золотом, моим серебром и моими драгоценностями, что у меня есть здесь, и что много меньше того, что я оставил по ту сторону гор, можете располагать, я хочу разделить все это между вашими людьми. Монсеньор, ответил принц, вы хорошо сказали; и я сделаю больше того, что от меня требует мой долг по отношению к вам. Я предоставлю вам все, что вам будет необходимо, до тех пор, пока мы не будем в Кастилии. Клянусь головой, ответил король, вы окажите мне большую любезность. На этой ассамблее, наиболее мудрые, такие как граф д’Арманьяк, сир де Помье, мессир Джон Чендос, капталь де Бюш и некоторые другие заметили, что принц Уэльский не сможет благополучно совершить этот поход без согласия короля Наварры, через земли которого надо было пройти. Получить его согласие представлялось довольно трудным, потому что Карл Злой в это время старался заключить союзный договор Энрике де Транстамаром, который был провозглашен королем под именем Энрике, и которому история дала прозвище Бастард. Было предложено несколько способов, чтобы преодолеть эти трудности, и, после долгих и многочисленных дебатов, порешили созвать третье собрание в Байонне, и пригласить короля Наварры принять в нем участие.

В назначенный день в Байонне[4] собрались король Кастилии, принц Уэльский, граф д’Арманьяк, сир д’Альбре и все бароны Гаскони, Пуату, Керси, Руэрга, Сентонжа и Лимузена. Король Наварры явился туда лично. Дон Педро и принц Уэльский встретили его с величайшим почтением, надеясь, что это поможет им уговорить его. Собрание длилось пять дней. Принцу Уэльскому и его совету стоило немалых трудов привлечь короля Наварры на свою сторону; так как было не легким делом добиться его согласия, особенно если он видел, что в нем нуждались. Все-таки принц, благодаря влиянию, которым пользовалось его имя, престижу, приобретенному им благодаря славе побед при Креси и Пуатье, причем все это усиливалось титулом наследника одной из достойнейших корон мира, сумел убедить его поклясться дону Педро в мире, любви, союзе и содействии. Дом Педро возвратил Наварре Совтерр и Сен-Жан-Пье-де-Пор с соседними землями, которые он захватил у нее ранее, и добавил к этому двадцать тысяч флоринов. За это король Наварры обязался пропустить войска через свое государства и предоставить им, за разумную цену, продовольствие и припасы, в которых возникнет нужда. Бароны Гаскони, видя заключенный договор, спросили, что обеспечит их жалование. Принц, который был очень расположен в пользу этого похода, дал им гарантию от своего имени, а дон Педро дал свои в отношении принца.

Когда все вопросы были оговорены, дон Педро остался в Байонне, чтобы быть ближе к театру военных действий, а молодой Эдуард возвратился в Бордо, откуда тайно обратился к английским и гасконским рыцарям, служившим под командованием дю Геклена, призывая их присоединиться к нему. Несколько компаний, находившихся в Испании под командованием Пердюкá д’Альбре и бастардов де Леспара, де Комменжа и де Бретёйя, хотели откликнуться на его призыв; но король Арагона, союзник Энрике Бастарда, закрыл им проход. Им пришлось приложить немалые усилия, чтобы пройти через Каталонию. Наконец, после многочисленных опасностей, они спустились с гор и на границе страны Фуа их встретили войска, преградившие им путь. Понадобилось вмешательство Джона Чендоса, который от имени принца пообещал возместить весь ущерб, который смогут нанести эти довольно подозрительные отряды.

Пока Чендос вел переговоры с графом де Фуа, принц Уэльский находился в Ангулеме, окруженный толпой английских и гасконских сеньоров. Он беседовал с ними о походе, который занимал все умы. Внезапно обратившись к сиру д’Альбре[5], он спросил его: сир д’Альбре, с каким количеством людей вы могли бы мне служить в этом случае? Д’Альбре не раздумывая ответил: монсеньор, если я обращусь ко всем моим друзьям и всем моим вассалам, у меня будет добрая тысяча копий, все кто есть на моей земле. Клянусь головой, сказал принц, сир д’Альбре, это превосходно; и обернувшись к Фельтону и нескольким английским рыцарям, он сказал им по-английски: честное слово, следует крепко любить землю, где есть бароны, готовые служить своему сеньору с тысячью копий. И вновь обратился к сиру д’Альбре: я принимаю всех. Да ради Бога, монсеньор, ответил сир д’Альбре.

Между тем Чендос вербовал компании под знамена Англии. Они составили корпус в десять-двенадцать тысяч человек. Солдаты стекались отовсюду. Король Англии направил к ним Джона Ланкастера, своего второго сына, во главе четырехсот копий и четырехсот лучников.

Эта помощь и прибытие компаний, которые принц должен был все увести с собой, чтобы оградить Аквитанию от их бесчинств, не позволили ему принять всех латников, которых ему обещали гасконские сеньоры. Сир д’Альбре в это время находился в своих землях, заканчивая свои приготовления. Эдуард потребовал, что бы он взял с собой только двести копий. Когда сир[6] получил его письмо, он поспешил его открыть и прочитал его дважды, чтобы лучше понять. Его охватил гнев и, не в силах совладеть с собой, он воскликнул: как! монсеньор принц se truffe et se gabe (шутки шутит со мной), если он хочет, чтобы я распустил восемьсот копий, рыцарей, оруженосцев, который я собрал по его приказу.

Не сдерживая своего гнева, он вызвал писца. Когда тот пришел, он сказал ему: Пишите, и писец, под диктовку своего хозяина, написал: дорогой сир, я в полном восхищении от письма, которые вы мне прислали, но совершенно не знаю, и никто не может помочь мне советом, как я должен на вам ответить, так как ваше решение влечет за собой большой ущерб и большую досаду как для меня, так и для всех моих людей; все они уже выступили, чтобы служить вам. Так что будет величайшим чудом, если они разойдутся. Дорогой сир, соизвольте узнать, что я не в силах отделить одних от других. Пусть я буду считаться самым худшим и незначительным из всех, но я твердо знаю, пойдут или все, или никто.

Когда принц Уэльса выслушал этот ответ, он нашел его слишком высокомерным, и, покачав головой, сказал по-английски: сир д’Альбре считает себя главным хозяином моей страны, раз он хочет отменить постановление моего совета. Но, клянусь Богом! Не будет так, как он задумал; пусть он делает, что хочет: мы обойдемся и без его тысячи копий, если на то будет воля Божья. Несколько английских рыцарей, которые там были, тотчас же взяли слово: монсеньор, вы мало знаете натуру гасконцев, и как они заносчивы, и не очень нас любят[7], да и мы их не очень-то любили все это время. Разве вы не помните, сколько неприятностей они доставили вам в городе Бордо, когда туда был доставлен король Иоанн Французский. Они на каждом шагу кричали, что только благодаря им и их действиям вы совершили поход и захватили короля; и весьма очевидно, что они пошли бы и на большее, ведь вам пришлось более четырех месяцев уговаривать их, прежде чем они согласились, чтобы вышеупомянутый король отправился в Англию. Если вы хотите, чтобы они вас любили, их надо постоянно ублажать. Принц ничего не ответил на эти слова, но крепко задумался.

Эта смелость могла дорого обойтись сиру д’Альбре, так как принц был также велик в мужестве, как и жесток в ненависти. Он хотел, в силу своего могущества или своих прав, что бы все сеньоры, которым он мог приказывать, повиновались ему беспрекословно; но граф д’Арманьяк, дядя сира д’Альбре, узнав о конфликте, поспешил в Бордо и успокоил разгневанного принца. Все-таки сир д’Альбре был призван только с двумястами копий, чем и он, и его люди остались очень недовольны. И никогда более они не любили принца так, как ранее. Но им было необходимо держать в тайне их неприязнь, так как у них не было иного выхода.

Когда все приготовления были закончены, принц Уэльский, наконец, оставил Бордо, в сопровождении очень большого числа латников; но бóльшая часть его армии ушла несколько ранее и стояла лагерем в окрестностях[8] Дакса[9]. Принц задержался там, чтобы дождаться герцога Ланкастера, своего брата, которого нежно любил, и который только что высадился на побережье Гаскони. Вскоре после герцога там появился граф де Фуа. Этот самый любезный сеньор своего времени проделал[10] немалый путь, чтобы засвидетельствовать свое почтение принцу и его брату, и поступить в их полное распоряжение. Эдуард, который умел встретить любого сеньора так, как он того заслуживает, осыпал его почестями, горячо поблагодарил его за этот визит, и попросил его наблюдать за Аквитанией до своего возвращения. Гастон это ему охотно пообещал и, простившись с англичанами, вернулся в свои земли. Эдуард и его брат еще несколько дней провели в Даксе, дожидаясь подхода оставшихся войск. Кроме того они опасались, что несмотря на заключенный договор, Карл Злой откажется предоставить им проход.

Пока они таким образом обсуждали, чего можно ожидать от обычного коварства короля Наварры, появился один из его посланцев. Это был мессир Мартен де Ла Карр, храбрый и опытный рыцарь. Он привез извинения своего сеньора, который, исчерпав свои увертки, был вынужден выдвинуться к Сен-Жан-Пье-де-Пор. Затем Карла уговорили появиться в Пейреораде, где он встретился с доном Педро и принцем Уэльским. При этой встрече были подтверждены все статьи соглашения в Байонне, и Карл подтвердил предоставление прохода и продовольствия. Некоторые рыцари из Бретани, Пуату и Гаскони, которые, не веря в честность короля Наварры, задержались с отъездом, поспешили присоединиться к армии. Сир д’Альбре, со своими двумястами копьями, явился последним; в этой кампании его товарищем по оружию стал капталь де Бюш. Бертран дю Геклен, возвращавшийся во Францию, чтобы набрать пополнение для Энрике Бастарда, увидев, что Пиренеи открыты для англичан, поторопился собрать всех, кого смог, и, миновав горы, поспешил в Кастилию через Арагон.

Меж тем принц Уэльский, продолжив свой поход, прибыл к перевалу в Пиренеях (февраль 1367 г.). Проход был узок и тяжел, поэтому пришлось разделить армию на три части и пересечь горы в три этапа. Первая часть под командованием герцога Ланкастера перешла в понедельник. Принц Уэльский лично возглавил вторую. С ним, помимо англичан и дона Педро, шел король Наварры, присоединившийся к нему, чтобы проводить его через Пиренеи, сенешали Ажене и Бигорра, сир д’Ангосс и множество рыцарей из Пуату. Он переходил во вторник и этот день выдался самым тяжелым, с ветром, холодом и снегом; но король Наварры пригласил его и дона Педро на ужин в Памплуну, где за роскошным столом они быстро забыли о снеге и промозглом холоде. В среду[11] перешли Иаков, король Майорки, графы д’Арманьяк, де Перигор, де Пардиак, де л’Иль и де Комменж, сир д’Альбре, виконт де Кармен, капталь де Бюш, сиры де Клиссон, де Шомон, де Розан, де Жиронд, де Лабарт, де Леспар, де Мюсидан, де Пенкорнé, Soudic де Лестрад, мессиры Робер Канолль, Пердюкá д’Альбре, Петитон де Куртон, трое братьев де Помье и Бертран де Лассаль. С ними шло почти все дворянство Гаскони и бóльшая часть компаний.

Войска отдыхали в Памплуне до следующего воскресенья. Компании, не в силах оставить своих привычек, хотя у них и имелось в избытке любое продовольствие, не смогли удержаться от грабежей и воровства всего, что попадало им под руку. Таким образом они нанесли немалый ущерб не только в Памплуне, но и по всему своему пути. Король Наварры был этим весьма разгневан и не раз раскаялся в том, что предоставил проход. Ежедневно он получал новые жалобы от своих подданных. Эти жалобы, довольно серьезные, терзали и сжимали его сердце, но уже ничего нельзя было изменить.

После нескольких незначительных стычек, обе вражеские армии встретились на равнине Наваретт, недалеко от Виктории. Ими командовали самые выдающиеся военачальники своего времени, но и на этот раз доблесть гасконцев обеспечила победу. Принц Уэльский сохранил построение, принятое при переходе через Пиренеи[12]. Энрике также разделил свою армию на три корпуса. Дю Геклен командовал первым и действовал против герцога Ланкастера. Дон Телло, брат Бастарда, вел второй и, таким образом, противостоял принцу Уэльскому и дону Педро. Энрике оставил за собой третий; он оказался напротив король Майорки, графа д’Арманьяка, сира д’Альбре, капталя де Бюша и бóльшей части гасконских сеньоров.

Перед самым началом сражения принц Уэльский, не менее набожный, чем храбрый, возведя глаза к небу и сложив ладони[13], воскликнул: «Истинный Боже, отец Иисуса Христа, даровавший мне жизнь и все, что я имею, да будет твоя благодушная милость, чтобы нынешний день был мой и моих людей. Ты знаешь, что я поднял оружие только чтобы восстановить справедливость и вернуть трон королю, предательски его лишенному». После этих словах он приблизился к дону Педро и, коснувшись его рукой, сказал ему: «Сегодня вы узнаете, будете ли вы когда-нибудь владеть королевством Кастилии». И тут же вскричал: знамена, вперед, во имя Бога и Св. Георгия[14].

Первый удар был страшен. Дон Телло ничего не смог поделать, тем более, что капталь де Бюш, отделившись со своими от корпуса, которым командовал граф д’Арманьяк, зашел во фланг, и устроил там настоящую мясорубку. Молодой кастилец, видя полный разгром в своих рядах, больше не пытался отстаивать победу, и бежал с теми всадниками, что у него остались.

Принц Уэльский, не видя больше перед собой врага, выделил небольшой резерв в четыре тысячи человек под началом Чендоса, а все свои остальные силы разделил на две части. С первой из них он обрушился на крыло, которым командовал дю Геклен; другую дон Педро с королем Майорки и графом д’Арманьяком повели против Энрике. Бастард, ничем не похожий на своего брата, защищался с великим мужеством. У него были превосходные солдаты из Испании, Арагона и Португалии, которые исполнили свой долг с отменной храбростью. Они были трижды разбиты, и трижды Бастард возвращал их в бой; но, наконец, последние из них были рассеяны, и поражение стало полным. Энрике не захотел оставить поле битвы; призвав несколько верных или более смелых эскадронов, он поспешил присоединиться к дю Геклену, который все еще защищал свои позиции, когда все остальные бежали. Он бросается в ряды противника, убивает, рубит, режет всех, до кого дотягивается его шпага. Он ищет смерти; но Бертрану[15] удается уговорить его поберечь себя до лучших дней.

Оставшись только с Баске де Виленом и маршалом д’Адренеамом, бретонский герой продолжал сражаться. Он прислонился[16] к стене, а его секира поражала каждого, кто осмеливался приблизиться. Принц Уэльский знал, что он готов сопротивляться целой армии. Он подошел к нему. «Бертран тотчас же опустил секиру, преклонил перед ним колено и произнес: Вам, монсеньор, принц Уэльский, я сдаюсь, и никто иной, такой как Педро, никогда бы не дождался от меня этого, я предпочел бы умереть в бою». Принц добросердечно принял его шпагу и поручил его капталю де Бюшу. Самые доблестные из его собратьев по оружию сдались вместе с ним. Педро потребовал, что бы их всех передали в его руки. Но принц Уэльский отказал ему: он знал, что все они падут жертвой его жестокости.

«Сир Бертран», – сказал капталь де Бюш, приняв плененного дю Геклена, – «и так, времена меняются; вы взяли меня при Кошереле, а теперь я стерегу вас». «Не вы меня взяли», – отвечал сир Бертран[17], не вы приняли мою шпагу, как я когда-то взял ее у вас; так что я пока вас опережаю». После этого оба рыцаря обнялись и пошли отдыхать в один шатер.

Эта победа подтвердила славу принца Уэльского и вознесла его во главу самых выдающихся военачальников его времени. Это не было скоротечное сражение, как при Креси или Пуатье, где победа была одержана, в основном, благодаря удачному выбору позиции, над смелыми, но излишне горячими государями. Здесь же поле боя было распределено между обеими сторонами, и успех оспаривался довольно долго. Наконец, если сам Бастард не полагался на личную отвагу, как Филипп де Валуа и король Иоанн, его войсками командовал сам дю Геклен. Все это не могло не тешить самолюбия английского принца. Дон Педро, подбежав к нему, хотел броситься к его ногам, чтобы возблагодарить его; но Эдуард успел удержать его и не позволил ему становиться на колени. По крайней мере, дорогой и добрый кузен, сказал ему испанский монарх, я вам всем обязан и хочу поблагодарить вас за этот день. Вы ошибаетесь, ответил ему скромный победитель[18], вы обязаны всем милости Божьей и восхвалите его, ибо победа одержана благодаря ему, а не мне.

Но воздав молодому Эдуарду за все, что им действительно заслужено, мы позволим себе отметить: при Наваррете сей принц вновь восторжествовал только благодаря гасконским шпагам. Они, как и при Пуатье, составляли две трети его армии. Среди наилучших бойцов этого навсегда памятного дня, прославивших Англию, Испанию и Францию, Froissart отмечает капталя де Бюша, графа д’Арманьяка, сира д’Альбре, трех братьев де Помье, графов де Перигора, де Комменжа, де Пардиака и де л’Иля, виконта де Кармена, сиров де Розана, де Жиронда, Soudic де Лестрада, Пердюкá д’Альбре, Эмери де Латеста и Гарси дю Шателя. Почти всех их мы не раз уже упоминали; но французский слух никогда не утомится от повторения имен, овеянных славой.

Признательность в сердце Педро Жестокого очень скоро угасла. Он мало что дал своим освободителям и еще меньше придерживался обещаний, скрепленных его клятвой. Принц Уэльский, прождав несколько месяцев части сумм, за которые когда то поручился, отправился, наконец, через горы, овеянный славой, но совсем без денег. Его присутствие в Аквитании становилось необходимым. Энрике-Бастард укрылся у короля Арагона, которого он вскоре оставил, чтобы появиться при дворе Фуа. Гастон, хотя и был сторонником Англии, сочувствовал его неудачам и встретил его с честью. Полагают, тем не менее, что позже он раскаялся в том, что не велел его арестовать. Энрике, по крайней мере, не очень то доверился показному радушию. Он пробыл там еще меньше, чем в Арагоне, и оказался в Лангедоке, губернатором которого был герцог д’Анжу, непримиримый враг англичан.

Тайно поддерживаемый этим герцогом, Энрике расположился в замке Рокемор, привлек под свои знамена бретонских и французских рыцарей, и начал совершать набеги на владения принца Уэльского. Принцесса пожаловалась на это королю Карлу V, который сделал вид, что приказывает Энрике прекратить набеги. Сделав вид, что повинуется этому приказу, Бастард оставил Рокемор и двиулся к Пиренеям. По пути он взял Мьелан[19] и Турне, разграбил их и отправился на захват Баньер-де-Бигорра. Его войско росло по мере продвижения. Из Баньера он держал под контролем всю равнину до ворот Тарба. Новый запрет Карла V, а еще более – возвращение молодого Эдуарда, вынудил его распустить свои войска и уйти в Тулузу, откуда он не замедлил вернуться в Испанию.

Граф д’Арманьяк[20], возвратившись домой вместе с принцем Уэльским, похоже, не нуждался в отдыхе после столь долгой и тяжелой кампания. Этот человек, не расстающийся с оружием, не мог жить без сражений, и когда враги его родины не могли предоставить ему хоть какой-нибудь войны, он искал ее у своих соседей; но если его звезда сопутствовала ему в первом случае, она изменяла ему во втором. Теперь же она угасла полностью, по крайней мере, если верить рассказу Froissart, поведывавшего нам эти подробности. Жан не мог простить графу де Фуа победы, которую тот одержал над ним при Лонаке, и, главным образом, того, как он злоупотребил ею, потребовав с него чуть ли не королевский выкуп. Зная, что его враг занят строительством замка в По, он посчитал, что сумеет совершить стремительный налет[21] на город Казерé в стране Фуа. Он надеялся богатым трофеем возместить все то, во что ему обошелся его плен. Граф де Комменж и сир д’Альбре, его верные союзники, одобрили этот план. Последний даже предложил ему в помощь свою шпагу, которую Жан охотно принял. Они вместе отправились во главе двухсот копий, неожиданно появились перед городом и с ходу захватили его. Когда известие об этом долетело до графа де Фуа, он задумал самую изощренную месть. Он вызвал двух своих побочных братьев, Арно Гийома и Пьера де Беарна, и сказал им: поспешайте к Казерé. Я дам вам солдат, а через три дня прибуду сам. Когда вы окажитесь перед городскими стенами, хорошенько побеспокойтесь, что бы никто не мог уйти оттуда; но велите местным людям принести побольше бревен, установите их перед воротами и скрепите их крепкими перекладинами, так как я хочу, чтобы все те, кто там находится, вышел оттуда иным путем, чем через ворота. Оба бастарда точно выполнили его приказ. Жана и его людей это пока не обеспокоило. Они не подозревали, что им перекрыты все выходы.

На третий день появился граф де Фуа в сопровождении пятисот копий. Он велел возвести вокруг города новые заграждения и как следует укрепить свой лагерь, чтобы обезопасить его от возможности ночной атаки. Таким образом он держал своих врагов в полной блокаде, даже не пытаясь их атаковать, дожидаясь, когда у них начнется голод. У Жана было достаточно вина, но скоро почувствовалась острая нехватка в остальном продовольствии. Он не смог бы уйти через реку, так как там было слишком глубоко. Несколько дней он продолжал сопротивление, но, наконец, решил, что лучше оказаться в плену, что постыдно умирать от голода. Граф де Фуа согласился на капитуляцию; но он поставил непременное условие, что ни Жан, ни кто-либо из его людей, не выйдет через ворота города; в стене будет сделан пролом, через который они выйдут по одному и без оружия. Пришлось принять эти условия, как бы оскорбительны они не были.

Феб велел пробить стену; при этом он распорядился, чтобы пролом был не велик. Несчастные арманьяки грустно выходили друг за другом. Граф де Фуа стоял у подножия стены, в полном вооружении, окруженной своими войсками в боевом порядке. По мере того, как они выходили, их хватали и подводили к графу. Тот, убедившись, что все вышли, велел разделить их и доставить в несколько различных замков. При нем остались граф д’Арманьяк, Бернар д’Альбре, мессиры Арно де Барбазан, Раймон де Бенак, Бенуа де Корнейян и еще около двадцати наиболее знатных пленников, которые последовали за ним в Ортез, откуда он их выпустил только получив от них более двухсот тысяч франков.

Эта неудача ничему не научила графа д’Арманьяка. Когда выкуп был выплачен, он возобновил свои набега, и места, соседствующие с Казерé, еще долго служили печальным театром военных действий, с каждым днем все более катастрофичных. Дети Гаскони, с горячностью и энтузиазмом нашей сыновней нежности, мы нет-нет, да и выразим иногда сожаление об исчезновении нашей доброй Новемпопулании, растворившейся в просторах французской империи; но такова бесстрастная история, которая быстро учит нас благословлять провидение, раздвигающее границы, отодвигающее наше соперничество и расширяющее наши симпатии и нашу любовь. Теперь опять послушаем Froissart: «Меж этими городами[22], рассказывал хронисту рыцарь, который рассказал о поражении при Казерé, и который в это время указывал ему на Монтрежо и Монклар, меж этими городами, мессир Жан, я видел немало добрых схваток и крепких стычек между людьми Фуа и Арманьяка. Не было ни города, ни замка, которые не были бы заняты солдатами, и они постоянно отвоевывали их друг у друга; вы видите развалины, которые они оставили. Арманьяки выстроили против этих двух замков бастиды; они разместили там солдат, и отсюда те совершали набеги на эту сторону реки, на земли Фуа, но они поплатились жизнью за свой разбой. Граф де Фуа послал туда ночью своего брата, Пьера де Беарна, во главе двухсот копий. Пьер привел с собой еще четыреста вилланов; он поджег бастида и, не зная никакой жалости, сжег их со всеми теми, кто там находился, и после этого уже никто не осмеливался восстанавливать стены».

Мы позаимствовали у Froissart и другой рассказ, который поведал нам о тех несчастьях, которые несли для простого народа эти войны сеньоров. И все-таки мы хотим предупредить наших читателей, что им следует поосторожней относиться к рассказам мессира Эспэна дю Лиона, рыцаря графа де Фуа, да и самого Froissart, который в своей хронике слишком часто с восхищением упоминает о приеме, оказанном ему при дворе Гастона.

Граф д’Арманьяк и сир д’Альбре, его неразлучный компаньон, во главе пятисот человек решили нанести удар по окрестностям Памье[23]. Стояли первые числа августа. Жатва, которая здесь, в предгорьях Пиренеев, всегда проходила позже, чем в остальной Гаскони, только заканчивалась, и виноград еще созревал. Оба сеньора вначале напали на Саверден, недалеко от Памье и захватили его. После этого незначительного успеха, они потребовали от жителей Памье, что бы те выкупили свой урожай зерна и винограда, а иначе они предадут страну огню и грабежу. Жители испугались этих угроз, так как их сеньор, живший тогда в Беарне, был очень далеко. После краткого обсуждения, они предложили выплатить сто тысяч ливров; но они попросили отсрочки на две недели, чтобы собрать эту сумму, и этот срок им был предоставлен.

Граф де Фуа, узнав о вторжении в его домены и о принятом соглашении, поспешил в Памье с небольшим числом латников, находившихся подле него; остальные последовали за ним, и вскоре под его началом оказалось более двенадцати сотен копий. Жан и его союзник не стали дожидаться его появления. Они ушли в Комменж, так и не получив обещанных им денег. Но в этот век для вассалов их сеньор был не меньшим хищником, чем их враги. Феб потребовал эти сто тысяч ливров за то, что пришел с войсками и прогнал графа д’Арманьяка и сира д’Альбре. Пришлось их ему отсчитать. Гастон оплатил солдат и оставил Памье, когда его добрые люди собрали свой урожай винограда и обезопасили свое имущество.

Какова бы не была достоверность всех этих рассказов, с уверенностью можно сказать, что не эта борьба принесла пользу графу д’Арманьяку; гораздо больше он получил со стороны Франции. 6 марта 1360[24] г. король Карл V передал ему шателению Сен-Жёгон с рентой в пять тысяч ливров из казны и подобную сумму из иных источников. Вскоре он добавил к этому десять тысяч ливров пенсии для охраны его доменов; наконец он подтвердил ему триста тысяч ливров взамен графства Гор, которое перешло во владение принца Уэльского. Всеми этими дарениями французский монарх, без сомнения, хотел вознаградить графа за его былые услуги; но еще более он надеялся оторвать его от Англии. Недовольство в Гаскони росло с каждым днем: взрыв казался все более и более неизбежным. Наши гасконцы, веселые и живые, так и не смогли приспособиться к медлительной и серьезной натуре англичан. К этой антипатии вскоре присоединилась горечь от того, что все сенешальства и наиболее важные посты были заняты пришельцами из-за моря. Наконец, неизвестная болезнь, медленно подтачивая крепкое от природу здоровье английского принца, портила и его характер, причину чего видели только в гордости повелителя или опьянения победами. С подобными чувствами, иностранное ярмо казалось особенно тяжелым. Новая дорожная пошлина, которую захотел ввести Эдуард, переполнила чашу терпения.

Блестящий двор, собравшийся вокруг него, и огромные суммы, затрачен­ны­е им на поход в Испанию, исчерпали его казну. Ему посоветовали собрать со всей Аквитании по франку с огня, другие говорили о десяти солях; но общая сумма налога должна была составить не менее миллиона двухсот тысяч ливров. Он объявил об этом на большой ассамблее, состоящей из высших баронов и депутатов добрых городов провинции[25]. Бароны и депутаты прибрежной Гаскони, после некоторого сопротивления, дали на это свое согласие, но сеньоры земель, расположенных ближе к Пиренеям, не были склонны принять новый налог. Но не осмеливаясь отклонить его открыто, они попросили время для обсуждения его с прелатами и баронами своих земель. Принц, не в силах преодолеть их сопротивление, был вынужден позволить им разойтись, но при этом он назначил им вторую встречу. Во главе недовольных были графы д’Арманьяк, де Фезансаге и де Комменж, сир д’Альбре и сеньор де Лабарт.

Перед тем, как разойтись, все эти сеньоры пообещали друг другу не появляться больше в Верхней Аквитании иначе, как для борьбы с принцем. Они поспешили собрать штаты своих графств, убедили делегатов разделить с ними их недовольство, и, получив формальный протест против попытки ввести новые налоги, они обратились к королю Франции и отправились в Париж, чтобы просить его правосудия. Карл понимал, что за удовлетворением их просьбы немедленно последует война. Поэтому с той осторожностью, которая его характеризовала, он вначале ограничился лишь вежливыми, но ничего не значащими словами. В то же время он, ссылаясь на некоторые тонкости договора в Бретиньи, оставляющие за ним определенные прав, неоднократно собирал свой совет, который, менее щепетильный или более решительный, единогласно постановил принять жалобы.

В свою очередь гасконцы постоянно повторяли королю: дорогой сир, мы признаем высшую юрисдикцию только за вашим судом. Мы вас умоляем как самого справедливого на свете поддержать нас в нашем праве и законе против вымогательств принца Уэльского и его людей; если вы откажете нам, мы будем искать справедливости в другом месте и мы принесем оммаж сеньору, достаточно могущественному, чтобы он мог обеспечить справедливость, и вы потеряете все ваши сеньории; иногда они добавляли: что никто не сомневается в справедливости и могуществе короля Франции, и никто не посмеет выйти из под его компетенции без согласия прелатов, баронов, и добрых городов Гаскони: что такого они никогда не терпели, и никогда не потерпят[26].

Король Франции, который не хотел позволить, чтобы они искали справедливости в другом месте, что нанесло бы ущерб, как моральный, так и материальный, ему и его короне, с благосклонностью отвечал им, что нигде они не найдут такой поддержки и совета как при его дворе; но что в столь деликатном деле надо все как следует продумать. Таким образом он вел с ними переговоры[27] десять месяцев, удерживая их в Париже, оплачивая их расходы и осыпая их милостями. Часто он их спрашивал, поддержат ли они его против Англии, если мир будет нарушен; и сеньоры постоянно отвечали, что война не должна его беспокоить, так как у них достаточно сил, чтобы бороться с принцем и всеми его людьми.

Особенно Карл старался привлечь на свою сторону графа д’Арманьяка и сира д’Альбре, самых могущественных из этих сеньоров, как по своим собственным силам, так и благодаря их связям и союзам. Первый из них через свою жену, Беатриссу де Бурбон, был двоюродным дядей королевы Жанны. Шарль предложил второму руку Маргариты[28], сестры Жанны и дочери, как и она, Пьера, герцога Бурбона. Этот брак, который так высоко возносил сира д’Альбре, был заключен 4 мая 1368 г. Принц Уэльса был этим сильно возмущен; но политические соображения вынудили его скрыть свой гнев. Вскоре Аманьё полностью отказался от службы ему (1 июня). Он во всеуслышанье объявил себя человеком короля Франции[29], и обязался служить ему против всех. Шарль выплатил ему за этот оммаж десять тысяч ливров и предоставил пенсию в четыре тысячи. Кроме того, он обязался выплачивать ему ренту в размере тысячи фунтов стерлингов, которую он получал от Англии.

Несколько дней спустя (30 июня) он подписал с обоими родственниками секретный договор, о котором не упоминает ни один из известных нам историков, хотя он полностью сохранился в рукописях[30] королевской парижской библиотеки. Вот его основные положения. 1° король принимает их апелляцию. 2° Он не передаст их, без их согласия, под юрисдикцию принца Уэльского, даже если принц будет угрожать объявлением или даже объявит войну Франции, чтобы наказать ее за принятие этой апелляции. 3° Он подтвердит кутюмы и привилегии всех мест, которые завоюет в Гиени. 4° В течение десяти лет он не введет никакого чрезвычайного фуажа в их доменах без их согласия. Граф д’Арманьяк и сир д’Альбре обязались в свою очередь: 1° никогда не возвращаться в вассальную зависимость от Англии без согласия короля; 2° поддержать Францию, если по этому поводу начнется война; 3° не заключать никаких договоров без разрешения короля, и, наконец, если война в Гиени так и не начнется, нести военную службу в сенешальствах Тулузы и Бокера.

Карл, чтобы подтвердить обоим сеньорам искренность своих намерений, в их присутствии обязал своих братьев и своих министров поклясться, что они никогда не посоветуют ему нарушить хотя бы одно из условий этого договора. На следующий день он одарил графа д’Арманьяка более щедро, чем Аманьё, и передал ему[31] графства Бигорр и Гор, Монреаль, Мезен, Франсескá, Астафор, Лавардак, Фугероль, Кодерон, Кордé, Кастет, Ма-д’Ажене, Лиа, Монтаньяк, Монгилем, половину виконтства Жюйяк, право оммажа над Казобоном, Пуденá, Фурсé и Вильневом с правом принятия апелляций и верховную юрисдикцию над городом и пригородами Лектура. Все эти акты должны были оставаться в тайне. К концу месяца граф, написавший королю, получил от него следующий ответ[32], столь же тайный, как и переговоры.

Дражайший и верный кузен,

Мы получили ваши письма и ознакомились с тем, что вы нам написали. Так знайте же, что при получении этих писем мы были, Слава Богу, в добром здравии и надеемся, что с Божьей помощью в ближайшее время наше здоровье еще более улучшится и укрепится; и что мы высоко ценим вашу добрую любовь и привязанность, которую вы до сих пор являли нам и нашим делам, и просим вас в дальнейшем оказывать нам помощь в наших упомянутых делах так же хорошо, как вы это умеете; что касается нас, то мы испытываем не меньшую привязанность к вам и вашим делам, и все ваши новости, которые вы нам часто посылаете, мы тщательно изучаем, но в настоящее время, в силу некоторых причин, мы не можем послать вам надлежащий ответ, но мы пошлем его вам в ближайшее время. (Шанай в Гатинуа, 21 июля 1368 г.).

Пока Карл V, занимался тайной политикой, которая вскоре должна была принести значительный успех, развлекал гасконцев и оказывал сопротивление гневу или обидам принца Уэльского, Урбан VI, набожный и усердный понтифик, пытался найти средство уменьшить зло, ослабляющее церковь Франции. Он приказал возобновить провинциальные Соборы, прекратившиеся из-за войны и опасностей на дорогах. Архиепископ Нарбонна пригласил архиепископов Оша и Тулузы присоединиться к нему, и, в ответ на его призыв, прелаты трех провинций собрались в Лаворе[33] 27 мая, на Троицу. Там было принято сто тридцать три Канона. Многие из них свидетельствуют о том, как низко пали церковные нравы.

Собор закончился 6 июня. В его работе принимали участие несколько епископов из двух других провинций, Бертран Комменжский, Бернар Тарбский, Гийом Базаский, Пьер Олеронский и Одон Лескарский. Архиепископ Оша, задержавшийся в Авиньоне, где Урбан VI, его дядя, учредил его своим викарием, был представлен Филиппом, аббатом Сореза, который занимал место рядом с обоими архиепископами. Епископы Дакса, Лектура, Кузерана, Байонны и Эра также ограничились направлением своих представителей. Бертран из Комменжа сменил Юга де Шатийона в конце 1352 г. Он принадлежал к благородной и старинной семье де Конак из Лимузена. Григорий XI облачил его в пурпур в 1372 г., но он мало пользовался этим достоинством, так как умер в Авиньоне в 1374 г. Он был похоронен у доминиканцев.

Бернар занимал кафедру Тарба[34] уже шесть лет. Он заменил Раймона II, умершего вскоре после своего рукоположения. Бернар, хотя и был подданным принца Уэльского, любил Францию и не боялся вступаться за нее. Мы скоро увидим, сколько велика была его помощь в покорении Бигорра. Пьер Олеронский, в отличии от всех этих прелатов, епископат которых был довольно непродолжительным, занимал свою кафедру с 1347 г. Он умер в следующем году, и его кафедра пустовала до 1371 г. Гийом Базаский после Собора прожил еще меньше. Раймон, пришедший после него, уже в 1369 г. был сменен Жеро или Гийомом де Монлором. Одон Лескарский был только что рукоположен. Видимо, он был еще довольно молод, во всяком случае, он закончил свой жизненный путь только в следующем веке.

Епископом Дакса был Жан II или Жан III. Первый из них родился в Эврё. Карл Злой, чьим доверием он пользовался, поручал ему ведение некоторых переговоров и перевел его в Уэску в Испании. В Даксе его сменил Жан Гитар, у которого вышла громкая ссора Капитулом кафедрального собора. Епископ Лектура нам почти неизвестен. Мы знаем только, что его звали Пьером, что он сменил своего предшественника в 1364 г., и что сам он был сменен в 1365 г. Югом II, а в 1370 г. Бернаром III, столь же неизвестными прелатами, как и он. Епископ Байонны, Гийом Виталь де Сен-Жан, умер в следующем году. Иногда в качестве его преемника указывают Милона Дормана, который занимал кафедру в Байё. Эта ошибка проистекает из схожести имен. Бернара на кафедре Эра сменил Жан, которому, наконец, удалось покончить с претензиями Англии. Его епископат, куда как более мирный, чем у его двух предшественников, продолжался довольно долго.

Наконец, епископа Кузерана, который прислал своих представителей в Лавор, звали Поном де Вильмюром; он управлял аббатством Лезá в течение сорока пяти лет, после чего был призван на кафедру Кузерана (10 декабря 1362 г.). Его возраст нисколько не отразился на его усердии. Все свои силы он обратил на восстановление порядка и борьбу с пренебрежениям к своей миссии в рядах духовенства, к чему привело падение нравов и слабость и частая смена его предшественников. Эти реформы встретили сопротивление; он был призван к папскому престолу, который поддержал набожного епископа и утвердил его постановления. Серьезная болезнь, сразившая его, помешала ему присутствовать на Соборе. Чувствуя приближение конца своих дней, он велел выстроить для себя Лезá гробницу, которая стала украшением этого аббатства вплоть до 1789 г. Эта могила недолго дожидалась останков, для которых она предназначалась; но точная дата его смерти неизвестна. Несколько прелатов сменили друг друга на кафедре Кузерана после Дюрана; тот был сменен Коньяром, каноником Ломбеза. Его порицали за то, что слишком часто шел на поводу Капитула, и за то, что он слишком легко позволял им оставлять свое надлежащее местопребывание. Он умер 1 декабря 1658 г. и был похоронен в соборе Ломбеза, где прошла почти вся его жизнь, и привязанность к которому он сохранила навсегда. После Коньяра пришли Жан де Ларошешуар, которого Иннокентий VI в 1360 г. перевел в Сен-Пон де Томьер, и Беранжер, который умер 17 декабря 1362 г.

Преемником Пона стал Амелью де Лотрек, из старинной семьи этого имени в Альбижуа. Амелью попал в Тулузу вместе с двумя своими братьями благодаря хлопотам Ратье де Лотрека, своего дяди, вначале аббата Муассака, где под его началом было до ста двадцати монахов, переведенного после в Сен-Виктор в Марселе. Еще с молодости ведя жизнь каноника, он с блеском преподавал каноническое право и скоро стал канцлером Тулузского университета[35]. В качестве канцлера он учредил устав университета, взяв за образец устав парижского университета. Благодаря своим талантам и достоинствам, он был призван на кафедру Кузерана. Он занял ее в январе 1371 г., через десять лет перешел на кафедру Комменжа и, наконец, дошел до кардинальского сана; он умер 5 июля 1390 г.

В числе коллегии Тулузы, присутствующих в Лаворе, мы видим Гийома Ломбезского. Несколько прелатов занимали эту кафедру с момента ее учреждения[36]. Арно-Роже де Комменж, первый из них, был переведен в Клермон в конце 1328 г. и сменен Жаком Колонна, сыном Этьена Колонна, родившимся во время ссылки, на которую обрек семью Бонифаций VIII. Жак рано нашел в науках успокоение от превратностей судьбы. Он объехал всю Италию и Францию, и посетил их университеты. В то время, как император Людовик Баварский, повелитель Рима, развязал там яростную борьбу с Иаковом XXII, Жак[37], совсем еще юный, тайно проник в город, собрал народ в церкви Св. Марцилия и зачитал решение об отлучении от церкви, вынесенное понтификом против его врага, которое еще никто не осмелился провозгласить. Затем он объявил Людовика лишенным империи, а сенаторов Рима, как и всех других его сторонников, настоящими еретиками. В конце он добавил, что готов поддержать свои слова своею шпагой. После этого он прикрепил буллу об отлучении на дверях церкви, и вскочив на коня, сопровождаемый всего лишь четырьмя своими сторонниками, поспешил укрыться в замке Пренест, который принадлежал его отцу; благодаря лошадям, ему удалось ускользнуть от солдат, посланных императором, чтобы схватить его.

Этот смелый поступок принес ему епископство Ломбез, которого он, благодаря своим отменным качествам, действительно был достоин. Папа охотно предоставил ему разрешение занять его, несмотря на возраст. Новый епископ поторопился[38] оставить прелести Италии, чтобы занять свою кафедру. Петрарка, который сопровождал его, и которому он даровал сан каноника в своем соборе, хвалит его мягкость, его скромность и твердость его нрава. Вынужденный вскоре вернуться в Рим, он отклонил патриархат Аквилеи и возвратился в Ломбез после семилетнего отсутствия. Жизнь его была более чем образцовой, но ей предстояло вскоре закончиться. Не прошло и года, и его, едва вступившего в зрелый возраст, Бог освободил от бурь этого мира, даровав ему вечный покой (1338 г.). Духовенство Ломбеза выбрало на смену ему Антуана, аббата Фонфруада, умершего в 1348 г. тогда папа передал епископство Бертрану, своему казначею, который занимал кафедру только четыре года, и был сменен в 1353 г. Роже II, в 1360 Гийомом I и в 1363 г. Жаном I, тремя прелатами, о которых известны лишь их имен. Гийом II, который сменил последнего, известен более; он принадлежал к семье де Дюрфор; он жил до 1375 г. и был похоронен 14 апреля в своем соборе, в котором его могила все еще существует при входе в часовню Св. Иоанна[39].